В квадратном дворе, похожим на колодец, окружённый одноэтажными и двухэтажными домишками, жила Соня с сыном Левой и сестрой-красавицей Фрумой-Рухль. Одна сторона двора выходила на Базарную улицу, а другая по перпендикуляру вела к улице Бердичевской. К Торговой площади, к БРУМу вела узенькая улочка — проход, о котором мало кто знал, разве что местные жители. Двор, как бы являлся громадной коммуналкой, где вместо длинного коридора с дверьми, как продолжение квартир, во двор выходили двери неприглядных домишек. «В конце и налево двора» находилась, единственная на весь двор, уборная, которой пользовались все обитатели, и, которая легко обнаруживалась по бившему в нос смраду. Старый еврейский двор. Тут все знали всех. Всем двором справляли свадьбы или хоронили. Тут считалось нормальным забежать запросто к соседям, попросить соль или какую-нибудь чепуху. Там всегда стоял не прекращающийся гвалт, все изъяснялись на идише, мотались дети, пацаны бросали «ножички» в землю, а девочки играли в «классики», пиная ногами битки, бывшие коробочки из-под гуталина, в которые насыпали песок.
В глубине двора выстроился ряд сараев с погребами, где держали уголь и дрова, а на зиму в деревянных, обтянутых металлическими обручами, кадушках, солили помидоры или огурцы, квасили капусту. Не выходя со двора, можно было подбить набойку, или заказать верхнюю одежду у Аврума-Янкеля Шапиро — первоклассного закройщика, у которого набиралась гора заказов и даже работали подмастерья. Давным-давно, в молодости Шмуль, папа Сони, тоже учился крою и шитью у Аврума-Янкеля Шапиро, известного на всю Белую Церковь, мастера.
Аврум-Янкель Шапиро с 3-й женой Зельдой. 1934 г.
Аврум-Янкель Шапиро с 3-й женой Зельдой. 1934 г.
Авруму-Янкелю Шапиро выпала судьба жениться три раза и вовсе не потому, что оказался Казановой, а просто две первые жены ушли одна за другой на тот свет, правда, успев родить семеро детей. Лизу, старшую дочь, осиротевшую в пять лет, воспитывала одинокая тетя Хайка, родная сестра Аврума-Янкеля, которая жила вместе с ними в одном доме.
Лиза — старшая дочь Аврума-Янкеля с воспитавшей ее, тетей Хайкой
Лиза — старшая дочь Аврума-Янкеля с воспитавшей ее, тетей Хайкой
Сам бог велел подмастерью Давиду Габовичу, сыну Мордко, жениться на шестнадцатилетней дочери-сироте Аврума-Янкеля, бедной Лизе, которую в метрике 1889 года записали “Сура-Лея”.
Разница в возрасте между Давидом и Лизой получилась в десять лет: Давид родился в 1879 году, а Лиза — в 1889.
А, когда Лизе стукнуло 25, их семья уже растила четверо дочерей и сына Юзю. Так сложилось, что, младшая дочь Лизы — Муся 1914 года, внучка Аврума-Янкеля, оказалась племянницей Ханны, 1913 года, младшей дочери Аврума-Янкеля.
При победившем социализме, когда стало совсем худо и не хватать продуктов, Лиза и Давид, дождавшись Муси, закончившей семилетку в 1929 году, вместе со всеми детьми, скрепя сердце и набравшись решимости, сорвались с насиженного места, где жили поколениями, и двинули в Бердянск на берег Азовского моря, чтобы не сдохнуть от голода и хоть рыбой побаловаться.
Пятеро детей Давида и Лизы в 1936 году.
Пятеро детей Давида и Лизы в 1936 году.
В 1930 году, в Бердянске Муся, уже в 16 лет, трудилась бухгалтером в «Артели 1-го мая» и училась в вечерней десятилетке, а в 1933 году контора командировала выпускницу школы на курсы плановиков-бухгалтеров в Днепропетровск, где ей, по тем временам, удалось по совершить подвиг с риском для жизни. Об этом опасном случае она часто и с гордостью вспоминала до конца своей жизни. Каким-то образом, 19-летней девушке удалось добыть целый чемодан хлеба для прокорма своей большой семьи. С чемоданом, набитым хлебом, Муся возвращалась домой в Бердянск в плацкартном вагоне. Хлеб в чемодане предательски издавал изумительный аромат, и, если бы голодающие учуяли запах съестного, то, не раздумывая, владелицу чемодана укокошили, а хлеб умяли
. В Украине в 1932—1933 свирепствовал Голодомор, повлёкший многомиллионные человеческие жертвы. Историки считают, что причина Голодомора — принудительная и репрессивная хлебозаготовка, проводимая коммунистами. Ходили слухи, что иногда доведенные до отчаяния крестьяне, ели тела умерших детей. К людоедству часто прибегали женщины, когда в жертву приносили одного ребенка, чтобы сохранить семью.
Муся сидела на нижней полке в плацкартном вагоне, спрятав чемодан под сиденье, ни жива, ни мертва от страха и, не сомкнув глаз ни на секунду. В вагоне несло потом немытых тел и перегаром, что забивало запах хлеба. Муся никогда в жизни не забудет об этом жутком напряжении. Все закончилось благополучно, и Муся чувствовала себя героем, накормившим всю семью.
Однажды тёплой сентябрьской осенью в Белой Церкви, беременная Ханна вышла из дома своего папы Аврума-Янкеля. Глянь, а по двору идет тетя Соня, мама красавца Левы.
— Доброе утро, (а гут мОргн) тетя Соня! Что у вас слышно? (Вус герцах?) — приветствовала соседка.
— Доброе утро, (а гут мОргн) Ханна! — кивнула Соня.
— Тетя Соня! А что слышно (Вус герцах?) у Левы? — поинтересовалась Ханна.
— О! Он молодец! Закончил техникум, получил диплом специалиста по дереву и командирован на работу в Киев, — сообщила гордая мама.
— А сколько Леве лет? — уточнила без обиняков Ханна.
— Да, уже вырос, 21 год, — вздохнула Соня, — скоро упорхнет из гнезда.
— Слушайте сюда. Сейчас из Бердянска приехала к дедушке Авруму-Янкелю его внучка Муся. Она добрая и красивая девочка (а шейне мейделе) 19 лет. Как вы смотрите на то, чтобы их познакомить и сосватать?
— Пойми, мне совсем не легко расставаться с единственным ребенком. Конечно, я не против, чтобы он встретился с хорошей еврейской девочкой (мейделэ). Когда у тебя сын, понимаешь, что рано или поздно, он как плывущий пароход отчалит, найдет другую гавань, и уйдет от меня. И жена станет для него главной. Так чего ж не отпускать, какой толк? Главное, чтобы им было хорошо. Мазел тов!
— Будьте здоровы (зай гезУнт) — попрощалась Ханна.
Лева нашел новую знакомою очень даже ничего. Возможно, он видел Мусю и раньше в общем дворе, но не обратил внимания, а может потому, что уже в 15 лет школьница с родителями умотала в Бердянск. Девушка в 19 лет, с пухлыми щечками и белой кожей, смахивала на фарфоровую куколку и выглядела совсем по-детски. То ли вязаная шапочка с бубончиком, то ли белый берет прикрывал густые, вьющиеся, цвета вороного крыла, распущенные до плеч волосы. Достаточно редкая, но очень интересная внешность — почти белоснежная кожа, черные, четко очерченные брови дугой, идеальной формы, обрамляли серые печальные глаза, делавшие ее необычайно привлекательной. Шею украшал шелковый шарфик, который из обрезков соорудил ее папа Давид.
г. Бердянск. 3 марта 1933 г. Муся. 19 лет.
г. Бердянск. 3 марта 1933 г. Муся. 19 лет.
Лева, её новый знакомый, специально отправился в ателье, чтобы сделать портрет и послать Мусе карточку. Смуглый Лева с голубыми глазами, высоким лбом, роскошной шевелюрой, в праздничной белой сорочке, при галстуке выглядел просто настоящим киноартистом.
Юноша четким почерком вывел на обороте снимка:
«От того, кто будет вечно помнить о ней.»
г. Белая Церковь. 8 августа, 1934 года. Мусе от друга Лёвы.
г. Белая Церковь. 8 августа, 1934 года. Мусе от друга Лёвы.
Муся долго не тянула с ответом. И уже 11 сентября, 1934 года, она заказала в ателье, по тем временам, совершенно немыслимую фотографию со своим двойным изображением в двух белоснежных платьях. Слева на портрете Муся — задумчивая и печальная с едва заметной улыбкой Моны Лизы, в летнем платье с округленным воротничком, подчеркивающим мягкость девушки, в светлом берете, из-под которого выбиваются пушистые волосы, а справа радостно-счастливая, с укладкой коротких волос и косым пробором в стиле 30-х. Начало сентября. Открытое тонкое платье без рукавов из майи, лёгкой ткани с пелериной, выглядит нарядным, недаром ее папа Давид Габович и дедушка Аврум-Янкель Шапиро, обшивали всё местечко.
Бердянск. 11 сентября, 1934 года. Мусе 20 лет. Лёве от друга Муси.
Бердянск. 11 сентября, 1934 года. Мусе 20 лет. Лёве от друга Муси.
Между Левой и Мусей затесалась одна и даже очень серьёзная закавыка, на что теперешние молодые только рукой махнут или ничего не поймут: Лёва все еще в Белой Церкви, а Муся в Бердянске.
— Подумаешь проблема? Ну, жили Лева и Муся в разных городах? А что нельзя позвонить, приехать, прилететь или Е-мэйл послать?
— Увы, нет. Не изобрели тогда еще такого. Приехать? Да, где набраться денег на поездки? Но возникла еще одна непреодолимая причина. Леву призвали служить в Красную армию — топографом. Вот, наконец, когда Леве пригодилось его умение рисовать. А воинская часть оказалось расположенной… не поверите: в родной и для сына, и для мамы Белой Церкви, где они родились!
1 января 1935 года Лева поздравил Мусю с Новым годом и просит подругу, чтобы та хранила копию и помнила об оригинале, уже подписываясь ТВОЙ Лева.
Белая Церковь. 1 января 1935 года. Бритый Лёва — срочник в гимнастерке.
Белая Церковь. 1 января 1935 года. Бритый Лёва — срочник в гимнастерке.
Так началось их общение — эпистолярное. Именно частыми письмами и фотографиями молодые люди крепили свои узы.
Соня, мама Левы, стряпала с утра до ночи в детдоме. Расстояние между Белой Церковью и Бердянском казалось непреодолимым. Как будто сейчас между разными материками.
Лёве, конечно, и в голову не могло прийти, что у него есть соперник, женский мастер Йоня из парикмахерской, «перукарни», как было написано на вывеске заведения, где оказывал услуги Йоня, слывущий в Бердянске крутым парикмахером и знал всех и вся. Заведение находилось рядом с соседней конторой, “Промартелью 1-го Мая”, где трудилась бухгалтером-плановиком Муся.
В четверг, после работы Муся забежала в салон с большим окном, с креслами для клиентов и зеркалами на стене, где Йоня развесил коллекцию разнообразных расчёсок, и красовался плакат: «Нет женщин некрасивых, а есть женщины непричесанные». Надеялась подравнять и уложить волосы, и ещё на «пообщаться» с Йоней. Специалист по женским прическам освоил укладку на коротких волосах клиенток, особенно, ему удавались эксперименты с Мусей, у которой от природы выросли роскошные, вьющиеся крупными волнами, волосы, которые не нуждались ни в завивке, ни в мелких бигудях или папильотках. С большим шиком, лишь слегка растрепав локоны вокруг лица, мастер достигал желаемого результата. Увидев подружку, Йоня тут же: «Рад тебя видеть, Муся. Может, вечерком прошвырнемся?»
Йоня-парикмахер ухаживал за Мусей уже давно. Обиняками молодые люди не раз обсуждали свои чувства и взгляды на семейную жизнь, но юноша все колебался. Их конфетно-букетный период, как говорят в наше время, длился уже больше двух лет. Только не существовало в 30-х ни конфет, ни цветов. Приходилось выживать. Ни до жиру, быть бы живу. У Муси и Йони сложились прочные отношения, но которые как бы застопорились, не развивались. Когда у неё появился Лева, хоть и живущий в другом городе, девушка решила: «Надо обсудить все с Йоней, поставить точки над «i» и определиться!»
— Муся, ты всем хороша, и добрая, и красивая. Я бы, не раздумывая на тебе женился, если бы не один неисправимый недостаток, — признался Йоня.
— О чем ты говоришь? Какой еще недостаток? — рассердившись, вскрикнула обиженная.
— Ты слишком услужливая, — вздохнул Йоня.
Как ни убийственно это звучало для Муси, но Йоня оказался прав и прозорлив. Муся всегда старалась идти людям навстречу и славилась своей готовностью помочь, даже если её об этом не просили. Что отталкивало Йоню, привлекало Леву.
Наступил 1935 год. Лёве стукнуло 23, а Мусе 21. Разлука продолжалась. Муся в восторге от Левы и мечтает в душе и ночной тиши о любви, но все еще подписывает свой портрет: «Лёве от друга Муси.»
Бердянск. 2 февраля, 1935 года. Мусе 21 год.
Бердянск. 2 февраля, 1935 года. Мусе 21 год.
Глядя на снимок Муси в простом платье, отделанном кружевом, невольно вспоминается Цветаева:
«Не слушайте толков досужих,
Что женщина — может без кружев!»
В марте 1935 года Лева, воодушевлен песней Утесова «Как много девушек хороших» из популярного кинофильма «Веселые ребята»:
Утёсов — Как много девушек хороших — YouTube
Печатными буквами каллиграфическим почерком юноша выводит:
Как много девушек хороших,
Как много ласковых имён,
Но лишь одна из них тревожит,
Унося покой и сон, когда влюблен:
«Муся».
На память любимой Мусе.
Белая Церковь. 24 марта 1935 года. Лёве 23 года
Белая Церковь. 24 марта 1935 года. Лёве 23 года
Лёва в кепке цвета хаки, с пришитой звездой из ткани и красной эмалевой красноармейской звездочкой, приколотой к гимнастерке — воплощение мужества.
Никогда в жизни Лёва и Муся столько не фотографировались, как в годы их разлуки, вынужденные обмениваться посланиями и карточками.
На снимке 2 февраля, 1936 года Мусе 22 года. Пальцы переплетены. В ней не сохранилось ничего детского. Это уже зрелая женщина в берете и выглядит респектабельно. По фотографии не скажешь, что Муся живет скудно. Зимнее пальто, пошитое из грубой шерстяной ткани, оторочено меховыми манжетами необычной формы, декорировано не только меховым воротником, а также нашитой накладкой на плечах и груди, выполненной из мутона — стриженого меха овчины с коротким ворсом, из-за чего пальто смотрится изящным и изысканным. Видно, папа Давид Габович и дедушка Аврум-Янкель Шапиро постарались на славу, сделав из дерьма конфетку.
Бердянск. 2 февраля, 1936 года. Мусе 22 года.
Бердянск. 2 февраля, 1936 года. Мусе 22 года.
Срочная служба заканчивается. Лёва в гимнастерке, всё еще в армии, но волосы уже отрасли. Он полон оптимизма и выводит четким почерком печатными буквами: «Будущее принадлежит нам!»
Белая Церковь. 24 мая 1936 года. Лёве 24 года
Белая Церковь. 24 мая 1936 года. Лёве 24 года
В 1936 году Лёву демобилизовали из армии, и они вместе с мамой Соней уезжают навсегда в Бердянск к Мусе.
Постепенное усиление чувств нарастало в мощное крещендо, сметая все преграды на своём пути и, наконец, достигло апогея …
21 мая 1937 г в Бердянске (0сипенко) Лёва и Муся (Матля) зарегистрировали в ЗАГСе брак. Мусе почти исполнилось 23 года, а Леве — 25 лет.
г. Бердянск. Свидетельство о браке, выданное 21 мая 1937 г.
г. Бердянск. Свидетельство о браке, выданное 21 мая 1937 г.
г. Бердянск. 26 октября, 1937 года. Лёва и Муся (Матля) вместе.
г. Бердянск. 26 октября, 1937 года. Лёва и Муся (Матля) вместе.
Конечно, мне бы хотелось завершить свое повествование счастливым концом “Happy End”, но, увы, так случается только в сказках, а действительность совсем другая.
Лёвина карьера начиналась удачно. В 25 лет — заместитель начальника деревообделочного цеха в городе Бердянске на «Первомайском заводе».
Муся — бухгалтер-плановик в Промартели и заочная студентка вуза.
В 1938 году судьба награждает их сыном, которого нянчит бабушка Соня.
Все Мусины сестры уже замужем и растят детей. Все семья (мишпуха) в сборе, как поет Окуджава:
«На фоне Пушкина снимается семейство.
Фотограф щелкает, и птичка вылетает.»
Фотография большой семьи. Сделана в 1938 году в Бердянске.
Фотография большой семьи. Сделана в 1938 году в Бердянске.
На довоенном выцветшем фотоснимке навечно запечатлены Мусины родители:
Посредине папа Давид Мордкович Габович и мама Лиза Яковлевна Габович (Лея-Сура Шапиро в девичестве), окруженные четырьмя дочерями с мужьями и пятью внуками. Холостой сын Иосиф (Юзя) стоит в середине верхнего ряда.
Все мгновенно рухнуло, когда разразилась Отечественная война в 1941 году.
Мама Соня, жена Муся и сын Алик принадлежали к тем, кого в первую очередь эвакуировали из Бердянска, как семью Лёвы Стеркиса, работника, вывозимого предприятия,
В 1941 году маме Соне исполнилось 53 года, жене 27 лет, а сыну Алику, уроженцу Бердянска — 3 года.
Эвакуировались в спешке, всё громче, с нарастанием силы звука, уже слышался грохот разрывающихся снарядов, успевали забрать с собой только самые важные документы.
Невероятно, когда над головами уже летали бомбардировщики и наступила смертельная опасность, спешно уезжая из Бердянска в эвакуацию на восток во Фрунзе, брали в дорогу только самое ценное. Среди самых нужных сокровищ оказались фотографии.
В Киргизии Лёва продолжал работать на том же заводе, эвакуированном из Бердянска. С большими усилиями ему удалось собрать во Фрунзе всю большую семью Муси, разбросанную эвакуацией по разным сторонам за исключением, воевавших на войне, мужей сестёр и Ханны.
Во Фрунзе эвакуировались: его мама, жена Муся (Матля) с сыном Аликом и её сестры:
Геня с сыном Мариком, Рива с дочерью Магдой и сыном Славиком, Ханна со своей дочерью Бебой.
Как все умудрялись разместиться в одной единственной комнате, во Фрунзе остаётся загадкой.
Лёва — детдомовец, никогда бы не высказался, даже с горькой иронией, как «Мальчик Мотл» Шолом-Алейхема: «Мне хорошо — я сирота!». Всю жизнь он завидовал Мусе, выросшей в большой семье с кучей родственников.
Эпилог