Софи и Кэтти, получив в гардеробе свои шубки, шали, шапки и сапоги направились в одну из небольших комнаток-ниш, расподоженных рядом с главным вестибюлем, там можно было переобуться, всунув ноги в теплые валеные немного неуклюжие сапожки, отороченные по верху мехом. Сапожки застегивались на кнопки по всей длинне голенища, а потом еще и на специальную своеобразную металлическую скобку, которая цеплялась за металлическую петлю. Обувшись, надев на себя шубы с меховым воротником-стойкой, свои каракулевые шапки под "казачка", взяв шали, чтобы потом, в экипаже укутаться ими, муфты и сумочки, девушки направились к выходу. Они были изящны, прелестны, взволнованны и от этого еще более очаровательны. Мужчины заглядывались на них, женщины смотрели с легким оттенком зависти, некоторые с интересом, с намерением кое-что перенять из облика Софи и Кетти. Никто и не догадывался, что это француженки, очень старавшиеся быть петербурженками. Надо сказать, что они немало преуспели в этом, таким образом соединив в себе лучшие приметы и тех и других.
Выйдя на улицу, девушки с наслаждением вдыхали свежий зимний воздух. Санный экипаж поджидал их на Екатериниском канале. Но подойдя к вознице, они просили его ехать и ждать их у Гостиного двора. Сами же пошли пешком вдоль канала по направлению к Невскому проспекту. Ничто так не восстанавливает душевное равновесие, как простая пешая ходьба на свежем воздухе. Петербург, выражаясь фигурально, своей однозначной прямолинейностью способствует такому восстановлению. Прямые улицы, в перспективе которых всегда видна цель, будь то Адмиралтейство, памятник, мост, площадь или собор, как-бы разглаживает помятое или искривленное сознание растревоженного человека, выпрямляет мысль и даже душу его. Пройдя вдоль набережной, по проспекту, по мосту через Неву, человек постепенно приходит в себя, успокаивается, находит равновесие, выстраивает прямую линию своей дальнейшей жизни. Таков Петербург для человека неглупого, способного понимать себя. Этот город подает руку своему горожанину, дает ему необыкновенную поддержку, помощь, пуская по нескончаемой першпективе, подводящей к решению...
Совершенно интуитивно, не зная о магии Петрбурга, девушки, взявшись под руки, мерным шагом пошли по тротуару вдоль домов набережной Екатерининского канала. Внезапную загадку (ой, а что там?) выстроил большой выпуклый, скругленный фасад дома Банковского переулка, выхдящего к каналу, создав иллюзию препятствия, тупика. Затем канал, нарушая линейную гармонию за Банковским подвесным мостом с златокрылыми львами, совершает поворот и выпрямляется. Испытав временное смятение, пешеход, вновь обретает спокойствие, перед его взором слева открывается крыло Казанского собора, впереди в перспективе канала возвышается новый храм в псевдорусском стиле Спас на Крови. Еще немного и Софи с Кэтти вышли на Невский проспект.
Был уже поздний вечер. Вдруг повалил снег. Мороза не было, так, небольшой минус, не ниже семи градусов. Снег сыпал густыми хлопьями и от этого становилось как-то уютно, таинственно, будто в сказке. Вспомнили, что скоро Рождество и Новый год, стало даже немного радостно на душе.
- Снег. Давай загадаем желание! - в Кэтти проснулась маленькая девочка. - Пусть найдутся Евгений и Сергей! Пусть это будет рождественским подарком.... У Кэтти навернулись слезы на глаза.
- Ну что ты, глупенькая, перестань, а ну-ка улыбнись! - стала утешать подругу Софи. - Все будет хорошо, вот увидишь. Нам надо искать активнее. Давай будем заглядывать в лица всем проходящим мимо мужчинам!
Кэтти не удержалась от смеха и смеясь сквозь слезы, которые она вытирала платочком, и сморкаясь, она говорила, что это будет ужасно, и что через десять минут половина Невского пойдет за ними, и городовые вызовут жандармов, потому-что подумают, что это демонстрация или, чего доброго революция!
Обе повеселели. Они перешли Невский, а зачем, не знали и сами. Им захотелось пройти еще немного вдоль Екатерининского канала. Свернули к Михайловскому театру. Там, между театром, который покидали последние зрители и от которого отъезжали последние экипажи и даже один автомобиль на зимних огромных колесах, перед Михайловским дворцом, то есть Русским музеем, они вошли в сквер, погруженный почти в полную темноту. Этот сумеречный сквер с его исполинскими липами, дубами, ясенями, был покрыт снегом, на старый ложился новый, мягкий, теплый, который все шел и шел... Пушкин с его вытянутой рукой в сторону театра, а если вдуматься, то и в сторону его дома на Мойке, был уже хорошо припорошен. "Ну и хорошо, - сказала Кэтти, - так ему теплее стоять". Скамейки тоже завалил снег. Девушки стали слегка подмерзать и решили скорее идти к Гостиному двору, где их ждал экипаж. Они перешли мостовую, оставалось пройти вдоль длинного здания гостиницы "Европейская" и перейти Невский проспект, чтобы оказаться у Перинной линии Гостиного двора. Главный вход в гостиницу был ярко освещен. Помимо фонарей уличного освещения, на высокой куполообразной крыше, выступающего далеко, на весь тротуар, навеса, был устроен красивый светильник в виде торшера: на двух чугунных изогнутых ножках большой белый светящийся шар, а из-под навеса свисал красивейший и также большой фонарь. Яркий свет падал из окон, и конечно из широких, в три огромных стекла, дверей, вернее из роскошного огромного светящегося люстрами, торшерами, бра фойе. Из фойе шла широкая белая лестница, сверкающая неописуемой красотой перил, зеркал, и прочим и прочим....
У главного входа было оживленно. Выходили из экипажей и лимузинов гости, за ними на высоких красивых тележках, похожих на огромные этажерки на четырех колесах, портье катили багаж. Другие гости выходили из отеля, садились в конные экипажи и авто, за ними портье выкатывали те же четырехколесные стеллажи с чемоданами и грузили багаж в экипажи. Швейцары открывали и закрывали двери. Софи и Кэтти, проходя мимо входа в отель, торопились поскорее миновать это эльдорадо. Приходилось слегка лавировать дабы не мешать этой респектабельной суете. Неожиданно они буквально уткнулись в двух господ, вышедших из гостиницы.
- О, пардон, мадам!
- Мадемуазель, с Вашего позволения!
И после этих двух фраз, которыми обменялись Евгений и Софи, им всем
четверым ничего не оставалось, как хохотать. Да, они не могли говорить, они не могли просто смеяться от радости встречи, они просто хохотали, как сумасшедшие. Все, кто был здесь под навесом, приезжая, уезжая, обслуживая, проходя мимо, все как в немой сцене пьесы, на минуту будто замерли в разных позах, повернув лица к этой гомерически хохочущей четверке, хохочущей до слез, до коликов, загибающейся от этого смеха, похожего на истерику. На лицах всех, кто это наблюдал, застыли улыбки легкого недоумения. Вся четверка, хватая друг друга за руки, все еще хохоча, стала удаляться в сторону Невского, суета у главного входа в гостиницу "Европейская" возобновилась.
Постепенно отсмеявшись, все еще всхлипывая, вздыхая и постанывая, даже слегка подвывая, они перешли широкий простор Невского проспекта, маневрируя меж экипажами, авто и трамваями, отыскали у Гостиного двора сани Софи и Кэтти, разбудили дремлющего кучера, сели и поехали в сторону Фурштадской. Выяснилось, что Евгений жил на Литейном, Сергей на самоё Невском. Только теперь они могли говорить, но чтобы не смущать извозчика, сдерживали свои чувства, приберегая слова для более подходящей обстановки, в которой они смогут вдоволь наговориться и нарадоваться.
Доехали быстро. Приближалась ночь, город быстро пустел, утихал, гасли фонари, снег закончился. Морозное небо очистилось. Над Петербургом взошла луна. Вокруг луны посверкивали маленькие звездочки.