В ужасном состоянии Елена позировала Георгию, пытаясь сохранить невозмутимость и присутствие духа хотя бы внешне. В этой бешеной, судорожной круговерти Гера был, наверное, единственным тихим островком. Тихим и незыблемым. Не верилось, что в нём когда-нибудь могут заиграть тайные течения, забурлить водовороты, открыться воронки, взвиться ураганы. Впрочем, когда-то не верилось, что всё это может открыться в Елене.
Гера по-настоящему любил детей, особенно ласковую и смешливую Элеонор, часто играл с ней, брал на руки, умывал, катал на лошадке и на собственных плечах. Может, в прежней жизни у него осталась сестрёнка? Мягкий, трепетный, неторопливый, мало что понимающий в происходящем, но чуткий.
Елена ловила себя на мысли, что ей хочется поплакаться ему в жилетку, посидеть, обнявшись, как с лучшей подружкой, лучшей, чем слишком деловая и всегда во всем правая Бет, рациональная и суховатая, желающая командовать. Которой не поведаешь о наболевшем – стыдно, словно мастурбировать прилюдно. Вопреки надеждам, желаемой, нафантазированной дружбы с ней не получилось, та её не понимала или не хотела понимать. Не получалось контакта и с флегматичной Алесей, слишком погружённой в детей и свои несбыточные грёзы.
Ну и что же, что Гера – это девушка. Неудавшийся мальчик. Зато их разговоры были откровенными и искренними. С ним было легко, мир выглядел радужным. Казалось, он один видит её состояние насквозь.
- Ты балансируешь на опасном краю, - говорил он ей. – Я не могу понять, что происходит, но чувствую, что ты излучаешь опасность.
Елена засмеялась.
- Гера, побойся Бога, я же сама любовь и нежность!
- Ты себя недооцениваешь, или переоцениваешь. У тебя внутри бурлит раздражение, иногда ты похожа на кошку, готовую прыгнуть. Смотри – здесь я именно так тебя изобразил.
- Это просто монстр какой-то! – морщилась Елена. – Неужели ты видишь меня такой?
- Я тебя вижу всякой. Иногда мне не нравится то, что я вижу.
- И ты туда же! Ну, продолжай.
- Какая ты с матерью, скажем… или с Хозяином.
Елена вспылила.
- Все вы твердите «Хозяин, Хозяин». А Виктор скоро перестанет им быть. Не думала я, что его легко сломать – а он ломается. Он столько раз ломал меня…
- …что ты решила, что он сам – из нержавеющей стали?
- Ты хочешь сказать, что я – та самая ржавчина, которая может съесть сталь?
- Ну, не горячись. Всем сейчас трудно – и тем, кто понимает ситуацию, и тем, кто не понимает ничего. Во всяком случае, я очень понимаю его состояние и сочувствую, но помочь ничем не могу – мои руки способны только кисть держать.
Подумать только, такому Великому человеку – потерять то, чему он посвятил жизнь! Это всё равно, что мне… потерять руки!
- Тьфу-тьфу! Типун тебе на язык, Гера! Не смей об этом болтать! Если уж говорить о жалости – стоит жалеть детей. Я боюсь за их будущее, поэтому не собираюсь сдаваться. Я заставлю Виктора начать всё заново. Думаю, что сумею.
- Только не перегни палку, Еленка, не сломай окончательно.
- А ты меня не учи! – беззлобно огрызнулась Елена. – Все меня учат жить. Тоже мне, педагог.
- Ладно, ладно, я не учу. Я просто не люблю шума и ссор. Всегда всё можно уладить без грязи и схваток. Разумно, по любви.
- Ой ли? – скептически хмыкнула Елена.
Елена стала позировать Георгию сначала полуобнажённой – сама, по собственному почину, потом – понемногу – полностью обнажённой. Она не ощущала неудобства, но испытывала гордость за своё тело. Гера же просто любовался ею, восторженно и отвлечённо.
- Гера, ну когда ты дашь мне взглянуть хотя бы чуть-чуть, хотя бы на кусочек?
- Еленка, это ведь, в сущности, пока ещё набросок. Ну не спеши – не получится сюрприза. Знаешь, - говорил он, работая и, время от времени, взглядывая на неё внимательно. – В тебе, в каждом движении, гнездится это нетерпение. Как у птицы в клетке. Я очень люблю птиц – почему у вас нет никого? Ни птиц, ни собак, не кошек? В каждом доме обязательно нужна собака.
- Не знаю, - растерянно отвечала Елена. – Я как-то не думала об этом. Виктор не любит. Раньше у нас с мамой были кошка и котёнок. Возможно, я заведу для детей кого-нибудь. И для тебя тоже.
- Боюсь, что всё дело в странных пациентах. Они словно заменяют вам собак и кошек. И настоящие собаки их просто испугаются. Как привидений. И я тоже таким был, да, Еленка? Мне думается, это неспроста, и аварии тут не при чём. Здесь что-то другое. В этом повинен Хозяин? Не отвечай, я боюсь услышать «да». В этом есть какая-то неправильность. Или даже неправедность. И печаль. Словно вокруг меня – одни потерянные души, которые даже не могут выразить себя, высказать, сделать попытку найти настоящий дом, - Гера водил кистью и говорил, говорил без озлобления, без горечи, без недовольства, говорил так, словно работал карандашами. – Я тебе не надоедаю болтовнёй?
- Нет, Герочка, ты мой единственный собеседник, правда.
- Ты счастливая, Еленка, ты помнишь всё, что с тобой было. А я вот пуст. Хотя – если походить по институтам и мастерским – наверняка меня кто-то вспомнит и всё расскажет, как было до. Но меня ведь не отпустят так просто, да?
- Гера, разве тебе плохо у нас? Живи, радуйся, за тебя работают другие, о тебе заботятся. Ей-богу, я – не самый худший вариант.
- Птице в клетке тоже хорошо – никаких опасностей. Её кормят до отвала, убираются, её целуют без конца и даже разговаривают. Но открой окно…
- Гера, я очень люблю тебя… Думаешь об учёбе – сделаем и это. Будем учиться вместе. Хочешь? А Пазильо? Разве он один не стоит жизни в Полицах?
- Стоит. Он удивительный художник. Мастер. И Человек. Странно сознавать, что я здесь благодаря ему. Мне повезло! А мог бы быть на улице.
- Гера, что за гадкие мысли!
- Какие есть. И я знаю, что прав. Но не виню тебя. Я тоже тебя люблю. Ты – моя подружка. И мне хорошо у вас. Но кто знает, скольким людям плохо оттого, что я потерялся? Знаешь, когда человек умер, ему уже безразличны все его боли и неприятности. А вот родным больно.
- Ты говоришь, я счастливая. А может быть, я была бы счастлива многое забыть из своей прошлой жизни.
- Почему? Ты такая молодая – а у тебя уже муж и трое детей. Роскошный дом, деньги, интересные люди вокруг, и все преданы. Ты просто обязана быть счастливой. А вот я…
- Георгий, я замёрзла и устала. Может, хватит на сегодня?
Гера с неохотой отложил кисть, подошёл к Елене и накинул на неё огромную пуховую шаль: - Ладно, спрыгивай! – и он помог ей спуститься с постамента.
Его тёплые и сильные руки были нежны и заботливы, но трепет, возникающий при их касании, был совершенно иного рода. Словно касаешься ребёнка.
Была поздняя ночь. Мендес в кабинете обсуждал с Фернандесом срочные финансовые дела. Пазильо ещё до взрыва вырвался-таки домой, в Испанию, готовить выставку в новой галерее, а Марта, пользуясь его отсутствием, легла в больницу подлечиться и пройти очередной курс восстановительной терапии. В доме стояла гробовая тишина.
Гера и Елена занимали гостевую комнату, принадлежавшую Пазильо.
- Ты уже рассказал мне, почему я счастлива. Так почему же несчастен ты? Ты жив, ты в хороших руках. Ты безгрешен. Перед тобой – абсолютно новая жизнь, чистый лист, всё можно рисовать заново. А вот мои грехи, моя память тянут меня.
- Твои грехи? – Гера внимательно смотрел в её лицо. Они сидели, обнявшись, на диване. Большие светло-серые глаза, опушённые густыми ресницами, были удивительно чисты и прозрачны. Пушок над верхней губой, вздёрнутой, как у ребёнка, был слабым и смешным. Гера тщательнейшим образом уничтожал его Елениным депилятором, словно стыдился.
Елена не выдержала и легонько поцеловала его в губы.
- Именно так. Меня привели в этот дом ненависть и насилие, а не любовь.
- Что ты можешь знать о насилии? – недоверчиво спросил Георгий.
- Многое. Вся моя жизнь состояла из него. В самом начале мой муж едва не изнасиловал меня – его удержало чудо. А вернее, моё беспамятство...
- Едва – не считается. Он пощадил тебя – значит, любил… Любить – это прекрасно! Хотел бы я, чтобы и меня любили так вот – бережно…
- Да-да, он бережен, но вот с тех пор мы только и делаем, что возвращаем насилие друг другу, точно футбольный мяч. Такой вот маятник – влево – вправо – завис…
- А если бы он это сделал?
- Не знаю… Очнуться – и почувствовать что-то в себе, страшное и ненавистное. Я бы с ума сошла, или умерла, или задушила бы его. Во всяком случае, я не стала бы его женой. Пленницей, рабыней, ненавидящей, мечтающей о мести! Я могла бы стать похожей на Миранду, умирающую в подвале Клегга. Я ведь тоже – птица в клетке. Сытно, тепло – и вокруг решётка. Я так хочу вырваться наружу, я ещё нигде не успела побывать, кроме Греции, ничего не видела, ничего не знаю. Даже родины своего мужа. Но ходу вовне нет. Там, снаружи, меня убьют. Уже пытались.
- И поэтому ты горишь желанием пробиться любой ценой? Как это опасно! Опасно для окружающих. И твоей собственной души.
- Насилие рождает насилие – не помню, кто это сказал. Но я на себе убедилась в том, что это верно.
- Странно… Я был уверен, что вы познакомились, влюбились – ну, как обычно случается. Может быть, он к вам в школу приходил, лекцию читал. Или на улице встретил – и вдруг пронзило…
- Его пронзило. А потом он меня украл, запер в башне замка Коваци.
- И – насиловал?
- Нет. Он тогда меня не тронул.
- А когда?
- Что за извращённый интерес? Не скоро. Когда я сама… захотела.
- Значит, реально, любит, - констатировал Георгий и вздохнул. – Очнуться в тот момент, когда тебя насилуют… Может, это здорово? Такой всплеск энергии, шок – и вдруг острое блаженство! Кайф!
- Дурак! – беззлобно сказала Елена. – Ты сошёл с ума? Это противно и унизительно!
- Унизительно – да, - согласился Георгий. – Но противно? Может, кто-то находит в унижении свою прелесть…
- Только не я! – поспешила возмутиться Елена. – Я не сектант какой-нибудь, и не садо-мазо. Чудо в перьях! Что ты несёшь? Ты мечтаешь, чтобы тебя изнасиловали? Могу устроить! Ты возненавидишь всех и вся!
- Что для тебя любовь и ненависть? – вдруг спросил Гера.
- Любовь? Напряжение всех жизненных сил. Страсть – можешь удава задушить. Уход от всех – ради одного. Свет впереди… А ненависть? Может быть, то же самое? А для тебя?
- А ты никому не скажешь?
Елена изумлённо отпрянула и засмеялась.
- Постараюсь. Хотя это ужас как трудно – меня уже сейчас так и подмывает растрепать!
- Нет, обещай, кроме шуток, - серьёзно потребовал Гера.
- Ну, конечно, обещаю! Я не предаю друзей.
- Для меня любовь – это как полёт в неведомое. Долгий поход в туманное и зыбкое Нечто. Поиск себя в другом. И это - правда в самом чистом виде, а не фигуральное выражение. Ведь я не помню ничего, что со мной было. Только когда я спал, ко мне приходил мужчина, и я хотел его любить. Я мечтал, чтобы он меня взял, или изнасиловал. И теперь мне всё время грезятся сильные мужские руки, как они обнимают меня. В этой новой жизни я ещё никого не любил, и никто не любил меня. Пока этого не произойдёт, жизнь толком не начнётся.
- Герочка, - Елена гладила его по голове, щекотала за ухом. – А может, попробуешь с девочкой? Если будет страшно, выберем кого-нибудь из слуг. Любую, хоть на мужчину похожую, или замаскируем – она всё сделает для тебя. Ты сейчас и вправду не хочешь меня?
- Не знаю…
- А если я переоденусь в мальчика?
- В мальчика?
- Ну да! Это же проще простого!
- Еленка, ты мой друг. И потом, жена Хозяина, мать его детей – я не имею права.
- Даже если я тебя сейчас буду соблазнять? – Она положила ладонь ему между колен, мягко погладила. Гера взял её руку, нежно сжал – и решительно отвёл.
- Нет, Еленка, прости, не стоит этого затевать, наверное. В такие сложные дни. Знаешь, я ведь ещё не всё сказал. Мне кажется, я влюбился. Это, конечно, пока не любовь…
- Ты даже хочешь мне сказать, в кого? – вытаращилась Елена. – Подумай, прежде чем решишься!
- Мне так трудно удержать это в себе. Но и тебе станет легче – ты не будешь пытаться меня спасать.
- Не знаю, не знаю. Легче – или труднее. Что, если я стану ревновать?
- Не станешь. Я влюблён в Фернандеса. Но у него уже есть друг, Бертран. Он – достойней меня…
Елена поспешно зажала рот, и тут же опустила руки. Она молчала, открыв рот, и не знала, смешно ей или грустно, смеяться ей или плакать. Гера влюблён в Фернандеса. А Фернандес влюблён в Виктора. Бедный Гера. И это не смешно. Может, поговорить с Фернандесом – пусть разобьёт иллюзии и вернёт на землю. Или утешит мальчика. Нет, она не имеет права вмешиваться. И она обещала молчать. «Я ему и вправду не спаситель», - подумала Елена грустно. - «Только пусть Фэ посмеет обидеть Геру, быть грубым и бестактным – я его в порошок сотру!»
… Через неделю портрет Елены был готов.
Гера нарисовал её обнажённую в раковине, подобно Ботичеллиевой Венере, всплывающей с морского дна. Только она была не печально-безмятежна и покорна воле Создателя, ещё не осознав своей власти. Новорожденная Венера в облике Елены была победительна и горда, ибо родилась не жертвой страстей и вожделения, а для того, чтобы их разжигать и, разжигая, плодить рабов, повелевать и отдавать приказы. Родилась в жестоком современном мире, где её свет не может быть ясным и чистым, нежным и мягким, но – обжигающим и ограждающим, аккумулирующим энергию для решающего взрыва.
Этакая ядерная Венера. Даже морская гладь не походила на гладь - это взрывные волны с самого дна вытолкнули вовне пламенеющую раковину с повелительницей душ в центре.
Явилось в её красоте и жесте что-то жестокое, яростное, властное, отчуждающее… Эта Венера умела не только любить и дарить жизнь. Она умела ненавидеть и убивать.