Жаль, что я никак не могу убедить себя в том, что способен точно описать события той недели.
Мы пригнали первое для меня стадо, если мне не изменяет память, в среду, и поставили коров и лошадей на скотном дворе возле депо на Мичиган-стрит. Как я уже рассказывал, в четверг и пятницу мы продали около трех пятых скота. Я хотел продать всю свою долю, но последовал совету Босса, продал только триста голов и положил на банковский счет чуть больше пяти тысяч долларов.
А в субботу вечером начался Великий чикагский пожар1. Услышав звон пожарной рынды, я спешно натянул бриджи, рубашку, сапоги и, охваченный юношеским любопытством, бросился на конюшню. Взнуздав Дьяволицу, помчался к месту событий. Меня поразили оперативность, с которой действовали пожарные, и удивительная эффективность их работы2. Там, где в Англии было бы с полдюжины пожарных машин, американцы прислали пятьдесят, и всем им нашлась работа, которую выполнили они великолепно. В час дня пожар был потушен, и я вернулся в отель, проехав две или три мили по незатронутым огнем улицам. Конечно, на следующий день я рассказала обо всем Рису и Форду. К моему удивлению, никто, казалось, не обратил на это особого внимания: пожар в деревянных лачугах на окраинах американских городов был настолько обычным делом, что никто не хотел слушать мои восторги.
__________________________
1 Великий чикагский пожар продолжался с 8 октября по 10 октября 1871 г. Его вызвала корова, опрокинувшая копытами керосиновую лампу в сарае на окраине. Огонь уничтожил большую часть города Чикаго, погибли около 300 человек. Этот пожар признан одной из самых ужасных катастроф XIX в. Возведение обновленного города вывело Чикаго в пятерку самых значительных конгломератов США.
2 Документально доказано, что чикагские пожарные среагировали на пожар только через час после получения известия о нем.
На следующий вечер, в воскресенье, около одиннадцати часов раздался звон пожарной рынды. Я был одет в свой лучший костюм. Пришлось переодеться в повседневную одежду. Сам не знаю зачем, надел пояс с револьвером, вскочил на Дьяволицу и поспешил на пожар. Еще за четверть мили до эпицентра стало ясно, что этот пожар гораздо серьезнее вчерашнего, поскольку в сторону центра дул сильный ветер. Пожарных машин оказалось в этот раз гораздо меньше. Зеваки говорили, что одновременно полыхнуло в трёх разных концах города. Стоявший рядом со мною человек не постеснялся приписать происходившее заговору неизвестных, вознамерившихся сжечь весь город!
— Во всем виноваты эти проклятые заграничные анархисты, — сказал он. — Три пожара не вспыхивают разом просто так, без всякой причины.
Похоже, он был прав. Несмотря на все усилия пожарных, огонь распространялся с невероятной быстротой. Через полчаса я понял, что они не в силах совладать со стихией. Я решил не тратить время зря и позвать Риса, сожалевшего вчера, что не видел пожар прошлой ночью. Когда я вернулась в отель, Риса уже не было. Он ушел один. Потом решили посмотреть пожар и Делл с Боссом. Так что в отеле я никого не застал.
Не солоно хлебавши я вернулся на пожарище. Теперь полыхали все ближайшие улицы с деревянными домами. Огонь пожирал квартал за кварталом. Жар был такой силы, что пожарные машины не могли приблизиться к пламени ближе, чем на двести ярдов. Рев огня был оглушающим. К моему удивлению, в таком жаре вода не испарялась, а, видимо, распадалась на кислород и водород и полыхала сама по себе. По сути, водой не заливали пламя, а как бы подливали в него масла. До меня вдруг дошло, что город обречен. А пока пришлось отойти на пару кварталов, чтобы не пострадать от летящих искр.
Было примерно около трех или четырех часов утра. Я направлялся в отель, когда на очередном углу улицы наткнулся на группу мужчин. Какой-то мужчина пытался что-то им разъяснить. Я прислушался. Мужчина этот оказался единственным здравомыслящим человеком в ту ночь. Типичный янки с востока, он и говорил как янки. Суть его речи сводилась к следующему.
— Предлагаю сейчас же пойти всем нам к мэру и потребовать, чтобы он отдал приказ взорвать, по крайней мере, два квартала вдоль всей этой части города. Тогда, если мы зальем водой дома на другой стороне, пламя будет остановлено. Иного пути спасти город нет.
— Разумно, — воскликнул я. — Это необходимо сделать немедленно. Другого пути спасения нет. Жар разлагает воду, она сама пылает. Заливать пламя водой в таких условиях, все равно что подливать масло в огонь.
— Ну и дела! Именно об этом я толкую вот уже битый час! — воскликнул незнакомец.
Немногим позже пятьдесят или шестьдесят горожан пришли к мэру с таким требованием. Он попытался возражать, дескать, не имеет права взрывать чужие дома. Короче, вознамерился увернуться от ответственности. Единственное, на что он согласился, позвать кого-нибудь из членов совета и определить, что еще можно сделать. В конце концов, я оставил горожан спорить с мэром, вышел на улицу и побрел к мосту на Рэндольф-стрит, где и увидел ужасающую сцену.
Какие-то люди поймали вора, мародерствовавшего в одном из брошенных домов, и поволокли несчастного к фонарному столбу. Напрасно я умолял сохранить ему жизнь, призывал судить его, кричал, что лучше отпустить десять виновных, чем повесить одного невиновного. Мой ирландский акцент лишил мою мольбу какого-либо веса, и на моих глазах этого человека вздернули. Гибель его возбудила во мне ярость. Мне чудилось, будто это я совершил ужасный поступок. Жестокость палачей, их суровый и беззаконный приговор оттолкнули меня от моих сограждан. Впрочем, позже мне предстояло взглянуть на этих людей под другим углом.
К утру пожар уничтожил более мили города и продолжал бушевать с невообразимой яростью. Перед самым рассветом я вышел на берег озера3. Зрелище было неописуемо величественное: у кромки воды собралось около ста пятидесяти тысяч только что лишившихся крова мужчин, женщин и детей. Позади нас ревел огонь. Он кровавой пеленой простирался над нашими головами до самого зенита. Длинные огненные полосы, извиваясь, устремлялись в небеса. Примерно в четырехстах ярдах в заливе яростно горели суда. Мы были со всех сторон взяты в кольцо бушевавшего огня. Необоримый ужас и какой-то мерный рев пламени сковали волю к сопротивлению, а жар, даже в эту прохладную октябрьскую ночь, был почти невыносимым.
_________________________
3 Чикаго стоит на южном берегу озера Мичиган, второго по объёму и третьего по площади из североамериканских Великих озёр.
Я бродил вдоль кромки воды и непроизвольно замечал, с какой добротой мужчины ухаживали за перепуганными женщинами и детьми. Почти каждый соорудил нечто подобное убежищу для своей семьи, и каждый был готов помочь своему соседу. Я тоже стал помогать несчастным, и в какой-то момент мне захотелось выпить. Видимо, я что-то сказал об этом вслух.
— Возьмите вон там, — вдруг подсказали мне.
Неподалеку на берегу стояла самодельная палатка. Трактирщик умудрился спустить на берег четыре бочонка и с помощью парусины соорудил над ними что-то вроде магазинчика. К одной из бочек он прибил дощечку с надписью: «Что вы думаете о нашем аде? Не пей меньше чем на доллар!» Дикий юмор этой штуки позабавил меня. Трактирщик, несомненно, сделал на этой шутке сногсшибательный бизнес.
Чуть позже я всполошился: мне пришло в голову, что наш скот мог сгореть! Поэтому я пулей помчался на Мичиган-стрит. Во дворе хозяйничал старый ирландец, но, хотя он прекрасно знал меня, не позволил мне приблизиться к стаду. Коровы бешено метались по загону в сильном возбуждении. Я умолял его, умолял, наконец, сделал вид, будто уезжаю, а сам привязал Дьяволицу к фонарному столбу на углу и, когда сторож отвлекся, вернулся к загону. Я сдуру опустил две или три решетки, и в следующий момент коровы всем стадом ринулись на свободу. В воротах началась такая давка, что уже через пять минут на земле валялись с десяток или больше дохлых коров. Остальные коровы перескакивали через трупы и рвались бежать прочь. Я спасся, инстинктивно проскользнув в какую-то щель. Вовремя. Буквально через мгновение разъяренное стадо снесло боковые стойки ворот. В следующее мгновение меня сбили с ног, но я все же вскочил и едва успел перелезть через забор. Одним словом, с трудом, но все же смог избежать гибели под копытами взбесившихся животных.
Через несколько минут я уже скакал на Дьяволице во главе стада, уводя его из города в прерию. Коровы разбегались в стороны почти на каждом углу, так что вывести удалось немногим меньше семисот голов. Их я пристроил на ближайшей пригородной ферме. Фермеру я обещал заплатить по доллару за голову, если он оставит у себя коров хотя бы на неделю. Уже через две минуты пришли сын хозяина с помощником-ирландцем и погнали измученных буренок на пастбище. Их осталось ровно шестьсот семьдесят шесть из почти двух тысяч голов.
К полудню я покончил с делами и вернулся в отель.
За весь день у меня не было маковой росинки во рту, но я все же пошел посмотреть, как продвигаются дела с тушением пожара. Первое, что удалось узнать: со всех ближайших городов в Чикаго уже идут поезда с помощью для пострадавших. Но голод все же начался.
Как ни странно, в то время считалось, что и мужчины, и женщины могут прожить без пищи только три дня. Прошли годы, прежде чем доктор Таннер4 доказал миру, что человек может поститься сорок дней и более. Все, кого я встречал в тот день в Чикаго, были уверены, что через три дня помрут голодной смертью. Я смеялся над этим абсурдом, но сила всеобщего мнения и стадное чувство довели до того, что на третий день я тоже почувствовал себя чрезвычайно голодным и решил встать в очередь за хлебом. Впереди меня было, наверное, тысяч пять страдальцев, а позади — пятьдесят или шестьдесят тысяч таких же. Мы впятером продвигались к депо, где один за другим разгружались хлебные поезда. Когда я подошел довольно близко к вагонам с провизией, неожиданно узнал, что на сегодня запасы продовольствия исчерпаны.
______________________
4 Генри С. Таннер (1831—1918) — разработал учение о лечебном голодании. На собственном примере доказал, что человек может голодать до 40 дней. Голодание он называл «элексиром здоровья».
Но в следующий момент я заметил кое-что еще.
Снова и снова женщины и девушки вмешивались в нашу очередь за хлебом, и мужчины, заметьте, действительно верившие, что умрут в эту ночь, если не смогут достать еды, но вместо того, чтобы гнать их взашей, всякий раз расступались и подбадривали:
— Идите, мадам, берите все, что хотите. Мисс, боюсь, вы не сможете унести так много.
Тогда мне это казалось доказательством мужественности, хорошего настроения и высокого самоотречения. Я вставал в эту очередь за хлебом ирландским мальчиком, а вышел из нее гордым американцем. Но ни в тот вечер, ни на следующий день получить хлеб мне не удалось.
Поесть мне довелось только когда меня нашел Рис — в пятницу или в субботу. Проныра Рис выискал местечко, где можно было отовариться продуктами без очереди, хотя и довольно дорого.
Он настоял, чтобы я пошел с ним, и накормил меня. Я же рассказал ему и Форду о спасенном стаде. Они, конечно, обрадовались и решили на следующий день забрать коров.
— Одно можно сказать наверняка, — заявил Босс, — почти семьсот голов крупного рогатого скота стоят сегодня в Чикаго столько же, сколько полторы тысячи голов стоили до пожара. Так что мы потеряли не очень много.
На следующий день я повел Риса и Босса на ферму, но, к моему удивлению, хозяин потребовал заплатить ему по два доллара за голову. Он утверждал, что мы сошлись на такой цене. Его сын поддержал папашу, а помощник-ирландец заявил, что ему искренне жаль, но я запамятовал, что договорная цена была два доллара.
Парни не подозревали, с кем связались.
— А где же скот? — спросил Босс.
Мы отправились к загону.
— Пересчитай их, Гаррис, — велел Форд.
Я насчитал только шестьсот двадцать голов. Пятьдесят с лишним коров исчезли. Теперь фермер стал убеждать меня, будто я ошибся в подсчете.
Форд побродил по ферме и вскоре нашел в неприметной пристройке к конюшне еще тридцать голов техасских корова. Мы завели находку в стадо, и Рис и я начали гнать коров к воротам.
И тут фермер заявил, что не позволит его грабить. Форд некоторое время молча смотрел на негодяя, а потом очень тихо сказал:
— Если ты свяжешься с нами, я сделаю из тебя отбивную. И имей ввиду, отбивная будет холодной, как покойник.
Фермер сразу понял, что с ковбоями шутки плохи, и без возражений отошел в сторону.
В тот вечер мы устроили большой пир, а на следующий день Босс объявил, что продал весь скот хозяевам отеля и получил почти столько же денег, как если бы мы не потеряли часть стада. Мои пять тысяч долларов превратились в шесть тысяч пятьсот.
Мужество, проявленное простыми людьми при тушении Великого пожара, дикий юмор в сочетании с уважительным отношением к женщинам покорили мое сердце.
«Величайшие люди в мире, эти американцы», — сказал я себе и при этом гордился тем, что стал одним из них.