Меня моют, кормят, обрабатывают раны, мажут кремом. Отводят в комнату с кроватью. Белые простыни, ватное одеяло. Стакан чая с мёдом и лимоном. Я засыпаю моментально и сплю очень долго. Просыпаюсь, и опять проваливаюсь в сон. И опять. Без сновидений, до бесконечности, без желания проснуться.
Когда-то я всё же просыпаюсь. В белой комнате, похожей на палату в клинике для умалишённых. Никто меня не стережёт. Рослые девицы без бурок оказываются симпатичными созданиями европейской наружности. В белых хиджабах и черных пижамного вида костюмах они напоминают сестёр милосердия. Или монашек. До меня им дела нет. Доброжелательные роботы с навыками среднего медперсонала.
Ватфа маячит где-то на горизонте комнат, на границе женской половины особняка. Ко мне не приближается. Мою целостность, похоже, берегут.
Я обследую пространство новой клетки. Она огромна. Покои Шамаханской царицы в подмосковной Денисовке. Или Антоновке. Стрельчатые арки, колонны, лепнина, террасы по периметру внутреннего двора. Ковры, мозаика, пальмы, мостики над прудом в зимнем саду, рыбки кои. Частная резиденция посла Саудовской Аравии как минимум. Потому что это сюр. Там Денисовка, а тут за забором — Шамаханец со всеми прилагающимися. Даже усатая янычарка Ватфа цербером у дверей. А в Денисовке, я уверена, среди крепких кирпичных домов "дачников" ещё прячется где-то сползшая на бок избушка моего детства, за ветхим штакетником.
Я угощаюсь фруктами и орехами. Их полно, как светофоров, на каждом углу, в вазах разноцветного стекла, в завидном разнообразии. Наслаждаюсь солнцем и свежим воздухом. И свободой. И думаю, насколько это понятие растяжимое и относительное.
В женской половине легко заблудиться среди зеркал. Рассматривая своё лицо, надавливаю на раму, которая пружинит под рукой и открывается мягким щелчком. Дверь в коридор, по которому я ещё не ходила. По обе стороны — зеркала и комнаты, похожие на мою. В одной из них, довольно большой, вижу несколько девочек, спокойно сидящих на полу. Слишком спокойно, не двигаясь. Рядом на ковре — пара книжек и кукла. На этом "свобода" моя заканчивается и пропадает аппетит.
Три девочки, одетые в дорогие абайаи. Выглядят здоровыми. Спят? Зрачки расширены так, что цвет глаз определить сложно. И здесь дети на опиатах?! Пожалуйста, не надо! Плиз!
Я кладу руку на лоб самой младшей. Теплая. Дышит. Такая бледная, маленькая, ручки тонкие. Из-под хиджаба выбивается рыжая прядка. Не может быть! Шестилетняя малышка похожа на ту, что я оставила в подвал в луже крови. Как две капли воды.
Мне нужно на воздух, задыхаюсь. Я бы вышла прогуляться. Но какие капризы! Нет, сейчас ни к чему расслабляться и блевать, вот взяла моду!
Значит, дышим, дышим... Трое детей на опиатах. Поразительное сходство с теми, которых я уже видела у Ватфы. За одним небольшим исключением. Осматриваю девочек одну за другой, чтобы убедиться. Все пальцы на их руках и ногах целы.
Если тут три, значит, должны быть и другие?
Есть ещё комната дальше по коридору. Там на высокой кровати под балдахином из белой органзы — светловолосая девчушка со смуглой кожей. Спит с открытыми глазами. Глаза голубые, зрачки точечные, едва различимые. Доза другая, гораздо больше. Широкие скулы, миндалевидный разрез глаз. Это же моя Алина! Алина Хамитова — дочь Мурада Хамитова, российского нефтяного магната, украденная из пансиона в Швейцарии. Но как же так? Все её пальчики целы.
Девочки, похожей на Алину, я не помню. Не видела у Ватфы. Так чьи же пальцы отрезали, чтобы послать снимки её родителям?
Везёт мне последнее время. Уже несколько раз к ряду. А это не к добру. Удача должна приходить и уходить, а если прилипнет — жди беды.
Осматриваюсь. В платяном шкафу — девичьи наряды по последней исламской моде, большая часть с бирками. К ним хиджабы аккуратной радугой. А вот и мой старый знакомец, голубой палантин золотой нитью, с белым и розовым, от дизайнера высокой моды, мусульманки Амины Аль Джассим.
Есть в комнате ещё одна дверь. Она заперта, скорее всего ведёт в мужскую часть дома. На ковре перед дверью видны свежие заломы, значит ей недавно пользовались.
Это ты, Гариб Джасим Абу-Салех, Безил Салех, "Василий", наведываешься к своей малолетней "жене"? В самом деле, спишь с ребёнком? Какая религия мира это позволяет? Точно не ислам, я знаю. Или ты с папой так сводишь счёты за трудное детство?
У меня чешутся руки и кровь приливает к лицу. Отхлестать его по щекам, пока не запищит… Я рисую в мозгу сцены мести, чтобы быстрее сбросить пар и вернуть себе хладнокровие.
Если ничего не ломать, то в мужскую часть можно пройти только через Ватфу. Я продолжаю её троллить, как десятилетка: то язык покажу, то два пальца в рот, то прицелюсь и стреляю с пальца, то ребром ладони по шее. Не могу сдержаться. Что-то новенькое, даже в школе такого не делала. И никогда вообще.
Я прошу разрешения погулять в саду. "Сёстры милосердия" облачаются в никабы. Мне всё можно как неверной. Я собираю волосы в высокий пучок, чтобы не растрепались на ветру. Покрывало, которое мне выдали, и не думаю надевать. Я вам тут не вампир чёрными крыльями размахивать. Пусть волочится себе за мной по гравию, интересный след оставляет, как змея проползла. Типа анаконды. Ватфа бесится. Девки сначала переглядываются, потом неслышно хохочут под своими занавесками. Я вижу, как приподнимаются и опускаются их плечи, а глаза вытягиваются в щёлочки. Похоже, им тоже доставалось от чернобровой. Что ж, семена предстоящего раскола посеяны…
Мы прогуливаемся, и я получаю возможность осмотреться. Элегантный особняк в восточном стиле, окружённый большим французским садом. Мощный забор по периметру, высокие кованые ворота. В глубине — гараж на несколько машин. Рядом стоит серый фургон, рабочие выгружают коробки с продуктами. Где-то там должен быть второй выезд, не газовать же дизелем перед фасадом.
Возвращаемся. В доме чувствуется необычное движение. Жизнь, похоже, переключается из режима ожидания в активную фазу.
Меня отправляют на водные процедуры, натирают пахучим маслом. Тщательно гримируют ссадины и синяки. Одевают в чёрную атласную абайю и шаровары. Абайю прихватывают круглой брошью в виде цветка, выше талии. В наряде не хватает одной существенной детали — нижней сорочки. Вместо неё — массивное золотое ожерелье, едва прикрывающее шею и грудь. Тяжёлые серьги, браслеты на запястьях и лодыжках, кольца с цепочками на пальцах ног. Пустынная невеста без верблюда.
Открытый взглядам аурат* — харам и для мужчины, и для женщины. "Василию" это прекрасно известно. Разве что он собрался жениться на мне. Что вряд ли, я старше на семнадцать лет. Странная причуда для любителя малолеток.
Он ждёт гостей. Заключать сделку, не иначе. Аурат никого не интересует, если речь идёт о женщине на продажу. Значит, вот он, момент истины, совсем рядом. Я дрожу.
Меня приводят в просторную залу с высокими потолками. В центре она мягко подсвечена низко висящими люстрами с классическими лампами гранеными шишечками. Всё остальное пространство остаётся во тьме и отдано на волю случайных сквозняков, раскачивающих блики хрустальных подвесок.
Темнокожий "Василий" очень хорош в белой галабее, статный, почти красивый. Образованный, умный, по-своему талантливый. Жаль, что не человек.
Он оценивает мой нескромный наряд без лишнего любопытства. Подзывает помощника. У того в руках моя сумка…
Ну, надо же, а я важная птица, и сумку за мной таскают! Если выживу, в жизни больше такую не куплю.
Содержимое сумки летит на пол: раздавленная косметичка, мятая карта лондонского метро и голубой хиджаб, залитый кровью.
Чувствую, он взвинчен. Характерный жест, потирание пальцев, выдаёт его. Узнал хиджаб. И ежу понятно, что маловероятно двум одинаковым палантинам от кутюр очутиться в одном месте, в одно время?
А я вдруг припоминаю ещё один, третий! Как же раньше не поняла? На мёртвой девочке с пляжа в английском Брайтоне.
Я стою босыми ногами на каменных холодных плитах. Браслеты позванивают при малейшем движении. Базиль смотрит в пол, в одну точку. Раздумывает. Будет допрашивать? Сейчас, когда я одета так неудобно?
Наконец щёлкает пальцами. Одна из “сестёр милосердия” исчезает и скоро появляется с голубым палантином из спальни Алины.
— У тебя как с химией? — спрашивает Базиль. Он берет со стола и раскрывает блестящую коробочку, достает крошечную белую таблетку и точным движением отправляет её мне глубоко в горло.
Что у меня с химией? С детства знала, что химия вещь небезопасная. И держалась подальше.
У мамы со мной ничего не получилось, как ни старалась она привить любовь или хотя бы интерес к тайнам превращения веществ из одного в другое. Мама — инженер-химик, специалист по взрывчатым веществам. Вот и в жизни с химией у меня не заладилось. То ли от упрямства. То ли ускользало понимание чего-то основного, на уровне атомов. А мама… Однажды, десять лет назад, она вышла из дома и не вернулась.
Что он может знать о моей матери? Когда она исчезла, он был слишком молод. Так о чём речь, о какой химии?
У меня щиплет в носу. Я тру чёрным рукавом скулу, где под приличным слоем мейкапа и корректоров цвета сидит себе фиолетовый фингал от Ватфы и несколько царапин — подарок девочек-енотов. Жирные пятна мейкапа на дорогом атласе привели бы меня в ужас в прошлой жизни. Но не на этот раз. Я очень надеюсь, что их заметят те, кто придёт торговаться. И синяки тоже. Грубо, но другого способа подать сигнал бедствия я не вижу.
Базиль подходит ко мне и бьёт по щеке наотмашь. Я падаю, звеня золотом. Звенит в голове…
Добродушные "роботы" тут же вытягивают меня за руки через тёмный коридор на женскую половину. Озабоченно и почти сочувствуя, приводят в чувство холодной водой. Переодевают в точно такой же наряд и исправляют урон, нанесённый моему товарному виду.
Базиль встречает меня лично, и, надавливая на сломанную ключицу здоровенной ладонью, провожает до широкого дивана за резной ширмой чёрного дерева. Вкладывает в руки чётки из белого нефрита с серебром и обещает отрезать ухо, когда услышит звон, если я пошевелюсь.
аурат* — части тела, которые мусульмане обязаны прикрывать в присутствии других людей. Для женщин аурат — все тело кроме овала лица и кистей рук, для мужчин — от пупка и до колен.
http://proza.ru/2023/11/22/1597