Я медленно обернулся. Холмс стоял в дверях, привалившись к дверному косяку с той изящной небрежностью, которая, вкупе с кошачьей пластичностью движений, когда-то заставляла его отца недолюбливать младшего сына, ежечасно напоминающего ему о человеке, которого он меньше всего хотел бы видеть рядом со своей женой. Мало того, и шоколадный оттенок густых ресниц, отсутствующий у других членов семьи и делавший серый, как у матери, цвет глаз при определённом освещении сиреневым, неизменно напоминал о странном бродячем цыгане с университетским образованием. Это притом, что внешне Холмс всё же во многом напоминал отца, и я не верю в телегонию, как и все мало-мальски сведущие в медицине люди. Загадка!
- Я разве кажусь вам пьяным? - спросил я, и он, оттолкнувшись спиной от косяка, подошёл вплотную ко мне.
- Я не об этом говорю, доктор, но вино настраивает на определённый лад, особенно человека, в прошлом подверженного его влиянию больше других. Наверное, тут у всех по-разному, но вы погрузились в меланхолию, и я невольно чувствую за это свою вину.
- Вы ни в чём не виноваты! - возразил я. - Не можете же вы нести ответственность за мои иллюзии.
- Послушайте, - Холмс оглянулся на дверь. - Вернер и Орбели с жаром обсуждают итоги операции, девочка наконец задремала… Давайте пройдёмся немного. Я думаю, нам нужно кое-что обсудить…
Он взял меня под руку и повёл по безлюдной части набережной ближе к грузовым причалам и ремонтным докам.
- Я понимаю ваше состояние, - спустя несколько десятков шагов заговорил он, и я даже вздрогнул от звука его голоса после долгой паузы. - Вы лелеяли надежду, что после всей этой истории память вернётся ко мне, и я распахну вам объятия. Теперь, когда этого не случилось, вы чувствуете разочарование и обиду. Но я ничего не могу поделать, доктор, рассказами можно оживить упущенные события, но никакие рассказы не помогут воскресить чувства, если их не помнишь. Я очень расположен к вам, поверьте, но вы по-прежнему чужой человек для меня. И если я мог бы притворяться для какой-то своей цели, будто испытываю к вам многолетнюю привязанность, то просто ради обмана и даже ради вашего спокойствия я лгать не хочу. Вам разве ложь нужна?
На это мне нечего было возразить - Холмс говорил совершенно справедливые вещи
- С другой стороны, теперь, - продолжал он негромко и словно отвлечённо, - когда наше маленькое приключение закончено, и вы чувствуете опустошённость, вам, может быть, будет легче представить, какую глубокую опустошённость чувствую я.
Я удивлённо посмотрел на него, буквально сражённый этим соображением, которое по моей эгоистичности мне до сей поры даже и в голову не приходило. А ведь и в самом деле! теперь, когда всё закончилось, что должен чувствовать мой друг?
- Жизнь, которую я вёл здесь,- продолжал Холмс всё так же негромко, ровным голосом и не выпуская моей руки, - никогда не была слишком счастливой А теперь она и вовсе перестала меня удовлетворять. Что же мне делать?
- О возвращение к такой жизни и речи быть не может! - поспешно перебил я.
- Но я не знаю никакой другой, - тихо и удручённо проговорил Холмс. - Можно сделаться фермером или уйти бродить вместе с цыганами, перебиваясь случайными заработками, но что-то подсказывает мне что и такое решение не лучшее…
- Оно совершенно ужасное, Холмс. Вы всегда были человеком умственного труда, всегда ненавидели праздность мозга. Ну, какой из вас фермер, и какой из вас бродяга! Вы всегда были ближе к учёному, чем к ремесленнику. Вы – сыщик, дорогой мой, - и вы не просто полицейская ищейка – вы теоретик своего особого метода, блестящего метода, основанного на природном таланте и многолетних упражнениях.
- Для меня это просто слова, - покачал он головой.
- Вам это только кажется. Вы уже применили свой талант и навык здесь, расследуя смерти в лесу. Я наблюдал за вами. Даже если вы действовали неосознанно, вы знали , что делаете.
- Возможно… вот только я не знаю, что мне делать теперь, - слабо улыбнулся он.