Длеймс бакер глава x шэллбак

 
ГЛАВА X

ШЭЛЛБАК

Итак, Джеймс Бакер отправился в путь, и через восемнадцать часов был  уже врыбацкой деревне Полпэрро.

Между тем давно опустился вечер, и казалось, что очертания улиц, домов и деревьев, растворились в атмосфере тьмы.

 Откуда-то издалека послышалась знакомая мелодия песни.  Джеймс долго слушал, замерев, но в конце концов слегка стегнул лошадь и, медленно, с трудом завернув за угол, поехал по улице.

 Так спускаясь все ниже и ниже, минуя улицу, за улицей он не без труда  нашел в полутьме нужный дом. Осадив свою лошадь, привязал ее к забору и нерешительно проник во двор. Приблизившись к двери, он также робко потянул за ручку; дверь была не заперта. Тогда Джеймс распахнул ее и безудержно вбежал в помещение.

 – Матушка! Матушка! – не сдержался он и бросился к кровати на которой почивала ни о чем не подозревавшая вдова рыбака Алоиза Бакер.

 Услышав столь знакомый,  долгожданный голос она и  сама подскочила.

– Джими, — воскликнула Алоиза, приняв его в свои объятья. — Джими, мой мальчик! Мой милый, дорогой мальчик! Уж не снишься ли ты мне?

 – Нет, матушка, не снюсь, – возразил с улыбкой  тот.

 – Ах, подожди, я зажгу светильник и получше рассмотрю тебя.

Нежно отстранив от себя Джеймса, Алоиза достала трут с огнивом и стала высекать огонь. Несколько вспышек, — и вот на фитильке сальной свечи затрепетал огонь;  в комнате стало светло.

– Если бы я не думала о тебе постоянно, мой милый Джими, – проговорила Алоиза, – я не узнала бы тебя. Каким ты стал красивым! А какое платье на тебе дорогое. Видала я нынче господ, а только и  у них не сыскать, ни такого пиджака, ни таких сапожек… Ах, что это я, в самом деле.  Ведь ты наверное устал, проголодался. Сейчас я встану и что-нибудь приготовлю.

– Не стоит, матушка, – удержал ее Джеймс, – я действительно устал, ибо весь этот день, сменяя постоялые дворы, я мчался на лошади, но вовсе не чувствую себя голодным.

  – Ты так соскучился по мне, мой бедный Джим?

 – Не скрою, матушка, – признался тот, в смущении потупив взор, – я действительно скучал. К тому же я боялся, что больше тебя не увижу…

– Что ты такое говоришь, Джим? – забеспокоилась Алоиза.

 – В этом году я хотел сказать, — вовремя спохватился Джеймс, после того как невольно выдал тайные мысли, — Дело в том… Ах, да простит меня Господь, что я радуюсь счастью, построенному на горе целого семейства, но видит Бог, я не желал этого счастья. Оно пришло само собой, и у меня нет сил печалится. Капитан Дюк свалился с мачты и разбился, и весьма, вероятно, что благодаря покровительству адмирала Дисброуя получу его место. Понимаете, матушка? Я наконец то стану капитаном! Сто фунтов жалования и доля прибыли. Разве мог я, бедный матрос, ожидать этого?

  – Да, сын мой, ты прав, – сказала Алоиза, – это большое счастье. Но когда говорят о счастье, не делают такого грустного лица. Ты больше ничего мне не хочешь сказать?

– Нет, матушка, ровным счетом нет. Просто я устал немного, и совсем не прочь поспать.

 – Ну что ж, тогда иди.

Попрощавшись с матерью, виконт отправился в свою маленькую, но уютную комнату на чердаке. Войдя в нее, он огляделся.

Милая старая комната! Все в ней осталось по-прежнему, все стояло на тех же местах, и даже бумага, которой он заклеил разбитое стекло, сохранилась до сих пор, хоть сильно закоптилась и пожелтела от времени.

Подходя к каждой вещи он брал ее в руки и осматривал; при этом на душе становилось тепло.Нигде он не чувствовал себя так спокойно и безопасно, как здесь в этой старой обветшавшей каморке, служившей для него его собственной комнатой.

Вскоре он и в самом деле почувствовал усталость, валившую его с ног.

Приготовившись ко сну, он погрузил свое тело на мягкую пропитанную свежестью перину и завернулся в одеяло. Вежды сами накрыли собою глаза, и Джеймс уснул безмятежным сном ребенка.

Когда на следующие утро он проснулся, ему показалось, что все что с ним случилось, было сном. В последние тридцать часов события сменялись с такой головокружительной скорость словно, его  подхватил вихрь, унося Бог весть куда. Только теперь, вновь оказавшись в этом доме, где прошло беззаботное детство и не успела начаться прекрасная юность, он мог поразмыслить над прошлым и будущим. Первое чувство, которое он испытал, бросая взгляд на новое свое положение, было чувство сожаления, что он зашел так далеко. Но потом мало-помалу он свыкся с этой мыслью о грозящей ему опасностях; услужливое  воображение удалило их из поля зрения виконта заменив их мест честолюбивой целью, которую можно достигнуть.

Вскоре к этому примешалась гордость – Джеймс осознал, что стал вдруг тайной силой государства, где еще позавчера был ничем.

 Таким образом, после нескольких минут подобных размышлений Джеймс увидел вещи в том же свете, что и накануне, и  снова порадовался тому, что сразу занял место среди столь высоких особ, как Дисброу и Эссекс. От своих предков, сам того еще не ведая, он унаследовал столь характерную для эпохи Людовика Тринадцатого рыцарскую отвагу, которую Ришелье не смог целиком уничтожить на эшафотах, а сам Людовик Справедливый – заглушить в темницах. Для молодого человека было нечто восхитительного в том, что он еще вчерашней моряк мог отомстить самому королю за разорение, приведшее к гибели его отца.

Поэтому он решил, не теряя времени, принять все меры к тому, чтобы выполнить данное обещания. Он не скрывал от себя, что с этого момента уже не принадлежит себе самому и что на него обращены взоры всех заговорщиков, начиная от Оливера Кромвеля и кончая леди Карлайл. Отныне высшие интересы были связаны с его волей, и от его мужества и осторожности зависели судьбы королевств и мировая политика.

В самом деле, род Стюартов был  в то время краеугольным камнем европейского здания. И Англия, терявшая свою популярность, старалась его возвратить, если ни ценой победы на войне, то по крайней мере свержением слабой монархии.
К тому же  причин для этого было достаточно.

Пустая казна, повышение налогов, гонение на пуритан, несогласия в религиозных вопросах, но последней точкой кипения стало стремление короля разогнать парламент и утвердить феодальные порядки. Этого парламент стерпеть не мог, и в 1642 году в тот самый год когда король покинул Лондон, объявил пертурбацию.
 Правда вскоре парламент ощутил затруднения в намеченной цели. И заключалось оно вот в чем: в Англии XVII века война традиционно считалась занятием знати, а большая часть дворян поддерживала Карла I. К тому же у него была регулярная армия, так что король был уверен, что превосходство на его стороне. Но на события революции в Англии повлияло и то, что большая часть ресурсов страны была сосредоточена в её южной части, особенно в столице, которая контролировалась Парламентом. Поначалу успех сопутствовал сторонникам Карла I, но отчаянное сопротивлении армии Кромвеля в 1643 году остановило продвижение королевских войск на Лондон. Однако каким бы великим не было бы войско у Кромвеля, оно происходило из простого народа, в то время как у короля обученное сильное войско. И Кромвель   это понимал.

 Тогда он решил пойти на хитрость.  И вот, что он задумал: если заговор увенчается успехом, если Джеймсу   Нортумберленду удастся похитить Генриетту Марию Французскую и привести ее в Эксетер или Плимут, он без лишнего кровопролития добьется признания победы за парламентом, заставит короля отречься от короны,  Карла Второго изгонит или убьет, провозгласит Англию республикой, а себя лордом-протектором Англии Шотландии и Ирландии.

 Надо сказать, для пивовара это было неплохо задумано!

 Осуществление всех этих планов зависело от молодого человека двадцати семи лет; неудивительно, что вначале его несколько испугала возложенная на него ответственность.

Джеймс был поглощен своими размышлениями, когда вошла Алоиза Бакер. Та уже успела  позаботиться о завтраке для сына заключавшийся в хлебе, миске овсянки и молока. Отведав знакомые с детства яства, Джеймс искренен поблагодарил за них матушку.

 – Ты чем-то расстроен, сынок? — спросила Алоиза Бакер, заметив в глазах Джима какую-то грусть. — У тебя такой озабоченный вид.

– Ты скажешь, матушка, что я слишком тороплюсь тебя покинуть; ведь я приехал только вчера, но…

  – Разве у тебя только два дня отпуска, Джим?

– Еще меньше. Сегодня вечером я должен уже возвращаться.

 – Обратно? А почему так скоро?

– Таков приказ, – не без сожаления ответил Джеймс.

 На это что Алотиза молча опустила голову,   собирая со стола тарелки.

– Ты на меня сердишься? – спросил Джеймс, не отводя от нее взора.

– Я, на тебя? –  удивилась Алотиза и улыбнулась. – Но за что...? За что я могу на тебя злиться?

 – За то что я бываю так редко с тобой.

 – Нет, мой мальчик, мне не на что на тебя злиться. Просто раньше когда ты был обычным рыбаком, твои губы постоянно улыбались, а глаза сияли от счастья.

   – А что же теперь, матушка? – осведомился Джим.

– Теперь?  – задумчиво переспросила Алоиза. – Теперь твои глаза наполнены   какой-то грустью.     Мне за тебя неспокойно, сынок.

На это Джеймс улыбнулся.

 – Ты напрасно беспокоишься, матушка, просто море сделало из меня мужчину. Давай я лучше принесу тебе воды.

Молча  кивнув головой, Алоиза стала наблюдать как ее воспитанник подобно обычным крестьянским парням взял со скамьи два ведра и пошел за водой. Лицо его между тем оставалось грустным и мрачным.

 « Нет, Джими, –  подумала между тем Алоиза, –  Что-то тебя удручает».

 Когда Джеймс принес из колодца воды и перелил ее в кадушку, Алоиза несмело стала спрашивать:

–   Скажи, Джеймс, как твоя родная мать. Ты с ней поладил?

 – Нет у меня никакой другой матери кроме тебя. Ту, что ты называешь моей родной матерью, даже признавать меня не хочет.

 – Да, как же это? – растерянно спросила Алоиза, присаживаясь на скамеечку.

– При посторонних она называет меня своим племянником, да побасенки рассказывает про мое рождение.

– Твоя родная мать называет тебя своим племянником?  – еще больше удивилась Алоиза.

– Ничего не поделаешь, такие уж у них порядки в свете. Ну, полно о них, расскажи мне лучше о себе. Как ты живешь? 

 – Все хорошо, Джим, все хорошо.

  Когда Алоиза еще говорила Джеймс задумчиво перевел взгляд на окно, за которым по весеннему светило солнце. Тут и он просветлел, глаза его загорелись как угли, а ноги точно сами понесли к окну.

 – Послушайте, матушка, да ведь это же Шэллбак.

Алоиза тоже приблизилась к окну и в подтверждение кивнула головой.

– Он то мне и нужен!

 Больше ничего не сказав, Джеймс выбежал во двор и вскоре поравнялся с высоким, коренастым моряком, с густыми бровями и такой же кустистой на скулах растительностью, которую через два столетия назовут «сенаторскими бачками». Звали его как мы слышали Шэллбак.

Поравнявшись с моряком, виконт   назвав его по имени, в след за чем Шэллбак с удивлением вытаращил глаза и так около минуты глядел на молодого человека.

 – Вы меня не узнаете? – спросил улыбаясь Джеймс.

 Шэллбак еще раз внимательно взглянул ему в лицо, но как видно так ничего и не вспомнил.

 – Нет, сэр, не узнаю. Не сочтите за труд, и назовите ваше имя.

 – Но ведь это же я – Джеймс, Джеймс Бакер.

 – А, – протяжно произнес Шэллбак и стукнул кулаком себя по лбу, –  ты сын Гилберта и Алоизы. А я, старый дурак, тебя и не признал. Впрочем, в том нет ничего удивительного, ты так изменились за эти пять лет, что якорь мне в почки, если  Алоиза признала тебя с первого взгляда.

– Признала, но с  трудом.

 – Ну вот, что я и говорил, – радовался как    ребенок   моряк. – Тебя не легко узнать, да еще в такой одежде. О, Джим, как я рад нашей встречи. Идем скорей со мной в «Нечестивицу». По поводу нашей встречи я угощу тебя самым лучшим элем в Полпэрро. Пойдем, пойдем, пока наши бабы не видят.

Дорога, по которой Джеймса вел Шэллбак, напоминала нашему герою счастливую пору отрачества. Как часто, ни о чем не думая, направлялся он со своим отцом в таверну – «Нечестивицу». Там он беззаботно усаживался на деревянной скамье, и добрый эль, уют, свобода порождали в нем ощущение, что сама юность, великолепная, победоносная, полная надежд, кружит ему голову.

 Скоро глазам Джими предстала узкая улица Кумб, затем Фор и почти напротив бухты    упомянутая нами таверна, немного постаревшая, почерневшая, облупившаяся, но по-прежнему осененная снаружи русалками и спрутами, а внутри обвешенная сетью и головами рыб.

Если фасад «Нечестивицы» немного облупился, то и лицо достойного кабатчика испытало на себе тяжкое воздействие времени: оно приняло какое-то жестокое выражение.

Однако эль в «Нечестивице», за которым каждый посетитель имел право сам спускаться в погреб, по-прежнему славилось своим букетом и крепостью, и завсегдатаи прекрасно чувствовали себя в этом храме Бахуса.

 Джеймс вошел следом за старым моряком, не узнанный хозяином таверны.
Он хорошо знал самый темный уголок общего зала. Но когда он вознамерился обосноваться там, Шэллбак остановил его:

— Пойдем-ка лучше на верх. В этом зале сидят трое типов которым я должен девятнадцать гиней. Я не хочу, чтобы эти приставалы испортили нам завтрак.

 И он провел своего спутника в укромный уголок, на третьем этаже.

— Подожди меня здесь, — сказал Шэллбак, — а я воспользуюсь привилегией, которую имеют все завсегдатаи этого заведения, и самолично принесу нам эль.

Пока моряк ходил за элем, Джеймс приблизился к окну выходившему прямо на залив Ла-Манша. Таким он казался спокойным и тихим по эту сторону бухты, как во время штиля, но за бухтой он превращался в необузданное море.
 
Пока Джеймс обо всем об этом думал Шэлббак уже вернулся нагруженный бутылками.

— Располагайся, Джеймс, и чувствуйте себя как дома, — сказал моряк кладя на стол бутылки.   — Однако эти чертовые кредиторы не успокоится как мне кажется.

 Не успел моряк договорить сии слова, как в двери постучали.

 — Шэллбак, вы слышите? — послышалось за дверью.  — Я знаю, что вы здесь, откройте!   

 Джеймс поднялся, дабы исполнить требование кредитора, но Шэллбак его остановил.

— Не открывай, — прошептал он,  —  пусть думают, что нас тут нет.

— Шэллбак, вы слышите? — продолжал настойчивый голос за дверью. — Если вы не откроете, я   буду вынужден обратиться в суд.

— Простите, капитан, —  проговорил Джеймс, вырывая свою руку из цепких пальцев моряка, — но прятаться я не приучен … Сейчас открою!  — крикнул он и бросился к двери.

— Что ты делаешь, Джеймс, у меня ни одной монеты, — пытался удержать его старый моряк.

 — За то они есть у меня. Я заплачу за вас.

 Не успел Шэлббак и рта раскрыть, Джеймс  уже открыл засовы  и впустил кредиторов.

— А, попались Шэллбак!— вскрикнул один из зашедших.

 — Или платите долги, или идемте за нами, — вторил ему другой.

 — Оставьте его,я заплачу, — сказал молодой человек и достал кошелек. — Тут даже больше девятнадцати гиней, которому вам задолжал этот человек. Идите и забудьте к нам дорогу.

Кредиторам ничего не оставалось другого, как только взять деньги и откланяется.

— Ну вот, — проводив их взглядом, произнес виконт, —  теперь можно и позавтракать.

— Послушай, Джеймс, — сказал Шеллбак.

По нему было видно, что он расстроен.

— Ты ставишь меня в неудобное положение. Я хотел угостить тебя, а теперь получается, что это   ты угощаешь меня.

— Не придумываете, Шэллбак, лучше берите и пейте. Кстати, неплохо было б заказать закуски.

Так через минуту на столе помимо эля лежали сельдь, мерланы и макрель.

— Слушайте, Шэллбак, — сказал виконт, пригубив немного эля, — вы как я вижу чувствуете нужду в деньгах.

— Если ты попытаешься одолжить денег, я не приму их, учти.

— Я не об этом. Скажите, а как бы вы отнеслись к предложению заработать хорошие деньги.

— О, это совсем другое дело, черт возьми! Что я должен делать?

— Давно зная вас, вы были другом моего отца, коего король как вам известно разорил своими налогами… В общем я решил отомстить роду Стюартов.

— И хочешь, чтобы я участвовал в заговоре?

— Да, — подтвердил виконт, — если конечно вы ничего не имеете против.

— Ничего, — проговорил Шэллбак, после того как смачно выпустил дым табака через ноздри. — Что касается до меня то я совсем не против составить тебе компанию на виселице.

— Ну.., — протяжно сказал молодой человек,  снова наливая ему эля. — Если с самого начала видеть вещи в черном свете, то тогда не стоит и браться за дело.

— Это ты к тому, что я заговорил о виселице? — спросил Шэллбак.   — Но это ничего не доказывает. Что такое виселица в глазах философа? Один из тысячи способов проститься с жизнью и, пожалуй, один из наименее неприятных. Сразу видно, что ты никогда не сталкивался с ней лицом к лицу, как это было со мной когда я  попал на пиратский корабль. И если бы не помощь Гилберта, твоего отца, тебе бы не пришлось разговаривать со старым волком, коего лучше назвать забортным капитаном.  Другое дело, что ты не подумал о матери, которая хоть тебе и не родная, но все же тебя воспитала.

— Кто вам это сказал? — прервал его виконт, невольно вздрогнув.

— Сама Алоиза. В тот день когда тебе забирала карета, я спросил ее кто эти люди и что им понадобилось от нашего доброго Джеймса. На что Алоиза ответила, что нашлась твоя кровная мать.

— О судьбе Алоизы беспокоиться нечего, — сказал виконт, насупив брови, — о ней позаботятся.

— Это тебе обещали те самые люди которые в случае провала окажутся там же где и ты?

Джеймс со страхом посмотрел на капитана.

— Ах, милый Джеймс, — продолжал капитан, —   послушайся совета старого матроса, откажись от этой идеи, она принесет тебе несчастья.

Виконт опустил голову.

— Я не могу этого сделать.  Я дал свое слово.

— Ну тогда делать нечего. Вот тебе моя рука, можешь на меня рассчитывать. Но скажи же наконец, что я должен делать? Утопить короля или повесить на реи его сосунка?

— Ничего подобного, капитан, и даст Бог, дело обойдется без кровопролития.

— О чем же тогда идет речь?

— Слышали ли вы, что ее величества королева покидает Оксфорд.

— Ни имею не малейшего понятия. Ты ведь знаешь, Джеймс, я не охотник за политикой.

— Ну а о начавшей революции вы по крайней мере слышали?

— Ну… в общих чертах.

— Так вот во время гражданской войны король и королева скрылись в Оксфорде, и  теперь, когда  армия парламента приближается к ее границам, ее величество решили перевести во Францию, к ее родне. Мы же должны помешать ей это сделать, и отвести ее не в Брест, а в Честер.

— А, понимаю, вам даруют судно, и вам нужна команда.

— Вот именно.

— Ну что же, такой человек как я в состоянии вам помочь, но мне бы хотелось вначале обсудить кое-какое дело.

— Я вас слушаю, мой капитан.

— Я хотел бы знать сколько мне за все заплатят. Видишь ли, я морской волк, и потому привык обсуждать все дела на берегу.

— Справедливо. И оттого, что вы старый моряк я дабы вас не обидеть предлагаю вам шесть тысяч фунтов стерлингов.

— Ого! Не плохая сумма.

— Итак, по рукам?

— По рукам!

Виконт наполнил стаканы и сказал:

— За здоровье ее величества и за то, чтобы она благополучно добралась до ирландской границы!

— Ура! — воскликнул капитан Шэллбак, подняв свою кружку на уровне глаз, и после паузы, продолжил: — А почему бы и нет? В конце концов королева всего лишь человек, да еще  к тому же баба. Только в случае неудачи нас не повесят, а четвертуют. Любому другому я сказал бы что это будет стоить дороже, но для тебя, мой милый Джим, у меня нет двух цен. Ты дашь мне шесть тысяч фунтов стерлингов, и я найду для тебя двенадцать человек, готовых на все.

— Имейте в виду, капитан, что место действия будет не здесь, но в Портмуте.

— Да хоть на острове Обглоданной косточке. Мне все равно. Ты же знаешь Джим, что на карте не сыщешь такого порта, куда бы не захаживал со своей «Арабеллой» Шэллбак.

— Прекрасно, значит вы найдете мне команду?

— Можешь не сомневаться.

— Тогда вот, — сказал виконт, снимая с пояса толстый кошелек.  — Здесь две тысячи фунтов стерлингов золотом. Если мы одержим вверх, они пойдут в счет условной суммы, если же нас постигнет неудача, каждый останется при своем.

— Джим, — ответил капитан, принимая мешок и взвешивая его на руке с невыразимо довольным видом, — как ты понимаешь, я не стану пересчитывать деньги – это значило бы оскорбить тебя. К тому же я должник теперь, твой.

— Ну что, вы… —  хотел было возразить Джеймс, но остановил Шэллбак.

— На какой день назначено похищение?

— Я еще ничего не знаю, дорогой капитан, но если вы хотите ежедневно доставлять мне такое же удовольствие, как сегодня, завтракая вместе со мной, вам придется поехать со мной в графство    Хэмпшир.

— И на чем же я поеду, мой милый Джим?

— Я куплю для вас лошадь.

— Нет, нет, Джим, — возразил капитан, — об этом не может быть и речи. Лошадь! Хорош же я буду если свалюсь с нее во время скача, да еще с моей больной спиной. Нет, Джим, уж лучше я поеду на какой-нибудь фурманке.

— Решено, значит в шесть часов вечера я буду у вас.

— Договорились.

— Как капитан! — сказал Джеймс, видя, что его собеседник поднимается и закутывается в плащ. — вы уходите, не прикончив бутылку? Чем провинился перед вами этот добрый эль, который вы только что так расхваливали?

— Именно потому, что я по-прежнему отдаю ему предпочтения, я с ним и разлучаюсь, а в доказательство того, что я его отнюдь не призираю, — прибавил он, снова наполняя кружку, — я скажу ему последнее прости. За твое здоровье, Джим! Гм… Ах! Ну а теперь все, больше ни-ни! С этой минуты я не пью ничего кроме воды, пока не увижу   Ирландию.

— Но почему вы так скоро уходите?

— Потому что я знаю старину Шэллбака. Это славный малый, но, когда перед ним бутылка эля, он не может не пить, а когда он выпил, он не может не говорить. Но как бы хорошо человек ни говорил, помните, когда он говорит слишком много, то в конце концов, кому-нибудь может сболтнуть лишнего. До встречи, мой дорогой Джим, до скорой встречи.

— Что ж, тогда и здесь мне делать нечего. Я иду за вами.

И виконт вместе с капитаном вышли на улицу.