Серафима Чудовская лечила заговорами, травами, гипнозом, что-то удавалось лучше, что-то хуже, но без облегчения и доброго совета не уходил никто. Она была стара – но не телом, а душой: слишком много приходилось брать на себя стороннего горя, утешать безутешных, успокаивать чужое зло, ставить ему преграды. Она хотела отдохнуть, но мир не давал ей отдыха: пока зло гуляет по миру, её не отпустят на синие луга, за хрустальный мосток, в белый величавый Город… Не откроется прозрачная, но прочная дверца: не пора ещё, милая, не пришло твоё время…
…Она всматривалась в нового пациента, искоса поглядывала на девушку и юношу, напряженно застывших в ожидании – разве им откажешь? А дело серьёзное! Она столкнулась с таким мощным гипнозом, что ей стало страшно. Она понимала, что здесь она бессильна. Но как сказать об этом девочке, сестре и невесте?
Только что у молодого человека случился припадок – его вдруг начали бить судороги, глаза вылезли из орбит, он пытался вскочить и бежать куда-то, на зов Колдуна. Дюжий Петро едва мог удержать этого худенького истощенного паренька, пока Серафима пыталась влить в его оскаленный рот хоть каплю сильнейшего снотворного, настоя ядовитого Рошкина корня, заодно делая пассы перед его невидящими глазами, отводя черную напасть. Наконец-то его тело обмякло, глаза закрылись, он задышал ровно… Если Рошкин корень поможет – значит, ещё не всё потеряно.
Похоже, весь его мозг запрограммирован на команды того, кто его околдовал - чарами, гипнозом или ядом – неважно. Сможет ли она что-то противопоставить ему? Или все лампочки перегорели, контакты сожжены, конденсаторы разрядились? Этой девочке предстоит познать истинную силу своих чувств, пройти долгий тяжелый путь. Справится ли она?
Да и Серафиме придётся несладко – сколько сможет она оберегать «белое пятно», чтобы никто не смог их выследить хотя бы первые недели? А ведь их будут искать, упорно и методично – многие хотели бы их найти! Многим они нужны, с разной целью, кому - живые, кому – мёртвые. И Серафима видит эти цели: у разных людей, ведущих поиск, один и тот же горит в душе ад. Рано или поздно – их пути здесь сойдутся.
Ну, а пока… пока надо успеть поставить парня на ноги.
А жемчуга… замечательное колье, авторская работа испанского мастера, пойдёт в Костяницкую больницу на лечение двойняшек Каламазовых – и мальчику, и девочке требуются серьёзные операции.
Елена прожила у знахарки неделю.
Состояние Лео стабилизировалось, припадки не повторялись, Серафима постоянно снимала его сильнейшие головные боли, массировала позвоночник, пыталась накормить с ложечки. Елена беспрекословно слушалась её и делала всё, что та ей говорила – носила воду, полола грядки, варила кашу и суп. Знахарка собиралась вскоре поселить её и Лео в сторожке старика Димычева на Черной Пустоши. Старый лесник всё отказывался уйти из лесу, но уже не в состоянии был обихаживать свой великолепный дом и огород, не мог каждый день ходить в Рощу, чтобы поклоняться Великому Дереву, а сейчас и вовсе слёг – пора забирать его в деревню, пусть помирает рядом с сестрой. А потом надо провести обряд очищения дома – и можно переселяться. Этим двум и воздух поможет, и безопаснее – вдали от людей, вдали от сплетен. И кому придет в голову искать их в общине друидов?
- Есть еще хорошее лекарство, девочка, - шептала ей Серафима. – Терпение и любовь! Пусть он чувствует, что ты его любишь! И да пребудет с вами Великое Дерево!
…
Итак, Елена и Лео переехали в сторожку. Но ад ждал её впереди, а не идиллия.
Действие препарата закончилось, вместе с ним ушел изматывающий зов Хозяина, но началась абстиненция. А у Елены не было ни опыта, ни противоядия.
Серафима каждый день присылала ей пищу и травяные сборы вместе со своим помощником, глухонемым Вареником – шустрым маленьким мужичком, не знающим усталости, неопределенного возраста, быстроногим, несмотря на хромоту – ещё мальцом в лесу на гранату напоролся, повезло, что всего-то навсего контузило. Если бы не услужливый Вареник, Елене пришлось бы туго.
Он рубил дрова, качал воду, менял газовые баллоны, полол грядки, приносил ей грибы и ягоды, и даже подметал пол. Знахарка была загружена работой – но и она выбиралась в сторожку Димычева каждые два-три дня, чтобы погрузить в сон измученного битвой юношу и дать отдых девушке. Ей было жаль девушку, изнемогающую от груза испытаний – но так было написано ветром на листах священной Рощи: весь путь она должна пройти сама – и тогда придет и прозрение, и очищение.
Кризис длился две недели – что-то он им принесёт?
Г Л А В А 19
Ещё воздух был по-утреннему прохладен, ещё пахло влагой ночи, отсыревшей землёй, но бледное солнце уже набирало силу.
Елена медленно шла по пухлой песчаной дороге, босые ноги взрывали маленькие пыльные смерчи. Босоножки она несла в левой руке, в правой – пустую корзинку. Она похудела и загорела до черноты, выгоревшие волосы стали почти лимонными, кожа обветрилась и огрубела, кровавые пузыри на ладонях превратились в мозоли. Ноги исцарапаны, руки и спина искусаны и в синяках, но ясные глаза под своевольным разлётом выгоревших бровей по-прежнему светились зеленоватым, словно отражая цвета бушующей вокруг зелени.
Её легкая фигурка казалась особенно хрупкой рядом с этой разевающей ненасытную пасть бездонной корзиной. Скоро она её накормит! Она ступала твердо и уверенно, а окрепшие руки не боялись ноши. На этой дороге ей уже были знакомы каждая выемка, каждый бугорок или перегородившее путь упавшее старое дерево, или островки пырея посередине. Этой дорогой давно никто не пользовался, ибо старик Димычев уже не в состоянии был поддерживать её в порядке, а молодежь не стремилась в леса. Дорога постепенно сужалась, зарастала, превращаясь в тропинку, грозя со временем оставить взамен себя лишь пунктирную линию, слабое напоминание о своей былой востребованности. То же самое происходило и с домом лесника, теперь умирающего в деревне у сестры Ольги.
Дом был сработан на века. Фундамент, бревна стен еще могли выдержать не один катаклизм, но крыльцо уже перекосилось, крыша нуждалась в ремонте, от покраски давно не осталось следа, половицы ходили ходуном, двери повело – ни одна из них не хотела закрываться, угол кухни крошился, изъеденный мышами, а пристроенный сарайчик годился лишь на дрова. Сад был заброшен давно, яблони почти одичали, хотя плоды пока ещё сохранили вкус и аромат, свойственный их сорту. Слива регулярно червивела, смородина скрывалась в бурьяне. Зато Димычевский огородик продолжал оставаться ухоженным и аккуратным, и Елена занималась грядками, что старик успел засеять по весне, почти чисто из любви к искусству и из любопытства – а что получится из всего этого? Там росли морковка, петрушка, тыква, репа, хилая, наполовину съеденная гусеницами цветная капуста – вперемежку с расползшимися календулой, душицей, зверобоем и валерианой.
Елена шла легко, взбодренная утренней свежестью. Как всегда в эти краткие минуты – час до фермы, и два - назад, с остановками и полной до краев корзиной, - она отдыхала, отдыхала всей душой, отключившись от забот, от всей тяжести свалившегося бремени, и бессознательно замедляла шаг, чтобы продлить очарование утра и даруемое им зыбкое чувство покоя и безмятежности.
Когда она уходила – Лео ещё спал, и она поправила одеяло, долго смотрела на бледное, измученное лицо. Ей казалось, что теперь самое страшное позади. Кризис миновал, сознание рывками, ненадолго, возвращалось к нему, осталось преодолеть паралич ног, которым закончилась ломка.
Ей не хотелось вспоминать эти страшные дни, она гнала от себя видения бессонных ночей, когда она боролась с его безумием. Когда дикие боли раздирали его тело и сознание, и в бреду он вскакивал с кровати, нежданно обретая силу и злобность зверя, и бросался на неё, катался по полу, разбивая в кровь кулаки, и пена пузырилась на чёрных искусанных губах. Хорошо, если неподалеку был Вареник, и она вместе держали его руки и ноги, а Лео хрипел, кусал эти руки и бился о них головой.
Хуже приходилось, когда припадок заставал Елену врасплох посреди ночи – он начинался с долгих протяжных стонов, она тогда пыталась подобраться к нему и влить в ухо или нос хотя бы несколько капель настойки, приготовленной Серафимой. И из последних сил, рыдая, удерживала его голову на подушке, пока его сознание не отключалось, избавляя от мук обоих.
Елена обтирала его влажным полотенцем, вновь укутывала одеялом – с бесконечным терпением, с отрешенностью от чувств и мыслей от беспредельной усталости, опустошённая, но не сдающаяся. Она забыла о себе.
Травы и гипноз знахарки давали слабую надежду и временное облегчение, они, по существу, лишь мобилизовали защитные силы организма, но не могли спасти полностью от разрушительного воздействия яда, от воли Мендеса, сокрушившей его мозг. Оставалось только методично продолжать очищение организма и ждать…
И вот вчера сознание вернулось к нему – но паралич приковал к постели. Одновременно выяснилось ещё одно последствие: Лео потерял память.
Рано утром, когда Елена сладко задремала в кресле у его постели, уронив на пол журнал, Лео вдруг снова застонал и заворочался. Мгновенно очнувшись, Елена подумала с усталой обреченностью: «опять начинается», и положила прохладную руку на его горячий лоб в напряженном ожидании – вновь будет припадок, или обойдётся?
Медленно-медленно, словно они были неимоверно тяжелы, веки его начали приподниматься, и вдруг он резко зажмурился, как человек, вышедший из черноты подземелья на белый свет дня. Лёгкая дрожь пробежала по лицу – и он снова открыл глаза, долго смотрел прямо перед собой, на грязно-белый потолок, потом перевел взгляд на Елену, словно только-только почувствовал на своем лбу чью-то руку, долго непонимающе вглядывался в неё, шевелил сухими губами, пытаясь что-то сказать. От волнения Елена на миг онемела: его взгляд наконец-то стал осмысленным!
- Что, Лео, что, тебе лучше, да? Милый, милый мой… - спрашивала она дрожащим голосом. – Тебе лучше, да?
Губы его наконец-то разлепились, и она скорее угадала, чем услышала: - Что…
И через минуту ещё раз: - Что?
- Лео, Лео, это я, ты узнаёшь меня? Мы справились! Мы с тобою справились!
- Кто ты? – прошептал он хрипло. – Что было? Я болею?
- Да, да, ты болел, но теперь всё будет хорошо! – плача от радости, говорила Елена. – Ты – мой любимый, ты не узнаёшь меня? Я ведь твоя Еленка…
Ничего не ответив, он отвернул голову к стене: - Я хочу спать! – и закрыл глаза.
Теперь он много спал, точно младенец, напряженное выражение лица смягчилось, исчезли изнуряющая боль, бессмысленный взгляд, тупая агрессия. А, пробудившись, он начинал познавать мир заново. В его памяти был провал. С того самого момента, как девушка из серого пежо его поцеловала, он не помнил вообще ничего, а всё предшествующее помнил урывками. Ему было знакомо имя «Марта», но Елену он не узнавал.
Вот теперь Серафима знала наверняка, что ей делать – приходилось ей таких ставить на ноги. Вместе с травами Вареник приносил от Серафимы городские лекарства, мази для ног, притирания, учил Елену делать массаж, компрессы, ванночки для ног, ставить иголки на позвоночник, менять бельё, подкладывать резиновую «утку» - эту мучительную для обоих процедуру пришлось осваивать в первую очередь и в кратчайшие сроки. А также – причесывать и подрезать отросшую бороду – пока Вареник не притащил, наконец, одноразовые бритвы.
День её рождения, 30 июля, прошел в трудах и головной боли от начавшихся раньше срока месячных, она засыпала на ходу, и лишь Вареник поздравил её с 19-летием, подарив лукошко земляники, да мать прислала новые кроссовки и очередное письмо, печальное и безнадежное, но проникнутое нарочитой веселостью и бодростью.
Зато за месяц такой работы Елена стала профессиональной сиделкой. Но она не думала об этом. Камень спал с её души вместе с затаённым чувством вины, будущее казалось радужным. Ну а память? Что ж память, со своим вторым рождением он просто полюбит её заново!
Теперь Елена не боялась оставлять его одного, и сама ходила на дальнюю ферму и в магазин, заслужив право на эту блаженную, спокойную прогулку.
Восход солнца заставал её в поле, у самой опушки, и она шла по смутной, ещё ночной земле, и наблюдала, как алое золото растекается по горизонту, вспыхивает в окнах фермерских построек, где уже начался рабочий день: шла дойка, косцы собирались в луга, и петушиные гимны разносились по окрестностям нестройным многоголосьем.
А на обратном пути, с тяжелой корзиной, где стояла фляжка с козьим молоком, только что отжатый творог, свежеиспеченные хлебцы и ватрушки, да пакет сметаны, - Елена наблюдала, как светлеет лес, тает туман, прорезаются за дальними лесами из синей дымки такие недосягаемые вершины почти игрушечных гор… Теперь низкое солнце смотрело ей в спину, ветерок путал волосы, перебрасывая их на лоб и глаза, и Елена встряхивала головой, откидывая волосы назад. Если кто встречался по дороге – Елена улыбалась без страха: все вокруг были её друзья, никто не предаст. Её приветствовали ласково, угощали тем, что купили в магазине, помогали поднести корзину, и Елена никогда не отказывалась, особенно от сладкого – конфеты хоть чуть-чуть, но тоже скрашивали существование.
Эти прогулки укрепили её ноги, походка стала упругой и энергичной. Худая, смуглая, исцарапанная, босая (нагретая песчаная дорога так нежила ступни!), она походила на маленькую лесную фею-девочку, но только глаза смотрели строго и неулыбчиво.
Отяжелевшая корзина, схваченная цепкими пальцами, плавно раздвигала густую траву, позолоченную ранним солнцем. Лео обычно просыпался в девять, и у неё ещё целый час – она слегка расслабилась, и позволила видениям и фантазиям завладеть собой.
Накануне Вареник принес ей очередную весточку и деньги от матери, проходившие долгий путь – Марта передавала их Петро с превеликими осторожностями, Петро привозил их своим дядьям, дядья отдавали Серафиме, и затем уже они поступали к Варенику. Елена почувствовала, как она соскучилась по матери, по своему настоящему дому. Какой спокойной и безмятежной была юность!
Как они с Лео бежали по пляжу и, пугая окружающих фонтанами брызг, достающих до самого неба, бултыхались в воду, и плыли наперегонки к маленькому островку посреди серебристой глади, в лилиях и кувшинках… Как они лежали на берегу, колотя пятками по солнечным зайчикам, и как Лео первый раз её там поцеловал – в губы – просто так, от избытка чувств, а она обиделась, отпихнула его и поплыла назад, к пляжу…
А второй раз они поцеловались на старом заброшенном стадионе, заросшем бурьяном, когда своей компанией играли в бутылочку и передавали по кругу дешёвую сухую кислятину, перелитую в бутылку из-под колы. Их губы остро пахли вином и тайной и не вызывали никаких особых эмоций, просто казалось, что это так весело и увлекательно – целоваться тайком с мальчишками, вызывая молчаливую ревность у Лео, который не способен был долго сердиться.
А ещё они целовались на дискотеке под вой, грохот и нестерпимое мельтешение бликов, проникающих в глаза сквозь сомкнутые веки. В этих поцелуях уже было предчувствие будущего желания, был трепет, нежность, сладость, ожидание прикосновения рук к самым тайным местам, дрожь в коленках. Лео начинал часто дышать, и его руки ложились на её бёдра, прижимали крепко к тому месту, которое просилось вырваться наружу, слишком долго сдерживаемое рамками приличия.
А вот Лео, высокий, худой и крепкий – лучший волейболист класса! – взял её на руки так запросто, и, хохоча, побежал с ней по аллее вдоль реки. Как часто она его одергивала в его пылкости, как часто он обижался – но ненадолго. Как часто она думала, что хватит мучить Лео, ведь всё равно он будет её мужем и сделает это. Но они ничего не успели.
Вот встревоженная Елена сама крепко поцеловала парня в губы, провожая его на вокзале – этот поцелуй пронизан странными предчувствиями и печалью…
И тут же от дерева отделилась темная мрачная фигура, яростно сверкнули жёлтые глаза – и Елена ускорила шаг, словно опять бежала от Мендеса по улицам и переулкам.
…Елена застыла посреди луга с закрытыми глазами. Грудь бурно вздымалась.
Вот она на галерее, пойманная в силки гипнотическим взглядом, бесконечный бег по зеленой лужайке – и насильник настигает её. Она чувствует его губы, его руки на своей груди, его живот – на своём животе. Но почему ей не хочется закрыть глаза и отключиться? Почему она снова хочет увидеть его лицо, услышать насмешливый голос, ощутить прикосновения, вызывающие совсем иной трепет, совсем иной жар, болью разрывающий нутро?
Она замотала головой, отгоняя наваждение, но горячая волна, хлынувшая по телу, ещё долго пульсировала на губах, в груди и в самом низу живота. И это уже не первый раз. Елена попыталась объяснить, рассказать это Серафиме, спросить совета, что делать – та долго и печально глядела на неё, качала головой и шептала какие-то заклинания, провела ладонями над её головой - от макушки вниз, к бедрам, потом – к ногам, и встряхнула кисти рук.
- Клин вышибают клином, - только и сказала она, и больше не добавила ни единого слова, не дала никаких объяснений.
Елена так и не поняла, что бы это могло означать…