("Исповедь" писателя Зощенко и исповедание священномученика Евгения Елховского).
В Вырице в храме Казанской иконы Божией Матери есть созданная в 1896 году мозаичная фреска святителя Николая с автографом мастера – Михаила Зощенко. Нет, не Михаила Михайловича, известного писателя-сатирика, а его отца Михаила Ивановича. Любопытный факт.
Но далее речь пойдёт именно о сыне. Собрание рассказов младшего Михаила Зощенко тоже напоминает мозаичное панно, в котором нашла отражение пёстрая жизнь России первой половины XX века.
Недавно в одном из книжных магазинов мне в руки выпал с полки сборник Зощенко. В царстве книг я обычно нахожу убежище, ожидая возвращения супруги с охоты на продукты в ближайшем супермаркете.
Охота только начиналась, поэтому у меня было достаточно времени для чтения. Глаз зацепился за рассказ «Исповедь». Его я раньше не читал.
«Исповедь» датирована 1923 годом. Её автору в то время было 29 лет. Он прошёл Первую Мировую войну, заслужив боевые награды и потеряв здоровье после отравления газом. В литературе Зощенко уже нащупал свой узнаваемый стиль.
Советский редактор, пропустивший «Исповедь» Зощенко в печать, вероятно, увидел в ней лишь антиклерикальный фельетон. Но есть в этом маленьком рассказе и более глубокий смысловой слой, превращающий художественный текст в исторический документ.
1923 год – разгар обновленческого движения, раскалывающего Русскую Церковь и подрывающего авторитет духовенства в народе. Священнослужители и миряне, сохранившие верность законному Патриарху Московскому Тихону, испытывают беспрецедентное давление со стороны безбожной власти и общества, стремительно отдаляющегося от Бога. Для верующих наступило время исповедничества и мученичества.
В рассказе Зощенко два главных героя: бабка Фекла и безымянный поп. Первая «долго молится, бормоча себе под нос всякие свои мелкие просьбишки», стукается любом о грязный каменный пол и идёт к исповеди, «кряхтя». Второй тоже «бормочет слова молитвы» и «уныло» поторапливает кающихся.
Упоминается в тексте ещё один персонаж – сын бабки Фёклы, для которого уже «пустяки – ихняя вера». Священник сначала строго увещевает Фёклу не поддаваться соблазну, ведёт заочную полемику с её сыном, а затем к ужасу бабки выражает сомнение: «Может, матка, конечно, и Бога нету – химия всё…».
Последний художественный образ в рассказе – обгоревший фитиль, который бабка Фёкла поправляет на подсвечнике перед выходом из храма.
В годы гонений, к сожалению, были священнослужители потерявшие веру и снявшие сан. Для многих из них трамплином к прыжку в безбожие стал как раз обновленческий раскол, упоминавшийся выше. Возможно, и Зощенко описывает священника-обновленца. Едва ли Фёкла придёт к нему на исповедь ещё раз. Он для неё – обгоревший фитиль.
Однако в период сгущающейся тьмы безбожия Русская Церковь явила немало настоящих светочей, которые не позволили погаснуть свету веры Христовой в нашем Отечестве. Их жизни, ставшие житиями, - не художественный вымысел талантливого писателя. Их жизни – часть истории Русской Церкви. Истории, которая продолжается.
Жития новомучеников содержат порой не меньше драматичных поворотов и интересных диалогов, чем иной приключенческий роман. Вот один лишь эпизод из жития священномученика Евгения Елховского, служившего в Переславле-Залесском и успевшего написать воспоминания о пребывании в этом городе священномученика Дамиана (Воскресенского). Отец Евгений был расстрелян в Ярославле 29 октября 1937 года. То есть за пять дней до расстрела под Медвежьегорском владыки Дамиана. Но первые допросы священника проводились в Переславле. Один из них невольно подслушал милиционер - простой деревенский парень, которому поручили конвоировать батюшку в кабинет следователя. Дверь осталась приоткрытой, и конвоир хорошо слышал диалог священника и сотрудника НКВД, который общался с пожилым подследственным на повышенных тонах, срываясь на крик:
«- Долго ли ты будешь носить эти длинные полы?
- Носил, ношу и носить буду: для меня эта одежда священная.
- Ага, значит, ты агитатор.
- Какой же я агитатор?
- Так ты, вероятно, и в церкви говоришь, что Бог есть?
- А что же я должен говорить, я – служитель Бога.
- Значит, ты агитатор. А можешь ты доказать, что Бог есть?
- А зачем это Вам нужно, просто так спрашиваете или действительно интересуетесь?
- Нет, я сам интересуюсь.
- Могу доказать.
- Докажи.
- Вот Вы в милиции поздно кончаете работу и идёте домой только ночью. В тёмную ночь взгляните на звёздное небо и подумайте. Миллионы и миллиарды звёзд горят в небе. Каждая из них движется, каждая имеет свой определённый путь, и ни одна из них друг с другом не сталкивается. Подумайте на минутку: Кто же устроил такую мудрую механику, и Вы найдёте Бога.
- Так. Значит, ты агитатор, мы тебя расстреляем.
- Расстреляете?
-Да, расстреляем.
-Когда?
- Сейчас.
- Сейчас?
- Да, сейчас…».
Милиционер-конвоир не видел говоривших. В этот момент он услышал звук, напоминающий удар пистолетом о крышку стола. Затем повисла двухминутная жуткая пауза, которую нарушил спокойный голос батюшки:
«Господи, прими мой дух с миром… Я готов».
Такого поворота следователь не ожидал и попросту выгнал священника из кабинета.
Для шестидесятидевятилетнего протоиерея Евгения Елховского это уже был третий арест. У него имелось время подготовиться или к тихой незаметной жизни в безбожной среде, или к исповедническому подвигу и мученической кончине. Он выбрал последнее.
Диалог священника со следователем произвёл глубокое впечатление не только на милиционера, но и (в пересказе последнего) на его старушку-мать, которая в свою очередь передала слова беседы родным священномученика Евгения.
Конечно, подобного рода сюжеты не имели никакого шанса появиться в советских изданиях. И всё же они не оказались преданными забвению. Они хранились в народной памяти, в семейных архивах, в документах. Значит, их кто-то на свой страх и риск хранил. Так чудесным образом сохранилась и мозаичная фреска, созданная Михаилом Зощенко-старшим. Будете в Вырице – обратите внимание и поправьте фитилёк… в своём сердце.
2 ноября 2023г.