+NNDNN+
Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.
«Мы пребываем во власти наихудших людей из сотворенных Богом» - писал в тайном послании из темницы губернатору португальской Индии дому Афонсу ди Алюукерки дом Руй ди Араужу от имени всех послов короля Португалии, арестованных султаном малайского мусульманского государства Малакка и томившихся с тех пор в малаккском плену. Следует заметить, что у него были все основания дать своим малайским тюремщикам столь нелестную характеристику.
Закованные в тяжелые кандалы, получая скудное питание, едва поддерживавшее в них существование, пленные португальцы проводили свои дни и ночи в тесной, душной темнице. Тюремщики-малайцы постоянно пытались, то заманчивыми обещаниями, то – жестокими пытками, заставить их отречься от христианства и принять ислам. Эти полностью отрезанные от внешнего мира, одинокие, заброшенные на край света, заключенные, конечно, не были святыми, что, однако, не умаляло их готовности, если понадобится, умереть за свою веру. И лишь трое из них, не выдержав мучений, которыми их изо дня в день подвергали палачи, согласились, наконец, отречься от Христа и перейти в ислам.
Правда, время от времени, когда очередной корабль готовился к плаванию в Индию, «бендара» - правитель города Малакки, или Мелаки – предоставлял узникам определенную свободу, и даже одарял их деньгами для покупки продовольствия, чтобы несколько разнообразить скудный тюремный рацион (как мы убедимся далее, пленникам даже не возбранялось – по крайней мере, время от времени - вступать в отношения с местными девушками). Однако эти послабления делались бендарой лишь с одной единственной целью, чтобы капитаны отплывавших в Индию кораблей могли, по прибытии в Кочин (Кочи), сообщить тамошним португальским властям, что в Малакке с их пребывающими в плену соотечественниками обращаются хорошо. Воспользовавшись этим обстоятельством, выпущенный из темницы в город для покупки продовольствия Руй Араужу и ухитрился незаметно передать на борт отплывавшего в Индию корабля записочку для губернатора португальской Индии дома Афонсу Албукерки, старого, но все еще полного энергии и сил рыцаря Ордена меченосцев Святого Иакова (Сантьягу). Однако после отплытия корабля жестокости тюремщиков возобновились с прежней силой. Нина Шату (скорей всего – Чату), купец из Коромандела, призванный, как благочестивый буддист, творить дела благотворительности и милосердия, сострадая несчастным узникам-португальцам, старался, в меру своих возможностей и сил, облегчить их скорбную участь. Он был единственным лучиком света в окружавшей заключенных непроглядной тьме. На кого и на что им еще было надеяться? Бежать? Они не оставляли мысли о побеге, но Малакка, расположенная между бескрайним бурным морем и полными свирепых тигров непроходимыми джунглями, не оставляла даже самым отчаянным серьезных шансов на успех…
Малакка волею судеб превратилась из убогого рыбацкого селения, влачившего довольно жалкое существование на самом краю вечнозеленого девственного леса, в сокровищницу всего Востока. За девяносто лет до описываемых в этой главе событий принц с острова Ява, бежавший от придворных интриг на близлежащий материк, воспитал из рыбаков пиратов, а постепенный рост их благосостояния за счет все более успешного и прибыльного морского разбоя превратил пиратов в купцов. Со временем рост объема торговли и численности населения превратили бывшее селение в один из центров мировой торговли. Ормуз, расположенный на краю пустыни, и Малакка, расположенная на краю экваториального леса, держали в своих руках всю торговлю Востока.
Европа издревле полнилась слухами о диковинках и богатстве этих двух мировых сокровищниц. Однако, если Ормуз располагался достаточно близко от Европы, чтобы европейцам можно было не сомневаться в его реальности, то Малакка оставалась столь же таинственной и недосягаемой, как, скажем, истоки Нила, «царство пресвитера Иоанна» или основание радуги. Ормуз находился почти по соседству с Ближним и Средним Востоком, Левантом, хорошо известным европейцам еще со времен Античности и Крестовых походов. Малакка же находилась на самом краю света. Там встречались диковинного вида корабли и еще более диковинного вида люди, прибывавшие – плывя неведомыми морями – из государств, столь отдаленных, что их соприкосновение с Западом было лишь эпизодическим и косвенным, неизменно оставлявшим у обеих сторон лишь отдельные, смутные воспоминания, подобно мимолетным сновидениям – не более того…
На шумных базарах Малакки можно было встретить желтых узкоглазых китайцев, воинственных яванцев, немногословных и загадочных жителей островов Лучу ( Рюкю, принадлежащих в наши дни Японии) , бронзовокожих бирманцев из Хантхавади (позднейшего Пегу, или Баго) , коричневых островитян с коралловых атоллов, затерянных в еще неведомых европейским мореплавателям просторах Мирового Океана... Каждый из этих посланцев дальних стран привозил в Малакку лучшие из товаров своей родины – шелк, бархат, парчу, фарфор, золотые слитки, золотую пыль, медь, лак и лаковые изделия, рубины и алмазы, мускус и сандаловое дерево, душистые специи с окутанных ароматом пряностей Молуккских островов. Находилось на малаккских рынках место и богатствам Индии и Аравии. В обширной гавани Малакки, самой лучшей и безопасной из всех гаваней соседних побережий, борт о борт с джонками и «прау» из стран Дальнего Востока и с островов Малайского архипелага стояли на якоре парусники из Каликута, Камбея, Дабула. Бенгала и Коромандела, галеры-фусты и «дау» из Адена, Джидды и портов Красного моря, так что вместительная гавань нередко производила впечатление настоящего города на воде.
На расстояние целой лиги простиралась Малакка вдоль берега. По числу жителей (перевалившему за сотню тысяч) она давно уже превзошла своего бывшего соперника- Сингапур, долгое время развивавшегося с ней «ноздря в ноздрю». В архитектурном плане она не отличалась от типичных экваториальных городов: низкие деревянные дома с крышами из пальмовых листьев. Однако в погребах и подвалах этих внешне неказистых жилищ хранились сказочные по богатству клады, ибо малаккские купцы оценивали свои состояния не в денежных суммах, а в золоте – по весу!
В заполнявшей пристани, базары, улицы Малакки разноплеменной, космополитической толпе, были представлены без малого все расы, языки, народы Азии. Не исключая торговцев-мусульман из марокканского Феса, алжирского Орана, Туниса, Каира. О самих малайцах португальский хронист – современник описываемых в данной главе событий – был, похоже, не слишком высокого мнения: «Совершить предательство для них – дело чести». Конечно же, большой вопрос, был ли эта резко отрицательная оценка справедливой в отношении хитрых, вежливых, любящих всяческие увеселения и удовольствия, страстных в любви и в ненависти малайцев, всех без исключения. Скорее всего, нет. Но, тем не менее, весьма многие из них были крайне вспыльчивы и, чуть что, хватались за свое любимое оружие - кинжалы-крисы , чтобы избавить наш подлунный мир от его обитателей, вызвавших у них почему-либо недобрые чувства.
Сказанное, однако же, не означает, что в Малакке не было закона и порядка. Совсем напротив! Тамошние власти предержащие, не покладая рук, боролись с проявлениями беззакония, неустанно издавая все более и более суровые законы, предусматривавшие сложную, многоступенчатую иерархию наказаний для преступников, которых, в зависимости от тяжести преступления, сажали на кол, вешали, варили в кипятке или поджаривали на медленном огне (совсем как в просвещенной Европе той эпохи). Однако, в отличие от просвещенной Европы, тела преступников, сваренных в кипятке или зажаренных живьем, в Малакке отдавали на съеденье людоедам, отлавливаемым малаккскими властями в джунглях специально для служения, таким образом, руке закона. Для справки: в описываемое время на Японских островах варили живьем в кипятке схваченных морских разбойников (но сведений о том, что их телами после этого японцы разнообразили свой рацион, до нас не дошло). В «культурных» государствах Центральной Америки - в частности, у ацтеков и майя – вплоть до их покорения испанскими конкистадорами, тоже практиковалось людоедство, но не в пенитенциарных, а в ритуальных целях (члены особых религиозных союзов поедали останки жертв, принесенных в жертву богам на вершинах храмовых пирамид, причем сырыми и, кажется, даже без соли).
Этим Вавилоном XVI столетия самодержавно правил султан Мухаммед. Свирепый тиран, «крисанувший» (если попытаться перевести на русский язык распространенное малайское выражение тех времен) не только собственного брата и семнадцать других родственников разной степени близости, но даже одного из своих сыновей. Золотой запас султана весил более пятидесяти квинталов, а хранившиеся в его дворце сокровища иного рода вообще не поддавались никакой иной оценке, кроме как «несметные богатства». Султану Мухаммеду были доступны буквально все радости этого мира. Его гарем украшали шестьдесят прекраснейших женщин Вселенной. И все же он не знал ни минуты покоя, ничто ему было не в радость. Его неотступно мучила мысль о том, что кто-то другой тоже может вдруг взяться за крис, чтоб, улучив момент, взять, да и крисануть его, султана Мухаммеда! Кто-то донес султану о подозрительном поведении его собственного бендары – мучителя пленных португальцев -, якобы вынашивавшего план насильственного устранения своего государя – и бендару постигла внезапная смерть. Возможно, он был даже переварен вечно алчущими свежего мясца желудками «судебных каннибалов».
Но португальские узники, узнав о своем избавлении от самого злейшего из своих мучителей, не долго радовались исчезновению бендары. Очень скоро им пришлось на собственном горьком опыте убедиться в том, что убравший своего бендару, одержимый манией преследования, султан Мухаммед был ничуть не худшим, чем бендара, мастером по части изощренных пыток.
Можно хорошо представить себе, какие чувства испытали несчастные узники при появлении на горизонте португальских парусников с красными крестами рыцарей Христа!
Командовавший флотилией губернатор португальской Индии дом Афонсу Албукерки Албукерки обставил появление своей эскадры на рейде Малакки с максимальной драматичностью. Его флагман с поэтичным названием «Флор ди ла Мар» («Цветок Моря»), наполовину сгнивший, но внешне все еще вполне импозантный (подобно многим великим державам в разные эпохи мировой истории), торжественно вошел, во главе следовавших за ним в кильватерным строю пятнадцати кораблей, в малаккскую гавань. На мачтах развевалась тысяча флагов и вымпелов, звучали трубы, корабельная артиллерия салютовала берегу в течение получаса. Немало чужеземных кораблей, охваченные паникой, подняли якоря. Но Албукерки объявил, что ни один капитан не покинет со своим судном гавань без его, дома Афонсу, дозволения. Все корабли, стоявшие в порту, беспрекословно подчинились приказу португальского генерал-капитана. Удостоверившись в их покорности, Албукерки переключил свое внимание с моря на сушу.
Султан Малакки Мухаммед заверил грозного «находника из-за моря», что он давно уже мечтал заключить договор о дружбе с португальцами. И что в печальном казусе с эскадрою Диогу Лопиша был целиком и полностью повинен коварный бендара, уже наказанный за свое непростительное поведение смертью.
«Добро!» - ответил губернатор. «Выдайте же мне пленников, после чего мы сможем обсудить вопросы договора о дружбе между нашими державами».
Но после продлившегося несколько дней безрезультатного, бесплодного обмена любезностями Албукерки стал подозревать, что Мухаммед боится его уже меньше, чем поначалу. И подозрения его не обманули. Португальские корабли день и ночь находились под пристальным наблюдением соглядатаев. Хитрых малайцев было не так легко обмануть насчет численности португальцев, как в свое время – жителей Ормуза. В кратчайшие сроки малайцы подсчитали, сколько человек может реально поместиться на борту кораблей чужеземного флота. Разъяренный их находчивостью, губернатор Индии признавался в письме дому Мануэлу: «Поверьте мне, Сеньор, они почти не обсчитались! Султан же, узнав о нашей численности, счел, что нам конец».
Это и понятно. Мухаммед имел в своем распоряжении двадцать тысяч человек собственных войск, мощную артиллерию и боевых слонов. Кроме того, он рассчитывал на поддержку своего будущего зятя - султана Паханга, как раз собиравшегося сыграть в Малакке свою свадьбу с дочерью Мухаммеда. Да и гуджаратские торговцы, недовольные все более возраставшим влиянием Португалии по побережье Индии, предоставили султану «от своих щедрот» шестьсот «турецких» наемных воинов. Казалось, Албукерки ничем не могла помочь демонстративно разыгрываемая им роль предводителя могучих воинских ратей. Султан Мухаммед знал, что с португальским флотом в его столицу прибыли всего-навсего восемьсот белых и двести малабарцев. Над такой «армией вторжения» он мог только посмеяться…
Между тем, португальцы, в свою очередь, тоже получали ценные сведения о противники. Источником этих сведений были местные малайские девушки, поддерживавшие отношения с португальскими пленниками (видно, не таким уж строгим был установленный для тех режим; впрочем, возможно, его условия были смягчены после устранения бендары или появления эскадры Албукерки). «Нет ничего, чего не сделала бы малайка для человека, которого любит» - утверждает португальский хронист Гашпар Корреа. Впрочем, девятнадцать уцелевших на момент прихода эскадры дома Афонсу португальских узников с достойным всяческого уважения самоотвержением придавали своей собственной судьбе второстепенное значение. «Мухаммед вовсе не намерен нас освобождать» - сообщали они в своем последнем послании дому Афонсу. «Нападайте, не дожидаясь, пока город будет слишком сильно укреплен, о нас же не думайте. Если он (султан – В.А.) умертвит нас, с нами произойдет лишь то, чего мы ждем уже давно».
Все капитаны рвались в бой с кровожадными малайцами, и умоляли Албукерки поскорей напасть на город. Однако дом Афонсу предпочел использовать последнюю возможность обойтись без применения оружия, решить дело миром. Он еще раз потребовал от султана освободить плененных им христиан и возместить груз, похищенный малайцами с кораблей эскадры Лопиша. «Не думайте, что мы прибыли к Вам с товарами и будем вынуждены уплыть обратно с переменой муссона. Под моим началом – корабли Индийской Армады, которые могут оставаться в Вашей гавани сколько угодно - хоть год, хоть десять лет!»
Пока дом Афонсу ждал ответа султана Мухаммеда на свое последнее предупреждение, на борту «Флор ди ла Мар» появились шесть китайцев, желавшие получить от него разрешение отправиться на своих джонках домой из Малакки. Эти миролюбивые, изысканно-вежливые люди из самых добрых побуждений принялись отговаривать Албукерки от высадки. С выражением неподдельного испуга на желтых лицах, китайцы рассказали ему о бесчисленных войсках султана, их отравленных стрелах, двадцати боевых слонах с башнями на спинах, о построенных повсюду в городе баррикадах, устроенных там западнях и замаскированных «волчьих ямах» с кольями.
«Задержитесь в порту еще ненадолго» - ответил им губернатор Индии с приветливой улыбкой – «приглашаю Вас понаблюдать с борта одной из галер моего флота за боем. И, если Вас это не затруднит, дайте мне в помощь несколько Ваших судов».
Получив от султана очередную ничего не говорящую отписку, Албукерки сказал доставившему ее посланцу султана Мухаммеда: «Ступай, мавр, и передай своему господину, что его речи полны лжи. Если он вздумает еще раз прислать мне гонца, вроде тебя, без освобожденных пленников, я прикажу вздернуть этого гонца вниз головой на рее, где он провисит до тех пор, пока не умрет».
Поскольку и эта угроза оказалась безрезультатной, несколько капитанов сошли на берег во главе своих людей, и сожгли все дома, расположенные в прибрежной зоне, а заодно – стоявшие на якоре у берега гуджаратские корабли. Одновременно Албукерки бомбардировал город Малакку.
Высадка и артобстрел произошли молниеносно, что и вызвало желаемый эффект. Повсюду раздавались горестный плач, жалобы и крики: «Мира! Мира! Мира!» Забыв про своих двадцать тысяч воинов и двадцать боевых слонов, султан Мухаммед срочно отправил освобожденных им из заключенья португальских узников на борт «Флор де ла Мар». Передавая их с рук на руки, посланец Мухаммеда поинтересовался от имени своего повелителя, есть ли у дома Афонсу еще какие-нибудь пожелания.
«Конечно, есть!» - ответил Албукерки. «Точнее говоря, не пожелания, а требования. Во-первых, требую от султана разрешить нам построить у Вас форт. А во-вторых – требую от него возмещения за украденные Вами у Лопиша товары».
Но, «что к султану Мухаммеду попало…». В мгновенье ока берег покрылся баррикадами. Губернатор Индии назначил высадку десанта на 25 июля. «Мы должны продвигаться без излишней спешки, шаг за шагом» - инструктировал он, действовавший обычно с молниеносной быстротой, своих капитанов и ротных командиров - «излишней спешкой можно все испортить! Ставка в затеянной нами игре слишком велика, а нас – слишком мало для того, чтобы добиться всех наших целей разом, одним махом! Торопиться не надо!»
Первой целью Албукерки выбрал сильно укрепленный мост, перекинутый через реку у самого устья. Португальцы напали на мост с наступлением дня. Бой за мост, то и дело заволакиваемый клубами черного порохового дыма, продолжался несколько часов под неумолчный грохот артиллерии. Немало португальцев пало, прежде чем неприятель был выбит с моста. Губернатор отказался от своего первоначального плана закрепиться в районе моста, поскольку его люди, после восьмичасового боя под палящими лучами экваториального солнца, срочно нуждались в отдыхе. Впрочем, прежде чем возвратиться на свои корабли, они нашли в себе силы разграбить, а затем - поджечь соседнюю с мостом часть города. В разгоревшемся пожаре погибло немало добра, включая великолепную, тридцатиколесную (!) парадную повозку, втрое превышавшую по высоте средний человеческий рост, выложенную снаружи чистым золотом и обтянутую изнутри белым шелком. Это была свадебная карета султана Паханга. Все пошло прахом…
Но и эта вполне удачная вылазка португальцев не сделала жестоковыйного султана Мухаммеда более податливым. Поэтому губернатор задумал новое нападение, на более широком фронте. Но, как это часто бывает, когда осуществление операции затягивается, воодушевление португальских фидалгу стало постепенно ослабевать. Особенно с учетом высказанного домом Афонсу намерения приступить (добившись силой соответствующего согласия султана) к строительству в Малакке португальского форта (естественно, при их, благородных фидалгу, активном участии). А ведь участие в строительных работах было для них, как уже известно нам с уважаемым читателем, самым нелюбимым занятием. «Даже если мы захватим Малакку, у нас появится множество раненых, годных разве что для госпиталя, но уж никак не для строительной площадки!» - открыто высказал один из них свое (и общее) недовольство на военном совете в лицо Албукерки. «Да и что нам достанется из всех богатств Малакки? Ровным счетом ничего! Ведь если город станет добычей пламени, что неизбежно произойдет в случае штурма, в этом пламени погибнут все его сокровища!»
Вопреки своей обычной манере ограничиваться, в ответ на все возражения подчиненных, отдачей кратких и однозначных приказов, Албукерки на этот раз довольно обстоятельно изложил им многочисленные причины, по которым считал необходимым присоединить Малакку к заморским владениям Португалии. «Малакка должна стать португальской хотя бы из-за ее торговли перцем» - таков был первый тезис губернатора. «Ведь половина всего перца, все еще доходящего до нас обходным путем через Каир, Александрию и Венецию, поступает из Малакки. Ибо арабы могут плыть отсюда напрямую до Баб-эль-Мандебского пролива, оставаясь вне пределов досягаемости кораблей нашей Индийской Армады. Завоевание нами Малакки подорвет силу Ислама. Уже сегодня в Малакке пребывает множество чужеземных купцов и торговцев, хотя малайские тираны причиняют им немало зла. Но, в случае завоевания нами Малакки, эти торговцы и купцы, оценив все преимущества нашей свободной от должностной коррупции системы управления и коммерческой честности, будут стекаться сюда в троекратном, если не четырехкратном количестве, оседать здесь и строить прямо-таки золотые стены. Но я решусь на захват этого города лишь в случае Вашего согласия не щадить сил на строительство в захваченной нами Малакке мощнейшей в этой части света крепости».
«Делайте, что считаете нужным!» - единогласно ответили фидалгу губернатору (чью обращенную к ним речь мы, честно говоря, слегка «осовременили», не исказив при этом, впрочем, ее основного смысла).
Через несколько дней развернулась грандиозная битва за Малакку. Поскольку мост через реку был ключом к городу, и тот, кто им владел, фактически владел и городом, огромная, вооруженная пушками, джонка (подарок вежливых китайцев, из самых добрых побуждений предостерегавших отнесшегося к ним с сочувствием и пониманием Афонсу Албукерки от высадки, теперь же, вероятно, наблюдавших за сражением с борта португальской галеры), используя прилив, поднялась вверх по реке, бросила якорь близ моста, чья высота была ниже, чем высота палубы джонки, и открыла артиллерийский огонь. Однако малайцы – люди воинственные и храбрые - проявили завидную стойкость. Держась молодцами под огнем португальских орудий, они отвечали им не менее сильным огнем своих пушек и аркебуз (не говоря уже о бесчисленных стрелах). Капитану джонки, по фамилии Абреу, малайской пулей разворотило скулу, выбило почти все зубы и оторвало чуть ли не половину языка. Албукерки, следовавший за джонкой на гребной лодке, приказал раненому вернуться к эскадре и довериться искусству флотского хирурга. «Зачем?» - возразил Абреу, выплюнув кровь, заливавшую ему рот. «У меня еще есть две руки, чтоб драться, и половина языка, чтоб отдавать приказы!»
К середине второй ночи с момента начала второй фазы штурма Малакки Албукерки, успевший еще раз подвергнуть город тяжелой бомбардировке, произвел высадку и прогнал утомленного непрерывными боями неприятеля с моста. В оставшиеся до рассвета ночные часы его «чудо-богатырям» пришлось изрядно потрудиться. Из бочек, наполненных ими морским песком, и из досок двух португальских кораблей, разобранных на части (как не подлежащих более ремонту), они построили заграждения, установили на обеих сторонах моста бомбарды и натянули поверх моста на протяжении всей его длины навес из парусины, чтобы никто из защитников моста не погиб днем от солнечного удара. С наступлением утра малаккцы увидели победно развевающееся над их мостом пробитое пулями знамя «новых храмовников» Афонсу Албукерки...
И все-таки султан Мухаммед не желал сдаваться. Теперь, когда почти все португальцы высадились на берег, их малочисленность стала совершенно очевидной. Казалось, что прихлопнуть эту кучку дерзких иноземцев ничего не стоит…
Весь следующий день до самого обеда португальцы, если верить утверждению хрониста, «приводили в порядок свое оружие и свои души». Думается, восемь священников, сопровождавших экспедицию в Малакку, без дела не сидели. Затем корабельный капеллан флагмана португальского флота смастерил из обломков солдатской пики крест, к которому приколотил гвоздями образ святого Иакова. Этот крест он понес перед штурмовой колонной, как выносной крест – перед Крестным ходом. Получив духовную поддержку и благословение на бой, португальцы двинулись на штурм малаккских баррикад, преграждавших им доступ в центр города по главным улицам. «Наши люди атаковали с такой яростью, а наши капитаны совершили такие невиданные малайцами подвиги, что малайцы бросили свои позиции».
Отборный штурмовой отряд под командованием капитана дома Гомиша ди Лемуша взял приступом мечеть – обычное место сбора магометан - после чего занялся преследованием беглецов…как вдруг появились знаменитые малаккские боевые слоны. Ошеломленные этим зрелищем, не знающие, что им делать (как некогда, в аналогичной ситуации – воины кумира Албукерки - Александра Македонского, столкнувшиеся лицом к лицу с боевыми слонами древних персов и индийцев), взирали португальцы некоторое время на приближающихся серых чудищ. Иные уже стали пятиться назад, готовясь «вдарить плеща» (как выражались наши предки), иначе говоря – искать спасенья в бегстве. Однако Лемуш головы не потерял. Он с размаху вонзил острие своей алебарды в глаз передовому слону. Серый гигант с ужасным ревом, вне себя от ярости и боли, поднял хобот, сбросил своего погонщика, обратился вспять и начал топтать следовавших за ним по пятам малайских пеших воинов, превращая их в кровавую кашу. Приободрившиеся португальцы поспешили последовать примеру Лемуша. Не прошло и пары минут, как четвероногие колоссы побежали прочь от редкой цепи португальцев, сея смерть и уничтожение в рядах своих собственных войск…
С наступлением темноты солдаты португальских «орденанс» в отличном настроении собрались на своем мосту. Всю ночь их пушки выметали с малаккских улиц «нежелательные элементы».
Вопреки ожиданиям самих португальцев, они потеряли в этом бою всего лишь двадцать восемь человек убитыми. Гораздо большим было, впрочем, число раненых (в том числе – отравленными стрелами; все эти несчастные в скором времени погибли).
Стремясь дать своим легко раненым возможность исцелиться от ранений, а также – надеясь дождаться все-таки от султана Мухаммеда мирных предложений, Албукерки отложил последний, решительный штурм Малакки еще на неделю. Однако так и не дождался никаких послов от Мухаммеда. Лишь Нина Шату, упоминавшийся нами выше торговец-буддист из Коромандела, бескорыстно заботившийся о португальских узниках, и несколько проживавших и торговавших в Малакке чужеземных купцов явились к мосту, чтобы прибегнуть к покровительству португальцев. Они ожидали взятия города приступом и просили на этот случай защитить их имущество от разграбления. Губернатор Индии Афонсу Албукерки обещал почтенным коммерсантам свое покровительство, вручив им в знак этого португальские флажки.
Наконец настал день 24 августа, в который решилась судьба Малакки. Албукерки выстроил всех своих людей, способных носить оружие, в колонну по шесть человек, под страхом смерти запретив им выходить из строя. Запели трубы. Прозвучал боевой клич: «Сантьягу!» Маленькая, но сплоченная колонна мерным шагом пошла в бой. Сила ее удара была такова, что она все сметала на своем пути. Не только воины султана Мухаммеда, но и сам султан, с чадами и домочадцами, бежали без оглядки. А португальцы, сохраняя тот же боевой порядок, тем же мерным шагом возвратились на берег.
Всю ночь они пели, шутили и радовались обещанному им разграблению города. Это разграбление произошло на следующий день. Причем осуществлялось оно под бдительным надзором самого Афонсу Албукерки, методично и в строгом порядке (как разграбление в 455 году Христианской эры столицы античного мира - Рима на Тибре - вандалами и аланами царя Гейзериха), а не беспорядочно и хаотично (как тот же Рим на Тибре грабила в 472 году «сборная солянка» из германцев патриция Рикимера). Первыми свою долю добычи забрали моряки, поскольку им надлежало как можно скорее вернуться к выполнению своих служебных обязанностей на борту и по охране лодок. Затем настал черед бойцов «орденанс», но тоже не всех сразу, а поочередно, одной роты за другой. Только по возвращению одной роты с добычей давалось разрешение идти грабить следующей роте. А добычи было так много, что у португальцев действительно прямо глаза разбегались…
День падения Малакки занимает исключительное место в анналах европейских завоеваний на Востоке. В тот памятный день каждый португальский «рыцарь удачи» смог в кратчайший срок осуществить свои самые заветные мечты. Для этого нужно было только хорошенько осмотреться и решить, что хватать и тащить. Чего там только не было! Золотые слитки, драгоценные каменья, бесценные шелковые ткани, редчайшие и ценнейшие благовония. Сокровища всех видов и на любой вкус! Однако те, кто был умней и осмотрительней, даже не думали прельщаться хрупкими вещами, вроде китайского фарфора, сколь высокой ни была бы их цена в Европе (да и в Азии). При разграблении дворца султана Мухаммеда португальскими грабителями был обнаружен осыпанный самоцветами трон на ножках в форме четырех золотых львов, чьи глаза, языки и когти состояли из разноцветных драгоценных камней, полых внутри и наполненных душистыми эссенциями. Одни только украшавшие трон самоцветы были на скорую руку оценены в шестьдесят тысяч золотых крусаду! Это было прямо-таки видение земного рая, мифического царства пресвитера Иоанна (о котором еще пойдет речь далее) или дворца багдадского халифа из «Тысячи и одной ночи» (впрочем, вряд ли кто-либо из спутников дома Афонсу был знаком с содержанием этого сборника восточных сказок)…
С заходом солнца организованное разграбление богатств Малакки прекратилось. На следующий день всем португальцам было строжайше запрещено их предводителем взять там хотя бы медный грош. Хотя по меньшей мере две трети сокровищ Малакки остались не расхищенными.
Однако к «бочке меда» безмерно обогатившихся в Малакке благородных фидалгу оказалась подмешана и «ложка дегтя» - необходимость проливать соленый пот на строительстве на малаккской земле нового форта - оплота португальского владычества в Малайе. Они предложили Албукерки покамест повременить с его строительством, вернуться в Малакку на следующий год с новым флотом с надлежащим числом опытных каменщиков, знатоков строительного дела, чтобы уж тогда…Но губернатор Индии был неумолим. «Я понимаю, сеньоры, что вам, обогатившимся здесь паче всякой меры, хочется теперь спокойно наслаждаться жизнью. «Но, если бы я принял Ваше предложение, то заслуживал бы лишь одного – немедленного отсеченья головы. Душа же моя непременно прямиком попала бы в самое адское пекло! Вспомним же, чего требует от нас наш долг, и построим форт! А, выстроив его, мы сможем с чистой совестью немного отдохнуть!»
Здесь конец и Гоподу Богу нашему слава!