ОГЛАВЛЕНИЕ
Земельный вопрос в России
Отставка Витте, Первая Дума и Столыпин
«Серебряный век»: терроризм, реформы и погромы
«Дума народного гнева» и российское правосудие
«Третьеиюньский режим»
Возникновениее тройственной Антанты
Земельный вопрос в России
В России начала XX века наряду с конституцией главным камнем преткновения был аграрный вопрос.
В отличие от европейских стран, давно миновавших самый болезненный этап индустриализации – «раскрестьянивание», в России начала XX века крестьяне составляли 77 % населения. Реформа Александра II дала им землю (кроме «дворовых», которые земли не получили) и волю, но не сделала их землевладельцами, собственниками. Земля передавалась не отдельным личностям и даже не домохозяйствам, а общине, которая «всем миром» и «по справедливости» делила её на наделы. По мере того, как менялся состав семей, делёжка проводилась заново. Были общины и «непередельные», где земля передавалась по наследству, но в любом случае решал этот вопрос «мир». Семейный надел обычно состоял из отдельных полос, часто далеко отстоявших друг от друга. Общинные поля делили сначала на несколько больших кусков – по качеству и отдалённости от селения, а потом в каждом куске нарезали землю по хозяйствам. Об уровне аграрных технологий говорит тот факт, что почти треть хозяйств были безлошадными, столько же имели одну лошадь.
Но так смотрели на дело лишь специалисты. Сами крестьяне и образованное «общество» корень зла видели в малоземелье, хотя Россия являлась самой редконаселённой страной в Европе: в Европейской России лишь четверть хозяйств имела меньше 5 десятин (1 десятина – 1,09 га), в то время как во Франции и Германии таких хозяйств было примерно три четверти, а в Бельгии – аж 90 %. (Правда, нужно учесть, что у русских крестьян детей обычно было больше, чем у европейских). Большая часть из 240 млн. дес. земли, пригодной для сельского хозяйства, принадлежала крестьянам: примерно 140 млн. дес. входили в состав наделов и ещё около 25 млн. были крестьянами куплены, то есть являлись их частной собственностью. Только 53 млн. дес. (22 %) приходилось на дворянские поместья – хотя, конечно, и это немало. Остальными землями владели купцы, мещане и торгово-промышленные компании.
Однако за сорок лет после 1861 года земледельческое население Европейской России выросло с 50 до 86 млн. чел., надел на душу сократился на 42 % (с 4,8 до 2,8 дес.), а средняя урожайность надельных земель выросла лишь на 30 %, достигнув 39 пудов с десятины – на 15-20 % ниже, чем в соседних частных хозяйствах, и в 3-4 раза ниже, чем в Европе.
В Думе столкнулись два варианта решения земельной проблемы.
«Трудовикам» (членам «трудовой группы», образованной депутатами-крестьянами и интеллигентами-народниками) была ближе позиция эсеров, требовавших изъятия всей земли из частной собственности, передачи её в общенародное достояние и распределения между земледельцами по «трудовой норме». Для помещиков и прочих частных собственников-некрестьян это означало конфискацию земли.
Кадеты решительно выступали против обобществления. Они предлагали частичное (до 60 %) отчуждение помещичьей земли в пользу крестьян, но не бесплатно, а «по справедливой оценке». Одним из главных разработчиков кадетской аграрной программы был Михаил Яковлевич Герценштейн, выдающийся специалист по финансовому праву, профессор Московского университета, которого товарищи по партии с большим трудом уговорили баллотироваться в Думу. По свидетельству известного писателя и революционера Владимира Галактионовича Короленко, именно Герценштейну, а не своим лидерам крестьянские депутаты-трудовики доверяли отстаивать их интересы перед правительством.
Власти утверждали, что принудительное отчуждение обрушит принцип частной собственности и приведёт к революции; и это говорилось в стране, где подавляющее большинство населения о частной собственности не имело понятия! Удивительно, что данный аргумент повторяют до сих пор, хотя очевидно, что именно желание власти оградить собственность помещиков толкнуло крестьян в объятия большевиков в 1918 году. Принудительное отчуждение земли при справедливом выкупе нарушало принцип частной собственности в меньшей степени, чем реформа Александра II, безвозмездно отнявшего у помещиков крепостных рабов, а за выкуп – значительную часть земли. Но Николай II и силы, на которые он опирался – «Совет объединённого дворянства», «Союз русского народа», «Союз Михаила Архангела», – категорически отвергали принудительное отчуждение.
Отставка Витте, Первая Дума и Ст олыпин
По указанию Витте главноуправляющий земледелием и землеустройством Н. Н. Кутлер разработал проект принудительного выкупа земли у помещиков для передачи её крестьянам. Кончилась эта история увольнением Кутлера, вслед за чем последовала отставка Витте.
Витте пытался убедить царя и общественность, что манифест 17 октября не изменил строй Российской империи. Его положение становилось всё более неустойчивым. 30 марта 1906 года внезапно, без предупреждения было закрыто его любимое детище – Особое совещание по крестьянскому вопросу. 14 апреля Витте послал Государю письмо с просьбой об отставке, где, в частности, говорилось: «Я чувствую себя от всеобщей травли разбитым и настолько нервным, что я не буду в состоянии сохранять то хладнокровие, которое потребно в положении председателя Совета министров, в особенности при новых условиях… По некоторым важным вопросам государственной жизни, как, например, крестьянскому, еврейскому, вероисповедному и некоторым другим, ни в Совете министров, ни в влиятельных сферах нет единства. Вообще я не способен защищать такие идеи, которые не соответствуют моему убеждению, а потому я не могу разделять взгляды крайних консерваторов, ставшие в последнее время credo министра внутренних дел (П. Н. Дурново. – А. А.)… В течение шести месяцев я был предметом травли всего кричащего и пишущего в русском обществе и подвергался систематическим нападкам имеющих доступ к Вашему Императорскому Величеству крайних элементов… Покуда я нахожусь у власти, я буду предметом ярых нападок со всех сторон».
Вечером 16 апреля Николай сообщил Витте, что принимает его отставку. 22 апреля о ней было объявлено официально, а 23 апреля Витте принимали царь и царица. «Государыня и Государь были со мною очень любезны, – вспоминал он позже, – хотя её величество никогда ко мне не была расположена, и говорят, что когда она узнала о моём уходе, то у неё вырвалось восклицание ” Ух! ” в знак облегчения».
Последние слова Николая II, обращённые к Витте, как обычно, очень вежливые, прозвучали издевательски. «Я остановился, – сказал царь, – чтобы назначить на ваше место, на ваших врагах, но не думайте, что это потому, что они ваши враги, а потому, что я нахожу в настоящее время такое назначение полезным».
Премьер-министр Витте был отправлен в отставку за четыре дня до открытия Государственной Думы – первого в российской истории выборного законодательного органа. Самую большую фракцию в ней образовали «кадеты» (конституционные демократы) – партия либеральных родовитых дворян и интеллигентов, порядочных, культурных людей, жаждавших переделать российскую жизнь на европейский лад. Слева от кадетов сложилась упомянутая выше пёстрая группа, назвавшаяся «трудовой». Небольшое правое крыло составили «октябристы» – умеренные либералы из «Союза 17 октября». Сторонников самодержавия среди думских депутатов практически не было.
В преддверии открытия Думы царизм постарался как можно сильнее сузить её компетенцию. Только что принятые «Основные государственные законы» оставили Думе лишь право обсуждать правительственные законопроекты. В случае её одобрения законопроект поступал в Государственный совет; законом он становился лишь при одобрении царём. Пресловутая статья 87 позволяла правительству в случае перерыва или прекращения деятельности Государственного совета и Думы проводить законы через Совет министров, вводя их в действие «высочайшими указами». Иезуитский характер 87-й статьи заключался в том, что, по сути, единственной причиной «перерыва или прекращения деятельности» Думы мог быть её роспуск царём.
Николай II пребывал в уверенности, что его власть остаётся неограниченной; великим князьям и членам Государственного Совета пришлось объяснять бестолковому монарху, что 17 октября 1905 года он «добровольно» ограничил себя в сфере законодательства. В то же время депутаты, избранные на волне революционных настроений, видели в Думе промежуточный этап на пути к настоящему парламенту.
27 апреля 1906 года в Зимнем дворце царь обратился к народным избранникам с напутственной речью. Американский посол с удивлением отметил, что некоторые депутаты не поклонились царю, другие неуклюже кивали, третьи угрюмо смотрели Николаю II в глаза, не выказывая никакого энтузиазма. После приёма депутатов частью на пароходах, частью в экипажах доставили в Таврический дворец, отданный под заседания Думы. На всём пути их следования толпился народ, слышались приветствия, аплодисменты и возгласы «амнистия!». Председателем Думы 425 голосами из 431 был избран седобородый 55-летний правовед, профессор Московского университета Сергей Андреевич Муромцев – один из основателей и лидеров Конституционно-демократической партии, член её ЦК, гласный Московской городской думы. Глядя, как торжественно и величаво он ведёт заседание, один депутат-крестьянин сказал с умилением: «Ровно обедню служит!».
На речь монарха Дума ответила адресом на Высочайшее Имя, объявив о своём намерении установить конституционный строй, уравнять в правах граждан всех сословий и провести принудительное отчуждение частновладельческих земель в пользу крестьянства. Царь депутацию с адресом не принял, а новый председатель Совета министров Иван Логгинович Горемыкин 13 мая почти неслышным голосом зачитал с думской трибуны правительственную декларацию, отвергающую все предложения законодателей. Среди депутатов его речь вызвала бурю негодования. После этого инцидента Горемыкин, которого современники и вообще-то считали манфишистом (синоним современного «пофигист»), повёл себя так, словно Думы не существует. Крупный заём, заключённый по инициативе Витте министром финансов В. Н. Коковцовом, обеспечивал власти независимость от Думы в бюджетных вопросах. Никаких законопроектов правительство не вносило, так что депутатам просто нечего было обсуждать. Муромцев, со своей стороны, почитая себя вторым человеком в государстве, не собирался обивать пороги в правительстве. Таким образом, деятельность Думы оказалась до некоторой степени парализованной. В конце концов депутаты принялись обсуждать злободневные вопросы, требуя немедленного увольнения правительства, упразднения Госсовета, введения однопалатной системы, демократизации земств, и всё это в самых резких выражениях. Лидер кадетов Павел Николаевич Милюков сам впоследствии с удивлением читал некоторые пассажи своих товарищей: «Неужели и мы это говорили? В самом деле – грешны». Тем не менее кадеты отмежевались от самых левых, заявив, что, как ни непрочна ткань конституционного правосознания, её следует укреплять.
Колебания почвы заставляли царя искать какие-то решения. Его внимание привлекла фигура Столыпина.
Пётр Аркадьевич Столыпин родился в 1862 году в Дрездене, куда ездила к родне его мать Наталья Горчакова, а вырос близ Ковно. Его пребывание на естественном факультете Петербургского университета отмечено спором на экзамене с Д. И. Менделеевым, что не помешало задиристому студенту получить заслуженное «отлично». По окончании учёбы Столыпин служил по министерству земледелия и государственных имуществ, затем избирался предводителем дворянства в Ковенской губернии, был назначен гродненским губернатором, а в 1903 году переведён губернатором в Саратов, где проявил смелость и распорядительность в подавлении аграрных беспорядков. Опыт привёл Столыпина к мысли превратить основную массу русских крестьян в земельных собственников, как это уже было в западных губерниях Российской империи. Он вряд ли был знаком с марксистскими формулами, но не меньше марксистов верил, что бытие определяет сознание. Сперва сформировать гражданина в виде крестьянина-собственника, тогда гражданственность сама собой привьётся на Руси, – такова его основная мысль, в конце XX века по существу разделявшаяся Егором Гайдаром. Будучи саратовским губернатором, Столыпин в отчёте за 1904 год писал: «В настоящее время более сильный крестьянин превращается обыкновенно в кулака, эксплуататора своих однообщественников… Если бы дать возможность трудолюбивому землеробу получить сначала временно, в виде искуса, а затем закрепить за ним отдельный земельный участок, вырезанный из государственных земель или из земельного фонда Крестьянского Банка, причём обеспечена была бы наличность воды и другие насущные условия культурного землепользования, то наряду с общиною, где она жизненна, появился бы самостоятельный, зажиточный поселянин, устойчивый представитель земли».
Отличием его варианта от кадетского была растянутость во времени: процесс мог занять два-три десятилетия. По мнению кадетов, такого времени не было у России, находящейся на грани взрыва. Герценштейн взывал в Думе: «Вы хотите, чтобы зарево охватило целый ряд губерний?! Мало вам разве опыта майских "иллюминаций" прошлого года, когда в Саратовской губернии чуть ли не в один день погибло 150 усадеб?! Нельзя теперь предлагать меры, рассчитанные на продолжительный срок, необходима экстренная мера, а принудительное отчуждение и есть экстренная мера!».
История показала правоту кадетов. Если бы власть тогда согласилась на быстрое принудительное отчуждение помещичьей земли с выкупом, в 1917-1918 годах у большевиков не оказалось бы на руках главного козыря – лозунга «Земля – крестьянам!». Но царь выбрал Столыпина, готового сочетать медленную аграрную реформу с жёстким подавлением революции.
26 апреля 1906 года Столыпин сменил П. Н. Дурново на посту министра внутренних дел. Высокого роста, широкоплечий, в щеголеватом костюме английского покроя; крупная голова с высоким лбом, красивое мужественное лицо, глубоко посаженные глаза, небольшая тёмная бородка и лихо закрученные кверху усы, – таким он появился в Думе. «Это был барин по манерам и интонациям, – вспоминала член ЦК кадетской партии журналистка Ариадна Тыркова-Вильямс. – Говорил он ясно и горячо. Дума сразу встревожилась. Столыпин был прирождённый оратор. Его речи волновали. В них была твёрдость. В них звучало стойкое понимание прав и обязанностей власти. С Думой говорил уже не чиновник, а государственный человек».
Противостояние Думы и правительства не могло длиться вечно. Столыпин в частных беседах говорил, что председателю Совета министров Ивану Логгиновичу Горемыкину никто не верит, зная его цинизм и угодливость перед Государем. Царь со своей стороны твердил, что происходящее в Думе его удручает, что так долго продолжаться не может, и премьер должен принять единственно возможное решение. Проблема заключалась в том, что делать потом. Губернаторы сообщали, что не могут гарантировать порядок, что в брожении не только рабочие и крестьяне, но даже низшее чиновничество, власть совершенно дискредитирована и все смотрят только на Думу.
Инициативу по выходу из кризиса взяли на себя лица, уверенные в благосклонности Государя. Министр иностранных дел Александр Петрович Извольский советовал монарху создать коалиционное правительство с привлечением общественных деятелей и с Муромцевым в качестве премьер-министра. Николай II инициативу одобрил и попросил Извольского начать переговоры, с непременным привлечением к ним Столыпина. Как ни странно, самый радикальный вариант – кадетско-октябристский кабинет без всякого участия «бюрократов» – предложил генерал Дмитрий Фёдорович Трепов. В председатели Совета министров он намечал опять же Муромцева, в министры внутренних дел – Милюкова или другого кадетского вождя И. И. Петрункевича, в министры финансов – Герценштейна. Агентству Рейтер Трепов заявил, что ни чиновничье, ни коалиционное министерство не дадут стране успокоения. Конечно, кадетский кабинет – это риск, но на него следует пойти: когда дом горит, приходится прыгать и с пятого этажа. Встретившись с Милюковым, Трепов фактически принял кадетские условия, включая всеобщее избирательное право и принудительное отчуждение, с оговоркой, что эти меры должны быть введены от имени царя, а не Думы. Отверг он лишь амнистию: «Царь никогда не помилует цареубийц!». Между тем многим кадетам кадетское правительство в тех условиях представлялось опасной авантюрой, вопрос же о коалиционном правительстве среди них и ставить было невозможно.
Столыпин, категорически отвергая кадетский кабинет, неприятную миссию роспуска Думы хотел возложить на коалиционное министерство, возглавить которое предлагал октябристу Дмитрию Николаевичу Шипову. Тот, однако, назвал роспуск Думы «преступным», а на приёме у Николая II заявил, что необходимо министерство думского большинства и что роспуск Думы ничего не даст, так как следующий состав будет таким же. У присутствующих сложилось впечатление, что Шипов царю понравился, но Николай, вернувшись в семейный круг, обмолвился: «Вот говорят, Шипов умный человек, а я у него всё выспросил и ничего ему не сказал».
Примерно 5 июля 1906 года царь сделал окончательный выбор. Относительно дальнейших событий воспоминания участников расходятся.
Согласно Коковцову, в 8 часов вечера пятницы 7 июля Горемыкин, вернувшись из Царского Села, весело сообщил министрам, что Государь освободил его от должности председателя Совета, и на его место назначен Столыпин, сохранивший и пост министра внутренних дел. В половине десятого приехал сам Столыпин, который рассказал о своём назначении и о договорённости распустить Думу в это же воскресенье.
По воспоминаниям же Извольского, указ о роспуске Думы царь подписал в субботу 8 июля, а Горемыкин не ожидал, что одновременно будет отправлен в отставку. Получив на указе царскую подпись, он отослал его в Сенат для опубликования, а сам лёг спать и приказал себя не будить, опасаясь, что вечно колеблющийся Николай под влиянием Трепова и министра императорского Двора Фредерикса передумает. Ночью в самом деле пришло распоряжение не публиковать указ, но поскольку Горемыкин «спал», ему этого не передали, и утром 9 июля указ появился в печати.
Итак, первая Дума просуществовала 72 дня. Оппозиция была уверена, что царь намерен вообще избавиться от Думы. 230 депутатов из кадетов и трудовиков, собравшись в Выборге, обратились к населению с призывом в знак протеста не платить налоги и уклоняться от воинского набора. Они ждали, что вся страна поднимется, узнав о разгоне Думы, и хотели смягчить катаклизм.
Власть также страшилась последствий. Таврический дворец был «взят под охрану», петербургский гарнизон приведён в состояние повышенной готовности.
И ничего не произошло.
Не было ни митингов, ни демонстраций, ни гражданского неповиновения. Правда, спустя неделю восстали солдаты и моряки в Свеаборге и Кронштадте под лозунгами свержения самодержавия и передачи земли крестьянам, но связи с роспуском Думы в этом выступлении не просматривалось.
Таков был первый в череде сюрпризов, преподносимых российским народом его избранникам. Народ отказался осознавать и признавать тот факт, что депутаты могут что-то сделать лишь при его поддержке. Считая ВЛАСТЬ чем-то сакральным, он ждал от Думы чуда, а когда чуда не вышло, разочаровался в ней. Из-за подобного отношения к выборным органам политическая борьба в России всегда протекает на удивление несинхронно. Власть, нанеся Народу серию ударов, принимает боевую стойку и замирает в ожидании ответа. Однако ответа нет. Власть долго ещё озирается, корчит страшные рожи и угрожающе машет руками, но в конце концов проникается уверенностью, что ситуация под контролем. После этого она теряет бдительность, несколько расслабляется, – и в самый неожиданный момент получает неизвестно откуда сокрушительный удар, иногда с летальным исходом.
«Серебряный век»: терроризм, реформы и погромы
Период между роспуском первой и созывом второй Думы был наполнен кровавым террором как на левом, так и на правом флангах политического спектра.
18 (31 н. ст.) июля 1906 года в девять часов вечера в финском курортном местечке Териоки к Герценштейну, прогуливавшемуся с женой и дочерью Анной, подошёл неизвестный и дважды выстрелил из револьвера. Обе пули попали экс-депутату в грудь, при этом была ранена его дочь. Герценштейн скончался на месте, пережив первый российский парламент на девять дней. Следствие, проводимое параллельно финской полицией и прокурором Петербургского окружного суда, установило, что организовал убийство начальник боевой дружины «Союза русского народа» Н. М. Юскевич-Красковский, а выполнила группа рабочих-боевиков во главе с сотрудником охранки Александром Казанцевым.
12 (25 н. ст.) августа 1906 года трое «максималистов» («Союз социалистов-революционеров-максималистов» только что выделился из партии эсеров) – двое в форме жандармских офицеров, один в штатском, – подъехали в ландо к дому Столыпина на Аптекарском острове. Охрана остановила их уже внутри дома; с криками «да здравствует свобода, да здравствует революция!» они бросили себе под ноги портфели с бомбами. Погибли 27 человек, ранения получили более 30, из которых несколько вскоре тоже умерли. Сам премьер почти не пострадал, но был ранен осколками его 3-летний сын Аркадий, а 14-летнюю дочь Наташу с трудом удалось спасти. Среди оказавших первую помощь был врач А. И. Дубровин – лидер «Союза русского народа», и этот факт, видимо, имел большое влияние на дальнейшее поведение Столыпина. Вообще, когда ему впоследствии указывали, что ту или иную меру он раньше не одобрил бы, он отвечал: «То было до 12 августа».
На следующий день был убит командир Семёновского полка генерал Г. А. Мин, усмиритель восстания в Москве. Террористические акты против генералов, губернаторов, градоначальников следовали теперь один за другим. 19 августа в порядке 87-й статьи «Основных законов» правительство ввело подготовленный ещё Витте закон о военно-полевых судах. В губерниях, объявленных на военном положении или в положении чрезвычайной охраны (а таких губерний было 82 из общих 87), в случае явного убийства или вооружённого грабежа его участники передавались суду из пяти офицеров. На разбор дела отводилось двое суток, приговор приводился в исполнение в 24 часа.
25 августа была опубликована правительственная программа, обещавшая неприкосновенность личности, гражданское равноправие, свободу вероисповедания, улучшение быта рабочих и т. п. И хотя она смотрелась странно в таком соседстве, правительство немедленно приступило к её осуществлению, вводя законы опять же в порядке 87-й статьи.
Столыпин не смог бы так долго оставаться на важнейших постах, если бы не сумел выстроить отношения с царём. В глазах Николая II подозрительные реформы уравновешивались твёрдостью правительства в борьбе с крамолой. Столыпин верил, что главное – создать слой крестьян-собственников; вот когда он появится, тогда и построением правового государства можно будет заняться.
Однако постепенно между премьером и монархом накапливались шероховатости.
В октябре 1906 года Столыпин инициировал отмену некоторых ограничений в отношении еврейства, не приносивших, с его точки зрения, пользы, но питавших революционные тенденции и дававших материал антирусской пропаганде в США. Предложения, представленные ведомствами, были поданы Императору. Николай долго держал паузу и ответил лишь 10 декабря 1906 года: «Возвращаю Вам журнал Совета Министров по еврейскому вопросу неутверждённым. Несмотря на убедительные доводы в пользу принятия положительного решения по этому делу – внутренний голос всё настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя. До сих пор совесть моя никогда меня не обманывала. Поэтому и в данном случае я намерен следовать её велениям. Я знаю, вы тоже верите, что сердце царёво в руках Божьих. Да будет так. Я несу за все власти мною поставленные великую перед Богом ответственность и во всякое время готов отдать Ему в том ответ».
Упорное это следование велениям «сердца царёво» привело к страшной гибели в июле 1918 года не только самого Николая, но и его детей…
С приходом Столыпина немедленно начались аграрные преобразования. Выкупные платежи подлежали отмене с 1 января 1907 года в соответствии с манифестом, изданным ещё при Витте. В августе-сентябре Крестьянскому банку были переданы для продажи крестьянам около 9 млн. десятин государственной земли сельскохозяйственного назначения. Крестьян уравняли с прочими сословиями, власть сельского схода упразднили, а Крестьянскому банку разрешили давать ссуды под залог надельных земель. Центральное место в реформе занял указ 9 ноября 1906 года, разрешивший крестьянину выходить из общины с укреплением в собственность мирского надела, при сохранении права пользоваться общинными угодьями. Изданные в развитие указа «Временные правила о выдаче надельной земли» дали крестьянину право требовать соединения своих участков в одно место (отруба). При этом вводились некоторые гарантии против распродажи крестьянами своих наделов (чтобы землю не пропили).
С помощью военно-полевых судов и других жёстких мер правительству удалось остановить вакханалию того, что именовалось «аграрными беспорядками» – разгрома помещичьих усадеб и убийств их владельцев. Официальных данных о деятельности военно-полевых судов нет, но по частным подсчётам, за восемь месяцев их существования (август 1906 – апрель 1907 года) было казнено не менее 1102 человек – цифра по тем временам пугающая. Однако индивидуальному терроризму власть ничего не смогла противопоставить.
Рубеж XIX-XX веков называют иногда «серебряным веком» – древний термин, восходящий к Овидию. В истории литературы так принято было именовать период ранней Римской империи, когда ясность и одномерность восприятия действительности, свойственная «золотому веку», сменилась осознанием изначальной испорченности окружающего мира. Такие периоды общественного упадка вообще часто порождают расцвет культуры (совсем недавний пример – прекрасная литература брежневской эпохи).
Достоверно неизвестно, кто именно первым применил термин «серебряный век» к русской литературе и искусству конца XIX – начала XX века: называют поэта Н. А. Оцупа, философа Н. А. Бердяева и ещё десяток имён. Творчество лучших поэтов и живописцев «серебряного века» было чрезвычайно неоднородным; декаданс соседствовал в нём с ренессансом, разочарование – с поисками новой надежды, богоборчество с богоискательством. Но в любом случае это была попытка преодолеть «нравственное подташнивание» (Макс Нордау) в распадающемся мире, где «все подорвано» (Ф. М. Достоевский), где «жизнь иссякла в своих источниках» (В. В. Розанов). Эпоха 1900-х – 1910-х годов являла собой завершающую стадию того морального кризиса, начало которого зафиксировано Достоевским в 1870-х годах («если Бога нет, то всё позволено»). Прежде молодёжь, «перебесившись», возвращалась в русло устоявшихся форм обыденной жизни. «Ныне уже несколько иначе – именно потому, что примкнуть почти не к чему, – писал Достоевский в романе «Подросток». – Уже не сор прирастает к высшему слою людей, а напротив, от красивого типа отрываются, с весёлою торопливостью, куски и комки и сбиваются в одну кучу с беспорядствующими и завидующими. И далеко не единичный случай, что самые отцы и родоначальники бывших культурных семейств смеются уже над тем, во что, может быть, ещё хотели бы верить их дети».
Революционный террор, наряду с наркоманией, алкоголизмом, сексуальной распущенностью и тягой к самоубийству, стал одной из эмблем «серебряного века». После 1905 года террор приобретает массовый характер. До того каждый акт политического насилия становился сенсацией, а жертвами являлись отдельные заклятые «враги народа». Теперь ежедневно по всей стране, – в обеих столицах, в провинциальных городах, в деревнях, на дорогах, в поездах и на пароходах, – из политических соображений убивали судейских чиновников, прокуроров, жандармов, городовых, кучеров, сторожей и дворников. К концу 1907 года общее число убитых и покалеченных достигло 4,5 тысяч, не считая случайных жертв; с января 1908 по середину мая 1910 года было зафиксировано почти двадцать тысяч терактов и «экспроприаций» (грабежей с политической подоплёкой), при этом убиты были 732 госслужащих и 3051 частное лицо, а ранены соответственно 1022 и 2829. Появился афоризм «счастье подобно бомбе, которая подбрасывается – сегодня под одного, завтр а под другого». Бомбы называли «апельсинами»:
«Боязливы люди стали –
Вкусный плод у них в опале.
Повстречаюсь с нашим братом –
Он питает страх к гранатам.
С полицейским встречусь чином –
Он дрожит пред апельсином».
Согласно тогдашнему анекдоту, Витте следовало заменить золотые деньги динамитом, потому что золото течёт из России, а динамит – в Россию. Среди жандармов участились случаи нервных заболеваний, руководство охранных отделений сталкивалось с неподчинением служащих, боявшихся революционеров больше, чем начальства. Террор, именуемый «политическим», утратил связь с идеологией, превратившись в универсальное средство борьбы с властью и вообще с существующим образом жизни. Братство по оружию, а не идейное единство скрепляло «Боевую организацию» социалистов-революционеров, где уживались убеждённый анархист Фёдор Назаров, поклонник Канта Абрам Гоц и Иван Каляев, сочинявший молитвы в стихах. Многие террористы, особенно женщины, отличались неустойчивой психикой. По мнению ветерана революции Веры Фигнер, «чем слабее была их нервная система и чем тяжелее жизнь вокруг них, тем больше был их восторг при мысли о революционном терроре». Марии Селюк, готовившей покушение на министра внутренних дел В. К. Плеве, всюду чудились полицейские агенты, она сама сдалась полиции. Зинаида Коноплянникова, убившая генерала Мина, жаждала умереть и шла на казнь, как на праздник. Татьяна Леонтьева, арестованная в 1905 году за участие в подготовке покушения на Трепова, была освобождена из-под ареста, так как проявляла все признаки душевной болезни. Родители отправили её на лечение в Швейцарию, и там она убила из пистолета старика-рантье, в котором ей померещился бывший министр Дурново.
Причиной теракта могло стать увольнение с работы, выговор начальства или просто скука. «Мне жизнь страшно надоела»; «жизнь, какой я жил раньше, хуже всего опротивела»; «не могу мирно жить, люблю опасность», – таковы обычные объяснения мотивов участия в терактах. Большинство террористов были полуграмотными, деклассированными и крайне самолюбивыми личностями без какого-либо понятия о партийных программах. Старые революционеры, сидевшие в тюрьмах после 1905 года, поражались уголовным нравам, царившим среди «молодой поросли». Основную массу боевиков составляла молодёжь. Почти половина террористов-эсеров была моложе 24 лет, среди «максималистов» и анархистов подростков было ещё больше. По воспоминаниям С. Сулимова, члена боевой дружины РСДРП, самому старшему из его товарищей было 22 года, многим по 14-16 лет.
Новым явлением стал массовый наплыв в революционное движение евреев.
До середины XIX века евреи в России жили почти исключительно в «черте оседлости» – пятнадцати губерниях на западе и юго-западе Российской империи. Варясь в собственном котле, они обычно плохо говорили по-русски, а образование их заключалось в изучении Торы и Талмуда. Перейдя в христианство, еврей уравнивался с прочими подданными империи, но на смену религии решались немногие.
Однако на пороге XX века неуловимый, всепроникающий дух времени толкал еврейскую молодёжь, как и молодёжь всех национальностей, на разрыв с традицией. Для молодого еврея в Российской империи это означало выбор между эмиграцией и участием в общероссийской общественной жизни. С 1891-го по 1914 год около 2 млн. евреев уехали из России, а оставшиеся подверглись всем соблазнам «серебряного века». В рассказе Шолом-Алейхема пожилой еврей не может понять, чем привлекает молодёжь герой романа Арцыбашева «Санин» – тем, что пьёт водку стаканами, пристаёт к родной сестре, а в конце романа уходит с пустым чемоданом «к солнцу»? Юный приятель его дочери пылко объясняет, что Санин – человек природы, сын свободы, что думает, то и говорит, что хочет, то делает! «И пошёл, и пошёл: свобода и любовь, и снова природа, свобода, любовь». Рассказчик утешает себя: разве лучше будет, если они о бомбах станут болтать? Но трагедия настигает его и без бомб: его дочь, начитавшись подобных романов, кончает жизнь самоубийством, и даже не из-за личных проблем, а из солидарности с подругой, брошенной возлюбленным-офицером.
Восприняв русские понятия о чести, еврейская молодёжь не желает мириться с постоянными унижениями, которым подвергаются евреи в России. Воспитанная в атмосфере ожидания Мессии, эта молодёжь жадно бросается на чарующие теории, обещавшие скорое и полное решение всех противоречий в мировом масштабе. По свидетельству жандармского генерала Александра Ивановича Спиридовича, еврейская молодёжь киевского Подола едва ли не поголовно была организована по революционным партиям – анархисты, «Бунд», эсдеки, эсеры, «Поалей Цион». С 9-10 лет ребята попадали в кружки, читали и распространяли прокламации, выполняли революционные поручения. Они смеялись над стариками и религией, специально выбирая синагоги местом перестрелок с полицией. Будущий президент Израиля, уроженец Гродненской губернии Хаим Вейцман писал основателю сионистского движения, литератору из Венгрии Теодору Герцлю: «Это ужасающее зрелище – видеть большую часть нашей молодёжи – и никто не назовёт их худшей частью, – приносящими себя в жертву как в припадке лихорадки».
На крайне правом фланге российского политического спектра насилие также процветало. Мишенью черносотенцев становились чаще всего мирное еврейское население и либералы, к революции не имевшие никакого отношения. Массовые погромы, последовавшие (преимущественно в Малороссии и Бессарабии) за опубликованием манифеста 17 октября, повлекли гибель примерно тысячи евреев; количество разграбленных и сожжённых домов и лавок не поддавалось учёту. Если еврейская молодёжь давала вооружённый отпор погромщикам, это рассматривалось как лишнее доказательство злокозненности евреев и становилось поводом к новым погромам. Полиция вела себя пассивно, а некоторые войсковые командиры просили не посылать их части на защиту евреев из опасения, что нижние чины откажутся разгонять погромщиков. В мемуарах главноначальствующего отдельного корпуса жандармов генерал-лейтенанта Павла Григорьевича Курлова упоминается командир, хваставшийся тем, что его эскадрон имеет обыкновение опаздывать на погромы на полчаса.
Вопреки утверждениям левых, власти непосредственно погромов не организовывали, ограничиваясь обеспечением прикрытия. Стараниями министра юстиции Ивана Григорьевича Щегловитова, петербургского градоначальника Владимира Фёдоровича фон дер Лауница и множества им подобных участники погромов неизменно выходили сухими из воды. Но главным их защитником был царь, переписывавшийся с вождём «Союза русского народа» Алексндром Ивановичем Дубровиным, публично обещавший «миловать преданных» и выражавший им «царское спасибо». В июне 1907 года Николай II в телеграмме Дубровину передал руководителям и членам «Союза русского народа» «благодарность за их преданность и готовность служить престолу и благу дорогой Родины… Да будет же мне Союз русского народа надёжной опорой, служа для всех и во всём примером законности и порядка». Телеграмма выглядела настолько скандально, что знаменитый издатель крайне правого «Нового времени» Алексей Алексеевич Суворин отказался её печатать, сочтя фальшивкой, и был поражён, когда на следующий день она появилась в органе черносотенцев «Русское знамя».
«Дума народного гнева» и российское правосудие
Вторая Дума получилась даже революционнее первой: социалистов и трудовиков в неё прошло более двухсот, кадетов – 92. Зато появилось небольшое, но шумное правое крыло. Правительство заранее отводило этой Думе роль однодневки, втайне готовя изменения в избирательном законодательстве. Все, кроме министра иностранных дел Извольского, считали необходимым пойти на это нарушение духа законности «во имя устранения ещё большего – полного отказа Государя от всего, что скреплено его подписями, начиная от указа 12 декабря 1904 года» (Коковцов).
«Дума народного гнева», как её называли, открылась 20 февраля 1907 года. Отвергнув любое сотрудничество с правительством, она сосредоточила усилия на критике, подталкивая общество к уличным выступлениям. Правые также играли на обострение. Спустя неделю после открытия Думы депутат-черносотенец Владимир Митрофанович Пуришкевич разослал отделам «Союза русского народа» секретный циркуляр с предписанием: как только в «Русском знамени» появится знак креста, слать телеграммы Государю и председателю Совета министров с требованиями распустить Думу и изменить избирательный закон.
Столыпин твёрдо обозначил позицию правительства, отказавшись извиняться за вошедшие в правило злоупотребления правовыми механизмами: «Борясь исключительными средствами и в исключительное время, правительство привело страну во 2-ю Думу… Тут, волею монарха, нет ни судей, ни обвиняемых… Правительство будет приветствовать всякое открытое разоблачение какого-либо неустройства, но иначе оно должно отнестись к нападкам, ведущим к созданию настроения, в атмосфере которого должно готовиться открытое выступление. Эти нападки рассчитаны на то, чтобы вызвать у власти паралич и мысли, и воли, все они сводятся к двум словам – "руки вверх!". На эти два слова, господа, правительство с полным спокойствием, с сознанием своей правоты может ответить только двумя словами: "Не запугаете!"».
Когда после большевистской революции кадетские лидеры встретились в эмиграции с бывшими царскими министрами, по словам Ариадны Тырковой-Вильямс, «с первой же встречи обнаружилось, как много у нас общего в привычках, в воспитании, в любви к России. Во времена думские ни мы, ни они этого не подозревали». По мнению кадета Василия Алексеевича Маклакова, Столыпин был более подходящим человеком на конституционной арене, чем Витте, в котором оба враждующих лагеря видели перебежчика; однако он «любил идти напролом, не отыскивая линию наименьшего сопротивления, не смущаясь, что плодил этим лишних врагов, и открывая слабые места для нападений». Получалось, что Маклаков ругал Столыпина именно ща то, что тот был не похож на Витте.
Надо сказать, кадеты также не затрудняли себя поисками компромисса. Столыпин добивался, чтобы они в Думе осудили революционное насилие. Когда Милюков категорически отверг такую возможность, премьер предложил хотя бы опубликовать статью с осуждением террора. Милюков, подумав, обещал, но при условии, что статья будет… анонимной! Столыпин согласился и на это – мол, «ваш стиль и так хорошо известен». Но товарищи Милюкова были возмущены: «Вы губите собственную репутацию и тянете за собой всю партию! Лучше жертва партией, чем её моральная гибель». Статья так и не было написана.
Всё же кадеты старалась перевести думскую активность от «парламентских красноречий» к законодательной работе. После того как Дума отвергла несколько законов, проведённых ранее по 87-й статье, кадеты попытались снять с повестки вопросы об отмене смертной казни и амнистии, но предложение было отвергнуто общими усилиями левых и правых. В. А. Маклаков выразился в кулуарах, что «это не Дума, а кабак». «Первый тенор кадетской партии» Фёлор Измайлович Родичев кричал с трибуны: «О чём мы говорим, господа? Обо всём на свете!».
Незадолго до открытия второй Думы, 29 января 1907 года, в доме Витте в печных трубах были обнаружены две «адские машины», которые в случае взрыва разнесли бы здание полностью. По частным каналам Витте узнал, что устройства изготовил вице-председатель «Союза Михаила Архангела» В. Н. Казаринов. Спустя четыре месяца, 30 мая, в Витте собирались бросить бомбу по пути его следования в Государственный совет, но изготовителя бомбы накануне зарезали. Следствие установило личность убитого; им оказался Александр Казанцев, организатор убийства Герценштейна. Казанцев завербовал двоих рабочих-анархистов – Фёдорова (по выражению Витте, полу-кретина) и Степанова, уверив их, что убить Витте приказал «глава анархистов». Степанов и Фёдоров заложили изготовленную Казариновым бомбу в дом Витте, но она не взорвалась. По возвращении в Москву Фёдорову предложили убить ещё одного человека, якобы похитившего деньги, собранные на революцию. 14 марта 1907 года Федоров выстрелил на улице в указанного ему человека, а на следующий день узнал, что убил видного журналиста-кадета Григория Борисовича Иоллоса. Об этом Фёдоров рассказал левым депутатам Думы, которые объяснили ему провокацию Казанцева. 29 мая Фёдоров кинжалом убил Казанцева. Исповедь Фёдорова попала в газеты, вызвав огромный скандал.
Процесс над убийцами Герценштейна проходил в Финляндии, где суд не зависел от властей. Несмотря на шумную кампанию в правой печати в защиту «ни в чем не повинных патриотов», трое участников убийства получили по шесть лет тюрьмы, однако отсидели всего несколько месяцев и были помилованы царём. Суд попытался предъявить обвинение и Дубровину как инициатору убийства, но министр Щегловитов воспрепятствовал выдаче Дубровина в Финляндию. Генерал-губернатору Финляндии было объявлено повеление Его Величества «непременно и настойчиво требовать окончания дела Герценштейна». 12 октября 1909 года оно было закрыто.
Следствие о покушениях на Витте растянулось на годы. Ходили слухи, что санкцию на его убийство дал царь, поручивший Дубровину изъять хранившиеся у экс-премьера важные документы. Прокурор судебной палаты прямо сказал Витте, что ниточки тянутся к Дубровину и ему подобным, но без санкции министра юстиции их тронуть нельзя. В мае 1910 года Витте написал письмо Столыпину о безобразном ведении следствия. При личной встрече с ним Столыпин раздражённо сказал: «Из вашего письма, граф, я должен сделать одно заключение: или вы меня считаете идиотом, или же вы находите, что я тоже в покушении на вашу жизнь?». Витте ответил: «Вы меня избавьте от ответа на такой щекотливый с вашей стороны вопрос».
«Третьеиюньский режим»
После того как 17 апреля 1907 года кавказский депутат-эсдек А. Г. Зурабов с думской трибуны призвал армию свергнуть царизм, министры пришли к выводу, что роспуск Думы неизбежен. Защищая политику правительства, Столыпин обвинил своих противников в отказе от исторического наследия и культурных традиций и произнёс знаменитые слова: «Им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия!».
4 мая 1907 года при обыске квартиры депутата-эсдека И. П. Озоля были задержаны несколько депутатов Думы и члены военной организации РСДРП. Секретарь военной организации Екатерина Шорникова состояла на службе в Охранном отделении, и полиция точно знала, что готовилось вооружённое восстание гарнизона. Царь спрашивал, почему Совет министров медлит с роспуском Думы. «Положение правительства вообще и в особенности самого Столыпина было поистине трагическое, – пишет Коковцов. – Лично он был убеждённым поборником не только народного представительства, но и идеи законности вообще», однако «у государя не было к этому настоящего сочувствия, да и сами общественные деятели проявили слишком много неискренности в сношении с ним и вовсе не стремились открыто взять на себя всю тяжесть ответственности».
1 июня было объявлено о возбуждении уголовного преследования против 55 депутатов-эсдеков по обвинению в причастности к заговору; Столыпин потребовал лишить их депутатской неприкосновенности в течение суток. Дума требование отвергла, а спешно образованная комиссия из опытных юристов сочла улики недостаточными: на пакете, предназначенном предположительно для передачи в военную организацию, стояло просто «в в. о.», что могло означать «виленское отделение»; вместо резолюций воинских частей имелся листок почтовой бумаги с написанными от руки тезисами без заголовка и без подписей, и т. п.
3 июня 1907 года Дума была распущена, а все депутаты-эсдеки, не успевшие скрыться, арестованы. Одновременно был издан новый избирательный закон, изменивший относительный вес сословий в избирательном процессе. Прежде в Европейской России крестьяне избирали 42 % выборщиков, а землевладельцы 31 %, теперь соответственно 22,5 % и 50,5 %. Представительство от горожан осталось прежним, но их поделили на две курии, дав преимущества более зажиточной. Представительство Польши было сокращено с 36 до 12 депутатов, Кавказа – с 29 до 10.
Основная масса образованного общества восприняла совершившийся переворот безучастно. «Революция объективно закончилась» – констатировал член ЦК партии кадетов, экономист и публицист Пётр Бернгардович Струве.
Новый избирательный закон вкупе с активным использованием того, что сейчас именуют «административным ресурсом», позволили правительству получить Третью Думу с относительно лояльным большинством из октябристов и «умеренно правых». Справа к большинству примыкали националисты и черносотенцы во главе с вертлявым Пуришкевичем, недвижным, сумрачным Крушеваном и задиристым Марковым-вторым. В среде оппозиции третья Дума получила наименование «лакейской», поскольку, по мнению общественности, выполняла любые указания власти. Столыпин, пользовавшийся расположением Императора и особенно его матери, Императрицы Марии Фёдоровны, являлся в это время предметом поклонения всей бюрократической сферы. Перед ним благоговели, ему подражали, стремились угадать его мысли. По словам октябриста И. П. Шубинского, по его примеру «все драпировались в симпатию и уважение к народному представительству и к выдающимся выразителям его».
Реальная расстановка сил была значительно сложнее. Столыпин стремился не просто создать массу крепких сельских хозяев, но и дать им возможность полноценно участвовать в земском самоуправлении, а их детям открыть доступ в среднюю и высшую школу. Думы двух первых созывов активно мешали его варианту аграрных преобразований; торжество правых ставило крест на социальных реформах. Поле деятельности премьера было ограничено наведением порядка и попытками решить земельный вопрос.
В 1905-1907 годах крестьяне сожгли около 16 тысяч помещичьих усадеб – шестую часть общего их количества. Число исполненных смертных приговоров выросло со 144 в 1906-м до 1139 в 1907 году. В ноябре 1907 года кадет Родичев в Думе назвал виселицу «столыпинским галстуком». Оскорблённый премьер вызвал Родичева на дуэль; депутат извинился и был прощён, но выражение попало в газеты, и скоро куплетисты пели с эстрады:
«У нашего премьера
Ужасная манера
На шеи людям галстучки цеплять…»
При обсуждении аграрных законов, проведённых ранее по 87-й статье, кадеты, социалисты и черносотенцы почти в унисон обвиняли правительство в разжигании вражды в сельских обществах, «где отец идёт против сына, а сын против отца», и пророчили быстрое превращение крестьян в пролетариев. По словам правого депутата Образцова, прежде русский мужик пропивал телегу, одежду, сапоги, а теперь «пропивает землю, пропивает судьбу своих собственных детей и внуков и судьбу своего отечества».
Не менее важной, чем аграрная проблема, хотя на первый взгляд и не такой острой, оставалась неграмотность. В 1900 году в целом по России на тысячу населения было 789 неграмотных. По выражению одного из персонажей А. И. Куприна, эти люди жили совершенно так же, как при Владимире Красное Солнышко – «та же утварь, одежда, сбруя, телега, те же знания и культура». Столыпин понимал важность этого вопроса, но его сдерживал недостаток денег и учителей. «Какова была роль сельских учителей в эпоху народной смуты? – говорил он. – Кто стоял во главе погромщиков в Саратовской губернии? Где вы найдёте нужное число учителей, проникнутых сознанием патриотического долга, с положительными идеалами, вместо анархических или революционных бредней? Ведь ни много ни мало, нужен кадр из 150 000 человек! Для их образования – ежегодно десятки миллионов! А мы едва вырвались из внешних займов».
Создание тройственной Антанты
18 (31) августа 1907 года в Санкт-Петербурге российский министр иностранных дел А. П. Извольский и британский посол Артур Николсон подписали англо-русскую конвенцию, которая разграничивала сферы влияния Российской империи и Британской империи в Средней Азии.
Согласно конвенции, Россия признавала протекторат Великобритании над Афганистаном и соглашалась не входить в прямые сношения с афганским эмиром.
Обе стороны признали суверенитет Китая над Тибетом и отказались от попыток установления контроля над ним. Тибет, не приносивший вассальной присяги цинским правителям и не признававший сюзеренитет Китая, отверг и эту конвенцию.
Персия (Иран) делилась на три сферы влияния: русскую на севере (её южной границей являлась линия Касре-Ширин – Исфахан – Йезд – Зульфегар), британскую на юге (к юго-востоку от линии Бендер-Аббас – Керман – Бирдженд – Гезик) и нейтральную в центре страны.
Конвенция положила конец «Большой игре» между Россией и Великобританией в Азии. Вкупе с англо-французскими соглашениями 1904 года она завершила складывание тройственного союза Великобритании, Франции и России – Антанты (фр. Entente «Соглашение», «Ссогласие»).