Кн. 2, ч. 2, глава 6

 
Казалось, что полоса удач для Мендеса закончилась. Да, он стал отцом, да, любимая женщина была с ним, но вместе с этим на него обрушился шквал неудач.
Случилось дикое и нелепое, непонятное и страшное событие – исчезла Элеонор. Она не появилась ни в Чикаго, ни в студии в Нью-Джерси, и поиски вдоль дороги не дали ничего. Галина Шторм тоже не могла теперь держать ответ перед ним – она держала его перед Богом. Мендес холодел при мысли, что враг жил бок о бок с ним столько времени, выжидая, выслеживая, собирая информацию, передавая её и, возможно, готовя диверсии. Что она успела сообщить и кому? Если Губин – лишь один из цепочки?

Эксперименты не ладились – он собрал 40 доноров, подвал был похож на переполненное общежитие, столовая не успевала всех обслуживать, уборщицы – убираться и мыть туалеты. Мендесу нужны были свежие доноры – но больше никто не отзывался. Мендес не мог определить причину. Вся аппаратура работала исправно. А ведь он задумал новый виток – генетическую специализацию.

Всё больше и больше времени от работы в лаборатории отнимали управленческие дела. Джобу был утрачен. Международный скандал смёл правительство марионеток производства Мендеса, и ему пришлось отдавать спешный приказ о тайной ликвидации мини-цехов. Банки Джобу объявили недееспособными, а в больницах стало появляться всё больше людей, находящихся в странном одурманенном состоянии, регулярно порывающихся куда-то бежать. Стали говорить об изобретении нового наркотика, о новой тайной корпорации в наркобизнесе. Зашевелилась международная полиция.

Любого пациента легко можно было проследить и вычислить – и Мендес стал опасаться призыва на большой территории и слишком далеко от Замостина. Он приказал всем, исходящим из Джобу, замереть и затаиться, не проявлять порывов к приходу, и стараться, насколько возможно, жить обычной жизнью. Пришлось тратить на послание много времени и сил, это был колоссальный, выматывающий труд.
 
Большим просчётом оказалось то, что все реципиенты не поддавались контролю и учёту, и то, что попасться могли и хорошие знакомые, и дальние и близкие родственники.

Мендес стал уставать от собственной одержимости и, кажется, терял интерес к своей разработке. Постоянное напряжение, ожидание новых диверсий выматывало особенно. Он знал, что Губа был чертовски терпелив, он мог годами прощупывать и выжидать, зато потом бил наверняка, сразу и окончательно. Эта длительная стратегия, боязнь открытых столкновений и грубых действий говорили о том, что Губин действует в одиночку, что за ним не стоит крупная корпорация, а также то, что он не собирается после победы ни с кем делиться. Совершенно непонятной оставалась Анна Брок. Мендес до сих пор не знал, кто она.

Похоже, скоро все его стремления сведутся к одной-единственной – защитить семью. Что ещё за сюрпризы ждут его впереди?

В довершение всего, нежная встреча с Еленой не получила продолжения, несмотря на страстное желание обоих. Новый шок поверг Елену в старую депрессию. И все его старания – в промежутке между судорожной спешкой в лаборатории и решением первостепенных экономических и реорганизационных проблем вместе с Фернандесом -  не  слишком-то успешно продвигали его к цели.

У Елены пропало молоко, и бедняжка Алеся разрывалась между тремя младенцами. Елена испытывала угрызения совести оттого,  что слишком ушла в телесные развлечения, тем более что, чудом не погибнув, она едва не обездолила детей. И она с головой ушла в своих малышей. Как она могла их бросить! Какой эгоизм! Даже Марта осуждала её, хотя и не высказывая своего отношения вслух. Но Елена читала его в глазах матери: «Кажется, ты ставишь свои капризы выше детей? Очнись, ты стала матерью, подумай о своих обязанностях, наконец! Виктор тебя слишком избаловал, но ты уже не ребёнок. Пора повзрослеть!»

Елена мучилась ещё сильнее, и казалась Мендесу мрачной, потерянной, равнодушной. Он приходил к ней после работы усталый, но полный желания избавить её от непонятных ему страданий. Но первоначальная искра почему-то больше не разгоралась, он не мог вызвать в ней ни прежнего оживления, ни желания, ни трепета. Она словно избегала его, пряталась в детской.

Он пытался понять, что за дикая фантазия взбрела ей в голову: бросить дом и детей и отправиться в горелый лес, на пепелище прежней жизни? Что её туда притягивает? Он не мог допустить мысли, что кроме чувства долга и привязанности к жениху было что-то ещё.

Мендес вспомнил все последние месяцы. Он запутался в себе. Он запутался в ней. Кажется, он ревновал её всё время, ревновал порой даже к собственным детям. Когда Елене было плохо – он ненавидел и боялся их, когда на её лице появлялась нежная счастливая улыбка – он терялся и ревновал. Если она окончательно отгородится от него детьми – он не выдержит. А ведь казалось, что они любят друг друга.

И Мендес тайно дал указание Фернандесу возобновить поиски Леопольда Горбовского, если надо – любыми путями, возможно даже, обыскать каждый дом – ведь Леопольд мог остаться прикованным к креслу инвалидом, мог умереть и быть тайно захороненным – и об этом он тоже должен знать наверняка.

Фернандес также ходил мрачнее тучи. Он ещё более рьяно брался за любое дело, пытаясь восстановить репутацию: ведь это он нашёл Галину Шторм у близких приятелей и коллег в агентстве МАГИ, взял на «работу» с лучшими рекомендациями, составил с ней соглашение, провёл нужный инструктаж. И это он не контролировал её должным образом, не был в курсе её личных дел и личных приобретений, ни разу не просматривал личные вещи и не обыскивал комнату, не прослушивал телефонные переговоры. Если Мендес окончательно перестанет ему доверять – Фернандес быстро перекочует в армию доноров. Вместе с помощниками.
…
Мендес застал Елену, как всегда, в детской. Дети спали, Алесю тоже отправили отдохнуть – она спала в комнатке рядом, «высосанная» до последней капельки. Они все вместе переболели ОРЗ – его принесли в дом доноры откуда-то с северных областей, где прошёл атмосферный фронт, и наступило резкое похолодание. Алеся ещё температурила, а дети посапывали, кашляли и всхлипывали во сне. Елена просто сидела на стуле и смотрела на них, на полу вокруг неё валялись журналы.

 Близнецам ещё раз надо будет дать лекарство, смерить температуру, дать каждому бутылочку, а у неё, кажется, вот-вот разболеется голова, в висках стучит – может, снова температура? Надо бы встать и выпить аспирин, но нет сил.
Мендес неслышно подошёл к ней, наклонился и поцеловал в макушку. Она попыталась улыбнуться.

- Девочка, ты не уделишь мне время?

- Не знаю, сейчас моя очередь дежурить. А что случилось? – полусонно и равнодушно проговорила она.

- Что случилось? Мне кажется, ты избегаешь меня.

- Тебе действительно кажется.

- Докажи, что это так. А?

- Извини, мне как-то не по себе, голова болит.

- Ну, это не так страшно. Есть хорошее лекарство – мы можем его испробовать вместе.

- Не смешно.

- А я и не смеюсь. Тебя что-то гнетёт? Поделись со мной. Я до сих пор не могу понять, почему ты поехала в Лущицы. Тебе не нравится здесь, на Старице?

- Нравится.

- Но вид у тебя не слишком радостный. В старом доме словно все шло иначе.

- А если ты ошибаешься?

- Ошибаюсь? То - мне кажется, то - я ошибаюсь... Похоже, это с моей головой не всё в порядке. По-твоему, я не отличу любовь от временного помрачения, страсть – от её имитации, нежность – от сахарного сиропа, кофе – от цикория?

- Временное помрачение? Что ж, значит, это было оно! – Елена в раздражении вскочила и отошла к широкому окну детской, выходящему в сад. Вот ещё! Он будет ей читать нотации! В два часа ночи!

Мендес догнал её, рывком повернул к себе, прежним властным жестом взял за подбородок. Елена зажмурилась.

- Посмотри мне в глаза! – приказал он.

- Не хочу!

- Почему?

- Отпусти… - не поднимая глаз, она вырвалась и отвернулась. Хватит ей приказывать. Прошло то время, когда маленькая глупая девочка сама просила: «загипнотизируй меня!»

Она боялась его, она терялась с ним, она боялась сама себя. Когда-то, в минутной эйфории, ей показалось, что этим мужчиной легко управлять. Всё оказалось намного сложнее и непонятней. Это он, похоже, управлял ею.

С Лео она чувствовала себя сильной и независимой. С Виктором – кем-то вроде его слуги-зомби, живущего не своей жизнью и постоянно ожидающего приказа.

С Лео было просто. Он не набрасывался на неё оголтелым насильником, она не «уплывала» с ним в неконтролируемое безумие и ненасыщаемое блаженство. Она могла сама направлять, планировать, контролировать, она могла им управлять, убегая от случайностей, а, заодно, от сопереживания.

«Прокол» случился лишь однажды – именно он заставил её содрогаться, подозревая беременность. И в тот раз она была виновата сама, просто пожалела Лео, да и период казался не опасным для зачатия. Это «бесчувствие» давало ей свободу, лёгкость, и – печаль от осознания, что она никогда не станет ему любовницей, но только другом.

Какая ирония! Она испытывала страсть пополам с ненавистью к одному, и нежность, замешанную на полном отсутствии влечения – к другому. Как тут разобраться?

…Иногда ей казалось, что Мендес недоволен и мрачен оттого, что теперь она уделяет ему меньше внимания, не выказывает желание, не ластится сама, что она слишком серьёзна, и что он считает её усталость притворством, а её озабоченность – средством отодвинуться. Он общался с донорами – и не заболел, как все они, и ему, похоже, не понять, что от не слишком серьёзного, но нудного недомогания можно устать. Чего доброго, он подумает ещё, что дети для неё – всего лишь повод отгородиться. Но как доказать, что эта усталость – истинна?

Едва скрывая досаду и нарастающее нетерпение, Мендес снова попытался нащупать нить.

- Скажи мне, в чём я неправ?

- В чём неправ? Ты даже не понял! – Елена горько рассмеялась. – Кто я для тебя, Мендес? Я родила тебе детей, а по-прежнему бесправнее собственной телохранительницы. У меня роскошный дом, но я в нём – содержанка!

От неожиданности Мендес расхохотался: – Всего-то навсего? О Боги, я-то не догадался! Для тебя это так важно? Милая, ты станешь моей женой? Мы даже устроим для тебя пышную свадьбу!

- Тебе, конечно же, смешно! Так смешно!

 - Да, ну не грустно же? А в чём дело? – удивился он, и внезапно упав на колени, состроил смиренную мину и произнёс: - Госпожинка Любомирская, не согласитесь ли вы стать госпожой Мендес? Я готов даже на это ради вашего хорошего настроения!

Елена едва не затопала ногами от ярости, а Мендес почти без перехода продолжал:
 - А может быть, лучше устроить тебя на работу? Я могу взять тебя лаборанткой с неплохой зарплатой – при условии оказания особых услуг! Всего за год ты оплатишь кредит за дом. Не хочешь ко мне – иди санитаркой в больницу.

- Мендес, я тебя ненавижу! – прошипела Елена. Ирония было здесь неуместна! Она страдает, по-настоящему страдает, а он издевается! – Ты тиран и деспот. Лео был другим!

Мендес вскочил и заходил по детской широкими, нетерпеливыми шагами.

- Опять неведомый Лео! Скоро он станет для меня пугалом. Своего рода «Годо»… Что, Лео был нежнее? Сильней тебя любил? Он что, был твоим любовником и наставником все эти годы? Да? Ты спала с ним? Поэтому – жених? Когда только ты успела!

Елена вспыхнула, но промолчала. Она боялась, что Мендес угадает очевидное, она безумно страшилась, что он угадает. Она не хотела, чтобы он угадал. Она отчаянно замотала головой: -  Ты судишь по себе? Да? Поэтому тебе не понять. Просто он был добрее. Я привыкла к нему.  А ты его убил.

- Опять двадцать пять! – Мендес завёлся. Казалось, он начал терять терпение. – Убийца, маньяк, садист… тиран и деспот. Я тебя не люблю, издеваюсь, насилую, использую и так далее. А как насчёт комфорта? Ты считаешь, что он смог бы обеспечить твои растущие запросы и детей? Сколько он зарабатывал в мастерской? Только-только себе на учёбу?

- Опять о деньгах! – взбесилась Елена. – Мендес, ты не учёный, ты делец!

- Зато я очень хорошо умею делить. Я отделяю свою семью от всех прочих. Ты – моя семья. Ты и дети. И неважно, жена, не жена, муж, не муж. Наверное, на тебя так влияет госпожа Любомирская? Это её идеи носятся в воздухе?

- Ты с ума сошёл! Мама не при чём! Просто ты всегда её ненавидел!

Мендес вспыхнул.

- Если б я её ненавидел, я бы ещё полтора  года назад взял её за шкирку и выколотил информацию. Тем более что это было бы несложно!

Почувствовав, что с неё довольно, что слёзы душат, не давая вздохнуть, Елена выбежала из детской. Виктор ринулся следом.

Мендес считал, что с лёгкостью приручит и воспитает её для себя – и любовницу, и соратника. Но – вдруг коса нашла на камень.

Прежний зверь внезапно проснулся в нём – она считает себя бесправной добычей? Так она станет добычей!

Он нагнал её в гостиной, опрокинул, подхватил на руки, понёс в спальню. Бросил на огромное малиновое ложе, стал срывать с себя одежду. Глаза Елены побелели от бешенства, ноздри раздувались. Такая фурия сейчас была Мендесу по нраву! Взвизгнув, она бросилась прочь – и снова была отброшена на кровать. Пришёл черёд её собственной пижамки.

Елена кусалась, отбивалась, брыкалась и визжала – ей по-настоящему стало страшно. Таким, наверное, был Мендес, когда хотел изнасиловать её в тот самый первый раз – он действительно сумасшедший, маньяк! Елена опять почувствовала деспотизм любовника, его желание властвовать и жесткую непримиримость к тому, что он считал пустым капризом, идущим поперёк его воли. Она сама виновата, она оттолкнула Виктора – но ведь он над ней издевался!

А Виктор кусал и терзал её губы в  тщетной надежде вызвать ответный огонь, тот самый, что внезапно потух, оставив лишь горячие угли – неужто всё прогорело дотла так быстро и успело остыть, превратиться в летучий пепел? Не может такого быть, это невозможно! Ещё совсем недавно она разгоралась сама - и от тихой нежности, и от жгучей ласки! Ну, отзовись же! Он был искренен в своей страсти, и Елена одновременно жалела и ненавидела его.

Когда его глаза затуманились, черты лица исказились, и руки сжали её плечи, а движения стали яростней и резче, она заплакала, и он целовал и ласкал её с удвоенной нежностью и упоением, не в силах оттянуть неукротимое приближение самого заветного момента, ради которого, случается, люди идут на преступление.
А она плакала от унижения всё горше и горше, так как почему-то не могла ответить тем же. Что-то в ней сломалось, какой-то хитрый, капризный механизм, и срочно требовался часовщик с лупой и своими тончайшими инструментами – иначе время грозило повернуть вспять.