- Ох, больно-то как! - протянул Джонни, обречённо глядя, как исчезают его кисть, локоть, круглый пронатор, брахиалис, бицепс... Пытка стала ежедневной. Клавиша бэкспэйс танком пёрла по едва вылепленному накануне силуэту героя, наматывая на траки невидимые кишки вполне осязаемых чувств: любви, сожаления, злости на друга ...
Эвридика убирала его строчку за строчкой, строчку за строчкой. То, что ночью казалось вполне складным, днём выглядело беспомощным. Джонни выходил каким-то чужим, непохожим. То слишком трепетным, бестелесным, то чересчур наглым, разнузданной похотливой скотиной. А ведь он таким не был. Эвридике никак не удавалось помирить в персонаже утончённость и мужскую жёсткость легированной стали.
Она сыпала две десертные ложки с горкой тонко смолотого кофе и плескала в чашку кипятку. Накрывала пустым блистером допитых таблеток. Чтобы настоялся. Заснуть, разумеется, она опять не сможет.
- Сань, я не выдержу больше, надо что-то с этим делать, - жаловался стертый с монитора Джон (так, на американский манер, его звали друзья, имя же было вполне русское) приятелю.
Саньку было проще — о нём уже написало столько тщеславного народу, что он стал неуязвим для корректуры.
Да и к нему бессонная Эвридика возвращалась редко — не Санёк был героем её романа.
- Джонни, я придумал! А давай это мы напишем про неё? Пусть побывает в нашей шкуре.
- Ну, это как-то… жёстко.
- А чего жалеть? Я бы задал ей трёпку! Давно руки чешутся.
- Ну, всё же мы больше виноваты. Она была совсем девчонкой, какой с неё спрос?
- Короткая память у тебя, Джонни. Как будто ты её не заставал с чужими.
- Я и с тобой застал.
- Ну, я-то не чужой. Тебе. А чего это мы на сухую полуношничаем? Там со вчера где-то ркацители недопитое.
- Опять ни одного стакана чистого.
- А то! Надеялся, что она изменилась? Вот, нашёл стакан новый.
- «Как жаль, что наше ркацители нас не спасает в этот раз».
- Я думал, ты не вспомнишь.
- Да эти строчки скоро в граните высекут.
- Не тоскуй, Джонни. Жаль, что твоя тетрадка затерялась. А может, присвоил кто. Растащили по строчкам, за своё выдают.
- Эвридика за меня теперь пишет.
- Да брось! Баба за мужчину? Да её выкупят сразу.
- Не скажи, друг. Она бывает по-мужски хлёсткой. Бесстыжей. Даже я бы так постеснялся.
«… А я удержаться мог едва
Чтоб не впиться в неё,
Как в краюху хлеба,
Как будто я неделю не ел.
И она ничего не ела.
Но я себе полагал предел,
Когда завершить дело.
И я качал колыбель-постель,
Сам не пойму -
Будя или усыпляя -
В созвездии Гончих
Самый спорый кобель -
До скулежа и лая…»
- Ну, это ещё ничего. Я вот другое нашёл:
«...Пьём каберне, густое, как кровь,
Терпкое, как твоё дыханье,
Ты думаешь, я сейчас срифмую "любовь"?
Или там, "сердечное трепыханье"?
Да как бы не так! Вертел на х&ю
Я ваше стихосложение,
И, как Андрей Андреич, плюю
На все ваши ханжеские возражения!
Ну что ты зарделась,
Как в первый раз,
Как то, что в твоём стакане?
И ты там вертелась,
И твой экстаз
Разберут на
Комсомольском собрании.
Не морщи носик: не комильфо,
Ах, он знает слова такие!
А кто тебя просит
Снимать пальто
И всё, что под ним?
На кия?
Сиди, пока я наливаю злость
В сосуды периферийные.
Я разве твой непрошенный гость?
Смотри, как брошу крепкий, как кость,
В болота твои малярийные!»
Только не пойму, это как бы ты, или как бы я? Мы у неё в голове, кажется, перемешались, Джонни.
- Да не в голове. Мы тогда и вправду перемешались. Ты рана. Я пластырь. На каждый стежок по два шва. На каждый стишок больные слова. На каждый смешок по два рта. На каждую слезу рота. И никнет похмельная голова. Горлом не любовь. Рвота.
- Джонни, твоё? Или Эвридика опять?
- Да я и сам уже не разберу. Разливай давай остатки, пока вторую руку не стёрла, стакан нечем будет взять. И вот, записывай: маленькая дурочка, любить не обученная. Заносчивая, занозливая, надо было розгами. Искрящая, как оборванный провод — наготове истерика, только дай повод.
Смоляные кудряшки у девочки-замарашки. Ворот моей рубашки вечно в её помаде. Её рисунки в тетради - пёрышком тонким. Скребёт в склянке чернильной. Забрасывает комьями ночи могильной. Раскапывает. Плачет. Бредит. Но только она и приедет через целую вечность в гости. Заблудится на погосте. Её проведут к могиле. Грудью на землю: «Милый!»
Уже за одно за это терплю каждый раз до рассвета. Как заплечных дел мастер правит. Не знает, во что переплавит. В Ангела или в Чёрта. Белым писать или чёрным.
- Вон оно чё! А я-то думаю, что так ноет плечо. К непогоде. Терпи. Ночь на исходе.
- Какой ты быстрый! Там шрифт в новом регистре. Пошли заглавные. Наверное, про ЛАВ, но…
Дальше стёрто.