Свет одинокой настольной лампы. Сумерки, проливающиеся под шторы. Шёпот дождя за окном.
Маятниковые часы отбили одиннадцать раз, вывели Обжегова из состояния дрёмы. Приведя себя в порядок после недолгого сна, он посмотрел с досадой на кипу словарей у монитора.
Младшего сотрудника отдела по крайним срокам выполнения работ (бывшего отдела по дедлайну) встретил пустующий офис.
Тёмное пятно на стене, а под ним расколотый горшок с помятым фикусом на полу. Пожёванные карандаши, ручки и даже галстуки на столах. Разорванные до состояния мелкой крошки листы из блокнотов. Чей-то пиджак на потолочном вентиляторе, брюки на створке окна. Комично, но несмешно.
Выдохнув, Обжегов признал, что изменение подхода кампании к словам в отчётах прошло у всех коллег с одинаковым неприятием. Погасшие мониторы утвердили: с новыми холодными веяниями с высоты Олимпа (так в шутку местные аборигены отдела называли главное управление по инновациям - переименованное в управление новых идей) все коллеги справились. Обжегов единственный остался с незавершённым отчётом.
В ледяном скользком полумраке младший сотрудник, желающий повышения и перевода в отдел по сортировке и удалению плохих идей других отделов (бывший отдел по реструктуризации идей других отделов), обратил внимание на монитор перед собой, но сперва: на книги слева. Небольшой храм из десятка словарей заимствованных и исконно русских слов озарила молния, Вавилонскую башню; не иначе. Собрав мысли, бегающие от лингвистики к филологии, от библейских земель Сенаара к философии языков, всмотрелся в свой еженедельный отчёт.
Пустой лист. В течение рабочего дня на холсте побывали тысячи слов и бесчисленное количество букв. Всякий раз отбракованные учебниками исконно русских слов символы покидали монитор, оставляли полотно художника чистым и невинным, нетронутым кистью.
Отчёт незначительного человека рядом с весомыми словарями академиков выглядел белым флагом, выставленным перед неумолимым противником.
Заворожённый белым экраном, а может и проклятый управлением новых идей Обжегов с нежеланием, но прикоснулся к иронии: он - первый сотрудник своего отдела, который не справился с задачей до наступления крайнего срока выполнения работ.
Ещё раз открыв несколько книг с заимствованными словами, а также перелистав несколько листов с русскими, Обжегов посмотрел на маятниковые часы рядом - исключительный атрибут отдела по крайним срокам выполнения работ. Минутная стрелка стремительно догоняла часовую и через мгновения ударилась о полночь, возвестила подсудимого о вынесении приговора через девять своих жизненных циклов-обновлений.
Обжегов включился в работу, с упрямством Сизифа набирая на клавиатуре символы. Маленькие чернорабочие упорно отказывались складывать семантические кирпичики в приличные для делового документа конструкции.
После очередного побега слов с монитора, раздосадованный младший сотрудник ударил кулаком по столу.
За день хорошо поработавший карандаш подпрыгнул и, сделав несколько кульбитов перед монитором, упал в кружку с кофе.
Обжегов долго смотрел на странный натюрморт, прежде чем снова обратился к словарям исконно русских слов. Перелистал несколько книжек, быстро нашёл «чашку», но не увидел ни единого упоминания о «карандаше». Найдя искомое в первом же справочнике заимствованных слов, с ехидной улыбкой растёкся в кресле, тихо проговорил: «Кара» - черный, «даш» - камень, не углепалка, не черно-камень, а простой и всем известный «карандаш» из тюркского языка».
Обжегова внезапно отпустило бремя, повисшее на изнурённых плечах. Он достал из холодильника бутерброд, вернулся на рабочее место. Открыл прежде непонятые им книги. С великим удовольствием съел немецкий: «butter» — «масло», «brot» — «хлеб», взятый из русского «хладъильника». Взял несколько то ли древнеисландских «stoll», то ли крымо-готских «stul», а может и немецких «stuhl», выставил их в явно латинский «quadrаtum», прилёг на них всех сразу и одновременно на вполне себе употребляемые в русском языке заимствованные «стулья». Уснул.
В офисе отдела по крайним срокам воцарился полный древнегреческий «хаос». Коллеги рьяно обсуждали свою праславянскую «судьбу»: предстоящий латинский «экзамен» их способностей к латинской же «адаптации». В помещении разразился исконно-русский (из словарей) «гул». В офис зашёл начальник главного управления по интерпретации работы сотрудников. Все споры оборвались, заглохли. От неожиданной тишины Обжегов подпрыгнул со стульев, упал на мультиязычный «пол». Осторожно, более не привлекая к своей латинской «персоне» внимания, тихо вывел английский «компьютер» из спящего французского «режима», нажал на (никем неопровержимую - английскую) клавишу ввода «Enter» и незаметно скрылся от внимания среди вновь воцарившегося (но точнее: итальянского «воцезарившегося») древнегреческого «хаоса» в английском «офисе».
***
Просторный кабинет. Накаленный солнцем диск с цифрами. Отблеск двух временных мечей (один из них чуть напористее и быстрее разит римские числа) завивается в причудливых формах отражения от стёкол маятниковых часов, разносит пламя по бессчётным полкам с папками ненужных идей других отделов: от одной к другой, от другой к одной.
Маятник, маяк, мерило. Ненадежная мода, скрещенные по циклам мечи, мерило, маяк...
Маятник, маяк, мерило, мода и время, время и мода, мерило, маяк, маятник.
На столе по центру, в окружении десятков исписанных сотрудниками отдела главного управления по инновациям (бывшего управления новых идей) отчётов, лежит книга «Похвала глупости» Эразма Роттердамского.
Обжегов - начальник отдела реструктуризации идей других отделов, рассматривает в личном кабинете вывешенный на стене отчёт, обрамлённый в рамку.
Белый фон и ни единого слова.