Кн. 3, ч. 3, глава 10

 
Буравчик вновь чувствовал себя одураченным. Тоска сжимала его сердце в куда большей степени, чем тревога и страх. Бет увели, и она сюда больше не вернулась. Что с ней сделали? Если она в порядке, то вернётся ли?

Он верил Бет, но дадут ли ей вызволить его, а ему – встретиться с ней вновь? Ко всему этому вдобавок примешивалась ядовитая, едкая, точно щелочь, ревность: она и тут провела его! Кем он будет теперь для неё? Резервный игрок? Игрушка про запас? Она беспринципна, она лицемерна, она манипулирует людьми, она лжива…

Стоп, стоп, стоп, разве она клялась тебе в вечной любви? Неисправимый романтик и… и… полный идиот. Лох. Что теперь разбирать себя и её по косточкам. Их дело провалилось, они под арестом, и судья церемониться не станет. Город опутан чёрной паутиной, зараза расползается в стороны неудержимее плесени. Когда вокруг гнезда стянутся охотники и станут травить плесень фунгицидами, его и Бет уничтожат вместе со всеми остальными, не прислушиваясь к придушенным крикам о помощи. Буравчик был совершенно уверен, что очень скоро сюда стянутся… ну не войска, но отряды спецназа. И поди докричись – он повязан, как сообщник. Сколько он прикрывал непотребные делишки этого умалишённого «учёного» маньяка – а сколько людей тот угробил ради своих экспериментов? Таких во всех боевиках давят и глушат супергерои или, на худой конец, Интерпол. Почему Интерпол до сих пор не подключен? Что такого в этом сумасшедшем, что его взялась защищать Бет?

Буравчик накручивал себя до тех пор, пока не разболелась голова. Подвал был весьма комфортабелен, даже слишком, Буравчику не придётся жаловаться на содержание и обращение, ибо ни содержания, ни обращения не было. Его забыли на сутки. Крошечный биотуалет, мягкий и пластичный. Топчан с одеялом и подушкой.

Яркий свет из неоновой лампы – белый плоский плафон в потолке. И – глухо, как в танке. Тупая, оглушающая, отупляющая тишина – зомби звуки не нужны. Но самое скверное было то, что Буравчик скоро захотел есть. Кушать. Жрать. Питаться. Ням-ням. Он боялся, что эта животная потребность помешает ему ощутить себя героем, и заранее ненавидел себя за это. Ночь (Буравчик отсчитывал время по часам) прошла, разумеется, без сна. Почти без сна.

А утром он услышал сначала отдалённое позвякивание, потом позвякивание поближе, потом – отчётливый звук поворачиваемого ключа. Дверь сдвинулась в сторону, и Буравчик вскочил, как ошпаренный, со своего ложа. Вошли двое слуг, девушка и мужчина. Сквозь приоткрывшуюся ненадолго дверь Буравчик успел увидеть серое сплошное полотно без намёка на выход. Словно пришедшие просочились сквозь стену. Руки у мужчины висели, точно две плети. Взгляд настороженный. Девушка несла поднос с едой. Буравчик подавил вздох и принял завтрак. Весьма сытно для заключённого. Надзиратели стояли и ждали.

- Чего уставились? – буркнул Данко, поглощая яичницу. – Ну, я голодный. Вам-то что, безъязыкие? Вы такие же пленники, как и я. Завалить бы вместе этого долбаного хозяина, а? Да сбежать. Свобода, блин, вы хоть понимаете, что это такое? Да куда вам… тупым. Она не нужна вам. Вы загнётесь на свободе. Сдохнете с тоски, одичаете, покроетесь лишаями, как псина, которую хозяин выгнал.

Данко позволил себе позавтракать. Выпил залпом кофе, старательно, заставляя себя не спешить, прожевал объёмный бутерброд на полбатона. Хоть и безъязыкие, но слушают. Данко опять вздохнул.

- А развлечения? Где телик, лентяи? Музон, девочки, танцы до упада? Может, массаж сделаете? Эротический? Нет? Или сказку расскажете? Или… записочку для Бетти? Или…

И тут Данко зажал себе рот: он вспомнил слова Живаго о том, что он услышит каждое его слово. Вряд ли он надеется, что Данко будет разговаривать сам с собой, развлекая себя расписыванием собственных тайн. Может, записывающее устройство у слуг в карманах? Ха-ха.

Буравчик вдруг услышал ещё один отдалённый звук и шаги. Где-то рядышком кто-то открыл ещё одну невидимую дверь. Данко внезапно швырнул тарелку в девушку и, размахивая подносом, как орудием, прыгнул на мужчину. Он знал, что этим подносом можно убить, если повезёт, можно и оглушить, можно просто повергнуть в секундное замешательство. Он собирался одним махом захлопнуть дверь, выскочить в следующую комнату, и полотенцем, предварительно заткнутым за ворот, наподобие салфетки, заарканить вошедшего, кто бы он ни был.

Но он не успел покинуть пределов своей камеры. Данко сам не понял, как это произошло, но ещё раньше, чем он успел достать своим грозным оружием неподвижно стоящего слугу, он уже оказался на холодном, твёрдом полу, скрученный и со ртом, зажатым железной ладонью. Эта ладонь обхватывала его челюсть таким образом, что трепыхнись он ещё разок – и шея его будет сломана. Затем он почувствовал, как ему споро связали руки за спиной, подняли с пола, встряхнули хорошенько и легонько подтолкнули к топчану – Буравчик так вжался в лежанку после этого лёгкого движения, словно его туда припечатали прессом.

И тут же он услышал знакомый, беспокойный голос: - Данко? Что произошло? Ты пытался с ними драться?

- Ничего особенного, просто решили посостязаться в армрестлинге, - просипел Буравчик в подушку и перевернулся. – Бет, эти чёртовы куклы едва не сломали мне хребет. А я всего лишь не желаю сидеть взаперти.

- Данко, ты отсидел только лишь сутки. Вспомни, ты сам никогда не сажал менее чем на трое, - усмехнулась Бет.

- Если ты прибыла, чтобы успокаивать меня подобным образом, то не старайся слишком: я и так спокоен, как удав.

- Прекрасно. Надеюсь, ты на меня не сердишься, и не набросишься сию же минуту.

- Надейся.

- Из меня плохое успокоительное…

- Отвратительное!

- Не перебивай. Я пришла, как посредник. Живаго выпустит тебя, под надзор, как и меня, если ты дашь слово…

- Ему? Не получит!

- Нет, Данко, мне. Перестань злиться, не поможет. Ты должен дать мне слово не делать больше глупых попыток к бегству. Ты нужен мне здесь. Как помощник. Как друг. Всё куда сложнее и куда запутанней, чем ты можешь представить.

- Ты не боишься, если я сейчас возьму тебя в заложницы и потребую «выкуп»?

- Я боюсь, что нас тогда скрутят обоих.

- Рядом с тобой, на этой роскошной постели? Только об этом и мечтаю!

И Буравчик вышел вслед за Элизабет Спенсер в мир поместья своего Босса, мир странный, удивительный, жутковатый, точно застывший в ожидании некоего вселенского катаклизма, но всё же – не подвал. Рядом с Бет всё мнилось сказкой, мало похожей на реальность. Первую неделю Буравчик изнывал от безделья. Через неделю ему показали спортзал, ещё через неделю Бет попросила его вместе с ней принять участие в обучении новых слуг и патрулировании вместе с ними парка – это была вершина доверия. Буравчик вновь оказался повязан службой по рукам и ногам.

Как ни странно, работа со слугами его увлекла. В этом была какая-то мистика: безмолвные, застывшие, полумёртвые существа не просто слышали и слушались его, они выполняли его команды и указания не просто блестяще и точно, но сверхточно, сверхбыстро, бесшумно и без малейших колебаний.

- А если я прикажу им взбунтоваться?

- Исключено, - отрезала Бет.

- Связать тебя и вынести за пределы парка? Если захочу заставить закатать нас в блины и вывезти ночью на мусорную свалку? Или – перебросить через ограду? Скажу – в качестве проверки…

- Не выйдет. У них есть строгие инструкции. Далеко не каждое твоё указание они станут выполнять. Ты считаешь их тупыми и полностью зависимыми от Живаго.
Представь себе, они умеют дифференцировать чужие приказы и прекрасно соображают, к чему конкретно ведёт то или иное указание. Они прекрасные шахматисты – препарат Живаго мобилизует не только физические способности, усиливает не только физические возможности, но и излечивает все прочие зависимости, большинство болезней, пробуждает скрытые таланты…

- Если твой Живаго так хорош, что же ты встаёшь ему поперёк дороги? Не даёшь развернуться, а? Стань рядом! Давайте, исправим человечество, сделаем его таким… умным и сильным! И будем счастливы! Он не предлагал тебе подобное сотрудничество, случаем? – саркастически вопрошал Буравчик, и сам поражался своему мерзкому, ехидному тону.

- Предлагал, - тихо ответила Бет, без капли иронии. – И я отказалась.

А ещё через неделю в дом возвратился ни о чём не подозревающий Пазильо, и Марта, лишь недавно вернувшаяся из санатория, сходящая с ума от тревоги, встретила его отчаянным возгласом: - О Боги! Ты жив! Какое счастье!