С о л о в ь и н ы й с а д
1.
Я ломаю слоистые скалы
В час отлива на илистом дне,
И таскает осел мой усталый
Их куски на мохнатой спине.
Донесем до железной дороги,
Сложим в кучу, – и к морю опять
Нас ведут волосатые ноги,
И осел начинает кричать.
И кричит, и трубит он, – отрадно,
Что идет налегке хоть назад.
А у самой дороги – прохладный
И тенистый раскинулся сад.
По ограде высокой и длинной
Лишних роз к нам свисают цветы.
Не смолкает напев соловьиный,
Что-то шепчут ручьи и листы.
Крик осла моего раздается
Каждый раз у садовых ворот,
А в саду кто-то тихо смеется,
И потом – отойдет и поет.
И, вникая в напев беспокойный,
Я гляжу, понукая осла,
Как на берег скалистый и знойный
Опускается синяя мгла.
2.
Знойный день догорает бесследно,
Сумрак ночи ползет сквозь кусты;
И осел удивляется, бедный:
«Что;, хозяин, раздумался ты?»
Или разум от зноя мутится,
Замечтался ли в сумраке я?
Только всё неотступнее снится
Жизнь другая — моя, не моя…
И чего в этой хижине тесной
Я, бедняк обездоленный, жду,
Повторяя напев неизвестный,
В соловьином звенящий саду?
Не доносятся жизни проклятья
В этот сад, обнесенный стеной,
С синем сумраке белое платье
За решоткой мелькает резной.
Каждый вечер в закатном тумане
Прохожу мимо этих ворот,
И она меня, легкая, манит
И круженьем, и пеньем зовет.
И в призывном круженьи и пеньи
Я забытое что-то ловлю,
И любить начинаю томленье,
Недоступность ограды люблю.
3.
Отдыхает осел утомленный,
Брошен лом на песке под скалой,
А хозяин блуждает влюбленный
За ночною, за знойною мглой.
И знакомый, пустой, каменистый,
Но сегодня – таинственный путь
Вновь приводит к ограде тенистой,
Убегающей в синюю муть.
И томление всё безысходней,
И идут за часами часы,
И колючие розы сегодня
Опустились под тягой росы.
Наказанье ли ждет, иль награда,
Если я уклонюсь от пути?
Как бы в дверь соловьиного сада
Постучаться, и можно ль войти?
А уж прошлое кажется странным,
И руке не вернуться к труду:
Сердце знает, что гостем желанным
Буду я в соловьином саду…
4.
Правду сердце мое говорило,
И ограда была не страшна,
Не стучал я – сама отворила
Неприступные двери она.
Вдоль прохладной дороги, меж лилий,
Однозвучно запели ручьи,
Сладкой песнью меня оглушили,
Взяли душу мою соловьи.
Чуждый край незнакомого счастья
Мне открыли объятия те,
И звенели, спадая, запястья
Громче, чем в моей нищей мечте.
Опьяненный вином золотистым,
Золотым опаленный огнем,
Я забыл о пути каменистом,
О товарище бедном своем.
5.
Пусть укрыла от дольнего горя
Утонувшая в розах стена, —
Заглушить рокотание моря
Соловьиная песнь не вольна!
И вступившая в пенье тревога
Рокот волн до меня донесла…
Вдруг – виденье: большая дорога
И усталая поступь осла…
И во мгле благовонной и знойной
Обвиваясь горячей рукой,
Повторяет она беспокойно:
«Что; с тобою, возлюбленный мой?»
Но, вперяясь во мглу сиротливо,
Надышаться блаженством спеша,
Отдаленного шума прилива
Уж не может не слышать душа.
6.
Я проснулся на мглистом рассвете
Неизвестно которого дня.
Спит она, улыбаясь, как дети, –
Ей пригрезился сон про меня.
Ка;к под утренним сумраком чарым
Лик, прозрачный от срасти, красив!..
По далеким и мерным ударам
Я узнал, что подходит прилив.
Я окно распахнул голубое,
И почудилось, будто возник
За далеким рычаньем прибоя
Призывающий жалобный крик.
Крик осла был протяжен и долог,
Проникал в мою душу, как стон,
И тихонько задернул я полог,
Чтоб продлить очарованный сон.
И, спускаясь по ка;мням ограды,
Я нарушил цветов забытье.
Их шипы, точно руки из сада,
Уцепились за платье мое.
7.
Путь знакомый и прежде недлинный
В это утро кремнист и тяжел.
Я вступаю на берег пустынный,
Где остался мой дом и осел.
Или я заблудился в тумане?
Или кто-нибудь шутит со мной?
Нет, я помню камней очертанье,
Тощий куст и скалу над водой…
Где же дом? – И скользящей ногою
Спотыкаюсь о брошенный лом,
Тяжкий, ржавый, под черной скалою
Затянувшийся мокрым песком…
Размахнувшись движеньем знакомым
(Или всё еще это во сне?),
Я ударил заржавленным ломом
По слоистому камню на дне…
И оттуда, где серые спруты
Покачнулись в лазурной щели,
Закарабкался краб всполохнутый
И присел на песчаной мели.
Я подвинулся, – он приподнялся,
Широко разевая клешни,
Но сейчас же с другим повстречался,
Подрались и пропали они…
А с тропинки, протоптанной мною,
Там, где хижина прежде была,
Стал спускаться рабочий с киркою,
Погоняя чужого осла.
6 января 1914 — 14 октября 1915
Из Примечаний к данному стихотворению в «Полном собрании сочинений и писем в двадцати томах» А.А. Блока:
«
1.
– «... В час отлива на илистом дне ...» – Впервые Блок имел возможность наблюдать океанический отлив летом 1911 г. В Бретани: ср. его письмо к матери от 14/27 июля 1911 г. Из Аберврака: "Прилив и отлив – каждые 6 час. 20минут, отлив такой, что третья 'часть бухты остается свободной от воды и можно пройти пешком; тогда поднимают креветок и морскую траву".
– «По ограде высокой и длинной // Лишних роз к нам свисают цветы.» – Ср. стих. "Бывают тихие минуты ... " (1909) из цикла "Через двенадцать лет": "... туман сырого сада ( ... ) Вся в розах серая ограда".
– «... Что-то шепчут ручьи и листы.» – Ср. в пересказе "Романа о Розе": "...передо мной явился удивительный сад, около него журчал прозрачный светлый ручей ( ... )" (Западноевропейский эпос и средневековый роман в пересказах и сокращенных переводах с подлинных текстов О. Петерсон и Е. Балабановой. В трех томах. СПб., 1896. т. 1. с. 214).
– «... Опускается синяя мгла.» – Ср. в юношеском стих. "Помнишь ли город тревожный ... " (1899), посвященном К.М. Садовской: "Синяя города мгла ... " (т. 1 наст. изд.). Образ генетически связывается со "Словом о полку Игореве": "чръныя тучя с моря идутъ ( ... ) а въ нихъ трепещуть синии млънии" (Смирнов И.П. Цитирование как историко-литературная проблема: принципы усвоения древнерусского текста поэтическими школами конца XIX – начала ХХ вв. // БС-4. С. 255),- однако для Блока он имел в первую очередь автобиографический смысл: "синий" колорит обычно имели для него ассоциации, вызванные воспоминаниями о К.М. Садовской; ср. в стих. "Бывают тихие минуты ... " (1909) из цикла "Через двенадцать лет": "И синий, синий плен очей ... ". Мотив синевы возникает и в обрисовке лирической героини цикла "Кармен": ср. в стих. "Ты – как отзвук забытого гимна ... " (28 марта 1914 г.): "И любимый, родимый свой край,// Синий, синий( ... )".
[
Я считаю, что “синий” привязано не к Садовской, это общий цвет счастья для Блока. Редакция сама привела пример обращения к нему применительно к Кармен, но широко известно аналогичное и для Л.Д.: «Ты в синий плащ печально завернулась… Мне снится плащ твой синий», здесь счастье – утерянное. А вот обращение к Незнакомке:
«Шлейф, забрызганный звездами,
Синий, синий, синий взор.
Меж землей и небесами
Вихрем поднятый костер.
…Ты – рукою узкой, белой, странной
Факел-кубок в руки мне дала.
Кубок-факел брошу в купол синий —
Расплеснется млечный путь…
Сентябрь 1906»
]
2.
– «Только всё неотступнее снится // Жизнь другая – моя, не моя» ... – Мотив сна был для Блока в 1914 г. тесно связан с восприятием образа Л.А. Дельмас; ср. его письма к ней – от 29 марта 1914 г.: "... все сны, сны, сны" (о стих. "Ты – как отзвук забытого гимна ... "), от 28 июля 1914 г.: "Вы и издали будете сниться, как снитесь мне теперь". В то же время указание на "жизнь другую" переключает этот мотив также в область воспоминания о мире юношеской любовной лирики…
[
“Мотив сна” – связан не только с Дельмас. Оный характерен для всех трёх томов Блока на протяжении всей его жизни при обращении ко многим женщинам или без всякой связи с любой из них.
Вот из первого его стихотворения из «тома I» из книги «Стихи о Прекрасной Даме»:
«…На землю сумерки сходили
И вечности вставали сны!..
25 января 1901. С.-Петербург»
Вот из «тома II» – «Снежная маска»:
«…Я опрокинут в темных струях
И вновь вдыхаю, не любя,
Забытый сон о поцелуях,
О снежных вьюгах вкруг тебя.
29 декабря 1906»
«Том III» – «Страшный мир»:
«Вдруг вижу — из ночи туманной,
Шатаясь, подходит ко мне
Стареющий юноша (странно,
Не снился ли мне он во сне?)
Октябрь 1909»
А вот одно из последних его стихотворений – из 1920-ого года, когда и стихи-то он больше почти не писал:
«Вы предназначены не мне.
Зачем я видел Вас во сне?
Бывает сон – всю ночь один:
Так видит Даму палладии,
Так раненому снится враг,
Изгнаннику – родной очаг,
И капитану – океан,
И деве – розовый туман ...
1920»
Сны у него, ночь для него, очевидно, были как-то связаны с “двойниками”, это время – “на рассвете, в час когда не было сил…”
Из дневника 18-ого года: «К ноябрю началось явное мое колдовство, ибо я вызвал двойников».
В своей статье «О современном состоянии русского символизма». Блок рассказал о них подробнее:
«…Переживающий все это – уже не один; он полон многих демонов (иначе называемых «двойниками»), из которых его злая творческая воля создает по произволу постоянно меняющиеся группы заговорщиков. В каждый момент он скрывает, при помощи таких заговоров, какую-нибудь часть души от себя самого. Благодаря этой сети обманов – тем более ловких, чем волшебнее окружающий лиловый сумрак, – он умеет сделать своим орудием каждого из демонов, связать контрактом каждого из двойников; все они рыщут в лиловых мирах и, покорные его воле, добывают ему лучшие драгоценности – все, чего он ни пожелает: один принесет тучку, другой – вздох моря, третий – аметист, четвертый – священного скарабея, крылатый глаз…»
Насчет “…умеет сделать своим орудием” – это либо художественное преувеличение, либо – желаемое за действительность. В стихах первое их явление отметилось в пресловутом «Семь изгибов сокровенных», когда двойники без всякого его “умения” перенесли его из реального Питера в отражения этого града в лиловых мирах:
«...Пять стенаний сокровенных,
Но ужасней — средний храм —
Меж десяткой и девяткой,
С черной, выспренней загадкой,
С воскуреньями богам.
10 марта 1901»
В общем, в Примечаниях всё с точностью до наоборот: не с Дельмас связан “мотив сна”, а её образ попал, его затянуло в бесконечный водоворот переплетения, смешения блоковских реальностей.
]
– «... В синем сумраке белое платье ...» – Ср. строку из стих. "Мы встречались с тобой на закате ... " (1902): "Я любил твое белое платье" (т. 1 наст. изд.). "Белое платье" – один из признаков сходства между возлюбленной из "Соловьиного сада" и героиней юношеской лирики Блока, воплощавшей гармонический мир первой любви.
[
Стихотворение «Мы встречались с тобой на закате ... "» написано Блоком 13 мая 1902 года – это разгар его блужданий по лестнице миров с двойниками, и мир отображённый в нем (мир камышовых заводей, тот мир – это пересадочная станция от нашей Земли к Небесам, для тех, кому недоступен сразу Рай, но и Ад не по грехам – общее творение незнакомых на тот момент друг с другом Александра Блока и Андрея Белого), к героине “юношеской лирики Блока” – то есть к Прекрасной Даме или его земному воплощению – Л.Д. никакого отношения не имеет. Скорее, он одно из первых воплощений отвлекающего от подвига служения “соловьиного сада”. Да и персонаж, от имени которого ведётся повествование, к лирическому герою книги отношения не имеет тоже.
«…По колено в воде шла новоприобщенная святая.
Она шла вдоль отмелей, по колено в воде, туда... в неизведанную озерную ширь.
Из озерной глубины, где-то сбоку, вытягивалось застывшее от грусти лицо друга и смотрело на нее удивленными очами.
Это была голова рыцаря, утонувшего в бездне безвременья... Но еще час встречи не наступил.
И спасенный друг чуть грустил, бледным лицом своим опрокидываясь в волны, и его спокойный профиль утопал среди белых цветов забвения.
…Она сидела на островке в белом, белом и смотрела вдаль.
…И там, где прежде стояла она, уже никого не было. Был только маленький, блаженный островок, поросший осокой.
А кругом и везде было синее, озерное плесканье.
…В этой стране были блаженные, камышовые заросли; их разрезывали каналы, изумрудно-зеркальные.
Иногда волна с пенным гребнем забегала сюда из необъятных водных пространств.
В камышовых зарослях жили камышовые блаженные, не заботясь о горе, ожидая еще лучшей жизни.
Иногда они преображались и светились светом серебристым. Но они мечтали о вознесении.
Тут она бродила, раздвигая стебли зыбких камышей, а по ту сторону канала над камышами бывал матово-желтый закат.
Закат над камышами!
…Иногда в глубине канала выходил из вод кто-то белый, белый, словно утопленник из бездны безвременья.
И она привыкла видеть утопленника, выходящего посидеть на вечерней заре.
»
И стихотворение было написано от лица того рыцаря:
«Мы встречались с тобой на закате.
Ты веслом рассекала залив.
Я любил твое белое платье,
Утонченность мечты разлюбив…
…Ни тоски, ни любви, ни обиды,
Всё померкло, прошло, отошло…
Белый стан, голоса панихиды
И твое золотое весло.
13 мая 1902»
«
…Однажды сказал ей камышовый отшельник: "Видишь сидящего на вечерней заре, выходящего из бездны безвременья, потопленного до времени?
“Вышел срок его потопления... И для него не станет; прежнего, если ты подойдешь к нему..."
И она пошла к сидящему в сонном забытьи и узнала в нем своего друга.
Их глубокие взоры встретились. Они тихо рассмеялись нежданной встрече…
»
а данные строки мне напоминают «(ЧЕРНОВИКИ ПРОДОЛЖЕНИЯ ПОЭМЫ "ВОЗМЕЗДИЕ") (ЧЕРНОВИКИ ПРОДОЛЖЕНИЯ ВТОРОЙ ГЛАВЫ)»:
«
Долго он объезжал окрестные холмы и поля, и уже давно его внимание было привлечено зубчатой полосой леса на гребне холма на горизонте.
...вдруг – дорожка в лесу, он сворачивает, заставляя лошадь перепрыгнуть через канаву, за сыростью и мраком виден новый просвет, он выезжает на поляну, перед ним открывается новая необъятная незнакомая даль, а сбоку – фруктовый сад.
Розовая девушка, лепестки яблони, – он перестает быть мальчиком(7)
(7) – мальчиком. отроком. (Вар. Не зачеркнут. Слово мальчиком вписано над строкой.)
»
Ну и “гармонический мир первой любви”… Такое сказать – это не читать Блока и не знать о нем вообще ничего. Хороша “гармония”, когда на объяснение с любимой он пошел с заряженным пистолетом и предсмертной запиской! Редакцию издания – ту же З. Г. Минц (более 200 научных трудов, основная тема – Блок. До сих пор помню, как в 70-ые покупал очередной «День Поэзии» и искал в нем «Записки Тартусского университета (где она преподавала, где работала)» со статьями о Серебряном веке!) – трудно обвинить в незнании, здесь скорее инерция затвержденной схемы, данной самим Блоком: «…"трилогия вочеловечения" (от мгновения слишком яркого света – через необходимый болотистый лес – к отчаянью, проклятиям, "возмездию" и... – к рождению человека "общественного", художника, мужественно глядящего в лицо миру» (письмо Блока А. А. – Белому Андрею, 6 июня 1911 г.). Для советского литературоведения – это индульгенция: Блок шел к ”человеку общественному”, к гражданственности!
Вот только все равно: слишком яркий свет – это не гармония.
Да и… Ее докторская диссертация «Александр Блок и русская реалистическая литература XIX века»… Где Блок, а где реализм? Рассматривать его творчество, его жизнь с позиции реализма можно было только в СССР, потому что мистицизм в той стране – это практически уголовная статья.
А Блок о своем творчестве, о своем “символизме” говорил: «…литературное направление, которое по случайному совпадению носило то же греческое имя "символизм", что и французское литературное направление, было неразрывно связано с вопросами религии, философии и общественности». “Религия”, “философия” - вот что такое символизм.
Уж совсем в лоб: «…символист уже изначала – ТЕУРГ[выделено Блоком], то есть обладатель тайного знания, за которым стоит тайное действие…». (Теургия – работа над божественными сущностями.)
Да и та фраза из письма заканчивается словами: «Отныне я не посмею возгордиться, как некогда, когда, неопытным юношей, задумал тревожить темные силы – и уронил их на себя. Потому отныне я {Подчеркнуто дважды.} не лирик.… –“тревожить темные силы” – он свою лирику рассматривал как магию.
Так и где здесь “реализм” или “гармонический мир первой любви” “неопытного юноши”?!
]
– «Сумрак» – слово, также характерное для поэтической символики "первого тома": не принадлежа к числу самых общеупотребительных, встречается в нем 51 раз (Минц З.Г., Шишкина О .А. Частотный словарь "первого тома" лирики А. Блока// Тр. по знаковым системам. У (УЗ ТГУ. Вьш. 284). Тарту, 1971. С. 312).
[
В «томе II» – сумрак встречается 7 раз. Да и в «томе III», вне этого цикла – 17 раз. Почему упоминание об этом привязано только к данному циклу или к «тому I»? Это слово, привычно входящее в лексику поэта.
]
– «... Прохожу мимо этих ворот, // И она меня, легкая, манит // И круженьем, и пеньем зовет». – Ср. запись Блока от 17 августа 1914 г., подразумевающую Л.А. Дельмас: "Ночью – ее мелькнувший образ. Ночью она громко поет в своем окне" (ЗК. С. 237).
Запись и соотносящиеся с нею мотивы поэмы имеют биографический подтекст: Блок неоднократно останавливался под окнами дома, в котором жила Дельмас; ср. его письмо к ней от 6 мая 1914 г.: "Счастье мое, я смотрел на Ваше окно в 11 часов и сейчас; Ваше окно светится ( ... ) когда я смотрю на светлое окно, меня наполняет горячая нежность и благодарность Вам за то, что Вы – в мире, за то, что Вы такая – и красивая, и прекрасная, и окрыленная, и тихая, веселая и печальная",- а также письмо от 12 августа 1915 г.: "Сейчас, вечером, я прошел мимо Вашего окна. Оно освещено и открыто, и Вы, по-видимому, дома одна. ( ... ) 12-й час, Вы потушили уже большой свет, и теперь огонь у Вас слабый".
3.
– «Как бы в дверь соловьиного сада // Постучаться, и можно ль войти?» – Та же сюжетная коллизия – в "Романе о Розе": "Долго бродил я вокруг диковинной стены ( ... ) но не умел найти входа в прекрасный сад. Страстное желание проникнуть туда наполнило мое сердце" (Западноевропейский эпос и средневековый роман ... С. 217).
4.
– «Не стучал я – сама отворила // Неприступные двери она.» – Ср. в пересказе "Романа о Розе": " ... я нечаянно наткнулся на маленькую калиточку, тщательно укрытую зеленью. Долго стучался я в нее, наконец, замок щелкнул, и я вошел. Калитку отворила мне молодая веселая красавица( ... ) "(Там же. С. 217).
[
Я думаю, что эта фраза связано с К.М.С., которая наверняка в свое время “сама” сделала первый шаг – поцеловала мальчика или положила его ладонь себе на колено или обнажила грудь.
]
– «Чуждый край незнакомого счастья // Мне открыли объятия те, // И звенели, спадая, запястья ...» – …Ср. черновой вариант стиха Блока: "С белых рук зазвенели запястья". Строки включают и автобиографические аллюзии; ср. письмо Блака к Л.А. Дельмас от 17 августа 1914 г.: "... Вы перевернули всю мою жизнь и долго держали меня в плену у счастья, которое мне недоступно".
5.
– «... Отдаленного шума прилива // Уж не может не слышать душа.» – Ср. впечатления Блока в письмах к матери из Бретани: "Совершенно необыкновенен голос океана" (11/24 июля 1911 г.); "По вечерам океан поет очень ясно и громко".
6.
– «Их шипы, точно руки из сада, // Уцепились за платье мое.» – Ср. в пересказе "Романа о Розе": "... репейник и колючая изгородь подняли свои иглы и шипы"; " ... шипы, репейник и колючий кустарник не пустили меня к ней ( ... )" (Западноевропейский эпос и средневековый роман ... С. 223).
7.
– «… серые спруты ~ Закарабкался краб всполохнутый...» – В этих строках отразились впечатления Блока от пребывания на берегу Бискайского залива в июле 1913 г. В письмах к матери из Гетари он сообщает: "Я провожу много времени с крабами ( .. .}'' (13 июля н. ст.); "Вчера мы нашли в камнях в море морскую звезду, спрутов и больших крабов. Это – самое интересное, что здесь есть" (6/19 июля); "... гоняем и дразним крабов" (10/23 июля).
Аналогичные впечатления Блок вынес и из Бретани, где отдыхал двумя годами ранее; 2 августа (н. ст.) 1911 г. он писал матери из Аберврака, что "во время отлива" "на дне ловят креветок и крабов с кулак величиной".
Л.Д. Блок относила крабов в "Соловьином саде" (а также и осла) к тому кругу зооморфных образов, который отражал условный, игровой язык общения между нею и Блоком (Воспоминания, 1. С. 187).
»
;