Вдоволь попутешествовав по Южной Греции и островам, ранним утром Ян и Алёна Пилецкие, прибыли на Кипр: Алёна – с лёгкой печатью утомления, Тили – по-прежнему невозмутимо, Бет – сдержанно и терпеливо, Ян – с всё усиливающимся напряжением.
Их ожидали два двухместных бунгало в «Poseidon-club».
Впечатления переполняли Елену настолько, что она совсем разучилась спать. Утром – теннисный корт, бассейн, пляж; вечером – концерты, ресторан, крепкий кофе, и - танцы до утра. Попав в солнечный, переполненный праздным, веселящимся людом круг, она потеряла голову. Словно постоянно была пьяна без капли вина. Ну и что же, что на неё обращают внимание, ну и что же, что ею восхищаются – ей так это нравится!
Впрочем, Виктор, кажется, нашёл выход, как избавиться от нежелательных знакомств и поклонников. Он не ревновал. Просто когда он видел, что Елена призывно улыбается налево и направо, или строит глазки в ответ на подмигивание, или готова с кем-то заговорить в его кратковременное отсутствие, он брал её за плечи, разворачивал к себе лицом, и начинал целовать. И неважно, где это происходило. На корабле у бортика, когда она едва не попала в объектив «мыльницы» одного шустрого немца, делающего уже не первую попытку познакомиться.
На ажурном мостике над ручьём, когда тот же любвеобильный немец чуть ли не вплотную придвинулся, грозя опрокинуть вниз, с обрыва, и хрупкие перила, и всех, к ним прислонившихся. Или на пляже, когда сияющий «качок» навис было над ней, проходя мимо, отчаянно подмигивая обоими глазами. Или за столиком кафе, когда её усиленно приглашали танцевать поочерёдно два белозубых американца-близнеца, вполне безобидные на вид, – Мендес даже отпустил её на быстрые танцы, разок с одним, разок с другим, следя внимательно, чтобы они не распускали руки сверх меры и не смели касаться слишком назойливо.
А потом пошёл сам, и в медленном, томном бостоне прильнул к ней с таким долгим и сосредоточенным поцелуем, что сорвал аплодисменты.
Он закрывал её лицо – своим, и своё лицо – её лицом, но, в конечном счёте, лишь привлекал всеобщее внимание. Их так и прозвали – «целующаяся парочка».
Надо было видеть физиономию того «качка» на пляже, искателя любовных приключений. Их поцелуй оказался настолько нешуточным, что внезапно вспыхнувшее желание едва не довело обоих до греха. Елена с трудом отлепилась от мужа, переводя дух.
- Янек! – простонала она, изнемогая от желания. – Ну, зачем ты это делаешь?
Мендес и сам стал поневоле объектом повышенного женского интереса. Во-первых, он посвежел, помолодел, исчезла бледность, загар сделал его кожу золотисто-коричневой. Смуглость была ему к лицу, делала похожим на рокового героя-любовника латиноамериканского сериала, этакого крутого мачо, а его страстные поцелуи с Еленой не отпугивали, а, напротив, возбуждали и привлекали, вызывая шушуканье и пересуды за спиной.
Короче, он добился обратного результата, и уже не знал, хорошо это или плохо, радоваться – или огорчаться, тревожиться – или попробовать получить хоть каплю удовольствия от собственной популярности.
На Мендеса шум, многолюдье, теснота с самого начала оказывали совершенно противоположное воздействие. Он попросту от них отвык. Он скучал по работе и своей лаборатории. В толпе, в ресторане, на пляже он постоянно ожидал, что его кто-нибудь узнает и окликнет. Отилия Спэтару, для близких – Тили, тоже сковывала его свободу, так как только он мог её «включить» или «выключить».
Путешествие подходило к концу, и были необходимы особое внимание и осторожность: приближался «час встречи» с неведомой угрозой. Как Мендес ни пытался – не без помощи Бет – стать незаметнее, но мир оказался слишком тесен: он нащупал и эту малую песчинку.
Однажды в небольшом приморском ресторанчике его окликнул некий субъект. Поначалу субъект часто оглядывался, всматривался, разинув рот. Затем не выдержал распирающего нетерпения. Он с трудом выполз из-за столика – этому действию препятствовал объёмистый живот – и решительным шагом направился к их столику, прихватив свой собственный стул. Он нёс его перед собой с воинственным видом, как некий бонус к выдающейся части тела. Некоторые посетители оглядывались на него со смешком, некоторые наблюдали с интересом, куда именно тот так спешит. У толстяка ещё хватило ума не кричать на весь мир о своём открытии – видимо, процесс пития только начался. Он извинился перед Еленой, и бесцеремонно вклинился между Виктором и Бет. Причём, повернувшись к Бет почти спиной: видимо, посчитал её величиной, куда менее значимой, нежели Елена. И расплылся в широкой, младенчески невинной улыбке.
- Я ещё раз извиняюсь, - растягивая слова, произнёс он по-русски. – Но я вас знаю! Вы – Виктор Мендес!
Бет, с трудом скрывавшая раздражение, напряглась.
Мендес, жующий лобстера, ухитрился не поперхнуться, покосился на него стоически-отстранённо: - Боюсь, вы обознались. В моём паспорте значится другое.
- Э… Виктор Олегович Мендес, биохимик?
- Ян Пилецкий, дизайнер.
- Ну да, ну да, - покивал толстяк. – Конечно. Ты… простите, вы меня забыли. А у меня память на лица – ой-ёй-ёй, всю жизнь от этого страдаю. Такой вот уникум. Хоть в книгу Гиннеса заноси. Один раз лицо увижу – и уже никогда не забуду!
- Слишком много слов, любезный, - перебил Мендес. – Ваша способность на этот раз дала осечку. Лично я не имею удовольствия вас знать. Будьте добры, покиньте нашу компанию.
- Конференция в Москве. Александр Евсеевич Слягин. К вашим услугам - если пожелаете вдруг вспомнить! – не обращая внимания на недовольство Пилецкого, радостно сообщил непрошеный знакомый. – Ваш доклад произвёл на меня неизгладимое впечатление и…
Пилецкий встал, глаза его недобро сверкнули. Следом поднялась Бет.
- Иду, иду, - Слягин поднялся, выставляя вперёд ладони. – Очень понимаю. Если вы путешествуете инкогнито – то умолкаю, не стану нарушать ваш круг. Но если захотите пообщаться – бунгало 88, вот телефон… - он поспешно выкопал из кармашка рубахи-гавайки визитку. – Я здесь последние дни. Хотелось бы посидеть, поговорить о жизни и достигнутых высотах, вспомнить лучшее, так сказать… Моё почтение! – он насильственно поцеловал руку госпоже Алёне, хотел проделать то же самое с Бет. Но та демонстративно заложила руки за спину и воинственно выпятила подбородок.
Вечер был подпорчен, если не сказать большего.
- С какой стати ему на отдыхе визитки? Что значит «вспомнить лучшее»? Мне он не нравится. Не проверить ли его на «вшивость»? – тихо осведомилась она.
- Пожалуй, но не перестарайся, – так же тихо и хмуро согласился Виктор. – Только шума и огласки не хватало.
- Янек, успокойся. – Алена положила руку ему на плечо. – Пожалуйста, будь повеселее! В эти последние дни… Потом тебя захлестнёт работа, высосет, как пиявка. Ты имеешь право на отдых, а я – на весёлого, не закомплексованного мужа. Знаешь, сейчас мы пойдём танцевать! Да-да! Выйдем из-под навеса в ночь, которая обесчещена огнями и потеряла право так называться! Идём, я попробую тебя встряхнуть! – И Елена-Алёна потянула его за руку. Бет осталась за столиком - наблюдать за Слягиным, а Тили немедленно вскочила и направилась следом.
Мендес позволил себя увести – сияние в глазах Елены звало и перекрывало пути к отступлению. Звучала вечно юная АББА в оригинальной греческой обработке. Потом темп резко замедлился – это был Джеймс Отис, ласковый, томный, медлительный. Мягкий бархатный баритон сменился упоительной, зажигательной ламбадой, ламбада – быстрым, стремительным фокстротом, фокстрот – нежным и одновременно страстным сиртаки.
Музыка находилась на любой вкус, а Елена постоянно чувствовала себя голодной и не могла насытиться. Её тело существовало и жило отдельно от неё.
Танец увлёк, околдовал, подчинил себе. Ещё немного – и Мендес упустит нить, потеряет власть, станет всего лишь спутником, всего лишь протуберанцем вечно кипящего светила!
Ветер с моря овевал их разгоряченные лица, жаркий воздух из ресторана приносил ароматы вина, рыбных деликатесов, фруктов, острых приправ. Вдруг Елена чуть не запрыгала от радости! Вот… вот эта мелодия, в которую она влюбилась неделю назад. Дон Гордон, «Волны любви». Голос пронзил её существо, заполонил. Странный голос, высокий и ломкий, он скорее тревожил и бередил, чем ласкал и убаюкивал. Да, это были они, волны любви. Её глаза вернулись из внутренней эйфории, встретились с глазами Виктора – и он наконец-то поймал её в свои сети.
Елена не чувствовала земли под ногами, не ощущала её притяжения – взгляд Виктора и мелодия поднимали её на своём крыле и не давали упасть. Они смотрели друг на друга, не замечая ничего вокруг, парили на волнах музыки – это мир кружился вокруг, а они оставались в центре мироздания! Гордон пел о том, что только на волнах любви можно унестись в иные миры, что им не страшны расстояния и время, и даже смерть – они прорвутся, настигнут, чтобы любящие уже не смогли расстаться никогда…
Елена и Виктор и не заметили, что остались одни в кругу – танцующие расступались, освободив место и наблюдая.
Но музыка закончилась слишком быстро. Они медленно возвращались с небес на землю. Толпа разразилась бурными аплодисментами. Елена растерянно огляделась, зажала рот ладонями, чтобы не рассмеяться – уж очень ей захотелось раскланяться, величаво и гордо, словно великой актрисе на собственном бенефисе. Не хватало только корзин с цветами, летящих букетов и криков «Браво! Бис!». Схватившись за руки, Елена и Мендес протолкались сквозь танцующих, вновь заполнивших танцпол, и, хохоча, побежали вдоль кромки воды, подальше от толпы, подальше от света, туда, где был только песок, фосфоресцирующие волны и вздыхающие парочки. Пока не стихло несущееся вслед мощное тремоло бузуки.
И там, на набережной, обнявшись, продолжили танцевать. Музыка Гордона всё ещё звучала в их ушах, музыку излучали их горячие тела, музыкальные лучи испускали их зрачки. Они смотрели друг другу в глаза – и слышали чарующие звуки, чувственный голос, прихотливую мелодию. Это была их музыка. Это была их ночь.
- Вик, правда, изумительная ночь?
- Правда, милая. Ты констатируешь факт. Это не подлежит сомнению.
- Вик, давай заниматься любовью! – прошептала вдруг она, застенчиво и лукаво.
- Здесь и сейчас?
- Здесь и сейчас!
- Милая, ты вполне трезва?
- Я не вполне трезва, и не вполне пьяна. В самый раз, чтобы почувствовать то, что надо.
Внезапно Елена расхохоталась, высвободилась из его рук и побежала по берегу, а через десять метров вдруг шмыгнула на газон. Виктор немного помешкал, давая ей фору, затем, не спеша, двинулся следом. Елена обнялась с молодым деревцем, покружилась вокруг него, потом раскинула руки: - Ну, иди же ко мне, тут вполне ничего, Вик, я хочу тебя, здесь и сейчас!
Но когда Мендес ускорил шаг, почти побежал, она оторвалась от дерева и снова понеслась прочь. Мендес нахмурился. Чёрт возьми! Это уже не смешно, и даже опасно – кто его знает, что поджидает её вдали от него.
Но вот Елена чуть запнулась о камушек и, смеясь, запрыгала на одной ножке. И тут-то Виктор ускорился и поймал её в охапку.
- Соблазнила, совратила, очаровала – а теперь на попятный? Стоп, дорогуша, вот так-то и совершаются изнасилования! Ну, куда теперь, выбирай! Кажется, тебе по нраву вертикали?
Он подтащил её, упирающуюся и взвизгивающую, к старому, толстому, корявому стволу, растущему в недоступном свету фонарей местечке, прислонил к нему.
- Так ты меня хочешь, да? Здесь и сейчас?
- Оно меня царапает, - захныкала она, пытаясь оторваться от ствола, но Мендес прижимал её все крепче, и она ощущала все неровности и сучки спиной, но вот Мендес объял её спину ладонями. Насилие совершалось по обоюдному согласию. Хохочущая парочка проскочила мимо, не заметив их – они, видимо, спешили в укромный уголок по аналогичной причине. Смешной толстяк в приспущенных шортах, икая и отдуваясь, заглянул, было, за дерево, не иначе, как по нужде. Обнаружил любовников, открыл рот от изумления, гоготнул, сделал попытку одобрительно похлопать Мендеса по плечу… Но тут же наткнулся на такой свирепый взгляд насильника, услышал его львиный рык и увидел жуткий оскаленный рот, что едва не упал от испуга. Переваливаясь, как утка, толстяк поспешно ретировался, забыв о своём неотложном деле.
Ещё одна компания, смеясь и громко переговариваясь, прошествовала мимо тёмного газона. Елена и Виктор не видели и не слышали ничего. Это была их ночь!