В новой детской царили тишина и уют. Александр теперь спал в комнате отца – Боян полностью все заботы взял на себя.
Комната была поменьше прежней. Её окна выходили не на двор с колоннами и бассейном, окружённым экзотическими и редкими растениями, а на тихую лужайку, за которой, сквозь стайку молодых побеленных яблонь, просматривался изгиб Полицы. Речушки, больше похожей на ручей и впадающей в Старицу, которую Волохов мечтал запрудить, дабы организовать обширное озеро с лодочной станцией. Этот вид дышал покоем, безмятежностью, первозданной, нетронутой чистотой. Новая комната нравилась Елене больше, чем прежняя детская. Из неё не хотелось уходить. Здесь было комфортно и дышалось легко.
Голубой ночник в форме бабочки мягко светился над дверью, по нежно-зелёным одеяльцам порхали разноцветные колибри и попугайчики. Елена склонилась над кроватками детей, поочередно над каждой, внимательно вглядываясь в их лица, словно пытаясь увидеть то, что не смогла увидеть днём, в суете и играх. Какими они будут? Елена пыталась фантазировать, и улыбалась, и видела мирные картины.
Элеонор спала, безмятежно раскинув руки. Золотистые волосики разметались по подушке, она выпростала ножки – и Елена осторожно поправила одеяльце. Элеонор будет кокеткой и сердцеедкой! Её не интересует ничего, кроме нарядов и кукол. Она, как сорока, хватается за всё блестящее, яркое, красивое. Элеонор нечего волноваться за своё будущее – она всегда будет всеобщей любимицей, ласковой и лёгкой в общении. Только бы ей не ошибиться в выборе друга.
Маленькая Мария спала беспокойно, постанывая и хныча во сне – казалось, что она вот-вот проснётся. Пожалуй, она более других была похожа на Мендеса: худое, недетское лицо, тёмные волосы, прямой длинный нос и серьёзные, сосредоточенные глаза – такие же светлые и пронзительные, как у отца. Елене казалось, что в их глубине читается будущая трагедия её жизни. Печальная Мария, не иначе, станет монашкой, чтобы замаливать грехи родителей, и порадует бабушку и сестёр Луиса в аббатстве Филиппа Альбани.
К Виктору Елена всегда подходила в последнюю очередь. Он – её первенец. Она может так говорить, ибо он старше Лео на целых три часа.
Её любовь к этому мальчику пришла не сразу. Она старалась не выделять никого из детей особо, не баловать одного в ущерб другому. И всё же Виктор был особенным ребёнком. Смышлёный и серьёзный мальчик походил и на Мендеса, и на Елену одновременно. Он гармонично вобрал в себя такие разные черты матери и отца: порывистость уживалась в нём с рассудительностью, усидчивость – с непосредственной живостью, сосредоточенность – с любознательностью, любовь к телевизору – со страстным желанием научиться читать и считать.
Виктор так старательно раскладывал головоломки, водил пальчиком по буквам, собирал фантастические машины и домики из довольно-таки сложных и заковыристых деталей всевозможных конструкторов и трансформеров. Упорная работа Елены не пропала даром – в четыре с половиной года он уже сам читал детские книги, обожал абстрактные игрушки – детали геометрических форм, а в пять научился считать и заинтересовался естествознанием.
Елена знала, что этот мальчик мог бы стать самым дорогим, ибо стал бы достойным учеником отца. Впрочем, что за глупости? Все её дети – особенные, все – дорогие. Просто именно Виктору предстоит унаследовать лабораторию отца, его научное наследие. Это ему предстоит терять свою кровь – чтобы продолжить дело Мендеса. А для этого…
Предчувствие беды родило одно-единственное решение, страшное, но верное. Оно созрело мгновенно и безоговорочно.
Детей надо спасать немедленно. Вот что сверлило, жгло её внутри, не давало покоя и сна. Елена больше не повторяла Мендесу, что детей надо спасать. Елена понимала, что ждать более нечего: время мелких укусов прошло. Она сделает всё сама, как надо. Она знает, что надо именно так, а не иначе. Именно так она чувствует и понимает состояние того мира, что окружает её. Этого ада.
Чужие не успокоятся, кольцо будет сжиматься. Что бы ни предприняли враги – или Мендес в ответ им, - детям нечего в этом участвовать и при этом присутствовать. Их не должно коснуться ничто из личного ада Елены и Мендеса. Они не имеют права повторять их путь, не имеют права стать похожими на них. Новый дом не стал счастливым прибежищем – но она попытается его сберечь.
Фернандес Вега останется здесь. Она вызовет нотариуса и оформит доверенность на Фернандеса Вегу, он способен сохранить и верность, и имущество, чтобы в дальнейшем встретить сына Мендеса как нового Хозяина. Официально, по одним бумагам, он будет полноправным владельцем, и – в случае гибели родителей - опекуном. Но другая, тайная бумага уедет вместе с детьми – она станет их «охранной грамотой» и передаст детям право владения домом по достижении ими совершеннолетия. Здесь надо продумать очень серьёзно и глубоко – нет, Фернандесу она доверяет полностью. Но его могут принудить, шантажировать…
А флэш-карты с расчётами и программой, выводами, формулами и дневниками наблюдений отправятся также следом за детьми, чтобы схорониться до поры в самом надёжном и дальнем сейфе банка, принадлежащего Аббатству – только бы безболезненно добраться до него.
Ну, а тут компьютер будет очищен от лишней информации – Челси об этом позаботится.
Оказалось, что утонченный романтик Пазильо мог быть дальновидным и прагматичным, и с ним удалось договориться легко и без заморочек. Более того, он одобрил её решение, принял его без лишних охов и ахов, без всплескивания руками, без пафосного возмущения или восхищения её мужеством, без ложного сочувствия. Он просто-напросто понял её. Да, он заберёт детей в Испанию, к родным, он спрячет их в Аббатстве, а при необходимости – и в разных местах, сёстры ему не откажут, они будут счастливы, что у Луиса появились внуки. А он, оказавшись дома, наконец-то вновь серьёзно займётся творчеством – теперь у него столько новых впечатлений и стимулов…
…Сидя поздно вечером в детской спальне и продолжая сжимать в руках книжку Джанни Родари, которую читала детям перед сном, она перебирала свою странную, порой – трагическую, порой – нелепую до смешного, семейную жизнь. Как она носила двойню, задыхаясь, обливаясь потом, плача по ночам, когда младенцы ворочались и толкались в ней, и она не могла сомкнуть глаз, потому что ноги сводила судорога. Вспоминала, как желанна была Мария, зачатая в свадебном путешествии, в счастливый отрезок кажущейся свободы от рока и предопределённости. Просила прощения у четвёртого, не рождённого ребёнка – каким бы мог быть он? К кому теперь перелетела его душа?
Елена вспоминала, как отчуждалась от Виктора, прикрываясь детьми. А порой начинала ненавидеть их – плод ненавистного человека. А потом – как металась между детьми и Виктором, не в силах понять, что её держит, и что приоритетней и важнее для неё.
Лишь теперь она поняла, что они неразделимы. Она видела лицо Виктора, наклоняясь над детскими кроватками. Она видела своих детей отражением в его удивлённых глазах. Они были одним целым, не просто плоть от плоти и кровь от крови, но – душа от души. Именно поэтому сейчас она спасает детей – и остаётся с ним. Она ещё не знает, что их ждёт. Не знает, суждено ли ей узнать своих детей в будущем, и где проляжет пропасть, разделившая их, и насколько будет глубока.
Но знает, что останется с мужем до самого последнего вздоха, преступница – с преступником. Её не волнуют окружающие. Если их травят – она будет огрызаться, и пусть рухнет мир, если это понадобится, чтобы Виктор мог спастись.
Да, ей не менее тяжело, чем ему. Но если она будет знать, что дети в безопасности – она заставит себя быть счастливой! Нет, она будет счастлива. Это – окончательное решение.