Однажды за обедом он поставил перед собой запечатанный флакон с тошнотворно розовой жидкостью. Это был концентрат, рассчитанный на несколько десятков бутылок спиртного. Елена с изумлением уставилась на него.
- Знаешь, я вдруг понял, что моя идея начинает терять смысл. Проблема в том, что жить иначе я не могу. Но хотел бы научиться. Может быть, ты научишь меня?
Он попытался улыбнуться, но слова его не были шуткой. Более того, они были полны печали и глубоко скрытого страха. Мендес побледнел и осунулся. Под глазами залегла синева, губы были обведены фиолетовой каймой. Прежний – злой, холодный – огонь в глазах потух.
Учить его жить тихо, мирно и скучно? Похоронить свои мечты? Покорно ожидать следующего шага незнакомого, но коварного фехтовальщика, каждый выпад которого достигает цели? Да ты сошёл с ума, Мендес!
Елена встала, глаза её сверкали.
- Сядь, - попросил он тихо. – И выслушай меня.
Елена села на край стула, прямая, напряжённая, как тетива.
- Иногда я чувствую, что безмерно устал. Всё кажется нелепым, и я снова спрашиваю себя: «Зачем?» Зачем пресытившемуся человеку власть?
- Виктор, о каком пресыщении речь? Мы ещё ничего не успели вкусить толком. Это усталость, и ничего больше. Отдохни, я буду рядом, я предлагаю свою помощь – посмотри на меня, у меня осталось силы с лихвой! Её хватит на двоих!
Он поднял руку, призывая её замолчать.
- Да, милая, да, я сыт по горло, - продолжал он, словно не слыша её предложения о помощи. Он давно жаждал выговориться. – Сыт этим миром с его грязью, суетой и желанием выдавать это за красоту. Лишь только тобой я насытиться никак не могу. Но я не в силах остановиться. Я – словно заведённая машина, которую остановит только катастрофа. Это сильнее меня.
Елена нетерпеливо вздохнула. Наверное, ей сейчас нужно было подойти, положить голову на его плечо, приласкать и помочь расслабиться. Но она думала только о том, когда же выскажется она сама?
- Я не могу отказаться от осуществления своей мечты, как не мог отказаться от тебя. Это всё равно как выпрыгнуть из несущегося поезда. Но только эта скорость уже не греет. И вот я подумал…
- Как, Виктор, ты собираешься совсем, полностью прекратить работу? У тебя просто депрессия. Почему бы тебе не воспользоваться снотворным или успокоительным? Помнится, ты часто предлагал их мне!
- Елена, я хочу просить именно тебя помочь мне в этом. Мне сейчас больше чем когда-либо нужна твоя поддержка…
Елена забегала по комнате, не слушая.
- Ты хочешь отказаться теперь, когда заново вышла первая партия? Нет, все мосты сожжены! Мы оба с тобой преступники, и каждый в ответе за другого. Я не позволю тебе отступить!
Мендес застыл, не веря себе.
- Ты ли это, Елена? Чистая и светлая? Можно подумать, что это ты всю жизнь стремилась к власти. Зачем тебе это? Тебе мало того, что есть? Мало нашей любви?
- А ты сможешь защитить нашу любовь, не нападая? Твоему сыну грозит опасность, а ты медлишь? Пора наступать! Почему ты не хочешь брать мою кровь?
- Твои откровения для меня шок! Ты не справишься с армией личных слуг. Но ты решила командовать мной. Наверное, ты с удовольствием превратила бы меня в раба!
- А почему бы и нет!
- Вот как?
- Я была глупой, но довольной жизнью. Сейчас я ленивая, неповоротливая, никчемная, и хуже всего – понимаю это. А ты не даёшь мне возможности добиться большего, стать другой и уважать себя!
- Елена, тебе не за что себя так умалять или упрекать.
- А тебе – себя? Смотри, они нападают, не раздумывая, а ты замедлился.
- Любой человек может устать.
- Ты не просто устал. Ты – хочешь сдать позиции. Думаешь, тебя оставят в покое? Зачем им лаборатория – самое главное по-прежнему у тебя в голове. Им нужны твои мозги. Если ты не уничтожишь их, они уничтожат тебя – и всех нас заодно, в разном порядке. Если ты не возьмёшь себя в руки, то я сама начну всё заново вместо тебя! Иначе придётся, точно кротам, зарываться в землю!
Мендес отшатнулся, словно она его ударила. Если она пытается играть, то переигрывает. Если хочет его подтолкнуть, то потеряла чувство меры. Если в неё вселился бес неповиновения, то – это безумие. Если это просто женская истерика – то надо её успокоить.
- Я не знал тебя такой, Елена. Ты не такая!
- Такая, Мендес! – вдруг Елена громко расхохоталась, закинув голову. – Да, я хочу власти, Вик, я ещё не потеряла вкуса к жизни - а они заставляют меня сидеть взаперти! Почему я должна сдаться? Ведь это твои враги, и они нас ненавидят, потому что метят на наше место. Они ненавидят ум, богатство, силу. Они завидуют и ревнуют. Они хотели убить меня, убить тебя, завтра захотят убить наших детей. Их надо завербовать, переделать, перекроить, покорить – или уничтожить!
Мендес поднял руку. – Погоди, выслушай меня до конца, пожалуйста!
- Нет, это ты выслушай меня! Ты трусишь, Мендес, да, ты становишься трусом! И я могу тебя за это ненавидеть. Да-да! Не смотри на меня так. Мне необходимо кого-нибудь ненавидеть. Это ты сделал меня такой. Мне плевать на окружающих, и я ненавижу этот мир, если он такой!
Елена вдруг осеклась и зажала себе рот, встретившись с его взглядом. Мендес застыл с занесённой рукой, словно готовясь её ударить. Он глядел на неё изумлённо, брезгливо, словно видел перед собой чужую женщину.
- Что? И это говоришь ты? – наконец произнёс он тихо, с горьким чувством бессилия. – Ты не однажды признавалась в ненависти ко мне, но ко всему миру – впервые. Говоришь, что теперь полностью заменишь меня в моей лаборатории, займёшься опытами? Ты уже не боишься чужой крови, чужой боли, чужих страданий? Чужой смерти, наконец? Ты не научилась спасать, но хочешь научиться убивать? Ты уже забыла своего брата?
Елена вдруг сжалась в комок и заплакала. И Мендес, забыв всё, бросился к ней, начал целовать её руки, пытаясь заглянуть в глаза.
- Успокойся, милая, давай закончим день миром. Ты устала, тебе нужен покой и мир – наверное, больше, чем мне. Я люблю тебя, но боюсь, тебе необходимо лекарство. Я позову Бет, и она принесёт снотворное. Пойми, твои тревоги напрасны, я смогу защитить тебя и детей. Видишь – препарат уже готов.
«Милый, милый, любимый, ты убийца, и я с тобою становлюсь убийцей. Почему ты медлишь, почему не убедишь, не возьмёшь меня силой – как прежде. Сломай, подари блаженство ненависти. Я хочу тебя! Как в том сне – я ненавидела тебя. И жаждала!»
Елена выпрямилась и оттолкнула его.
- Уйди. Ты убийца. Я дрожу от страха, когда ты прикасаешься ко мне. Я никогда не знаю, о чём ты думаешь. Я страшусь собственной страсти. Иногда мне кажется, дети вовсе не мои, и я способна возненавидеть их. Я… я всё никак не могу привыкнуть к тебе, ты словно маятник зависаешь то наверху, то внизу, и раскачиваешь меня. Мне не нужны твои снотворные!
Мендес отшвырнул её от себя. Елена упала на диван.
- Знаешь, - сказала она спокойно хриплым шёпотом. – Мой брат, Лео, был моим любовником там, в лесу. Я очень хотела, чтобы беременность стала его подарком.
- Елена, не надо, это было давно, разве не изменилось многое с тех пор? У нас теперь так много общего – наши дети, наши воспоминания, наше притяжение… – усталость и боль сдавили ему горло.
- И ад тоже, Вик, общий, один на двоих! Ты очень щедро им поделился!
«Нет, не то», - подумала Елена. – «Это не то, мало, он ещё не стал прежним волком. У меня есть последний козырь!»
- Это ещё не всё, Мендес. Я изменила тебе с Генрихом – и это было недавно.
- Лжёшь! Это ложь, ты не смеешь!
- Смею, Мендес, смею. Я не дитя. Ты правильно заметил – я уже не та, что была. Ты пытался всё за меня решать, привык распоряжаться, сделал игрушкой. Всегда и везде диктовал…
Его лицо было похоже на предсмертную маску, но по нему пробегали сполохи ярости. Елена давно не видела его таким. Ей стало не по себе.
- Жаль, что я не уничтожил его год назад. Значит, ты не хочешь снотворного? Что ж, у меня есть другое средство. Последнее. Ты меня вынуждаешь его испробовать.
Он схватил со стола флакон, сорвал крышку – белое облачко консерванта закурилось над ним, - и, широко шагнув, в один миг достиг дивана. Елена поджала ноги, отодвигаясь дальше и глубже – этот диван был так же огромен, как и диван в любимой гостиной в старом доме. Пожалуй, она ошиблась, перегнула палку – Бет предупреждала, она зашла слишком далеко. Смертельный ужас превратил её в затравленного зверька.
- Я пошутила, Вик, я всего лишь хотела тебя встряхнуть! Прости, прости, я всё наврала. Я не изменяла тебе… О Господи, что я наделала! Штоф не виноват!
- Пошутила? А вот я, кажется, разучился шутить!
- Нет, нет, я не хочу, я не могу! Я не выдержу! Пощади!
- Не можешь? А когда-то ты мечтала об этом. Забыла?
- Это было помрачение, Вик...
- А сейчас у тебя – не помрачение?
Она в панике зажимала рот ладонями. «Попалась!» - металось в голове. – «Напросилась! Он не шутит…» Омерзительная, остро пахнущая жидкость заливала лицо и руки, мешалась со слезами. Но железная рука Мендеса сдавила её шею.
- Пей, или я убью тебя!
Жидкость попала на язык, Елена, давясь и захлёбываясь, сделала судорожный глоток. Сладкая, пряная жидкость с привкусом металла обожгла горло. Хуже любого спиртного. Подавившись, отчаянно кашляя, она скатилась на пол и поползла прочь. Через два метра её вырвало, но голова уже начинала кружиться.
Она ещё слышала топот, чью-то речь, хлопанье дверей – но это было уже не здесь, где-то далеко-далеко. Свет стал неожиданно ярок, он размазал очертания предметов вокруг, а потом медленно, очень медленно начал тускнеть. Тело наливалось тяжестью, язык – немотой. Она ещё успела почувствовать, как ей в рот капает что-то горькое и холодное, стекает по языку в гортань, но выплюнуть уже не было сил, и она послушно делала глотательные движения.
«Что, не нравится?» - шепнул внутренний голос, ласковый и смеющийся. – «А когда-то ты хотела этого. Ничего, потерпи, скоро тебе будет хорошо…»
Её куда-то несли, и непонятные, гулкие, завывающие звуки, то низкие и глубокие, то пронзительно-высокие, наполняли её, пронзая нервные окончания вибрацией с непрерывно меняющейся частотой. Её тело сминали конвульсии, только она этого не чувствовала. Потом вой резко оборвался, и наступила тишина.
Она не знала, сколько прошло времени - оно остановилось. Она не знала, что происходит вокруг – она ничего не видела, кроме двух огромных, ярких и горячих солнц с двумя чёрными провалами, плавающими в далёкой глубине. Они согревали и ласкали, ей бесконечно хотелось нежиться в их чудодейственных, животворных лучах. И одновременно – они засасывали в невообразимую глубину чёрных тоннелей, где её ждала скорость и неотвратимость падения.
Она ничего не слышала, кроме голоса, пронизанного невыразимой лаской, от которой хотелось плакать. Голос приказывал ей повиноваться, ибо нет, и не может быть ничего прекрасней этого. Он шептал… нет, внушал – так как слов не было, была только музыка звука, лучше которых она ещё никогда не слышала, и они были о любви - удивительнейшие, сладчайшие чувства. Но блаженному состоянию почему-то до обидного быстро наступил конец. Кто-то ужасный, отвратительный, безжалостный начал выдирать её, приросшую, из забытья – трещал, скрипел, лопался мир вокруг. Великая зыбь превращала его в монстра, терзающего её плоть – он карябал её когтями, дул в лицо, сотрясал, бил по глазам. Ревел в уши, выкручивал суставы, заливал потом.
Елена застонала, приходя в себя от этого варварского истязания, резко, вдруг, открыла глаза. Ночь или день? Ослепительно ярко горит люстра, оглушительно громко стучат молотками по наковальне огромные, старинные настенные часы гростийского мастера. Она лежит на бархатистом, нескончаемом поле – ему нет ни конца, ни края. Сверху наброшено лёгкое зеленоватое покрывало в эффектных букетах – ни дать ни взять, розовый сад, и он тоже бесконечен. Елена хотела глубоко вздохнуть – и вместе с воздухом выдохнула протяжный стон, его отнесло порывом ветра. А вместе со стоном улетела частица сна, всё равно, что частица самой себя, дорогая, неразменная, желанная, уникальная, единственная… и это было больнее всего, очень больно, до слёз.
Елена повернула голову в ту сторону, куда улетел вздох, и увидела… Рядом, ничком, поверх покрывала лежал незнакомый человек. Волна иссиня-чёрных волос разметалась по подушке. Он лежал тихо и неподвижно, ни жив, ни мёртв, но с первым же её стоном вздрогнул и заворочался. Вот он приподнялся на локтях, заглядывая ей в лицо.
- Елена, Елена, - заговорил человек торопливо и хрипло. – Ты в порядке, да? Любимая… любимая, скажи мне что-нибудь!
Странно – но его голос был именно тем внутренним голосом, прекрасным и желанным, от которого таяла душа, наполняясь тихой радостью, а его жёлтые глаза – теми самыми светилами, которые давали животворящий свет и энергию.
И Елена потянулась к нему, с отчаянным нетерпением, постанывая и умирая от счастья. Её любовь вышла на новый виток.