Накануне венчания Елена проснулась в холодном поту и тоске, ни свет, ни заря, словно очнулась после тяжёлой болезни. Внутри пульсировала, медленно затухая, боль. В висках билась кровь. Перед глазами раскачивался алый маятник. Рыдая и передёргиваясь всем телом, прямо в коротенькой прозрачной рубашонке и панталонах, она бросилась к Марте, заколотила кулаками в спальню Пазильо.
Марта выскочила в халате, спросонок запричитала испуганно:
- Что? Что? Что? Ты что?
Елена бросилась к ней на грудь, ревя. Марта усадила её на диван в холле, перед спальней.
- Мамочка, мне снился ужасный сон! – и Елена, всхлипывая, заикаясь, рассказала матери всё.
- Мамочка, представляешь, я слышала этот хруст! Кошмарный хруст! И кровь была настоящая! Представляешь? Я чувствовала это в себе! Мне было так больно! И гадко… За что мне это? Что я им сделала плохого? Почему меня хотят испугать, сломать, я не игрушка!
- Девочка, любимая! И не думай об этом, успокойся, всё утекло. Это прошлое напомнило о себе. Напомнило последний раз, чтобы уйти навсегда. Того человека уже нет. Ты победила ад, тень стала белой. Больше не будет плохого. Не будет насилия. Бог не позволит!
Марта говорила, и сама искренне верила в то, что говорит, не допуская в себя даже малейшего подозрения о плохом: его больше не должно быть – и точка! Но, даже если бы она умела предвидеть будущее, она точно также продолжала бы утешать Елену. Всё в руках Божьих – и в руках самого героя. Всё исходит из него самого, а окружающее – прилагается…
- Мамочка, скажи, теперь это – безвозвратно?
- Что, девочка?
- Теперь я буду принадлежать ему окончательно? Вся? Перед Богом? Почему же мне тогда страшно?
- Страшно жить, не думая о Боге. Мы обе ошиблись, слишком редко обращая к нему лицо и душу. Но я думаю, Бог тебя давно простил. Теперь эти сны и страхи прекратятся, поверь.
- Знаешь, иногда мне хочется бежать так, словно за мною кто-то гонится, и никто не может спасти. И мне тогда кажется, что эта война с тенями никогда не закончится.
- Ну вот, может быть, и сон – оттого? Ты постоянно ищешь ответ на какую-то загадку, ищешь решение. И не знаешь, а вдруг лучше – не думать и не искать, просто забыть и жить, как живется? Многое уже разрешилось само собой, многое вот-вот разрешится…
- Но на смену этому многому приходит новое множество, ещё неразрешимей, - возразила Елена. Она вдруг ощутила себя неуютно оттого, что на ней – лишь лёгкая рубашонка, сквозь которую просматривается её раненая, незащищённая душа, словно её вот-вот мог увидеть неведомый враг, соблазниться, возобновить преследование.
- Мама, скажи. Значит, теперь я могу крикнуть: «Виктор, помоги!» - и он поможет и спасёт, да?
- Конечно. Ты станешь уверенней в себе, а он будет ответственен за тебя перед Богом.
- Разве до сих пор этой ответственности не было? Нет, он взвалил этот груз на себя с той минуты, как украл меня. Или нет, с той, как увидел. Я помню, какой он был страшный тогда. Неужели он так изменился? Или это я сразу не смогла его разглядеть? Он ведь гнался за мной. Мама, а ведь этот сон – про него!
- Ну, вот ещё, чепуху нести. Такого не может быть! – уверенно заявила Марта.
Представить себе, что Живаго, прежде чем украсть, преследовал её дочь по всему городу, точно безумец, а потом – изнасиловал, грубо, как… как маньяк, животное? Невозможно!
– Конечно, мы не сумели разглядеть его, не поняли. Всё дурное давно вышло вон. Успокойся!
- Но оно было. Значит, никуда не делось.
- Девочка, хватит о грустном. Вот, глянь в зеркало – глаза красные, нос красный, щёки – в красных пятнах. Жених увидит – и испугается. До церемонии – четыре с половиной часа! Всего лишь. Пора принимать душ – только не горячий. И – позавтракать подальше от вечернего приёма, чтобы желудок и мочевой пузырь не беспокоили.
- Ещё целых четыре часа впереди, мама, – поправила Елена. – Я умру от голода!
- Не умрёшь. Поверь, четыре часа – это только-только привести себя в порядок. Проскочат – не успеешь оглянуться, так и пойдёшь под венец с красными глазами!
- Четыре часа, да еще чуток… Это слишком много. За четыре часа может произойти слишком много всего. А хуже всего – мысли всякие лезут…
Елена с тоской огляделась по сторонам, словно ожидая нападения злых мыслей, подобий мерзких, бегучих тараканов.
За дверью спальни беспокойно ворочался и вздыхал Пазильо. «Увы, гармония и совершенство – такой редкий и ненадёжный подарок!» - думал он печально, не находя рядом тёплого плеча жены.
…Марта не оставляла дочь ни на минуту. После завтрака – двух яблок, двух чашек кофе и механически пережёванных печений, пришла пора вплотную заняться собой.
Прибыл парикмахер и визажист, сам господин Маричек из столицы, со свитой.
Томный, манерный, ухоженный – и деловитый. Казалось бы, всего ничего было сделано, однако Маричек колдовал над нею почти битых четыре часа, и она изнервничалась. Без конца отбегая и любуясь каждым штрихом, словно эмоциональный, нетерпеливый художник. Елена бы посмеялась над ним, если бы не приходилось сидеть неподвижным истуканом. Конечно, надо было бы оставить это напоследок, чтобы не надевать платье после укладки, но от волнения Елену беспрерывно бросало в жар, она потела, и отложила платье на последний момент.
Хотя ей казалось, что в этот самый последний момент она просто упадёт замертво, израсходовав весь запас прочности и мужества. Да что же в этом такого пугающего – в свадьбе? Она должна прыгать и скакать козой от радости, горланить песенки, и беситься, и визжать, и целовать всех подряд, точно в детстве, на дне рождения. А у неё сжимается сердце, заходится дыхание, темнеет в глазах, слабеют коленки, лоб и подмышки покрываются испариной. В зеркале – так это просто ужас что такое, а не невеста! Лучше и не смотреться вовсе: уж какая есть…
Результат четырехчасового измывательства Маричека ободрил её.
Стрижка была совершенна. Концы волос оказались подкручены и взбиты, слегка смещены вбок, создавая впечатление отдувающего их ветерка, по нарастающей. Скрупулезно и тщательно сбрызнуты фиксаторами и заранее подобранными, светящимися лаками разных оттенков, чтобы постепенно усиливать цвет и образовать над головой свечение, что ещё больше укрепило Елену во мнении, что Маричек – истинный художник! Интересно было бы с ним поговорить – пишет ли он картины?
Вот и все манипуляции. Но сияющий рыжий ореол победно взвился над её головой, точно золотой мираж. Затем – безжалостной рукой – Маричек стянул волосы в высокий «хвост», «хвост» упаковал в серебристую сеть: венчание должно происходить со строгой причёской – таково было его приватное мнение. Однако он уверил, что при желании Елена может одним движением – он показал, как именно, - сорвать «упаковку», и золотой мираж восстановится в прежнем великолепии.
«Поглядим!» - скептически подумала Елена, но перечить маэстро не посмела.
На венчании её голову будет венчать диадема с любимыми Мендесом жемчугами и бриллиантами, а с неё будет ниспадать невесомая, короткая и прозрачная вуаль. Назавтра от этой роскоши и великолепия не останется и следа. Бет жестоко и неумолимо подвела Елену к мысли, что перед поездкой ей следует расстаться с волосами, чтобы изменить внешность. Ну, а пока… пока можно наслаждаться последним днём их существования.
Ещё пара чашечек кофе и шоколадка: и энергоёмко, и сытно, и не отягощает. Теперь почистить зубы, и больше в рот – ни-ни!
Серьёзная и взвинченная Бет тоже была рядом. Свадьба – это то, что нужно Елене. Это то, что нужно ей. Нужно любой девушке. Она тоже хочет стать женой Альгиса. Она вернётся – и скажет ему об этом, решено, и плевать, что он много старше её: она любит его, любит, любит! Господи, помоги ей увидеть его хотя бы один раз… Почему один раз? Она и сама не знала.
Кругом – радостное оживление и суета, а Елена – в слезах, и у Бет кошки скребут на душе. Свадьба свадьбой, ей давно пора было свершиться, а вот свадебное путешествие? Лучше бы оно свершилось до того, тогда Бет было легче удерживать круговую оборону вокруг Мендесов, легче обмениваться информацией и держать Альгиса в курсе. А ещё лучше – произошла бы свадьба до рождения детей, когда Мендесу ещё никто не угрожал. А теперь – только и жди подвоха, трясись от вероятности совершить ошибку, сходи с ума при невозможности связи со своими.
Бет не просто «вибрировала от напряжения», она была в панике. Елена и Мендес собирались уехать вдвоём, и не желали никого брать, даже её, но Бет не могла этого допустить.
Однако Бет твёрдо решила, что переупрямит упрямцев. День за днём, три недели, она убеждала Елену и Мендеса, что им необходима защита, и, если не хотят брать её, пусть хотя бы возьмут Фернандеса. Нет, конечно, она согласна, дом можно оставить только на него. Ну, тогда – двух его помощников – тоже нет? Ещё молоды? Зато шустры, полны энергии и энтузиазма, и преданы Фернандесу, рассудительному, скрупулёзному, но мягкому.
Ну, тогда хотя бы парочку слуг, прошедших подготовку. Да, с подготовленными проблема – как быть с таможенным контролем? Им сложно замаскировать свою чрезмерную зависимость. Одного? Пожалуй. Слава Христу, хотя бы одного. Но прошедшего специализацию по единоборствам. Бет сама берётся обучить и передать опыт.
И Бет занялась обучением, но внутри вынашивала совсем другие планы. Надо было срочно обдумать, как увязаться следом за ними. Хорошо, что существуют такие надёжные и понимающие друзья, как Ферни и Эксель, оказавшиеся всецело на её стороне.
… Елена стояла в своей комнате, волновалась, и без конца трогала кончиками дрожащих пальцев то вспененную прядь, то «щупальце» цветка, то голое плечо, покрытое мурашками.
Рядом стояла Марта в скромном вишнёвом платье, и Бет, нервничавшая не меньше невесты: именно ей предстояло стать сопровождающей.
Если б только Бет имела право вообразить себя в платье рядом с Альгисом, она почувствовала бы себя куда уверенней и свободней, но сейчас ненавистное длинное одеяние, в котором нельзя двигаться быстро, прыгать высоко, драться ловко, сковывало и раздражало.
Она была в бледном, приглушенно бежевом платье. Платье, ненавязчиво расшитом Гростианскими кружевами. Оно открывало её крепкие, рельефные плечи и руки, мягко драпировало и немного смягчало суховатую, подтянутую фигуру. Высокий разрез сбоку открывал почти до бедра стройную, длинную ногу, которую не стыдно было показать даже в присутствии невесты. А ещё более ненавистные туфли на высоком каблуке делали её одного роста с женихом. Хотя… высокий каблук –тоже оружие. Непослушные каштановые волосы были тщательно уложены гелем, с помощью того же Маричека, который оказался нарасхват среди немногочисленных женщин дома Мендесов, и прибегнул к помощи ассистентов, позволив себе лишь командовать.
Теперь кудлатые пряди Бет были укрощены и мягко «драпировали» голову изящными волнами в стиле «ретро», почти а-ля Мэрилин. Бет смотрела на себя в зеркало, и не верила, что может быть и такой тоже.
…К свадьбе были разобраны стенки между гостиной и холлом, и они слились воедино, образовав обширную танцевальную залу. Для молодёжной дискотеки выделили малый холл и прихожую в левом крыле, где находился второй вход, ведущий к площадке перед бассейном. Парк богато и нарядно декорировали лентами, шарами и всевозможными воздушными фигурами как романтичного, так и фривольного содержания. Среди кустов и рощиц замаскировали приспособления для фейерверков, над которыми несколько дней колдовали Фернандес с ближайшими помощниками и слуги, в которых была жива память и навыки к похожей работе. А также расположили – в качестве неожиданных сюрпризов - лёгкие плетёные столики с питьём, фруктами и бисквитами: для любого, кто их захочет найти.
И конечно, навешали на дверь подъезда столько часов, часиков, ложек и прочего блескучего кухонного инвентаря, сколько сумели закупить, что привело Елену в полный восторг, она даже попрыгала, пытаясь ухватиться за ручку половника и грозя обрушить на себя всю конструкцию.
Но пока не начался, собственно, свадебный бал, в главной «танцевальной» зале устроили возвышение для алтаря. Миниатюрный, старенький, автономный алтарь с облезшей позолотой, антикварная штучка, был торжественно доставлен непосредственно из запасников Храма – так что это был многострадальный предмет, сохранивший память поколений. За алтарём уносилось к небесам… то есть, к потолку, богатое распятие чёрного дерева, поистине дивное произведение искусства – Мендес постарался.
Залу щедро декорировали – усилиями Луиса Пазильо, который имел возможность не стесняться в фантазиях и средствах. Цветочные гирлянды сплошными коврами покрывали стены – будто где-нибудь на Гавайях, в ритуальных туземных танцах на увеселение туристов. Свечи были устрашающе гигантскими и походили больше на фаллосы исполина. От размеров и вида канделябров брала оторопь.
Деревянные кресла с высокими спинками - для гостей - были покрыты бордовым бархатом. Того же цвета ковровые дорожки устилали путь из комнат новобрачных к алтарю и к сердитым очам святого отца. Словом, если бы не очевидный потолок над головой, можно было бы вообразить себя в готическом храме.
У алтаря уже ожидал брачующихся святой отец Миртица, сурового вида высокий мужчина с крупными чертами лица, внешне немного напоминающий самого Виктора Живаго. Он раскладывал ритуальные предметы, исподлобья оглядывал залу, стреляя глубоко посаженными глазами, и мрачно размышлял о том, что ему предстоит, и о том, повезло ему или нет. Его появление тут было заслугой всё той же четы Пазильо и богатых даров Храму со стороны новобрачного, немного смягчивших крутой нрав Миртицы и его неистребимый, угрюмый скепсис, - ввиду несколько захиревшего состояния храмовых дел. Прихожан маловато, даров и того меньше: индульгенции нынче не особо пользуются спросом. Грешить грехом не считается.
Правда, Живаго, поначалу игнорировавший церковь, и даже провернувший несколько дел под носом у Миртицы, перехватив возможность неплохого дохода, то есть, по существу, ограбивший его, уже зарекомендовал себя с неплохой стороны. На пожертвования в связи с грядущим бракосочетанием Живаго Миртица провёл капитальный ремонт административного и гостиничного зданий.
Но этого было мало – в искупление таких грехов. Посему Миртица запросил изрядную сумму, не веря, что получит её. Но – получил, и даже много больше. Господь его простит за согласие: ведь всё, что делается – на благо Святой Церкви и Гростианским католикам. И ведь - ни единого фреля в свой карман. Давно пора обновить и подремонтировать старинное здание, провести профилактические работы внутри собора, отреставрировать отдельные витражные окна и мозаики. Короче, провернуть ремонт и модернизацию. Храм станет еще краше! Да ещё и на личные нужды служителей останутся деньги. Не желает клиент общаться с Богом – впрямую или через посредников - пусть выкупает прощение. И побольше бы таких строптивых, но богатых клиентов!
Поэтому они уладились одним причащением, но без настоящей исповеди, обойдясь формальностью. Миртица позволил себе посмотреть на это незыблемое правило сквозь пальцы, оставив скелеты - по шкафам, а тайны - обременять собою их владельцев. И даже испытал от этого постыдное облегчение, которое пришлось затем замаливать.
Грянула музыка. Миртица расслабился, потом опять напрягся, сосредоточился.
Отрешиться от мирского, и всё потечёт, словно благословенная река, само собой, слаженно, красиво, благостно, торжественно. Церемония всегда захватывала его самого, завораживала, он наслаждался царственными звуками латыни, собственным звучным, бархатным голосом, его переливами, совершенством стиха. Что ни говори, венчание есть венчание, божественный ритуал, освящение уз, угодных Господу. Может быть, на этих грешников снизойдут благодать и истинная вера.