НЕМНОГО УЧЕБЫ, БОЛЬШЕ ЛЮБВИ
Глава X
Ужин у Грегори уже почти закончился, когда я вошел в столовую. Кейт, ее мать, отец и мальчик Томми сидели в конце стола и ели. Дюжина квартирантов уже закончили трапезу и ушли. Миссис Грегори поспешила встать, и Кейт последовала за матерью на кухню.
— Пожалуйста, не беспокойтесь, — воскликнул я. — Никогда не прощу себе, что прервал ваш ужин. Я подожду.
Кейт посмотрел на меня жесткими, равнодушными глазами и презрительно фыркнула:
— Присаживайтесь там. — Девушка указала на другой конец стола. — Сейчас я принесу вам ужин. Кофе или чай?
— Кофе, пожалуйста, — ответил я и сел на указанное место, сразу же решив быть холодным с нею, пока не привлеку на свою сторону других членов семейства.
Вскоре мальчик начал расспрашивать меня, не видел ли я когда-нибудь индейцев.
— В боевой раскраске и вооруженных, — нетерпеливо добавил он.
— Да, и стрелял в них тоже, — ответил я.
— О, расскажите, как это было! — задыхаясь от интереса, произнес он, и я понял, что всегда могу рассчитывать хотя бы на одного хорошего слушателя!
— Обязательно расскажу, Томми, — пообещал я, — но сейчас мне надо быстренько поужинать, иначе твоя сестра рассердится... — добавил я, когда Кейт вошла с дымящейся тарелкой. Девица скорчила гримаску и презрительно пожала плечами.
— Где вы проповедуете? — спросил я у седовласого отца семейства. — Мой брат говорит, что Бог дал вам блестящий дар красноречия.
— Он что-то напутал. Я никогда не был красноречив, — с укоризной ответил мистер Грегори. — Правда, иногда, возможно, я бываю весьма серьезным, особенно когда какое-нибудь событие дня указывает на евангельскую историю...
Он говорил как хорошо образованный человек, и я заметил, что ему приятно неожиданно оказаться главой семьи.
Кейт принесла мне свежий кофе. Вошла миссис Грегори, продолжила свой ужину, и разговор стал более интересным. Мистер Грегори отметил, что пожар в Чикаго пробудил в его слушателях христианские добродетели и дал ему отличную тему для проповеди. Я мимоходом упомянул, что был в те дни в Чикаго, и рассказал о мосте на Рэндольф-стрит, о повешении мародера и о том, что еще видел на берегу озера в то незабываемое утро понедельника.
Сначала Кейт входила и выходила из комнаты, убирая посуду, и делала вид, будто ей это не интересно. Но когда я рассказал о полуобнаженных женщинах и девушках на берегу озера, о бушевавшем вокруг нас пламени, об огненных стрелах, которое то и дело выбрасывало оно, поджигая суда на воде, в какое-то мгновение капризница остановилась, чтобы послушать.
Я, в свою очередь, был доволен тем, что слушатели благоговейно внимали моему рассказу, одна только Кейт показно оставалась равнодушной. Наконец я встал и, обращаясь именно к ней, смущенно произнес:
— Простите, что задерживаю вас. Я что-то разболтался. Еще раз простите!
И, несмотря на протесты и мольбы продолжать, удалился в свою комнату. Кейт только покраснела, но ничего не ответила.
Девица весьма приглянулась мне. Она была очень красива и очень молода (всего шестнадцать лет, как позже в порыве откровенности сообщила миссис Грегори). Ее большие карие глаза были почти так же соблазнительны, как и ее очаровательный ротик или пышные бедра. Одним словом, в первый же вечер я решил завоевать ее сердце и чувствовал, что начал ловко. Во всяком случае, теперь она будет думать обо мне и о моем безразличии к ней.
Вечером я листал свои книги, не забывая о медицинских трактатах, и заснул глубоким сном сексуально удовлетворённого юноши.
На следующее утро я снова зашел к Смиту. Профессор жил в одном доме с преподобным мистером Келлогом, профессором английской истории в университете. Это был мужчина лет сорока, крепкий и ухоженный. Его рано постаревшая супруга была примерно того же возраста.
Роза, хорошенькая служанка, впустила меня в дом. Я искренне поблагодарил. Девушка была очаровательна, самая хорошенькая из всех девиц, кого я когда-либо видел в Лоуренсе: среднего роста, стройная, с очень милым лицом и нежной розовой кожей! Она улыбнулась мне. Очевидно, восхищение, невольно отразившееся на моем лице, доставило ей удовольствие.
Смит приобрел для меня книги: латинский и греко-английский словари, Тацита и «Воспоминания о Сократе» Ксенофонта с греческой грамматикой. Я настоял на том, чтобы он позволил мне заплатить. А потом профессор стал разъяснять. Тацита он просто хвалил за его превосходное построение текста и блистательный портрет Тиберия — «возможно, величайший исторический портрет, когда-либо написанный словами». В моей голове сразу же возник карлайлевский образ короля Эдуарда IV, но я не решился об этом сказать. Затем Смит перешел к Ксенофонту и его портрету Сократа в сравнении с портретом Платона. Я слушал во все уши, пока профессор читал отрывок из «Воспоминаний…», отмечая мелкие человеческие черты гениального философа. Я буквально заставил его перевести каждое слово из зачитанного им текста. Это был отличный урок! Про себя я решил, что, вернувшись домой, выучу всю страницу наизусть. Смит был более чем добр ко мне: он сказал, что я смогу экстерном сдать предметы начальных курсов и получить университетский диплом уже через два года. Если Вилли вернет мне хотя бы пятьсот долларов, я смогу прожить это время без забот и работы.
Потом Смит рассказал мне, как он уехал в Германию после американского университета, как учился там. Еще год работал в Афинах, где изучал древнегреческий, пока не стал говорить по-гречески так же легко, как по-немецки. «Я общался исключительно на классическом греческом с несколькими десятками профессоров и студентов», — сказал он.
Вернулся я домой к обеду. Передо мной встал вопрос, чем заняться во второй половине дня. Можно было пойти к миссис Мэйхью, как и обещался накануне. Можно было и в самом деле приступить к изучению древнегреческого. Я выбрал второй вариант. И тут же дал себе обет всегда и везде работу ставить на первое место. Впрочем, такой обет легче нарушать, чем выполнять. Как бы там ни было, в тот раз я написал миссис Мэйхью, извинился и пообещал быть у нее завтра днем. Затем я принялся заучивать наизусть две страницы из «Воспоминаний…».
В тот вечер за ужином я разместился в конце стола. Во главе его сидел университетский профессор физики, тупой педант! Каждый раз, когда Кейт подходила ко мне, я был церемонно вежлив:
— Большое спасибо! Это очень любезно с вашей стороны!
И больше ни слова. При первой же возможности я удалился в свою комнату и весь вечер заучивал текст.
На следующий день в три часа я стоял на пороге дома Мэйхью. Лорна сама открыла мне дверь.
— Как вы добры! — наигранно воскликнул я и, войдя в комнату, притянул ее к себе.
Я снова и снова целовал ее, но капризница казалась холодной и какой-то оцепеневшей. Какое-то время она молчала, а потом сказала:
— Я чувствую себя так, будто у меня лихорадка. — Она провела руками по волосам, приподняв их жестом, который я хорошо запомнил в последующие дни. — Никогда больше не обещай, если не знаешь, сможешь придти или нет. Я думала, что сойду с ума. Ожидание — ужасная пытка! Я для тебя кто — сопливая девчонка?!
Ее глаза буквально впились в меня.
Я извинился, но ее упрёки испортили мне настроение. Рискуя оттолкнуть моих читательниц, но должен признаться, что упреки Лорны стали для меня чем-то вроде отрезвляющего ледяного душа. Когда я поцеловал ее, губы возлюбленной тоже оказались ледяными. Правда, к тому времени, как мы поднялись наверх, она вроде бы оттаяла, заперла за нами дверь и воскликнула:
— Смотри, я готова для тебя на все!
И через мгновение она скинула платье и оказалась полностью обнаженной. Лорна наклонилась, чтобы поднять упавшее на пол платье, и оказалась задом ко мне. Я тут же поцеловал ее мягкую попку. Она взглянула на меня из-под руки и затараторила:
— Я искупалась, я надушилась для вас, сэр! Как вам мои духи? А как вам нравится этот <…>? — И она с гримасой коснулась своего <…>. — Я так их стыдилась, когда была девчонкой, потому брилась. Вот почему они стали такими густыми. Однажды мама застала меня за этим делом и запретила брить. О, как мне было стыдно. В этих волосах есть что-то животное, уродливое! Разве ты не ненавидишь их? О, скажи правду! — истерично крикнула она. — Только не говори, что они тебе нравятся.
— Я люблю их, — просто сказал я, — потому что они твои!
— Ах ты, милый мой любовничек, — улыбнулась Лорна. — Ты всегда находишь подходящие слово, настоящий бальзам для души.
— Ты готова принять меня? Или для начала поцеловать тебя и поласкать <…>?
— Что бы ты ни делал, все будет хорошо, — последовал ответ. — Ты же знаешь, для тебя я всегда готовая — мягкая и влажная!
Все это время я раздевался и теперь тоже был полностью обнаженным.
— Я хочу, чтобы ты легла и <…>, — сгорая нетерпением, сказал я. — Я желаю видеть Святую Святых, святыню моего идолопоклонства.
Она тотчас же исполнила мое повеление. Ее ноги и попка были хорошо очерчены, но назвать их статными было бы преувеличением. Зато <…>
— О, это божественно! — вздохнула она. — Даже лучше, чем в первый раз…
<…>
С того времени я прочитал множество порнографических книг на полудюжине языков, и во всех рассказано о женщинах, которые подобно мужчинам достигали оргазма к концу полового акта. Потом всегда наступал перерыв на отдых. Это доказывает, что все прочитанные мною книги написаны мужчинами, причем невежественными, бесчувственными мужчинами. Правда в том, что едва ли хотя бы одна замужняя женщина из тысячи когда бы то ни было достигала высшей степени экстаза в половом акте. На деле, как только женщина приближается к состоянию экстаза, ее муж засыпает. Если бы большинство мужей время от времени удовлетворяли своих жен, то «бунт женщины» был бы направлен на что-либо иное. А так женщины прежде всего желают любовника, который обожает доводить их до экстаза. Как правило, мужчины в силу экономических условий вступают в брак поздно, когда они уже наполовину исчерпали свою мужскую силу в похождениях на стороне. Когда же они женятся молодыми, то настолько невежественны и эгоцентричны, что воображают, будто их жены должны быть довольны уже тем, что с ними вступили в брак.
Миссис Мэйхью призналась мне, что муж никогда не возбуждал ее по-настоящему. Она утверждала, что никогда не испытывала острое удовольствие от его объятий.
— Я снова доведу тебя до истерики! — предложил я из мальчишеского тщеславия
— Не утомляй себя! — урезонила она. — Муж давно доказал мне, что когда женщина утомляет мужчину, он начинает испытывать к ней отвращение. А я хочу твоей любви, твоего желания, дорогой, в тысячу раз больше, чем наслаждения, которое ты мне даришь.
— Не бойся! Ты сладкая. Ты не можешь меня утомить. <…>
И вдруг она заплакала.
— О! О! Сделай мне больно, пожалуйста! Немедленно сделай мне больно, или я тебя укушу! О Боже, о… о… — Она стала задыхаться, потом снова разрыдалась. — Ах, ты такой милый! Как ты умеешь любить! Мы могли бы продолжать это вечно? Такой же непослушный, как всегда, — воскликнула она. — Я задыхаюсь, задыхаюсь! Я измучена! Мне жаль, — резко перешла она на совершенно иной тон, — но пора вставать. Прислуга не должна догадываться о наших с тобою отношениях.
Я встал, подошел к окнам: одно выходило на крыльцо, другое — прямо в сад.
— На что ты смотришь? — спросила она, приближаясь ко мне.
— Ищу лучший путь для побега, если нас вдруг застукают. Если мы оставим это окно открытым, я всегда смогу спрыгнуть в сад.
— Ты поранишься!
— Ничуть. Я отлично прыгаю, только надо надеть сапоги и штаны, иначе шипы на розах раздерут мне все хозяйство.
— Мальчишка — расхохоталась Лорна. — Вслед за твоими силой и страстью больше всего я люблю твое мальчишество.
И она целовала меня снова и снова.
— Пора заняться делом, — попытался я остановить ее. — Смит дал мне огромное задание.
— О, дорогой… — Ее глаза наполнились слезами. — Не означает ли это, что завтра ты не придешь или… — помедлив, добавила она, — даже послезавтра?
— Не могу, — заявил я. — У меня впереди целая неделя работы. Но ведь ты же знаешь, что я прибегу при первой же возможности! Перед приходом дам тебе знать, милая!
Она смотрела на меня полными слез глазами и дрожащими губами произнесла:
— Любовь — это само мучение!
Я быстро оделся и ушел.
По правде говоря, я уже начинал пресыщаться. Ее страсть была однообразной: Лорна научила меня всему, что умела сама, и быстро наскучила. Кейт была красивее, намного моложе и девственница. Именно девственность Кейт неудержимо влекла меня к ней. Я представлял себе ее ноги, ее бедра, ее <…>. У Кейт наверняка нет жесткого кустика волос — я уже чувствовал шелковистую мягкость ее треугольника… Будет ли он коричневым или в нем запрятались золотые прядки? Прямо как в ее волосах на головке?
Следующие несколько дней прошли в чтении книг, одолженных мне Смитом. Особенно был интересен «Капитал», вторая книга которого, с ее откровенным разоблачением английской фабричной системы, была просто увлекательна. Читал я и Тацита, и Ксенофонта со шпаргалкой, и каждый день выучивал наизусть страницу греческого.
Всякий раз, когда мне надоедала работа, я осаждал Кейт. Вернее, я продолжил выполнение своего плана военной кампании. Однажды позвал ее брата Томми к себе в комнату и рассказал ему правдивые истории об охоте на бизонов и о сражениях с индейцами. В другой раз беседовал с папашей о богословии, потом упросил милую миссия Грегори рассказать о ее девичьей жизни в Корнуолле.
— Я никогда не думала, что в старости мне доведется так много трудиться, — пожаловалась она. — Но дети отнимают все мои силы, а взамен дают так мало. Как замечательно было в детстве…
Я завоевал весь дом задолго до того, как сказал Кейт хоть одно слово намека. Так прошла неделя или около того. Однажды я собрал их всех после обеда и рассказал историю о нашем набеге в Мексику. Разумеется, я позаботился о том, чтобы Кейт не было в комнате. Она вошла только к концу моего рассказа. Я тотчас закруглился и, извинившись, вышел в сад.
Через полчаса я застал девушку за уборкой в моей комнате и сделал вид, что удивлен.
— Прошу прощения, — сказал я, — только возьму книгу и уйду. Позвольте… — И я сделал вид, что ищу книгу.
Кейт резко повернулась и пристально посмотрела на меня.
— Почему вы так со мною обращаетесь? — вырвалось у нее.
Девушка вся дрожала от негодования.
— Что вы имеете ввиду? — притворился я удивленным.
— Вы прекрасно знаете, — торопливо продолжала она. — Поначалу я думала, что это случайность. Теперь я знаю, на что вы намекаете. Всякий раз, когда вы рассказываете что-то увлекательное, как только я вхожу в комнату, вы замолкаете и уходите прочь. Вы ненавидите меня! Почему? Почему? — воскликнула она дрожащими губами. — Что я такого сделала, что вы меня так невзлюбили?
Итак, момент, которого я добивался, настал! Я положил руки ей на плечи и со всей доступной мне мягкостью посмотрел ей в глаза:
— Неужели ты никогда не догадывалась, Кейт, что это может быть любовь, а не ненависть?
— Нет, нет! — воскликнула она, заливаясь слезами. — Когда любят, так не издеваются!
— Я люблю и опасаюсь неловкостью разрушить наши хрупкие отношения, уверяю тебя! — воскликнул я. — Сначала я думал, что противен тебе. А мне так хотелось (мои руки обвились вокруг ее талии, и я притянул девушку к себе), любить тебя и желать тебя. Поцелуй меня, дорогая!..