Буравчик совершил невозможное. Они мчались по ночному шоссе, и их никто не преследовал. Бет плакала, и не скрывала слёз. Мендес был мрачен, но сосредоточен. Ему нужно время. Хотя бы ещё один спокойный день для сбора. Подойдёт любое пристанище. Хотя, почему любое? На сороковом километре есть мотель, тот самый мотель, который он когда-то взялся опекать, отремонтировал, выложил прекрасную стоянку для туристов. Там неплохо кормили – продукты доставляли с фермы в трёх километрах вверх по долине. Там его примут по-царски. Они отдохнут, придут в себя.
Он дождётся, непременно дождётся, он окружит себя и Елену армией, такой, какая ещё никому не снилась, и пробьётся. Не через два дня – так через три, не через три – так через неделю. Чем дальше – тем больше народу соберётся вокруг. Никто не посмеет перестрелять их. И обвинить в том, что он взял заложников, тоже никто не посмеет: они служат ему по велению Разума и Чувства, и не способны предать. Как может предать любой наёмник, любой бравый солдат или генерал, любой спец-агент или служащий. Это ли не мечта каждого военачальника или диктатора?
Мендес свернул на шоссе, ведущее на Горнаул, и вскоре из-за поворота выскочил угол симпатичного двухэтажного здания. Здание окружали гаражи и навесы, а также отдельные однокомнатные домики с асфальтированными стоянками в количестве десяти штук. Позади территории расстилалось плоское плато, покрытое густым лесом, а сам мотель располагался на обширной вырубке. В свое время Мендес не удосужился дать разрешение на водружение мачты, руководствуясь тем, что городскую линию легче контролировать. И мобильная связь тут работала с изрядными перебоями – в отличие от городской коммунальной.
Мотель встретил их уютными, тёплыми огнями и негромкой музыкой из открытого окна холла. Объёмистый портье мгновенно вызвал управляющего, и тот, сияя лучезарной улыбкой, беспрерывно кланяясь и лопоча о своей беспредельной радости лицезреть редких гостей, повёл их в номер-люкс, существующий в вечном ожидании чудесного вселения.
- И то хорошо, что можно жить без оплаты – это они передо мной в неоплатном долгу, хорошо отъелись… - бурчал Мендес, втаскивая большую сумку в залитый ярким светом номер. – Мегель, распорядись насчёт ужина на троих, это - во-первых. Нет, нет, никаких вин, мы устали. Во-вторых, заправь машину. В-третьих, любезный, мы желаем жить все вместе, в одном номере. Нечего так таращиться, и подними челюсть с пола. Тащите сюда одеяла, бельё, да поприличней, оставьте в гостиной на диване. Бет, и ты не возражай, я желаю, чтобы мои женщины оставались при мне, в пределах карманной досягаемости.
- Да-да, господин Живаго, всё будет сделано, как пожелаете. Позвольте узнать, вы к нам надолго?
- До конца турсезона, любезный, у нас инспекционное вселение. Улавливаешь? – Мегель ойкнул и заметно позеленел. - Не забудь подготовить к проверке картотеку. И ещё.
Мегель задержался на пороге, продолжая зеленеть.
- В-четвёртых, любезный. Я должен остаться инкогнито – если ваши конкуренты узнают о моём визите, они успеют поджать хвосты. Я для всех, и для тебя тоже – Ян Пилецкий, запомни. Если кому вдруг срочно понадобится Пилецкий или Живаго, прежде сообщай мне, да не лично – через мальчика. Не возбраняется звонить среди ночи. И не дрожи так, я нынче ласковый.
Когда управляющий, пятясь и едва не виляя несуществующим хвостом, вывалился из номера, когда резвые служители притащили две подушки, роскошный плед и пачку чистейшего белья, когда за ними закрылась дверь, и Мендес смог, наконец, закрыть эту дверь на ключ, только тогда все вздохнули с облегчением.
- Насколько ты ему доверяешь? – спросила Бет напрямую.
- Я никому не доверяю настолько, насколько могу доверять себе. И то – под вопросом. Помнится, ты сама когда-то расписывала мне радужную перспективу – какие приказы я буду отдавать, если меня подстрелят или накачают наркотиками. В этом случае я не хотел бы довериться самому себе. Я бы просто стал транслировать слугам боль и безумие. Это было, пожалуй, самой серьёзной и неразрешимой проблемой, я даже не успел к ней подступиться. Так что, в твоих интересах меня оберегать, точно фарфоровую куклу, - криво усмехнулся Мендес. – Мегель такая же продажная шкура, как и остальные. Идеальных нет. Идеальны только личные солдаты, и я жалею, что у меня больше нет ампул, чтобы создать из Мегеля идеал. Так что остаётся ждать подвоха в любой момент. Думаю, на всякий случай нужно подстраховаться. Бет, поручаю тебе заняться телефонной линией – никаких городских телефонных переговоров здесь не должно вестись. Действуй – на своё усмотрение!
…Когда Бет вернулась в номер с «задания», Елена и Мендес уже находились в объятиях друг друга. Тем не менее, ночь прошла мирно, Бет, несмотря на опасную близость неистовых любовников, уснула мигом.
Рано утром Елена не выдержала и, тихонько выскользнув из-под одеяла, подбежала к окошку. «Какая прелесть!» - выдохнула она. Этот мирный пейзаж, ночь с любимым и свежее утро – вот что получила Елена в последний, славный день уходящего лета, день своего двадцатишестилетия.
Ей приветливо улыбался весёлый, хвойный, мшистый лес, просвеченный утренним солнцем. Не хотелось верить, что этот мир может хранить опасность, что где-то там ходят громкие, бесшабашные, весёлые и безобидные с виду враги, и безмолвные, жутковатые, с неподвижными взорами, беспощадные к себе и другим солдаты-защитники…
Лес напомнил ей былое.
Елена невольно начала представлять – каково бы это было, в Лущицком лесу, в сторожке, вдвоём с Виктором… Просыпаешься рано утром, лениво потягиваешься, не хочется ни о чём думать – о плохом думать вредно для здоровья, а думать о хорошем… Зачем? Ведь хорошее и так обволакивает, ласкает, щекочет со всех сторон. Вот солнечные зайчики, они пробуют на язычок щеку Виктора, потом – его ресницы, Мендес смешно моргает, мотает головой, не желая просыпаться, но когда Елена склоняется и целует его в губы, Виктор мгновенно просыпается. Он улыбается, он смеётся, он не хочет её отпускать, но она тянет его через комнату, распахивает дверь. Мурашки бегут по коже от утренней прохлады, по голой коже – ведь они стоят нагие на пороге, а вокруг бушует мир, их мир, и никого нет на многие километры, и никому сюда не добраться.
Дивный голубой мох, кровавые капельки брусники – нет, это не та кровь, что стекала по сгибу локтя или капала из распылителя в прозрачный куб в лаборатории Виктора. Это – чистейшая, первозданная кровь Природы, целебная и ароматная.
Лаборатория Виктора. В ней тоже была красота и сила. Гениальные прозрения. Тяжкий, упорный труд. Игра мысли и воли, богатство души. Больше ничего нет. Ни лаборатории, ни армии слуг, ни красивого большого дома, ни детей, ни мамы, ни друзей. Ни мечты…
Почему ей так обидно сейчас, что всё исчезло безвозвратно и столь быстро, словно ничего и не было, словно приснилось? Ведь её заслуги в бездумном владении окружающим не было ни на грош – не она потом и кровью зарабатывала на этот дом, на беззаботность, на возможность растить детей в холе и достатке. Всё это заработал он. Она погоняла. Так ли? Что-то снова радость бытия сменилась сумраком. Неужели им больше не суждено радоваться и улыбаться?
Елена зябко вздрогнула и обернулась – Мендес не спал. Он смотрел на неё широко открытыми глазами. Как давно она не целовала его смех… И она пошла к нему, не отрывая глаз от усталого лица, и доставала из самых глубоких, тайных запасников улыбку, припасённую на чёрный день – самую тихую, самую нежную, самую сокровенную…