Аудио книга - тут
https://youtu.be/WrlFKvX6PgM?si=vm5TT9UClOKYh8ao
***
Иллюстрация.
Валенки. (Интерьер дома в Пангодах-Медвежьем). Конец 70-х - начало 80-х. Бумага. Пастель. 90х60см.
***
Я смотрю в маленькое отверстие иллюминатора. Оно — как прорубь или тоннель в другой, незнакомый, совершенно новый для меня мир. Мир неумолимо приближается, и вот уже видна не только до горизонта заснеженная тундра с кучкующимися, словно редкая щетина на небритом лице, деревцами, но и разбросанные паутинной сетью дороги, какие-то сооружения, жилые бараки и приютившиеся на краю посёлка невзрачные домики... Мир уже близко, совсем рядом. Я физически ощущаю его и испытываю что-то наподобие страха, смешанного с любопытством. Мир стремительно увеличивается в размерах. Удар, и лыжи самолёта скользят по утрамбованному насту. Ещё немного, и самолёт подруливает к серому двухэтажному сараю. Шум двигателя неожиданно исчезает, и в наступившей тишине слышится голос одного из пилотов: «Слезайте, граждане, приехали — конец. Охотный ряд...» Публика, населяющая самолёт, приходит в движение, разбирает вещи и нетерпеливо ждёт, когда откроется дверь. Тот же пилот с лицом, выражающим значимость происходящего и как бы делая одолжение, направляется к двери, перешагивая по пути через сумки, чемоданы и прочую поклажу. Несколько движений, и дверь распахивается, впуская в салон дух северного жгучего мороза. К самолёту подаётся трап. «Пожалуйте на выход» - произносит пилот, и люди торопливо начинают покидать самолёт. Я иду последним, неся свой уже повидавший виды «абалаков». Проходя мимо пилота, я говорю ему спасибо и прощаюсь. В ответ на это узнаю знакомое: «Ты что мой друг свистишь, мешает жить Париж?.. Ты посмотри...» Дальше про Париж и, куда надо смотреть, уже не слышу, так как спускаюсь по трапу, и мои ноги в сандалетах мгновенно ощущают тот самый двадцатиградусный холод, о котором перед посадкой любезно сообщил пилот. «Нет, это — не Рио де Жанейро» - произношу я, накидываю на тонкий плащик рюкзак и топаю вслед направляющимся в сторону серого здания пассажирам. В здании я нахожу свободный угол, бросаю рюкзак на пол и достаю из него шерстяные носки, свитер и спортивную вязанную шапочку. Затем скидываю свой московский пижонский плащик, натягиваю свитер, носки и шапочку, обратно залезаю в плащ и снова оказываюсь под тяжестью рюкзака. «Ну что, вперёд?» - спрашиваю я сам себя, стараясь подбодрить и вселить хоть чуточку оптимизма в несколько прокисшее настроение. «Вперёд, и с песней» - решительно отвечаю, направлюсь к выходу, открываю скрипучую обшарпанную дверь и оказываюсь один на один с тем самым новым миром.
- Где тут геофизики? - спрашиваю у стоящей неподалёку группы мужиков, одетых по полярной моде: в полушубках, собачьих мохнатых ушанках и таких же мохнатых унтах. Мужики прекращают курить, смотрят на меня, как на явление Христа народу, и неопределённо показывают куда-то на юго-запад:
- Там.
- Далеко?
- Да поближе, чем откуда прибыл... Топай, не стесняйся.
Я киваю мужикам в знак благодарности, перестаю стесняться и топаю в указанном направлении. Сначала мой путь совпадает с дорогой, по которой то и дело проносятся, урча и выпуская из выхлопной трубы искры, разномастные вездеходы, но вскоре дорога заворачивает, и я нерешительно погружаю сначала одну, а затем другую ногу в доходящий почти до колен снег. «Крепись геолог, держись геолог...» вспоминаю я и с суровым лицом, медленно, но упрямо двигаюсь по намеченному азимуту. Метров через триста впереди показывается забор и за ним - знакомой, красно-жёлтой раскраски - машины. Преодолев ещё метров двести я оказываюсь у ворот и пересекаю границу. Слава богу, глубокий снег кончился, и здесь, за границей, можно идти быстрее. Впрочем. Моим ногам уже всё равно. Они почти ничего не чувствуют. Я прохожу мимо «уралов», «зилов» и 66-х «газушек», направляясь к длинному деревянному строению, открываю входную дверь и попадаю в вожделенное тепло.
Прямо передо мной стеллажи с приборами — металлические стойки с полками, на которых лежат стальные «чушки», каждая под сто килограммов весом. Внутри «чушки» напичканы электроникой. Через несколько лет мне будет смешно вспоминать первую робость при виде узеньких продолговатых плат с покоящимися на них миниатюрными лампами, диодами и транзисторами, сопротивлениями, конденсаторами и прочей электронной ерундой, но пока это для меня - «Terra Incognita», и потому я благоговейно смотрю на стеллажи, а затем перевожу взгляд дальше. А дальше, за стеллажами — вытянутое пространство большой комнаты с теннисным столом посредине, лавками вдоль стен и несколькими закрытыми дверьми. Я подхожу к дверям и читаю: «Начальник партии» - на одной, «Зам. нач. партии» - на другой, «Бухгалтерия» - на третьей. За «Бухгалтерией» в стену врезано маленькое зарешётчатое окошко с надписью: «Касса». В голове начинают «крутиться шестерёнки»: оклад плюс премия, коэффициент, «полярка», полевые... Должна получиться вполне приличная сумма, о которой мои товарищи, оставшиеся в Москве, и помыслить не могут. «Когда приеду, поведу в ресторан» - мечтаю я и подхожу к скамейкам с расположившимися на них работягами, потягивающими «Беломор». Они удивлённо взирают на меня, перемигиваются, посмеиваясь, и, уставившись на мои сандалеты, почти в один голос спрашивают:
- Не холодно?
- Не-а, - независимо и гордо отвечаю я, оглядывая со всем пренебрежением, на которое способен, красующиеся на работягах шубы и унты. Мне бы такие. Но их нет у меня и когда будут - неизвестно. А есть закоченевшие от мороза ноги и московский юношеский гонор.
- Откелева, такой, будешь? - интересуется сурового вида бородач.
- Из столицы.
- Неужто из Парижу? Барин... из Парижу... - бородач хохочет и толкает в бок соседа. - Видал доходягу?
Он показывает на мои сандалеты, и оба покатываются со смеху.
- Это что же, всем там у вам в Парижах такие выдают или токма особо отличившимся?
- Не всем, - отвечаю я, стараясь не обижаться на насмешки и поддерживать шутливый тон, так как и сам понимаю, что выгляжу потешно. - Только отличившимся, а ещё тем, кто собирается на южный берег... - я делаю многозначительную паузу и завершаю, - Ледовитого океана.
Мужики хохочут ещё громче и одобрительно кивают.
- Ну, паря, уморил, - говорит бородач и интересуется. - А к нам чего? Счастья пытать али...?
- Али...
- Ну тогда тебе туда, - рука бородача машет в сторону дверей. - Работа дураков любит. И наше начальство тоже.
Я делаю вид, что мне плевать на то, кто и кого любит, подхожу к первой двери, стучу и, в ответ на: «Войдите», дёргаю за ручку.
За столом, заваленным диаграммами, полусидит-полустоит среднего роста и возраста человек с всклокоченной шевелюрой и в коричневом, толстенной вязки свитере. Он отрывается от диаграмм, поднимается, проводит несколько раз пятернёй туда-сюда по волосам, взлохмачивая их ещё больше, и смотрит на меня.
- Чего надо? - интересуется он, пытливо изучая мой внешний вид и задерживая взгляд на сандалетах.
- К вам, работать... Вот... - я достаю направление.
Человек читает, не глядя на меня, протягивает в мою сторону свободную правую руку и произносит:
- Ну что же, очень хорошо. С прибытием, так сказать, благополучным. Давай пять. Как, говоришь, зовут? - он пробегает глазами по бумаге. - Олег, стало быть. Олег Николаевич? После института? Отлично. Ты вот что, Олег, - он пожимает мою холодную, как ледышка, ладонь и снова смотрит на сандалеты. - Давай сейчас на склад дуй — в конце справа дверь, увидишь. Скажи, что начальник приказал валенки выдать, ну и всё прочее по форме: ватный костюм, х/б, ушанку и рукавицы. Требование в бухгалтерии получишь. Что ещё? - он опять ворошит волосы. - Всё, кажись. Переодевайся быстро, а то до буровой не доживёшь в своих тапочках, и - ко мне обратно. Будем определяться с местом работы и жительства. Усёк?
- Усёк, - как можно бодрее отвечаю я.
- Значит, порядок. А это, - он подходит к стене, на которой на гвоздях висит несколько полушубков, снимает один и протягивает мне, - тебе. Носи на здоровье и помни мою доброту.
Я принимаю драгоценный подарок, крепко прижимаю к себе и лепечу слова благодарности. Но человек, как кажется, меня уже не слышит. Он снова погружается в диаграммы, что-то бормочет, тихо матерится, достаёт папиросы и закуривает.
Я выхожу из кабинета начальника партии и направляюсь в следующий — в «Бухгалтерию». Меня встречает острый взгляд глубоко посаженных тёмных глаз. Они исследуют меня и тоже останавливаются на сандалетах.
- Тю, сказився... - полная женщина неопределённого возраста в меховой безрукавке взмахивает, как птица, стремящаяся взлететь, руками и поднимается из-за рабочего стола. Она низко нагибается, опершись на стол, поправляет сползшие к кончику носа круглые очки и внимательно изучает мои ноги — не ошиблась ли? Нет, вроде не ошиблась.
- Ты шо, больной?
Я ничего не говорю и протягиваю требование на спецодежду. Женщина внимательно изучает документ, подписывает и протягивает мне.
- Новенький что ли?
- Для кого как. Для кого — старенький. В вашей конторе — новенький.
- Ишь ты, - удивляется женщина. - Гордый.
- Независимый, - отвечаю я.
- От мороза? Ну-ну... Поглядим на твою независимость, когда поморозишь то, что надо беречь. А звать-то, независимый, как? - она вчитывается в бумагу, но там, кроме как «выдать тов.» и т. д., ничего не написано.
- Олег. Олег Николаевич.
- Ладно, уж, Николаич. Иди, получай свою одёжу. А то не ровён час поотваливается кое чего. Тут хоть и южный берег, но...
Недослушав знакомую шутку, я хватаю подписанное требование и иду на склад. Там получаю спецуху и уже через пять минут предстаю перед начальником партии во всей своей новой, почти «haute couture», красоте: чёрных здоровущих валенках, чёрных ватных брюках, чёрной хэбэшной куртке и чёрном же ватнике. Чёрная ушанка и чёрные рукавицы зажаты в руке. За спиной — верный «абалаков». Подмышкой — подаренный полушубок.
Начальник смотрит на меня весело, хлопает по плечу и одобряюще кивает, дескать, — Ок. А я и сам вижу, что — Ок. Мне уже тепло, даже жарко, и начхать на двадцатиградусный мороз, на то, что мало чего знаю и понимаю.
- Значится, так, - начальник смотрит в толстую тетрадь и вслух рассуждает. - К Серёге — не, не пойдёт. Там взрывники одни. К Ермаку — тоже нет... слабоват, не потянет. Ежели к Саньку... Шибко молод да и знаниями не богат. К Володе... Во, к Володе пойдёшь, во второй отряд. Володя - мужик толковый. Как раз оператор нужен, и поучиться есть чему. Завтра возвращается со скважины, завтра и познакомлю. Пока же ступай в общагу, - он подходит к окну и подзывает меня. - Вон, видишь, за баней - не оштукатуренный дом?
- Вижу, - отвечаю я, соображая, что сооружение с высокой ярко-красной кирпичной трубой - баня, за которой виднеется, очевидно, недавно построенный, сложенный из бруса двухэтажный барак.
- Найдёшь коменданта и отдашь, - согнувшись над столом, начальник что-то пишет на листе бумаги, вверху которой я замечаю напечатанное большими буквами: «Северная геофизическая партия». - Какое у нас сегодня число?
Я называю число и слежу за тем, как на листе появляется дата, а ниже размашистая подпись. Лист складывается пополам и протягивается мне.
- Держи.
- Поселить инженера-оператора отряда номер два... - читаю я, развернув лист.
- Вопросы есть?
- Нет.
- Тогда — до завтра. Рабочий день начинается в восемь. Держи, Олег Николаевич, - и начальник протягивает мне пятерню.
Я жму его руку, прощаюсь до завтра и выхожу из кабинета. Работяги, сидящие на скамейке, продолжают курить и о чём-то спорят.
- Ну что? - спрашивает всё тот же бородач. - Зачислен?
- Зачислен.
- К кому?
- Во второй отряд.
- К Шакалису, значит. Добро. Начальник, что надо. Специалист и человек — во! - бородач показывает кулак с поднятым вверх большим пальцем. - Считай, повезло. Он из Латвии. Когда маленьким был в Саласпилс попал. Как выжил, одному богу известно. Там и здоровье потерял. Говорю, чтобы знал, с кем работать будешь, и относился соответствующе. Человек! А самого-то как звать?
- Олег, - отвечаю я, одновременно вспоминая, что в Саласпилсе во время войны был детский нацистский концентрационный лагерь, и про себя тоже удивляюсь, как человек выжил...
- А я — Константин, машинист подъёмника. Ещё поморозимся вместе, - он крепко жмёт мою руку и представляет остальных мужиков.
Я знакомлюсь с мужиками и направляюсь к выходу.
- Куда? - раздаётся вдогонку.
- В общагу.
- Погоди, мне туда же, - Константин догоняет меня. - Только сначала в столовку зайдём.
Мы идём вместе сначала в столовку, а затем, поужинав, в общагу. Снег аппетитно хрустит под нашими ногами. В валенках тепло и уютно.
- Подшивать умеешь? - спрашивает Константин.
- Нет, не научился. Не было нужды.
- Научу. Тут всему научишься. И валенки подшивать, и дом строить, и вира-майна командовать. Командовать-то любишь?
- Не люблю.
- Тогда тоже придётся учиться. Ты же будущий начальник. Ему положено.
Что положено начальнику, кем положено, куда положено и почему осталось для меня тайной, так как за разговором незаметно дошли до общаги.
- Комендант там, - Константин показывает в конец коридора. - И проси, чтобы к нам поселили. У нас — весело. Так и скажи, чтобы ко мне. До встречи, - и он направляется к лестнице, ведущей на второй этаж.
Я нахожу коменданта, вернее, комендантшу — симпатичную деваху, которая кокетливо поглядывая на меня, заполняет какую-то карточку, выдаёт мне пару тонких верблюжьих одеял, подушку и постельное бельё.
- К Косте, говоришь?
- К Косте.
- У него хорошая компания. Не заскучаешь. А заскучаешь, милости прошу на чай... - она улыбается и добавляет, - Олег Николаевич.
С одеялами, подушкой и бельём я подымаюсь на второй этаж и нахожу нужную комнату. В ней — восемь, в два этажа, кроватей, тумбочки вдоль стен, круглый стол посредине и стульями вокруг и большой шифоньер в углу. На нескольких кроватях храпят мужики, за столом сидит Константин и листает книгу. На стук двери он поворачивается, кивает и показывает на не застеленную панцирную сетку почти под потолком.
- Твоя, располагайся. А матрац в шкафу возьми, лучше два — не так дуть снизу будет.
Я вешаю на гвоздь полушубок, скидываю телогрейку, хэбэ, разбираю рюкзак и стелю кровать. Затем забираюсь на неё и смотрю на оставленные внизу валенки.
- Подшивать когда научишь?
- Отдохни малость, - говорит Константин. - Куда торопиться? У тебя сегодня суетный день был. А завтра ещё суетнее будет. Так что — утро вечера мудренее.
Я согласно киваю, раздеваюсь и залезаю под одеяла. Утро вечера, и правда, мудренее. Повернувшись к стене, я вспоминаю сегодняшние события: самолёт, мороз, снег по колено, себя в сандалетах, начальника партии, подаренный полушубок, Константина, валенки, стоящие на полу, и мне становится спокойно и хорошо.
«А ты знаешь, всё ещё будет...» - в сознании всплывают слова известной песенки, и я тихо начинаю её напевать. «А ты знаешь, всё ещё будет...» - напеваю я и постепенно погружаюсь в сон. «А ты знаешь, всё ещё будет...» - снится мне. Кто-то во сне гладит меня, как в детстве, по голове и повторяет: «Всё ещё будет, Олег... Жизнь только начинается... Всё ещё будет...»
2014