Путешествие началось с тщательных предосторожностей, препирательств по поводу одежды и внешнего вида. Елена и Виктор Живаго были оба коротко острижены, и в огромных, на пол-лица, «зеркалках»: в них отражалось всё, и не просматривалось ничего. Елена недолго горевала по поводу утраты своих роскошных волос: на «долго» не было времени, да и путешествие, в конце концов, того стоило!
А вот утрата имени далась тяжелее: в их паспортах значилось: Ян и Алёна Пилецкие, и эта Алёна никак не желала откликаться на своё имя, и произносила его с явной неохотой…
В аэропорт их сопровождало две машины и целая свита слуг, на аэровокзале встретил ещё один «почётный эскорт», безмолвный и внешне равнодушный. Больше всего беспокойства вызывала Отилия. Её паспорт оказался безупречен. Внешность пухленькой, медлительной девушки изменилась разительно, чтобы не допустить узнавание извне: длинные, прямые светло-каштановые волосы стали чёрными, кудрявыми и короткими; она сильно похудела после «выздоровления» и накачала мышцы, превратившись из увальня в легконогую бегунью. И самое первостепенное: она (усилиями Мендеса) оказалась блестящей актрисой. Он не напрасно тренировался, изводя и себя, и её упражнениями, проигрывая всевозможные варианты прохождения контроля. Цепичский бюрократизм оказался им не страшен. Предстояло провести греческий…
Итак, всё прошло спокойно… Почти.
В зале ожидания Елена… то есть, Алёна, первая обратила внимание на странную женщину в почти таких же огромных очках, и шляпке на прилизанных желтоватых волосах, торчащих паклей. Именно из-за этих волос Алёна-Елена и бросила саркастический взгляд на женщину: уж больно смешно выглядела её причёска, явный парик, и весьма неудачный. Потом насторожила её поза – взгляда не было видно, но она явно старалась подобраться к ним поближе, не отставать более чем на пять шагов, а в зале села на лавку напротив, но чуть поодаль.
И Елену внезапно бросило в дрожь от страшной догадки. Она толкнула Виктора-Яна в бок и, делая «бешеные», круглые глаза, зашептала дрожащим голосом: - Вик… ой, Янек, подключай своих! За нами слежка! Смотри, какая ужасная женщина! Рыжая! Только не поворачивай головы… ой-ёй-ёй, не поворачивай!
- Где? – резко вскинулся Мендес. Его сначала кинуло в жар, потом в холод, он обернулся, вгляделся. Потом он тоже дрогнул, но не от страха, а от тщетного желания сдержать гнев и смех одновременно.
Объявили посадку, и никто из Пилецких не успел глазом моргнуть, как «страшная» женщина с быстротою молнии снялась с места, и затесалась в шеренгу страждущих. Ибо, в отличие от четы Пилецких, не была обременена ручной кладью.
Мендес напрасно пытался проскользнуть поближе к «желтоволосой», чертыхаясь про себя и делая пассы руками: он нагнал незнакомку только на подходе к трапу самолёта.
- Элизабет Спенсер! – страшным голосом прошипел Мендес, отчаянно вращая глазами. – Что! Ты! Здесь! Делаешь???
Елена тоже вытаращила глаза, но женщина лишь раздражённо скривилась: - Ви обознайсь, млодой чловик, я ви не понимайт!
- Кто тебе позволил бросить дом?
Бет повела плечами, непонимающе вскинула брови.
И тогда Мендес и Елена ухватились за неё с двух сторон, и Бет сдалась.
- Не стоит цепляться у всех на виду, господин Пилецкий. Обсудим в самолёте?
Они позволили друг другу спокойно «вселиться» в Боинг. Кресло Бет оказалось рядом с креслами Пилецких, и Мендес ещё раз подивился её оперативности.
- Итак, ещё раз: кто тебе позволил бросить дом?
- Ты, Пилецкий!
- Что? Изволь объясниться!
- Разве я – не личный телохранитель Алёны? Или вы меня разжаловали? – только и ответила Элизабет Спенсер.
И Мендесу ничего не оставалось делать, как позволить Бет отбыть вместе с ними. Оправдания и объяснения Бет оказались исчерпывающими. Но главное – её чувство долга: она оправдалась перед собственной совестью и перед Альгисом.
В самолёте напряжение не уходило. Предстояло провести Отилию через таможню. Это – нагрузка на Мендеса. И он без устали продолжал инструктировать Тили почти всё время полёта. Пока Алёна и Элизабет без устали работали языком, обсуждая грядущие траты, Ян Пилецкий работал «внутренним взглядом» и убеждением.
- Ты так усиленно ею занимаешься, что можно подумать – это она твоя молодая жена! – сказала Алёна ехидно, но с малой толикой ревности. – Это – виртуальная любовь? А как ты схватился за Бет? Может быть, ты и номера снимешь рядышком? Подумать только. Ты поехал увеселяться аж с тремя!
- Действительно, глупо. По-русски это называется – ехать в Тулу со своими самоварами! – с улыбкой согласился Ян. – В следующий раз я не допущу такого промаха. А что касается номеров – ты подала неплохую идею: я спрошу самый большой, с тремя смежными спальнями, чтобы проще было переходить из одной в другую! – и господин Пилецкий заработал щипок, достаточно чувствительный, от которого легонько охнул не только Ян, но и его сообщающийся сосуд - Тили.
И снова представление прошло блестяще. Тили улыбалась и отвечала впопад, держалась уверенно и непринуждённо, и даже научилась строить глазки, чем очаровала кривоногого, немолодого грека. Пожалуй, даже слишком очаровала. Пилецкому пришлось одёрнуть девушку, чтобы избежать приставаний и задержек. Они – все четверо – вышли в солнечный день, а сзади носильщики везли на тележке ровно четыре чемодана, по одному на каждого из компании.