Улов грибного сезона этого года выглядел впечатляюще.
Несомненно, вполне можно было довольствоваться уже достигнутыми результатами и, наконец, остановиться.
Звучным завершающим аккордом стала находка целой семейки огромных и при этом абсолютно чистеньких - без единой червоточинки - бесподобных подосиновиков, которые, словно лесные франты, красовались в своих оранжевых шляпках среди бурелома у самого края болота.
Изобилие всех видов грибов, сплошным ковром облепивших полянки и ложбинки под тенистым пологом деревьев, выглядело, будто кадры из фантастического фильма про захват Земли микоидами.
Или, как тот момент в сказке про муми-троллей, где зловещие и молчаливые хаттифнаты стеной подступают к нашедшему барометр Хемулю на Острове Хаттифнатов.
Погрузив ведро, с верхом наполненное богатыми дарами карельского леса, в объемистый рюкзак, знакомой лесной тропой направился я уже было к железнодорожной станции.
Но азарт – тот самый азарт, что хорошо знаком наверное всякому завзятому любителю «тихой охоты», видимо, никак не хотел отпускать смятенную душу грибника.
Словно некая невидимая сила, как магнитом, притягивала ее, заставляя свернуть с проторенной дачниками тропинки, и снова занырнуть куда-то в сосновые дебри…
Не доходя метров двести до Хуторского тупика - части пристанционного поселка, расположенной несколько на отшибе у окраины леса - на месте бывшей финской деревни Пиенмяки, решил, что времени до электрички мне еще хватит, чтобы в последний раз в этом году прочесать тянущийся до самых домиков бор.
Во время Зимней войны аккурат на этом самом месте занимал позиции 14-й пехотный полк и минометная батарея финской армии. В суровые февральские дни 1940 года воины-суомалайсет сдерживали тут, на неприступной «высоте 48», натиск наступающих в направлении Выборга частей прославленной в боях 123-й стрелковой дивизии.
По сей день здешние леса сплошь покрыты шрамами от тех забытых сражений.
Аккуратные, будто вырезанные по лекалу, круглые впадины былых воронок, заполненные водой и заросшие малахитовой ряской, превратились в бездонные болотные бочаги, коварно подстерегающие беспечно шагающего по лесу грибника или туриста.
Выстланные мхами ямки и овражки зияют на месте бывших дзотов и блиндажей. А все пространство вокруг так и испрещено ломаными зигзагами прежних траншей и окопов.
Решив сильно не отдаляться от дороги, я взял правее и, перескочив через почему-то не замеченный доселе незнакомый окопчик, побрел по лесу, внимательно обшаривая глазами моховой ковер между причудливо выпирающими корневищами сосен.
Безрезультатно прошагав так некоторое время в направлении, как представлялось мне, широкой просеки, вырубленной под предстоящую прокладку газопровода, я, наконец, решил махнуть рукой на свои поиски.
Досадливо плюнув, подумал во утешение себя самого о своем богатом обабковом урожае и решительно повернул налево – обратно к покинутой десять минут назад дачной тропинке.
Но, подняв голову, с изумлением обнаружил, что никакой просеки впереди я не вижу.
Вместо знакомых сосновых стволов вокруг, насколько хватало глаз, сплошняком рос густой непролазный осинник, а под ногами чавкала болотная жижа.
Округа бывшей Пиенмяки, название которой переводится с финского, как «небольшой холм», в самом деле была довольно болотистая. Но даже со времен Финляндии, согласно старым картам, настоящее болото простиралось гораздо южнее в низине, а ныне так и вовсе почти пересохло.
Опешив от внезапного осознания того, что я заблудился - буквально, как говорится, в трех соснах - на исхоженной до этого вдоль и поперек местности, где и заблудиться-то было невозможно, я чертыхнулся и полез в телефон - сверять местоположение с Яндекс-картой.
Мобильный интернет не работал. Сигнала сотовой связи на дисплее не было.
Видно, духи карельского леса решили посмеяться над моей жадностью, - мелькнула в голове полушутливая мысль. – Или сам финский чертик Перкеле надо мной потешается.
Словно в подтверждение, за спиной послышалось какое-то гулкое уханье и раздался как будто детский, звонкий тоненький смех.
Но обернувшись на звук, не увидел я ничего, кроме тех же сплошных осиновых зарослей. «Тьфу ты, должно быть, птица какая-нибудь!»
Кромешную тишину вокруг, однако, более не нарушало не только привычное слуху щебетание, стук дятла и прочие звуки леса, но и обычный дневной шум проносящихся неподалеку по Выборгской железной дороге поездов.
Обнаружилась и еще одна, поначалу незамеченная мною странность. Как по мановению волшебной палочки окружающий меня лес внезапно стал выглядеть… чистым!
Исчезли до этого то и дело попадавшиеся под ногами жестяные банки из-под консервов и пива, какие-то вечно рваные пакеты и обрывки бумажных этикеток, пластиковые стаканчики и одноразовые тарелки, пустые бутылки и прочий мусор, который у нас почему-то принято считать следами цивилизации.
Вот этих-то самых следов я теперь вокруг и не видел – лес в самом деле был девственно чист, как будто его умыли с мылом, причесали и смазали бриолином.
Спина, признаюсь, у меня взмокла от волнения и легкой паники.
Попытки проламываться наугад по болоту сквозь сплошную гущу осинок оказались безрезультатны.
Абсолютная несуразность происходящего просто не укладывалась в голове.
До электрички, по моим прикидкам, оставалось совсем ничего. Следующую пришлось бы ждать потом до самого вечера.
Но взглянув на часы, я не поверил своим глазам: по всему выходило, что мои бессмысленные блуждания среди осинника заняли всего минут пять, не больше, хотя по ощущениям свинцовой тяжести от рюкзака за спиной и усталости в ногах минуло как минимум часа полтора. «Быть того не может!» - Подумал, - «Часы должно быть остановились…» Но и цифры на телефоне показывали то же самое время!
«Так, спокойно. Мало ли, какая магнитная аномалия тут в болоте. Или еще какая-то хрень. Если я шел с той стороны, то пойдя обратно, рано или поздно все равно выйду на дорогу к садоводству. А от нее вернусь назад к станции».
Надо ли говорить, что и эта попытка выбраться была безуспешной.
Нет, если бы я хоть выпивал или имел какие-то проблемы с головой, я бы признал, что нахожусь во власти галлюцинации. Но не пью я от слова «совсем», сознание мое все это время оставалось ясным, головой я не ударялся и грибы-псилоцибы с мухоморами по дороге не жевал и даже не трогал.
В окружающей меня обстановке между тем все же наметилась некая обнадеживающая перемена. Серые стволы осин вокруг поредели и то и дело чередовались с елями. Топкий же болотный мох под подошвами резиновых сапог сменился, наконец, твердой почвой, покрытой начинающими по-осеннему лысеть и менять окраску кустиками черничника.
Когда внезапно мой путь пересекла узкая дренажная канава с весело бегущей по ней водицей, бойко уносящей опавшие листья и хвойные иголки, радости моей не было предела. Ежу понятно, что ручеек берет начало где-то в садоводстве и непременно выведет к дачному поселку.
Бодро зашагав вдоль канавы против течения, вскоре я действительно увидел впереди сквозь просвет между лапами елей нечто вроде живой изгороди из аккуратно обрезанных кустиков с продолговатыми дымчатыми ягодами синего цвета, какие-то строения за ней и земляную овальную насыпь, очевидно, над каменным погребом - с торчащей из него трубой для вентиляции.
Такие сооружения – hovikellari, финские «дворовые погреба», на Карельском перешейке встречаются довольно часто. Ведь если в послевоенные годы дома, принадлежавшие финнам, сносились подчистую до самого фундамента (на всякий случай, чтобы старым хозяевам было некуда возвращаться), то удобными финскими погребами советские колхозники-переселенцы продолжали пользоваться.
«Странный какой заборчик», - подумал я про изгородь, - «Не припомню что-то у нас такого. Может меня в обратную сторону, к Хуторскому тупику уже занесло? Но минуя просеку, туда не попадешь… Да и там ограды ставят, словно от волков-оборотней, ого-го…»
И без того пребывая в состоянии полного недоумения, я буквально онемел от растерянности, когда со двора из-за отделяющих его от леса кустов жимолости раздались громкий собачий лай, ржание лошади, мычание коровы и блеяние овечек… Словно кто-то невидимый переключил звук из режима mute на максимальную громкость.
А еще…
А еще высокий женский голос отчётливо и требовательно произнёс: «Питяа валйаста! Он йо аика валйаста, Матти! Киретта, перрркеле!»
Слегка сипловатый мужской тенорок, словно зевая, со спокойной ленцой благодушно отозвался в ответ: «Юмалаута, Анни, митя хелветти? Хойда омат асиаси лопулта. Йаттякяа минут раухан йо, тюхмя наинен!»
Нет, собаки в окрестных садоводствах действительно жили повсеместно. Случалось, держали дачники коз и разводили кроликов. Но вот про коров и лошадей в хозяйствах у наших садоводов слышать еще не доводилось.
Тем более, никто у нас во всей округе точно не говорил по-фински.
Тему прежней принадлежности Карельского перешейка Финляндии местные обитатели вообще старались всячески обходить стороной. Или очень категорично настаивали, что эта земля, мол, и так всегда была «нашей». Деды за нее кровь проливали. Особенно же финская тема стала непопулярной, когда отношения между двумя странами окончательно испортились после присоединения Финляндии к НАТО.
Невидимая мне женщина за живой изгородью тем временем все не унималась, на все лады распекая, видимо, своего благоверного:
- Эээй катсо хянтя! Вои йуку, сенкин лайскури, Матти! Йока пяивя сата куин Эстерин персестя, мутта аина хянтя йаттяа каикки вииме типпаан! Ноусе юлос, хелвет йуоппо!
Сделав еще пару робких шагов по направлению к странному месту, но все же стараясь остаться незамеченным за колючими ветвями елей, осторожно заглянул я поверх изгороди.
Посреди широкого ухоженного двора перед добротным деревянным домом с невысоким кирпичным крылечком, уперев руки в боки, стояла стройная светловолосая женщина в длинной клетчатой юбке, кружевном переднике, белой блузе с расшитым красными нитками прямоугольником на груди и черной замшевой безрукавке. Спереди на поясе у финки висел маленький ножик-пуукко в кожаных ножнах в виде хвоста лосося.
В кузове двуколки-кеикки с опущенными до земли оглоблями на охапке сена, подперев голову рукой, полулежал круглолицый, добродушного вида мужчина в помятом пиджаке, зеленом жилете и картузе с околышем.
Привязанная возле крыльца дома черно-белая собака с острой мордочкой и треугольными стоячими ушками, похожая на лайку, яростно металась из стороны в сторону, до хрипоты захлебываясь лаем. Зверь явно предупреждал хозяев о приближении незваного гостя.
Но те были слишком увлечены перебранкой, чтобы обратить внимание на встревоженное поведение собаки. Хозяин даже пару раз повернулся и прикрикнул на пса: «Хилйяа! Хилйяа, Укко! Раухоиту йо, поика!»
Спустя миг я вдруг осознал, что понимаю абсолютно все, о чем столь оживленно препирались эти двое за изгородью. Что за чёрт, ведь я же не знаю финский!
Однако, даже не пытаясь вникнуть в нюансы того, почему бездельник и выпивоха Матти дотягивает все до последней минуты, когда дожди каждый день льют, как из задницы какой-то там Эстер, что, вероятно, соответствовало привычному нам «как из ведра», я потихоньку начал пятится назад вдоль канавы, как ударом молнии пораженный внезапно вспыхнувшей в моем мозгу мысли.
«Портал! Да я же угодил в настоящий временной портал! И эти люди – это самые настоящие, жившие когда-то в этих краях финны!»
Очевидно, перескочив тот самый злополучный окопчик, вопреки всем известным законам физики, я в самом деле провалился в некий временной разлом, очутившись, вероятно, в довоенной, а то и в дореволюционной Финляндии.
Откровенно говоря, пробирающий до самых печенок ужас, охвативший меня при этом, был вызван отнюдь не столько веселенькой перспективкой навсегда зависнуть в каком-то другом времени, сколько соображением, что точно так же озорник-перкеле мог запросто закинуть меня, например, в 30-ти градусный мороз посреди февраля грозного 1940-го. Между крадущимися сквозь снежный буран советскими танками и окопами притаившихся в лесу финских егерей…
Правда, судя по не вполне трезвому поведению Матти, из возможных временных отрезков можно было с большей или меньшей долей вероятности исключить тот 13-летний период с 1919 по 1932 год, когда в Финляндии царил суровый сухой закон. С поправкой, опять же, на то, что свою самогонку-понтикку финны гнали так же, как и их восточные соседи.
Между тем, ни одна из вероятных исторических версий пребывания в прошлом никоим образом меня не устраивала категорически.
Мне нисколько не улыбалось, как вариант, протянуть ноги от голода или брюшного тифа в революционном Петрограде, быть расстрелянным белофиннами Маннергейма или, наоборот, красногвардейцами Эйно Рахья, шустро шинковавшими друг друга в гражданской войне, охватившей весь юг Финляндии в 1918-м… Равно, как и дожидаться среди лесов и болот Карельского перешейка прихода советских войск в тревожном 39-м, чтобы в итоге угодить в объятия НКВД и рассказывать потом ленинградским чекистам про «светлое завтра». А заодно и про уничтожение Советской власти и СССР самими же коммунистами в конце 20 века…
Интересно, а как бы восприняли мое появление возле их дома Матти и Анни, обрати они все же внимание на свою собаку и обнаружив мое присутствие? Испугались, приняли меня самого за дьявола-перкеле и побежали звать на помощь соседей из Пиенмяки? Или радушно пригласили в свой юкки-тало и стали угощать бесхитростной фермерской снедью?
Анни поставила бы на стол тарелки с традиционными соленой салакой и салом, холодной отварной картошкой, запеканкой из брюквы, сливки и круглый ржаной хлеб-руисрейкялейпя с маслом.
А может по случаю воскресного дня мне бы повезло, и в жарко натопленной печи у Анни оказался вкуснейший гороховый суп или даже знаменитая финская сяря из тушеной баранины с картофелем, приготовленная на огне в выдолбленном березовом полене. И брусничный мусс виспипууро на десерт, подаваемый с теплым молоком.
Матти откупорил бы припрятанную от докучливой женушки заветную бутылочку понтикки и, хитро подмигнув, расплескал самогон по стаканчикам аалто из синего волнистого стекла.
Жаль было бы огорчать этих милых людей рассказом о том, что ждет их вскоре вместе со всей Финляндией.
Наверное, Анни всплеснула бы руками и сидела, закрыв ладонями лицо. А старина Матти просто рассмеялся моим словам и, погрозив пальцем, сказал: «Ну, ты и шутник, парень! Ох, и горазд сочинять! Тебе бы у нас на ярмарке в Виипури народ потешать байкми. Это ж надо такое придумать… Советы, говорит, нас захватят и ни одного финна здесь не останется. Ну, насмешил! Перкеле!»
Однако, оставаться во мраке давно минувших лет , даже понимая язык здешних аборигенов, я ни на мгновенье не собирался в любом случае. Как и проверять реакцию на мое появление обитателей хутора.
Поэтому, памятуя о том, что принцип действия всех временных порталов в фантастических фильмах и книжках основан на возможности возвращения назад путем повторения своих действий в обратном порядке и прохождении через разрыв в ткани времени в том же месте, я решил попытаться вернуться к исходной точке своего столь странного путешествия.
Мысленно сопоставив виденную мной прежде старую финскую карту этих мест с пройденным маршрутом, я уже представлял примерно, где именно нахожусь в прошлом относительно расположения различных объектов здесь же, но в будущем.
По всему выходило, что постройки и двор за живой изгородью, где хозяйственная Анни уговаривала лентяя Матти поскорее запрягать лошадь, представляли собой примыкающий с северо-востока к Пиенмяки хутор Тойвола. «Тойвоа» - по-фински значит «надежда». Ниже него простиралось обширное болото Пеконсуо - в местности, известной по картам как Ярвенпяа, «край озера», по названию одноименной деревеньки поблизости.
В далеком будущем раскинутся там дачные участки нашего садоводства…
При мысли о том, что от моей милой дачки меня отделяют не какие-то прежние полкилометра, а целые десятилетия, тоскливо засосало под ложечкой.
Но тем решительнее я зашагал дальше по течению ручейка, через какое-то время намереваясь свернуть в направлении будущей грунтовой дороги к нашему СНТ. До прокладки которой в лучшем случае оставалось еще лет восемьдесят.
В какой-то момент заросли передо мной сделались совершенно непроходимыми и я перескочил на другую сторону канавы.
Что делать и куда идти дальше, если и эта попытка не увенчается успехом, даже не хотелось думать.
Телефон во внутреннем кармане куртки жалобно пискнул, как ПДА сталкера на Кордоне.
Мгновенно выхватив свой ксиоми, указательным пальцем смахнул заставку с экрана блокировки и «оживил» тач-пад: деления сигнала соты горели зеленым, режим передачи пакетных данных был также активен! Стрелочка навигатора на Яндекс-карте показывала, что я как раз стою фактически где-то возле заветной лесной тропы от садоводства к станции.
Обогнув преграждавшую путь могучую разлапистую ель, я в самом деле оказался в том самом месте, куда и должен был выйти изначально, но совершенно с другой стороны тропинки.
Вокруг снова был знакомый до последней хвойной иголки и узловатого древесного корня сосновый бор. Впереди тропу пересекала широкая просека для будущего газопровода.
Часы «Амфибия» на моем запястье, как и на телефоне, показывали, что в нашем настоящем прошло всего-навсего не более тех же пяти минут.
До электрички оставалась прежняя уйма времени. Но делать еще один подобный заход за грибочками, разумеется, никакого желания уже не было. Как и вообще сходить с тропы под сумрачные лесные своды.
Пот лил с меня градом и слепил глаза. Подошвы ног в резиновых сапогах словно горели огнем, язык от жажды, казалось, присох к гортани. Натертые лямками рюкзака плечи нещадно саднили. Усталость нахлынула такая, словно позади остался многокилометровый марш-бросок с полной выкладкой по пересеченной местности.
Хотелось только добрести, наконец, до станции, стянуть с плеч рюкзак с засунутым в него ведром с обабками и плюхнуться, вытянув ноги, на скамейку.
На какое-то время я все же задержался еще возле поросшего кустиками земляники и молодым ельником приземистого холма, в котором со стороны пологого косогора зиял наполовину уже скрытый под землей вход в старый каменный погреб. Арочный свод его был давно проломлен, а местные жители устроили внутри свалку всякого мусора.
Поблизости под многолетним слоем дерна угадывались очертания фундамента дома и каких-то былых построек. Возле заросшего мхом кирпичного крылечка некие беззвестные сталкеры сложили, видимо, не представляющие особой ценности артефакты: жестяную баночку из-под ваксы, изъеденный ржавчиной металлический флакончик, обломок подковы, пару дверных петель, обруч от бочки…
Прежние обитатели этого места с началом Зимней войны, скорее всего, конечно же, эвакуировались в другие районы Финляндии, как и большая часть мирного населения Карельского перешейка.
Вдруг подумалось, что мне теперь так никогда и не узнать, успел ли, в конце концов, бездельник Матти справиться с поручением Анни до того, как дождь снова хлынул, как из задницы какой-то загадочной Эстер…
Отчего-то именно от этой мысли на душе сделалось ужасно грустно.
Хотя, кто знает, какую еще штуку в следующий раз решит выкинуть со мной проказник и баламут Перкеле в дебрях карельского леса.
Может быть я снова повстречаю добрых финских фермеров Матти и Анни в закоулках времени и все-таки наберусь смелости шагнуть во двор за живой оградой из жимолости.
2023