– Это не так делается! – кричали крестьяне съехавшиеся со всей округи.
Судили ведьму: она считалась всем ведьмам ведьма. А что делала баба? Кому насолила так, что приехали её судить? Барин был? Барин не приехал: "Пусть судят", – и закрылся в своём имении. Потом говорили – испугался, де, мол, но он вмешиваться не хотел: знал, что убьют – пусть убивают, поделом.
А баба Маруся гадала – кому скажет, сбудется, а всё плохое и происходило.
–Вот давеча, – рассказывала одна селянка, – ко мне приходит муж, говорит: "А ну, налей-ка мне кваску". Я налила, а он помер.
– Причём тут баба Маня? – спросил мужик, тоже ищущий справедливости.
– Причём?! – гневно воскликнула баба. А при том: что это мой мужик помер?
– Ну, так мы договоримся... – был последний из прямых её защитников.
Дальше шли обвинения: а что это корова не доится? Старая – не сказал никто.
Девку замуж не взяли: кто виноват? Маня!
Про убийства не говорили, тут её вины не было – виновных тут же наказывали: знали, кто такое сотворил.
До вечера дожидаться не стали. Избу подожгли, старуху внутрь затолкали и обсуждали как горит.
Прошло полвека. Следа от деревни не оставили события следовавшие одно за другим: тут и война, и пожар. А где люди? Разъехались по деревням? Никого из судящих не оставила баба Маня. Одного за это, другого – за то, а с родными и детьми – оставила "на ветрА", когда топчут кони – не так сел, плуг по ноге проехал – не так ногу поставил, с яблони упал – высоко забрался – на всё есть причина.
Так что делала эта женщина, сожжённая заживо в своей деревне, в доме построенном родителями?
Гадала? И не только гадала, смотрела вдаль. Видела свою судьбу, а менять не стала.
– Жертву ищут, – сказала как-то матушке дочь.
– Ты будешь, – сказала мать.
Поэтому менять не стала – ждала, а тем, кому наговорила, да сбылось – пораньше будут уходить, потому как ни одного не осталось, кто понял её. Был один молодец, но очень хитёр оказался: не берёт женщину, знает – уродит ведьму, подобную себе, а то и страшнее. Хотя любил и баловать начал, подарки носить. Вот так и прошло счастье Мани: сел на коня и уехал – поминай как звали.
А было одно событие, которое можно вспоминать долгими вечерами с улыбкой. Заблудилась корова. Когда жива была мать, держала Маня корову: дойная, "словоохотливая" – на каждое слово "му" скажет. Вот ищет дочка корову, а мать прищурилась: знает, где корова прячется. Пусть, думает, поищет, а я посмотрю как будет искать. Маня ходить по лугу не стала – нет её там, а в лесок заглянула: где её корова прячется? На опушке стоит, травку жуёт – чувствует, что там. А видать – не видно (у ведьм особый глаз). Позвать решила, Зорькой звали корову. Вместо "му", корова речь завела, мол, всё плохо у тебя будет и не хочет идти. Как позвать?
– Ветром зови, – сказала мать: ветром загоняла корову.
– Не буду ветром, – Маня возражать матери не любила, но заметила подвох и не согласилась слушать.
– Волком завою, сама прибежит.
И завыла так, что окрестные коровы, пасшиеся на лугу, в дома свои побежали, а солнце в зените – рано. Только Зорьки что-то нет.
– Ветром зови, – мать посмеялась только.
Завыли обе, Зорька и пришла. Говорила потом, что всё у неё плохо, убьют скоро, а Маня об этом знала – пожалела тихо: "Ничего, коровушка, ничего".
А был рассказ, как Маня колдовала и на чёрта, и на зверей, что по лесу бегают и людей едят, только убивать людей не любила: на то права нет, говорила. "Сами идут в могилу, ищут подходящие тропы: что им мешать?"
Доброго слова не скажут, а ей и не надо: "Пусть думают всяк по-своему. Скольким помогла – не считают, только болести одни подтыкивают под меня", – скажет про себя и забудет.