Работа-дом, дом-работа

Работа – дом, дом – работа

– Тошка! Ты живая? – Телефонный звонок из Америки поймал меня на стоянке тель-авивской больницы, где я дожидалась коллег-попутчиц, чтобы ехать с работы домой.
– А куда я денусь с подводной лодки...
Одноклассница Надюшка с удовольствием подхватила любимую школьную присказку:
– ...особенно, когда кругом – колючая проволока! – Понимающий вздох пронёсся над Атлантикой – из США в Израиль, куда из родного Питера сбежал почти весь класс. – Как ваша война? Говорят, стреляют аж по Тель-Авиву? По тебе, то есть? Там ведь твоя больница?
Я вспомнила истошное завывание сирен, предупреждающих об обстреле, и глухие, будто в вату, звуки далеких разрывов:
– Нет, у нас тихо. Это утром было. Да и не в больнице, а тут неподалеку, в жилом квартале.
– Утром и в соседнем дворе? – насмешливо уточнила бывшая староста класса и пришла к выводу: – Понятно. Безопасно, значит, у тебя. О’кей! Но ты там... эта... если у вас будет опасно – дуй к нам! У меня комната свободная есть, прямо с детьми дуй!
– Со внуками, ты хочешь сказать? Привет, старушка, какие дети? Всю семью в чемодан не закинешь! – Я беспечно трепала языком, одновременно озабоченно обозревая небеса – не летит ли какая-нибудь пакость. – Не волнуйся! У меня все, как всегда! Дом-работа, работа – дом. Будни.
Да, сейчас тихо. Солнышко. Птички. Облачка. Обычные, не как от разрыва ракеты. Я забеспокоилась. Надо ехать побыстрей, пока опять обстрел не начался, ну где эти бабы шляются? Неделя уже, как Израиль воюет, ХАМАС бомбит из Газы не по-детски, а дорогие коллеги все к дисциплине не привыкли! Вот я им сейчас задам! Сколько можно ждать?
– Брось! Всех примем! – Тон далёкой одноклассницы стал по-школьному деловым. Бывшая староста класса всегда отличалась решимостью и готовностью к действию. – Ты, главное, на самолёт не опоздай!
Хлопнули дверцы, машину качнуло, когда дородные тётки стали усаживаться внутрь. Ну, слава богу, можно отчаливать.
– Слушаюсь, товарищ старший по званию! – бодро отрапортовала я, и повернула ключ зажигания. – Разрешите ехать с работы домой?
– Береги себя, – прозвучало вдруг с такой заботой и нежностью, что я оторопела. – Будь осторожна, пожалуйста. Вечно ты на рожон лезешь, Тошка! Хулиганка! Целую! – Я повесила трубку. Сурово повернулась к коллегам. – Опаздываете, товарищи! Все пристегнулись?
– Простынями. Белыми, блин. Поехали уж!.. Ну, что слышно? – низкий прокуренный голос мог принадлежать только пожилой Верочке – боевой лаборантке из гематологии. Она плюхнулась рядом со мной и тут же открыла окно – подышать свежим воздухом. Всегда ей воздуха не хватало. – Жуть сегодня, что творилось! Куча анализов из армии, все мужики на фронте, работать некому... Даже радио не слушала. Чё там?
– Ничего, воюем. – Юная Инночка, красавица-медсестра с детской онкологии, устало откликнулась с заднего сиденья. – Мы тоже радио не включаем, чтобы мамаши больных из Газы не зверели.
– Они до сих пор у вас? А чего я фамилий на анализах не видела? – удивилась строгая Марина, заведующая лабораторией биохимии, и закашлялась от перегара, которым разило с первого сиденья от Верочки. – Разве не поперли хамасню?
– Нет, конечно! – Юная красотка сердито натягивала ремень безопасности на роскошную грудь. Ремень не защёлкивался, давил, медсестра пыталась одновременно умять грудь и натащить ремень. Обе задачи были невыполнимы. – Куда они денутся! Они же в процессе лечения! Дети! Раковые больные! Наш еврейский гуманизм зашкаливает!
– Рады, небось, что в Тель-Авиве в больнице сидят, а не в своей бандитской Газе, – буркнула усталая Марина, блаженно откидываясь на спинку сиденья и морщась от боли в спине – вечная беготня от прибора к прибору, их настройка и таскание тяжелых каруселей с пробирками до добра не доводили. – Чего? Опять в ремень не вписываешься? Давай, я натяну. А ты бюст прибери, отрастила, понимаешь! – Общими усилиями грудь была усмирена, а ремень застегнут надлежащим образом.
– От винта! – Я выруливала на междугородную трассу, направляясь на воюющий юг, в насквозь простреливаемый город Ашкелон. – Поехали!
Я могла бы и не ехать туда.
Честно говоря, я очень боялась туда ехать.
Я жила в другом городе, в двадцати километрах от многострадального Ашкелона, лишний крюк по регулярно и часто обстреливаемой боевыми ракетами трассе мне совсем не улыбался. Но оставить подружек, обрекая их на длительный и опасный переезд в автобусе, я не могла. Комсомольская совесть замучит. Да и ходят ли автобусы вообще? Может, служба тыла отменила междугородний транспорт – вишь, дороги пустые! Только грузовики мчатся как бешеные, торопясь выполнить заявку и укрыться на базе, да полицейские и скорые шныряют, распугивая истошно воющими сиренами... Ладно, нечего философию разводить. Поехали!
Пустая дорога, будто вымершая! А ведь сейчас – час-пик, когда народ возвращается домой. Будто и не работает никто... Ан нет... Вон у обочины приткнулся автомобиль, за ним мужик спрятался. Ну, это обычное дело – писать на обочине. Ух ты, через пару метров уже за другой стоящей машиной – мужик, баба и пара пацанов! Что, у всех живот схватило? Детишки вообще на земле скрючились, рыжего щенка собой прикрывают, тот тоненько скулит! Что это с ними? И вон дальше по обочине группа легковушек и присевших за ними людей, провожающих мою машину недоуменными испуганными глазами.
Тут прямо в зените, в голубом прозрачном небе послышался негромкий хлопок и возникло круглое, как новогодний шарик на тонкой ниточке, белое облачко. И тут же повтор – близкий громкий бум, и облачко побольше, а ниточка пошире.
– Мать твою, попали, – сквозь зубы проскрежетала Вера, закрывая окно. – Тормози. Перекур!
– Фиг вам! Не дождетесь! – Я стиснула зубы и до отказа нажала на газ, пользуясь тем, что шоссе будто вымерло. – Физику учили, прогульщики? В движущуюся цель попасть труднее, чем в неподвижную! Пригнулись, девочки! – Моя скорость была уже сравнима с космической, благо полиции сейчас не до штрафов.
Мёртвой хваткой вцепившись в руль и до отказа выжимая газ, я затравленно глянула через зеркало назад. Народ ничком лежал на обочинах, прикрываясь собственными машинами, в небе Тель-Авива вспыхивали плотные помпоны, голубое небо расчертили белые хвосты летящих ракет. Ёшкин кот! Салют как на Первое мая, ей богу!
– Гони, – невозмутимо разрешила заведующая биохимией, поводя ноющими плечами и пытаясь унять сверлящую боль в спине, – быстрее дома будем.
– Может, радио включить? – тоненьким голоском вякнула Инночка. – Хоть новости узнаем.
– Дома послушаешь, – зло откликнулась я. Надо было сосредоточиться на трассе, а радио отвлекало, поэтому я его не включала. – «Будет тебе и ванна, будет и какава с чаем».
Зону обстрела пролетели со скоростью пули, на шоссе опять появились одиночные едущие легковушки и тяжелые мчащиеся грузовики. Завыла сирена скорой, летящей навстречу в обстрелянный район. За ней промчалась другая...
– У нас вчера дома такое же творилась, – басовито сообщила Верочка, нашаривая в сумке сигареты и опять открывая окно. – Можно? Успокаивает!
– Дыми, – разрешила я, снижая скорость. – Успокой и нас!
– У мужа день рождения, хотела «Наполеон» испечь, он любит мой домашний.
– Кто ж твой не любит, – усмехнулась Марина, вспомнив, как на любой праздник кулинарка Вера приносила блюдо с фирменным тортом. – А сегодня почему не угощаешь?
– Так эти ж подонки! Твою ж мать! – Возмущенный бас перекрыл свист ветра за окном. – Я завариваю крем, а они начинают стрелять! Я хватаю кастрюльку и мчусь на безопасную лестницу. Десять минут жду, как предписано, кастрюлька между тем остывает! Блин! Я опять разогреваю, довариваю, а они опять палят! Я вновь на лестницу! И заново разогревать! Коржи между тем подгорели, вытащить не успела. Суки! – Повариха закашлялась в праведном гневе. – Из-за этих мразей так и не испекла «Наполеон»! Муж без торта остался! Первый раз за тридцать лет супружеской жизни! Ну, этого я им не прощу!
– И мы тоже! Отомстим за «Наполеон»! – убежденно кивнула Марина. Боль в спине прошла, она расслабилась и закрыла слезящиеся глаза. Постоянное наблюдение за приборами утомляло глаза настолько, что краснота и слезотечение стали привычными. – У вас нет защитной комнаты? А мы туда бегаем.
– Прямо с собаками? – поинтересовалась Инночка.
У нее была аллергия на животных, поэтому она всегда точно знала, у кого есть кошка, а у кого – собака. На кошачий запах из носа текло больше, поэтому в машине она всегда садилась на заднее сиденье – подальше от меня-кошатницы.
– Конечно! – охотно подтвердила Марина, вспоминая любимых псов и улыбаясь. – И представляешь, этот молодой дурак Рекс первым, всех расталкивая, мчится, а умница-старушка Джессика сама не зайдёт, пока меня с мужем не загонит! И кошек под дом заталкивает. Носом. Потом уж сама под защиту ковыляет. Еле ходит, бедняжка!
– Лапонька, – умилились попутчицы, – здоровья ей!
– У меня тоже нет защитной комнаты, – я включилась в разговор. – На лестницу бегаю. А кот, зараза, пугается, прячется чёрт знает куда, не вытащить его! Стоишь за дверью на лестнице, ждёшь, пока тревога пройдет, а сердце кровью обливается, как он там один, бедняжка?
– Верно, у нас все соседи со своими зверями выскакивают. Собаку за ошейник, попугай на плече, котейку в полотенце заматывают, чтобы с перепугу не царапался. А этажом выше игуана живёт! Вот страшилище! Уже со всеми перезнакомилась! – Инночка поправила съехавший набок ремень и лукаво хихикнула. – Такие классные соседи!
– Мужики? – понимающий прокуренный бас.
– Ага! – Юная красавица замялась, потом проказливо улыбнулась. – Я уж пижамку с кружевами надеваю на ночь, вдруг прямо из постели выскакивать придется.
– А если из душа? – всеведущая Марина приоткрыла один глаз и подозрительно прищурилась на развесёлую Инночку. Та явно что-то скрывала. – Что, было дело? Ну, раскалывайся, не таись!
– Я бюстгальтер сегодня купила! – краснея, шепнула заводная медсестра. – Красный!
Тут уж все дамы проснулись и круто повернулись к ней:
– Врёшь! Покажи! Надела уже?.. Ну давай-давай, не морочь голову!.. На секунду приоткрой, все свои!
Я чуть повернула зеркальце заднего вида и была вознаграждена изумительной картинкой совершенной полной груди, стиснутой алыми поблескивающими кружевами. Потрясающее зрелище! Мулен Руж отдыхает! Как в кювет не съехала – не знаю!
– Обалдеть, – выдохнула сигаретный дым шестидесятилетняя Вера и почему-то вздохнула. – Молодец, что купила! Приятных обстрелов! Ляпнется какая-нибудь дура рядом – будет, что показать парням в «скорой».
Машина продолжала нестись по вымершему шоссе. Справа на обочине кончились сухие кусты дрока и открылось поле, засеянное какими-то сельхозпродуктами. Я не очень разбираюсь в ботанике. Посреди поля, среди чёрных комьев вздыбленной в клочья земли подымался густой сизый дым – сельхозпродукты горели.
Опять ракета ляпнулась на пустом месте, потому и не сбили. Ишь, как разворотила поле... Я мельком глянула и опять сосредоточилась на дороге. В любую минуту может выскочить ошалевшая от ужаса собака, вильнуть встречная машина, пушечным ядром промчаться грузовик. Да и колдобины в асфальте на такой скорости и при таком обстреле – не кайф!
– В «скорой» будет уже нечего показывать, – вскользь заметила Марина. Спина прошла, и она стала разговорчивой. – Ко мне сегодня приходило начальство с проверкой. Требовали представить план хранения и эвакуации приборов и анализов на случай прямого попадания в отделение.
– Вот идиоты! – изумилась Вера. – Если прямо попадет, то кто, блин, спасать будет?! И что?!
– Ну, я им ответила примерно в том же духе, – усмехнулась заведующая, – а начальство в ответ: изволь составить план эвакуации персонала и анализов. Без этого лаборатория не сертифицирована! Работать нельзя, закрываем! Ну, что поделаешь? Нарисовала им план, представила... делать мне больше нечего!
– Потому и фамилии пропустила, – заметила Инночка, застегивая блузку и с удовольствием косясь в собственное декольте. – Я посылала вам анализы. Опять сегодня «Плазмофирез» делали. Долго. Потому и опоздала я.
– С ума сошли, – буркнула зав. лабораторией. – Такие сложные вещи и в мирное время делать – хлопот не оберешься, а уж сейчас?.. А если бы сирена посреди процедуры? Что? Так с прибором и повезли бы в подвал?!
– Расскажи мне, несмышленышу, – попросила я. – Что за зверь? Мы в школе не проходили.
– И мы не проходили, – засмеялась Инночка. – Это новый способ лечения. Супер-дупер. Наш профессор сам запатентовал и внедрил, еще почти никто не делает.
– А в чем фишка? – пожилая Вера тоже заинтересовалась новейшей методикой.
– Ну, вообще-то ничего сложного нет, – застеснялась умница-медсестра, – я быстро освоила. Просто подключаем ребёночка к аппарату, который в живом кровотоке, не в мазке, умеет отличать раковые клетки крови от здоровых. Подключаем напрямую, кровь из вены больного по трубкам поступает в аппарат, тот узнаёт и отфильтровывает онкологию, а очищенную кровь вводим обратно в ребёночка.
– Ни фига ж себе! – пожилая лаборантка удивлённо выдохнула сигаретный дым в окошко и разогнала его рукой, как бы оберегая учёную медсестру. – Это какая стерильность и умение должны быть! Это же как при прямом переливании крови! Как при гемодиализе! Ай да ты! Да и где такой аппарат взяли? Американский?
– Нет, наш. Профессор изобрел методику, программисты год сидели, вводя данные. Стоимость, конечно, зашкаливает. Но тем, кто из Газы, бесплатно делаем. Как гуманитарная помощь.
– Как же! Бесплатно! – возмутился прокуренный бас. – Они расплачиваются! И очень щедро! Терактами да обстрелами! Сволочи! Да фейками погибших от рук оккупантов детей!.. – Вера закашлялась, остывая. – Трудно? Сама процедура?
– Очень, – вздохнула Инночка. – У взрослых проще, они хоть лежат неподвижно. Процесс долгий, несколько часов занимает. Пока вся кровь, весь её объем через аппарат не пройдет, не очистится... А скорость-то низкая, это ж каждую клетку прибор распознать должен, проанализировать.
– И чтобы кровь не свернулась в трубке, – понимающе закивала гематолог Вера. – И еще объем циркулирующей крови поддерживать. И промывать постоянно. И за показателями следить, анализы брать.
– Ну да! Следить надо всё время. А ко всему прочему, детки не могут долго лежать, они ведь хоть и раковые больные, а вертятся, встать порываются. Я уж им и книжки читаю, и играю, и сказки рассказываю...
– Любят тебя? – понимающе улыбнулась Марина.
– О да! – гримаса злобы вдруг перекосила хорошенькое личико. – Очень любят! До смерти!
– Чего?!
– Сегодня мальчишке восьмилетнему делала. Уложила на кушетку, одеяльцем укрыла, чтобы не знобило его, чай матери заварила для успокоения, капельницы поставила. Маму рядом усадила. Ну, как всем, и как всегда. К аппарату подключила. Детки наши всегда терпят, они же понимают, что спасают их... А этот как дёрнется, как заорет! Я его обняла, руку к кушетке легонько прижала, чтобы игла из вены не вышла, чтобы опять не колоть. А мать в полный голос на все отделение:
– Не плачь, ты вырастишь, и её убьёшь! И всех тут докторов, и медсестер поубиваешь! – Она, вишь, не думала, что я арабский понимаю, а чего ж тут не понять, если все эти «Газанутые» так детей успокаивают?!
– Господи! А ты что?
– А что я? Что я могу сделать? Молчу, придерживаю его, чтобы «бабочка» из вены не выскочила, глажу руку, водички даю попить. А его мать голосит по новой:
– Ты должен поправиться, чтобы вырасти и всех евреев убить! Лежи смирно, они тебя вылечат!
Врач подошёл проверить вену, так она опять:
– И доктора этого убьешь, зарежешь, в нем крови много, смотри, какой толстый! Все здесь кровью его замажешь! Стены измажешь, окна закрасишь! Отец гордиться тобой будет! Братьям расскажешь, все обзавидуются, сколько ты евреев убил! Настоящим шахидом будешь!
Инночка обречённо вздохнула, глянула в окно машины на уже белеющие вдалеке небоскребы близкого Ашкелона:
– И так – каждый день! И почти каждый раз, если больной из Газы. По четыре-пять часов каждый день как пластинка наезженная! «Убей, убьешь, лежи смирно, чтобы потом убить...»! А видела бы ты картинки, которые они в палате рисуют... Ракеты да туннели, трупы да кровь... Там каждому психолог нужен, и психиатр, и успокоительные... Да и мне скоро. Делаешь всё, чтобы ребёнку не больно было, не страшно, торопишься, чтобы не слишком долго ему лежать, игрушками занимаешь, а у них одно на уме. В открытую. Не таясь. Круглосуточно... Скоро у меня крыша поедет.
Молча въехали в город, свернули в переплетение улочек, развозя коллег по домам.
Сначала я завернула к группе пасторальных коттеджей, уютно выстроенных вокруг маленькой, выложенной кирпичиками площади. Около одной калитки, как сторожевые львы на воротах, сидели две собаки. Завидев выбирающуюся из машины Марину, крупный молодой овчар радостно бросился к хозяйке на грудь и чуть не повалил. Толстенькая дворняжка с седой мордой поспешно заковыляла следом.
– Вот, все в сборе! – рассмеялась счастливая Марина, захлопывая дверцу и обнимая собак. – Дуйте дальше, девочки! До завтра!
Парадную старого Вериного дома украшала сияющая новой краской скамейка – точь-в-точь лавочка в русском скверике. С неё неторопливо поднялся седой кряжистый мужик:
– Ну где ты пропадаешь? – Он сердито отобрал сумку. –Заждался уж! Обстрел за обстрелом!
– Доделал-таки лавочку, – довольная Вера с гордостью обернулась ко мне. – Вот неугомонный! Хоть в день рождения мог бы посидеть спокойно!
– Пошли-пошли, – медведем заворчал именинник. – Отстреляемся, и посидим спокойно. Будет на чём! До свиданья! – Он вежливо поклонился оставшимся в машине дамам и увлёк жену в парадное.
Инночка тоже выпорхнула из машины:
– Тонечка, езжайте быстренько, пока тихо. Я тут дворами-огородами добегу, тут близко! Спасибо, что подвезли! – Она радостно зацокала каблучками к припаркованному неподалеку громаде-джипу.
– Точно добежишь? – удивилась я, провожая глазами ладную фигурку в призывно просвечивающем через белую блузку красном лифчике.
Но молоденькая красотка уже не слышала. Дверца огромного джипа открылась, пропуская внутрь красавицу-медсестру. Мелькнула крепкая мужская рука, помогающая забраться в машину.
Видимо, для езды по дворам и огородам действительно без джипа не обойтись.
Ну, теперь и самой бы до дома добраться! Развернувшись, я помчалась к выезду из города. Хватит с меня на сегодня. Под бомбёжку на шоссе попала, рассказов о больных детях и их мирных матерях из сектора Газы наслушалась. Теперь главное – свой дом. Хорошо, что родной Кириат-Гат не обстреливают, крошечный спальный городишко расположен вдали от стратегических центров и не интересует врагов.
На выезде из Ашкелона, как всегда, была пробка. Стояли в три ряда, ждали зелёного светофора. Между рядами машин юрко сновал нищий, привычно собирая милостыню под видом продажи оливковых побегов, нарванных в ближайшей роще. «Святые» веточки оберегали от болезней, сглаза, банкротства и развода. Народ на всякий случай покупал – в хозяйстве пригодится.
Я от скуки включила радио – послушать, что делается в мире.
«Цева адом! Цева адом!» («Красный цвет!») – кричал напряжённый голос в эфире. Это предупреждение службы тыла о бомбёжке. – «Всем зайти в защищённое помещение».
Здрасьте. Я прислушалась, нетерпеливо поглядывая на светофор. Когда же он переменится? Только не хватало из-за этого дурака под обстрел попасть. Интересно, где сейчас? Я прислушалась к названиям населённых пунктов, куда летели ракеты. – «Район Лахиш, Реховот, Нес-Циона, Кириат-Гат» – перечислял диктор. Опаньки! И мы на карте! Интересно, куда ляпнулось? Или в воздухе сбили ракету? Это тоже опасно, потому что закон всемирного тяготения работает даже на войне, и осколки сбитой ракеты падают и на жителей, и на машины, и на дома...
Зелёный наконец зажегся. Нищий нырнул в кусты, отправился пополнять запас веточек. Бедная роща! Оливковые деревья стояли тут со времен царя Давида, но эта война, похоже, их доконает!
Домой я летела с работающим радио, прислушиваясь к сообщениям:
– Прямое попадание в жилой дом в Кириат-Гате. О жертвах не сообщается!
Я нажала на газ.
На въезде в город – блокпост. Полицейские осматривают каждую машину. Проехала, свернула на свою улицу. Мать честная, и тут засада!
– Дальше проезда нет. – Ладная девушка в чёрной полицейской форме решительно преградила мне путь.
– Но я там живу! Я еду домой!
– Нельзя! Работают сапёры. Прямое попадание.
Навстречу мне выскочила «скорая», на ходу включая сирену. От истошных звуков заныл живот.
– Какой дом? Не мой ли? Адрес?
Девушка пожала плечами, на одном из которых висел автомат:
– Подробности не сообщаем. Разворачивайтесь!
Я послушно свернула в переулок. Своего района, что ли, не знаю? Зря староста класса хулиганкой прозвала? Огородами и мы бегать умеем!
Через десять минут я открыла дверь в квартиру. Кот, ополоумевший от счастья, бросился под ноги. Завыл как давешняя «скорая», жалуясь на ужас и одиночество. Боднул лбом в колени и помчался на лоток – терпел, видно, от страха, бедняга...
Я позвонила в соседнюю дверь. В открывшуюся щель выглянула крошечная соседка-эфиопка и тут же радостно затараторила, вытирая руки клетчатым кухонным полотенцем:
– Тони, как вы? Ой, у нас так страшно было! Как страшно! Боялась за вас! – Она, счастливо сияя белозубой улыбкой на тёмном личике, прижала к боку высунувшегося в дверь кучерявого мальчишку. – Вон в ту виллу попало, рядом с магазином. Какой грохот был! Какой бум! И ведь только из магазина вернулась! Молоко кончилось, слава богу, успела купить. Ну, вы дома! – Она успокоилась и легонько подтолкнула мальчишку внутрь: – Иди, Давид, чего стоишь, опять уроки не сделал?
Я вернулась к себе и огляделась. Кот умильно ластился к ногам, выпрашивая вкусняшку. Широкие листья домашних растений чуть колебались под свежим бризом. На плите закипал чайник.
Все, как всегда. Будни. Работа-дом, дом-работа.