Озвучиваю рассказ на своём ютуб канале
https://youtu.be/v96SzASqFzA?si=I3e9-7xX0HdC9Z4D
***
В дверь балка постучали.
- Олег, ты дома? - с улицы послышался приглушённый женский голос.
Я поставил стакан на стол, отложил книгу и спустил ноги с кровати.
- Кого ещё принесла нелёгкая? — проворчал я, натягивая здоровенные, размера пятидесятого, разбитые серые валенки; нехотя встал, прошёл через комнату, заодно потрогав печку — тёплая, отпер дверь и вышел в сени. Лежащая в углу около поленницы собака не лаяла, только, как обычно, постукивала хвостом об пол и смотрела на меня, слегка пригнув голову и прижав уши.
- Ты чего это жмёшься?
Собака ещё ниже опустила голову и теснее прижала уши.
Примёрзшая задвижка с трудом поддалась, и в сени вместе с морозным воздухом и паром ввалилась укутанная по глаза Алка. В руках она держала какой-то свёрток.
- Проходи быстрее, — бросил я поздней гостье и пропустил в дом.
Алка положила свёрток на пол прихожей и стала разматывать закрывающий лицо шарф. Когда он повис на полке, стянула шубу и принялась за валенки.
- Погоди... Дай почищу.
Я взял веник и сбил облепивший валенки снег.
- Тапочки надень.
У печи стояли маленького размера, давно живущие без хозяйки тапки.
Алка скинула валенки, засунула ноги в тапочки, подняла свёрток и прошла в комнату.
- Что это у тебя? - спросил я.
- Смотри, что нашла, — Алка положила свёрток на пол посреди комнаты и развернула. На тряпках лежал очень красивый, пушистый, с серебристой густой шерстью необыкновенно крупный сибирский кот.
Что-то странное было в его неестественно скрюченной позе. Я наклонился. Толстая грубая верёвка связывала задние лапы, переходила к передним и также крепко стягивала их. Посередине туловища зияла большая рваная рана, из которой сочилась кровь. Бок кота от учащённого дыхания ритмично поднимался и опускался.
Я вопрошающе посмотрел на Алку.
- Откуда?
- Ты понимаешь, иду от соседей. Вижу в сугробе собаки кого-то грызут. Я подбежала, отогнала собак, а там — это. Кто-то связал кота и в снег забросил. Представляешь?
- Представляю... Люди, мать их... Homo sapiens, называется. Человек разумный... Венец творения... Ну а ко мне-то зачем?
- А к кому ещё?
- К себе.
- У меня — Лёшечка...
- А что, Лёшечка и больной кот, как «гений и злодейство»? Несовместны?
Алка молча посмотрела на меня. По её взгляду я понял, что задаю глупые вопросы и, больше ничего не говоря, взял нож и разрезал верёвки. Под ними на лапах несчастного животного тоже была кровь.
- Ублюдки... Удавить мало скотов, мать их... - матерился я, срезая ножницами шерсть вокруг ран и обрабатывая их перекисью. - Дай-ка бинт... на полке в аптечке лежит, и стрептоцид.
Я густо посыпал ранки на лапах стрептоцидом и забинтовал.
- А с этой что делать? - зияющая дыра на боку была ужасающа. - Не выживет
котяра. Здорово его собаки погрызли. Наверняка перекусили что-то.
Алка умоляюще смотрела на меня.
- Ну чего смотришь? Видишь, и так делаю, что могу.
Я засыпал и эту рану стрептоцидом и на всякий случай каким-то антибиотиком, который нашёлся в аптечке, и тоже аккуратно перебинтовал.
- Ну и куда его теперь?
- Надо какое-то удобное место сделать. Давай у печки.
- Давай. На проходе, правда, да ничего. Как-нибудь.
В сенях валялись старые верблюжьи одеяла, выданные в качестве спецодежды, и которые резались на портянки. Из остатков я устроил вполне удобное и тёплое место для бедолаги и бережно перенёс на него бесчувственное тело.
- Пусть лежит. Очухается, так очухается. А нет... Выпить хочешь?
- Хочу.
Мы сели за стол, и я разлил по стаканам остатки рома.
- На тебе конфетку, — я протянул Алке «Мишку на севере». — Закуси... Ну, за здоровье котяры. Как звать-то?
Алка удивлённо посмотрела на меня.
- Не сказал.
- Странно... Тогда пусть Васькой зовётся. — Я вытянул руку со стаканом в сторону лежащего у печи кота, — За тебя, Васька. Чтоб выздоровел.
Мы звонко чокнулись с Алкой и выпили...
На следующий день, проснувшись, я подошёл к Ваське. Он лежал в том же положении, в каком его оставили накануне. Глаза закрыты, и дыхание такое же частое. Я аккуратно снял бинты с лапок и присыпал ранки. Потом проверил бок. Хотя кровь идти перестала, выглядела рана плохо. Я промыл её ромом — какая-никакая дезинфекция — и засыпал стрептоцидом и антибиотиком. После чего перебинтовал и отправился в контору. Вечером повторил процедуру.
Так я проделывал несколько дней, пока не обнаружил, что лапы начали заживать и больше в повязках не нуждались. Но вот бок... Об операции и речи быть не могло. В посёлке не то, что ветеринара, обычного врача не было. Так... Как в сказке: «знахарь - богомол, гомеопат — сова и фельдшерица — жаба», а потому надеяться приходилось только на себя, на извечную кошачью живучесть и на чудо, в которое, впрочем, верилось слабо. Около подстилки прямо перед мордой Васьки я поставил маленькую мисочку, куда регулярно подливал немного консервированного молока. Но к нему он не притрагивался.
В один из дней заскочила Алка.
- Ну как Васька? - выпалила она сходу.
- Как видишь.
- И что же делать?
- Откуда я знаю? Хорошо ещё, буровые стоят. А то упилил бы, и совсем бы пропал тогда мой Васька.
- Я бы навещала.
- Ну да... делать тебе больше нечего. Ты лучше за Лёшечкой своим ухаживай. Пользы больше.
- Это какой же пользы больше? - Алка язвительно посмотрела на меня.
- Любить сильнее будет... Ну и вообще... - я неопределённо махнул рукой.
Прошло ещё несколько дней. Как-то, вернувшись вечером домой, я обнаружил Ваську, как мне показалось, в другом положении. Неужели пошевелился? Все дни он лежал без движений, а тут что-то изменилось.
- Вася, - позвал я, - неужто ожил?
Я наклонился и тихонько провёл рукой по шелковистой пушистой Васькиной головке. Голова шевельнулась, а потом приоткрылся один глаз и раздалось еле слышное «мяу».
- Васька, друг, живой, - радостно воскликнул я.- Ну ты и молодчага. Мы с тобой ещё поборемся, дружище, ещё порадуемся солнышку. Держись, держись... Сейчас я тебя покормлю.
Я окунул палец в миску с молоком, поднёс к Васькиному рту и слегка смочил. К моему удивлению рот приоткрылся, оттуда высунулся розовый кончик языка и слизал молоко. Я ещё раз поднёс ко рту палец, и Васька снова слизал молоко. Я кормил кота и был почти счастлив. Васька жил.
Обычно, приходя домой и раздевшись, я обращался к коту:
- Привет, Васька, - и тут же начинал какой-нибудь рассказ о делах в конторе, о буровых, о погоде, о письмах, которых ждал и которые всё не шли и не шли. Я разговаривал с котом, на самом деле говоря с собой. Собака была за стенкой, а тут, в комнате, рядом находилось, пусть и недвижимое, пусть никак не реагирующее, но всё же живое существо. И вот однажды, произнеся обычное «привет Васька», я услышал отчётливое «мяу». Это было уже второе «мяу», произнесённое Васькой. Я посмотрел на кота и увидел, как слегка приподнялась его голова и раздалось повторное «мяу», а следом ещё одно. Васька мне отвечал.
С этого дня на каждое моё появление в доме и «привет, Васька», раздавалось ответное «мяу». Кот явно шёл на поправку. Медленно, трудно, но шёл. Он уже мог поднимать голову, ел, мяукал и даже справлял свои естественные нужды. Однажды он попытался подняться, но тут же завалился. Рана на боку затягивалась, но внутри что-то было явно повреждено — собаки постарались... Изо дня в день Васька пытался подняться, но безрезультатно.
Постепенно он стал передвигаться по комнате. Но так и ползал, опираясь на передние лапки и волоча заднюю часть своего парализованного тела, оставляя мокрые следы от всё ещё не зажившей на боку раны.
Я не мог без боли наблюдать за ползающим, беспомощным Васькой, но, тем не менее, был, рад, что он возвращается к жизни. Вечерами я укладывал Ваську на его подстилку у тёплой печи, накрывал, чтобы не дуло от двери, и часами разговаривал. Мне казалось, что он меня понимает, так как иногда из-под покрывала раздавалось уже ставшее привычным «мяу».
Дни шли за днями, и казалось, что Васька поправляется. Он ползал по комнате, практически всю её изучив, и с аппетитом ел, вот только паралич не проходил. И я уже понял, что это — навсегда. Да ещё рана никак до конца не заживала, и из неё всё время вытекала какая-то жидкость...
Однажды, всё-таки, мне пришлось улететь. Перед отъездом я устроил поудобнее Ваську, налил ему свежего молока и сбегал к Алке, предупредить, что уезжаю, и чтобы она в моё отсутствие приглядывала за котом. Когда через неделю я вернулся и с нетерпением открыл дверь комнаты, я услышал шевеление возле печки, знакомое и ставшее уже родным «мяу», и после этого из вороха тряпок выбрался мужественный Васька и подполз ко мне... Он смотрел на меня преданно и ласково, а потом прижался головой к моей ноге, потёрся и тихо, как ровно работающий моторчик, заурчал свою кошачью песенку, чего до этого ни разу не случалось.
Вечером ко мне зашли парни из партии. Скинув полушубки и поставив на стол бутылки и свёртки с нехитрой закуской, они расселись и принялись обсуждать Ваську.
Все отмечали его красоту и с сожалением говорили о той тяжёлой участи, которая выпала на Васькину кошачью долю. Васька ползал по комнате и, словно понимая, что речь о нём, заглядывал в глаза моим гостям и радостно громко мяукал, как бы говоря: « я — здесь, я — живой, не забывайте про меня, я — с вами». А мы наполняли стаканы и пили за Васькино здоровье. Постепенно разговор с кошачьих проблем перешёл на человеческие и затянулся далеко за полночь. Только когда всё уже было обговорено, съедено и выпито, мы обратили внимание на то, что Васька затих и лежит на своей подстилке, как-то странно и неестественно изогнувшись. Я подошёл к печке и наклонился. Морда Васьки застыла в жутком оскале, под телом скопилась вытекшая из раны всё та же непонятная жидкость. Васька был мёртв. Мои друзья обступили нас и затихли, склонив головы...
На следующий день я отнёс Ваську на берег реки и глубоко закопал в снегу, уже начавшем таять под пригревающим весенним солнцем.
Москва. Февраль. 2012.