Бурная весна радовала недолго мощными разливами, бурлящими ручьями, многоголосьем бегущей воды. Следом за обильными водами разом обрушилось невыносимо жаркое, иссушающее лето.
Елена начала сбегать из кабинета всё чаще, не в силах преодолевать лень и апатию, рождённую расслабляющим влиянием густой, заматерелой летней зелени, которой несколько шагов оставалось до перехода в завершающую стадию последнего, предосеннего взлёта. Здесь, в парке, благодаря уходу и обилию воды (хотя Старица обмелела, а ручьи плелись еле-еле), деревья и трава оставались свежи и довольны. Науки не лезли в голову. Наверное, она имеет право на… небольшие каникулы?
Девушки и дети много времени проводили у реки, загорали, купались, просто бездельничали в тени молодых дубов и вязов. Даже Бет чувствовала, что она, словно старый реактив, замедляет свои реакции и мало-помалу превращается в собственного антипода. Ничего не хотелось делать. Жара убивала желание мыслить и действовать. К тому же, рядом постоянно был безотказный Челси. И Бет, расслабившись, позволила себе наслаждаться жизнью на роскошной вилле, в сказочно красивом парке, из которого не хотелось никуда уходить, и пользоваться любовью Челси, такой благоговейной и такой реальной. Альгис казался немыслимо далёким, и неизвестно, существовал ли вообще.
А Челси, большой, живой, весёлый, был всегда под рукой. Неужели она не заработала себе на капельку удовольствия и отдыха?
Выстроенные Мендесом гостиницы и аквапарк в 15 км от имения (если считать по прямой, без учёта холмов, балок и овражков), были в этом году переполнены. Доход оказался основателен и стабилен. Мендес переводил большие суммы в швейцарские банки на детей, продолжал поддерживать больницы, укрепляя репутацию «спасителя и благодетеля»; собирался расширить и благоустроить живописную горную дорогу до Цепича – в ущелье Горнава, в направлении Горнаула. Было вполне реально организовать ещё один горнолыжный курорт, превратив Горнаул в процветающий спортивный городок.
К ограде и воротам парка то и дело забредали группы туристов или туристы-одиночки. Машины теперь шли сплошным потоком – в Лущицкие леса тоже началось очередное нашествие паломников. Казалось, что Полицы, имение на Старице, очутилось в самом центре человеческого водоворота, если не в центре мироздания. Это говорило о том, что Мендесу удалось возродить в отдельно взятом районе Гростии туристический бизнес, и одновременно раздражало. Пришлось для приходящих доноров устроить особый, специальный вход на территорию, чтобы к ним не примешивались чрезмерно любопытные туристы. Мендес в шутку поговаривал, что вместо автомобиля им неплохо было бы приобрести вертолёт. Шутка грозила обернуться делом, Елена уже предвкушала дивные полёты над районом, и поклялась, что непременно обучится лётному делу.
Все славно загорели, были веселы и беззаботны. Жара съела тревоги и подозрения, усыпила бдительность, казалось, абсолютно всех и вся, включая Фернандеса с охранниками. Иногда Мендесу не хотелось уезжать в филиал лаборатории – а зачем себя утруждать? Жизнь и так прекрасна. Там его ждут безмолвные, отключённые, потерянные души и штабеля пробирок с обработанной кровью. Здесь – единственная любимая женщина, подарившая наследников его пока ещё не существующей Империи. Или – существующей, но заныканной в глубоких настенных шкафах, подобно пресловутым скелетам.
Елена вновь похудела и была похожа на чёртика: смуглая до черноты, длинноногая, с выцветшими волосами и бровями и облупленным – по досадному упущению – носом. Глядя на него, Мендес начинал неудержимо хохотать. И горе Елене, если, обидевшись, она бросалась на него, начинала молотить кулачками – Мендес, продолжая смеяться, запросто скручивал её в бараний рог и уносил подальше от зрителей. Чтобы прямо на газоне или на лужайке, или на берегу, не обращая внимания на проходящих мимо слуг, по-своему наслаждаться её гневом, её энергией, её ленью, её возмущёнными возгласами, переходящими в придушенные стоны и вскрики.
Они «обживали» до сих пор малознакомые уголки. Например, чудный ажурный мостик над тихим каналом, собирающим у холма несколько родников, а весной – талые воды в придачу. Елена лежала на нём, взвизгивая от страха, запрокинув голову вниз, к тёмной воде с колыхающимися в глубине разноцветными водорослями – чёрно-зелёными в тени и переливчато-изумрудными – на свету. Солнечные блики, отражаясь, играли на её выгоревших, но не потерявших золотистого оттенка, волосах, уже прилично отросших. Песчинки впечатывались в её лопатки и ягодицы.
А вот – забавный Земляничный Холмик. Она вползала на него, срывая губами горьковатые иссохшие ягоды – и он поневоле полз за нею, не желая выпускать из круга своей страсти. Или вот ещё – дряхлая, раскидистая ива, чудом уцелевшая в строительном буме. Она горестно раскинула полусухие ветви, тщетно призывая под свою причудливую, скупую тень. И ещё множество других местечек – все они знали то, что нельзя больше доверить никому: их ненасытные, раскалённые тела. Они впитывали их сок, их пот, их слёзы и смех…
Он давал волю своей фантазии. Мир, оказывается, был создан Богом для них! А Мендес – его правая рука, а также и левая, а левая не знает, что творит правая, и наоборот. Дикие фантазии по переустройству мира по своему вкусу было слаще любых других. Руководить соитием, например. Сделать из него искусство, волшебный танец. Елена слушала, открыв рот.
- А беременность? – спохватилась она.
Мендес отрицательно покачал головой: - Исключена.
Потом хмыкнул: - Самовоспроизводство рабов? И тогда – прочь эксперименты! Об этом можно подумать. Но не сейчас.
Тем не менее, у Мендеса в голове возникла новая фривольная картинка.
В раскаленный день рождения Елены горячие парни – Фернандес, Чиллито, застенчивый Бертран, – отплясывали вокруг бассейна с девушками латинские танцы под импровизированный концерт прибывшего «тайным ходом» недавно ночью джазового трио. Остальные разбрелись, кто куда, с бутылками пива в обнимку. А Мендес, не прекращая ламбады, «утанцевал» именинницу подальше от шумного сборища, вдоль по аллее, туда, где посреди газона, последней причудой неугомонного Пазильо и трудами Волохова, возвышалась зубчатая кирпичная стена - средневековой кладки и с готическими башенками. Стена собрала, с одной стороны, коллекцию великолепных полиантовых роз, цветущих с весны до осени. И с другой стороны – прихотью того же биолога, - коллекцию лиан: лимонника, каприфоли и актинидии. По бокам прижилась феерическая глициния. В лианах гнездились птахи, под ними проживало семейство ежей. А в кладке сновали шустрые ящерки.
Позади этой стены прятался спортивно-тренажёрный зал для слуг, весьма внушительный куб, такой же безликий, как и его обитатели. И еще дальше – водокачка, постоянно патрулируемая.
В спасительной тени стены двое слуг преподнесли ей распластанную на руках соболью шубу.
- Шуба среди лета? – захихикала Елена.
- Это ещё не всё. Смотри, что будет дальше! – шепнул Виктор таинственно.
А девушка и юноша начали медленно раздеваться, и Мендес тоже раздел Елену, ибо в такой жаркий день это было недолгим мероприятием. Потом усадил её на шубу и, встав на колени, обнял сзади.
- Это Иштван и Мона, – шепнул он.
Елена всегда удивлялась, как он запоминает своих слуг по именам, и как различает: в бездействующем состоянии их индивидуальные черты как бы нивелировались, стирались. Мендес даже поначалу думал присвоить им номера, промаркировать униформу. «Номера на груди… Как спортсменам или зэкам», - морщился он. – «А как иначе?»
Поначалу так и было. Мендес не особенно затруднялся запоминанием: просто раб №1, раб №2 и так далее. Но это оказалось скучно даже для него. Он стал запоминать имена, особые приметы, черты характера (бывшего) и профессию (тоже бывшую). Он звал их по именам и относился, как к людям, имеющим имена. Это, конечно, замедляло быстродействие. Ведь ему приходилось запоминать не только имена, но и их занятия и местонахождение в данный, конкретный (необходимый) отрезок времени, чтобы это самое время не тратить зря лишними прогонами: это было нерационально.
Когда количество слуг в поместье выросло достаточно, Фернандес предложил установить электронную систему слежения, за каждым персонально. И предоставить компьютеру проблему координирования. Но командовать слугами в критический момент не смог бы никто, кроме Хозяина, и отличная идея Фернандеса, которую мог бы воплотить в жизнь Челси, оставалась пока нереализованной. К тому же, Мендесу нравилось, что чисто внешне, для любого случайного непосвящённого гостя, слуги смотрелись естественными, нормальными, самостоятельными и вполне живыми.
Итак, Иштван и Мона предстали перед ними нагими и начали танцевать ламбаду, каким-то чудом улавливая её звуки, слышные тут не то, чтобы тихо, но как-то размыто и гулко. Они танцевали красиво, слаженно и самозабвенно. Юноша был крепок, смугл и черноволос, Елена узнала его – он был в числе тех, кто нёс её в день свадьбы по велению жениха. Девушка была юна, светловолоса и довольно пухла. Кажется, она работала в прачечной. Когда музыка стихла, они, не спеша, начали другой танец – танец страсти, желания и плотских утех. Елена, смутившись, хотела отвернуть голову, но Мендес не позволил.
Когда юноша делал особенно резкий рывок, запрокинув голову, - Мендес сильнее сжимал грудь жены, покусывал её ушко, и она ощущала его напряжение.
- Мендес, ты сволочь! – с упрёком и тайным обожанием сказала Елена, когда пара, благодаря неслышным приказам, убыстрила темп, потом совершила акробатический трюк и встала на четвереньки.
- Мендес, ты мучитель! Тебе не жаль…
- Смотри, как им хорошо! – перебил он, любуясь чужой страстью, которую вызвал сам. – Тебе ещё не завидно? – и он наконец-то приподнял её и посадил к себе на колени.
Он заставлял юношу и девушку то замедлиться, то ускориться, двигаться в унисон с господами, повторять их движения. И любовники следили за ними внимательно, усугубляя смущение Елены. Они стали их отражением, их зеркалом, и Мендес откладывал их пик до того момента, когда его невозможно стало долее откладывать самому Хозяину и его подруге.
…Елену затея Мендеса в глубине души очаровала. Так просто оказалось командовать, так просто – забавлять себя, отбросив предрассудки и стыд. Возможно, когда-нибудь она расслабится полностью, чтобы использовать на все сто данную ей власть.
Когда-нибудь? А почему не теперь?