О медицине и не только - Книга 1

               


                Николай Матвеев

              О МЕДИЦИНЕ И НЕ ТОЛЬКО…


                Рассказы, очерки, эссе
                и кое-что ещё





























      Спасительная инъекция пенициллина
   В апреле, катаясь на лодке по реке Ингу;л во время ледохода с моим двоюродным братом Колькой-Цыга;ном, мы решили искупаться в реке. Подбил меня на это, конечно же, отчаянный и бесшабашный Колька. Раздевшись, он разбежался по лодке и прыгнул в воду, вынырнув далеко от лодки. Чтобы не отставать от него, я прыгнул тоже…
   После этого холодного купания у Кольки всё обошлось, меня же схватила жуткая ангина – она сдавило горло, и я с трудом ловил ртом воздух. Мама побежала к единственному тогда, в пятидесятые годы спасителю в нашем селе фельдшеру Ивану Константиновичу, жившему на соседней улице. В селе его уважительно называли «наш фершал».
   …Я полусидел на постели, пытаясь дышать сквозь больное горло. Иван Константинович попросил у мамы ложку, надавил мне на корень языка и осмотрел горло.
   – Ну, что же, Ульяна, – обратился он к маме. – Тяжёлая ангина, спасти его будет нелегко. Но я попробую, – после некоторого раздумья сказал он. – Недавно мне удалось на конференции в районе раздобыть один флакончик чудодейственного препарата, имя ему – пенициллин (с лекарствами в сёлах на Николаевщине после войны было трудно).
   – Попробую ввести ему пенициллин, и, если он поможет, значит, сын твой будет спасён.
   С этими словами фельдшер достал шприц, развёл пенициллин и ввёл его мне.
   – Теперь будем ждать, – сказал Иван Константинович моей матери, оставаясь сидеть на стуле возле меня.
   Я тяжело с трудом дышал. Прошло некоторое время, наверное, минут пять-десять, и  мне показалось, что во рту скопилось что-то, я сделал попытку выплюнуть это.
   – Плюй на пол, – сказал фельдшер.
   С большим трудом я выплюнул на земляной пол нашей комнаты большой твёрдый бело-жёлтый ком гноя. Дышать стало легче, препятствия дыханию уже не было.
   – Ну, что же, Ульяна, теперь твой сын будет жить, – сказал маме Иван Константинович и ушёл домой, наказав мне полоскать горло тёплым содовым раствором.
   Теперь я понимаю, как врачи из госпиталей Красного Креста излечивают больных в Африке одной-единственной таблеткой какого-нибудь препарата, ведь эти африканцы, как и я в те далёкие пятидесятые годы прошлого столетия, никогда ещё до этого не принимали лекарств, и одна маленькая доза препарата делала с ними чудо…

                Шуточки тёти Дуни
   Сестра отца моего тётя Дуня была очень весёлой и добродушной женщиной. Как-то она даже напугала меня в детстве. Когда умерла моя бабушка Фёкла, жившая с нами в последние годы её жизни, её поместили в гроб, который поставили на стульях в зале, зажгли свечи, приходил отпевать её «батюшка» (священник), у  гроба её днём и вечером читали молитвы. Электричества у нас тогда ещё не было, и вечером, когда все взрослые на время отлучились, а мы с сыном тёти Дуни Колькой робко зашли в зал посмотреть, что там делается, вошедшая тётя Дуня рассказала нам одну историю:
   – Когда она была маленькой, умер её дедушка, его так же вот положили во гроб и оставили до завтрашнего дня, когда будут хоронить. А один озорник из дедушкиных внуков решил позабавиться: он привязал тонкие верёвочки к голове и рукам дедушки и спрятал их под гроб. Сам – тоже спрятался в тёмном углу. Потрескивали свечи, в комнате было тихо. И вот, когда маленькая Дуня с кем-то из девочек несмело вошла в комнату, он потянул за верёвочки. Дедушка начал шевелиться, пытаясь привстать, дети в ужасе испугались и закричали. Прибежали взрослые и озорнику тогда очень «влетело» от них…
   Мне было даже  без её рассказа очень страшно заходить в комнату, где лежала бабушка, а после её рассказа – и подавно.
   Хоронить бабушку Фёклу должны были завтра. Я попросился уехать в пионерский лагерь на другой берег реки к отцу, охранявшему этот лагерь. Мама не возражала.
   …На другой день с утра папа на лодке уплыл домой, а я видел из лагеря, как процессия вышла из дома во двор, как там читали молитву. Село наше расположилось на склоне горы, поэтому мне хорошо было видно, как они шли по нашей улице, затем поставили гроб на перекрёстке и снова читали молитвы, а люди подходили прощаться с умершей бабушкой. До кладбища, которое тоже было хорошо видно отсюда, длинная похоронная процессия (а хоронить приходило тогда всё село) ещё раза три-четыре останавливалась для молитв и прощания, затем – вошла на кладбище, там и завершился этот христианский обряд.
   До вечера я оставался в лагере и домой возвратился только к вечеру…

               
              Как я стал студентом-медиком
   В старших классах школы я неплохо для сельских учеников знал английский язык, хорошо учился по другим предметам, шёл даже на золотую медаль (хотя – получил в итоге серебряную), и преподаватели советовали мне поступать в институт иностранных языков или – в институт международных отношений. Под этим флагом и проходили мои школьные годы.
   Родители же мои – мама и папа – очень хотели, чтобы я выучился на врача, мама говорила нередко:
   — Вот закончишь медицинский и будешь нас лечить, тебе мы  доверяем, будешь нашим доктором.
   Мне же в школьные годы не очень нравилась медицина, я даже, когда проходил мимо амбулатории и слышал в воздухе запах йода или ещё чего-то медицинского, закрывал нос, старался не дышать, и  все эти запахи были мне очень неприятны.
   …Была весна, я сдавал выпускные экзамены за десятый класс школы (тогда учились мы десять лет). В тот день я покатался на лодке и съездил к пионерскому лагерю на другой берег реки, где отец мой работал охранником вот уже несколько лет.
   И вот, уже отъехав от лагеря, услышал я голос молодого человека на берегу, просившего перевезти его на наш берег, чтобы уехать автобусом в Николаев. Он, видимо, навещал кого-то в пионерском лагере.
   Я возвратился к берегу  и повёз его. Он расспросил меня, чем я занимаюсь, и я рассказал, что сдаю выпускные экзамены за среднюю школу и собираюсь поступать в иняз или институт международных отношений.
   Он же рассказал мне, что совсем недавно закончил медицинский институт в Днепропетровске. Рассказал, как интересно учиться в этом вузе, какой прекрасный город Днепропетровск. Он с таким жаром рассказывал мне всё это, что довольно быстро изменил мои планы.
   Поблагодарив меня за перевоз его через реку, он попрощался и ушёл через село на автостраду. Я же, привязав лодку к колышку и забрав вёсла, стремглав помчался домой и ещё с порога крикнул родителям:
   — Папа, мама, я буду поступать в медицинский в Днепропетровске!
   Родители не могли поверить своему счастью, они очень обрадовались этому моему решению. Мама всё допытывалась, как это я вдруг решил поступать туда, ведь десять лет они не могли убедить меня в этом.
   Я рассказал им о сегодняшней встрече. Мама решила:
   — Пойду в церковь и поставлю свечку за здоровье человека, направившего тебя на этот путь.
   Мама всегда считала, что встреча эта не была случайной…
   С одной четвёркой в аттестате зрелости я уехал в Днепропетровск, сдал четыре вступительных экзамена, набрав девятнадцать баллов, и был зачислен на лечебный факультет, где и стал учиться…

                Кошмары первого курса
   1 сентября первого курса первая пара занятий у нашей группы была анатомия. Мы сразу же спустились в анатомический театр – полуподвал под зданием морфологического конкурса, нашли свой класс, и занятия начались. Конечно же, мы – желторотые юнцы, только что закончившие школу на хорошо и отлично и успешно поступившие на лечебный факультет медицинского института (а таким был весь наш «десяток»), даже не представляли себе, с чем мы столкнёмся в первый же день учёбы.
   Нам ведь надо было изучить тело человека – мышцы, кости, нервы, сердце и сосуды (артерии и вены), головной и спинной мозг, желудочно-кишечный тракт и прочая, и прочая, и прочая.
   Раньше, когда я был ещё школьником, я с отвращением проходил мимо амбулатории у нас дома, зажав нос и перейдя на другую сторону улицы, чтобы не слышать запах йода, нашатырного спирта и прочих медицинских прелестей. Теперь же мне надо было этим заниматься вплотную.
   Нам показывали на первом занятии кости тела человека, их надо было брать руками и внимательно изучить особенности каждой.  Перчаток тогда почти ни у кого из нас не было.
   Всё это было ужасно. Меня тошнило и рвало, как и многих мальчишек и девчонок первого курса. Запах формалина «ел» глаза, они слезились, мы чихали и кашляли. Дежурным (обычно дежурными назначали мальчика с девочкой)  надо было брать носилки, идти к огромному чану с формалином в специальную комнату, по лесенке подниматься вверх на чан, открывать его крышку, багром отыскивать среди плавающих в формалине трупов нужный, подцеплять его багром, приподнимать кверху, дожидаясь, когда стечёт формалин, затем переложить труп на носилки, закрыть крышку чана, принести труп в наш учебный класс и переложить его на препараторский стол.  Если мы изучали кишечник, надо было принести труп со вскрытой брюшной полостью, если мышцы  конечностей – экземпляр с хорошо отсепарированными мышцами верхних или нижних конечностей.
   Вы спросите – откуда были эти трупы? Это могли быть безродные субъекты или тела людей, завещавших своё тело служению науке.
   … Несколько месяцев по ночам мне снились кошмары и трупы, нередко я просыпался от ужаса в холодном поту… Есть я ничего не мог: вид пищи и даже его запах, доносившийся из дверей и окон студенческой столовой вызывали у меня тошноту и рвоту. Мысли о пище тоже вызывали рвоту. Несколько месяцев питался я в кафетерии кефиром и салатом из капусты с морковью  да хлебом…
   Думал бросить мединститут, но всё как-то медлил с этим. Часть ребят ушли из института в другие вузы, но у меня постепенно все эти явления через несколько месяцев исчезли, и дальше я учился в этом плане уже спокойно.
   Все мы так уже привыкли ко всему этому, что на занятиях, сидя в анатомичке с учебником в руках вокруг трупа, проголодавшись, «сбрасывались», собрав из карманов свои копейки и посылали кого-нибудь за пирожками, которыми торговали на перекрёстке прямо у нашего корпуса. Посланец приносил пирожки, все хватали быстрее по пирожку и ели их здесь же, продолжая заниматься, а Славка Павелко – самый озорной парнишка нашей группы – однажды вставил пирожок в рот трупу со словами:
    – Ну, что ты сверкаешь своей фиксой? Ешь, дорогой, ты, наверное, тоже проголодался!
   
           Рука в шоферском чемоданчике
   На первых курсах во время учёбы в институте нам приходилось много времени отдавать изучению анатомии человека – одному из трёх «китов» медицины. Допоздна засиживались мы в анатомичке, изучая особенности человеческого тела. Но зачастую времени на то, чтобы досконально изучить какую-то тему, нам не хватало. Нередко поэтому, особенно перед семинарами и зачётами упрашивали мы бабу Феню, заведовавшую в анатомическом театре необходимыми нам материалами, выдать на студенческий до утра нужные нам для занятий дома руку, кисть, череп и другие части человеческого тела.
   Сердобольная баба Феня выдавала нам всё это, забрав у нас студенческий билет, куда вкладывала записку о том, что именно мы взяли у неё.
   Всё это мы вкладывали в такой чемоданчик типа шоферского, который был в моде у нас в то время, поскольку  был он довольно вместительным.
   Дома мы закрывались на ключ или щеколду в той комнате, которую  снимали, стелили на стол газету, выкладывая на неё взятые для семинара у бабы Фени предметы и почти до утра учили нужную нам тему, читая по учебнику и находя тут же то, о чём мы читали…
   Набожные местные бабушки, у которых студенты снимали комнаты, прослышав о подобных  ночных занятиях своих жильцов, боялись студентов-медиков, как огня и немедленно отказывали им, узнав о месте их учёбы. Поэтому уже в первые дни сентября просвещённые в этих вопросах старшекурсники советовали нам никогда не говорить хозяйкам, что мы учимся в медицинском институте. И для них мы были будущими  химиками, горняками, металлургами, педагогами…

             «Рыба» боится лягушек и змей!
   Люда Демченко, которую с лёгкой руки Славки Павелко все у нас так и называли «Рыбой» из-за её стройной худобы, очень боялась лягушек, змей, мышей и прочей живности. А на занятиях по физиологии нам нередко приходилось делать опыты на лягушках, которых дежурные по группе должны были принести, набрав их в ящике в коридоре. Дежурные, естественно, у нас всё время менялись.
   И вот, когда все узнали, что Люда «Рыба» очень боится лягушек, на вопрос «Кто у нас сегодня дежурит?» ребята отвечали нередко «Люда Демченко». Она шла вместе с мальчиком, так как дежурных было двое, и здесь умоляла его набрать лягушек одному, сама же боялась к ним прикоснуться. А лягушки прыгали по ящику и долго не давались в руки, как будто предчувствуя, что им сегодня будет туго… Затем они приносили корзинку с лягушками в учебный класс, ребята разбирали лягушек, раскладывали их на препараторские столики и начинались опыты… Вот здесь уже Люде «Рыбе» приходилось ещё сложнее, ведь всё надо было делать самой… 

                У тебя – лепра!!!
   Я пришёл в институт довольно-таки наивным семнадцатилетним деревенским юнцом (на курсе же – практически все были городскими, поднаторевшими), поэтому всё воспринимал на полном серьёзе.
   Однажды на какой-то лекции сидевшая позади меня Эльза Руденко вдруг сказала мне:
   – Ой, а что это у тебя, Коля?
   – Где? – обеспокоенно спросил я.
   – Не двигайся, сиди спокойно, – сказала она и попросила меня отвести волосы кзади от правого моего уха.
   Я отвёл их. Она внимательно осмотрела всё позади ушной раковины и попросила теперь отвести волосы от левого уха. Я отвёл их. Она осмотрела всё там и, покачав головой, сказала с серьёзным лицом:
  – По-моему, у тебя – лепра!
  Что это такое – я не знал, но чувствовал: это – что-то нехорошее. Я ощупал выступавший  бугорок за правой ушной раковиной и за левой: как и говорила Эльза, мне тоже показалось, что справа кость выпирает больше, чем слева.
   Элка сказала ребятам, сидевшим рядом:
  – Взгляните – у него лепра! Не прикасайтесь к нему!
  Все ребята с сожалением и сочувствием посмотрели на «выступавшую» кость и на меня.
   – Что же ты теперь будешь делать? – спросила меня Эльза.
   Что мне делать – я не знал. С безмятежным видом я сидел на занятиях, но внутри у меня всё клокотало…
   Эльза и другие ребята больше мне ничего не говорили и, казалось, совсем позабыли об этом инциденте.
   Только я не забыл. Сразу же после занятий я ринулся в медицинскую библиотеку на улице Дзержинского и попросил дать мне медицинский справочник. О, ужас! Я узнал, что лепра – это проказа и что прокажённых изолируют от общества и поселяют в специальные резервации вдали от окружающего мира, чтобы они не могли заразить других людей, и там они доживают дни свои в тоске и одиночестве. Я понял, что жить мне осталось совсем немного.
   Придя домой, я составил план, что мне надо было бы завершить в ближайшие дни: написать письмо родителям, что-то там ещё (уже не помню)…
   Рано утром, ещё до занятий я пришёл на кафедру дермато-венерологии в земской больнице, всё ещё было закрыто и приёма ещё не было. Я сел на скамейке напротив и стал ждать в разных своих тревожных мыслях.
   Наконец, пришла уборщица, после – появился доктор. Я робко вошёл в кабинет. Доктор за ширмой мыл руки. Он вышел, я поздоровался с ним, он же сказал мне отрывисто:
 – Опускай брюки и показывай!
 – Зачем снимать брюки? – изумлённо спросил я.
 – А зачем же тогда ты пришёл? – удивлённо спросил доктор. Он, видимо, решил, что молодой парень пришёл, как обычно, по поводу какого-нибудь венерического заболевания, которое он «подхватил» случайно.
 – У меня ЛЕПРА!!! – с ужасом сказал я.
   Изумлённый доктор внимательно посмотрел на меня и спросил:
 – Где же она у тебя?
   Я показал ему на бугорок кости за правой ушной раковиной. Доктор начал ощупывать его, я же с ужасом  сказал ему:
    – Не прикасайтесь, она заразна!!!
    – Доктор рассмеялся в ответ:
    – Ощупай сам всё справа и слева, да не бойся: неужели ты думаешь, что я стал бы прикасаться к тебе, если бы у тебя действительно была лепра? За всю мою жизнь мне не попадался ни один больной с лепрой, её у нас  нет. А показывали нам, когда я учился в институте, только рисунки больных с лепрой и фотографии, а вот живого больного для показа не могли найти.
   – Но мне сказала Эльза, что у меня лепра!
   – Ты, видимо, студент-медик? – спросил он.
   Я утвердительно кивнул головой.
   – Студенты-медики нередко подшучивают друг над другом на первых курсах, – сказал доктор с улыбкой. – Иди спокойно на занятия и «намыль шею» своей Эльзе: нет у тебя никакой лепры.
   Обрадованный и родившийся вновь, весёлый, я пришёл на занятия, опоздав на первую «пару».
   – Где ты был? – спросили ребята.
   – Секрет, – отвечал им я.
   У Эльзы я осведомился, почему она так поступила. Она рассказала, что сама вычитала в одном из справочников о лепре и решила меня разыграть, договорившись с ребятами. Но она и не думала, что всё это зайдёт так далеко…

                ПЕСНИ МОЕЙ ЮНОСТИ
   Сентябрь 1960-го года. С неудовольствием и неохотой восприняли мы, студенты первого курса мединститута в Днепропетровске команду первому курсу ходить на хор. Тем же, кто отказывался посещать занятия пением, грозили не выдавать стипендию. Это была серьёзная угроза, и, поборов свою неприязнь, мы начали заниматься в хоре.
   Занятия у нас проходили по вечерам после учёбы в институте во Дворце культуры студентов им. Ю. Гагарина (так он стал называться с 1961 года)   в городском парке культуры и отдыха им. Т.Г. Шевченко – в бывшем дворце Г. Потёмкина.
   Два века назад здесь находилась резиденция князя Григория Потёмкина, авторство проекта дворца приписывают архитектору Ивану Старову. В последние два десятилетия после реставрации в 1990 году он стал Дворцом культуры студентов Днепропетровского национального университета им. О. Гончара.
   Нас было около двухсот человек. Занятия проводил преподаватель пения  Леонид Иосифович Терещенко, он ещё ходил, слегка прихрамывая, и тянул ногу.
   Как я узнал недавно, Леонид Иосифович Терещенко был в то время преподавателем детской музыкальной школы №3 гор. Днепропетровска. Одновременно по вечерам он руководил хором студентов во дворце культуры студентов им. Ю. Гагарина. Был он прекрасным педагогом и музыкантом. Именно он подготовил молодого Иосифа Кобзона после службы в армии к вступительным экзаменам в Одесскую консерваторию, о чём с благодарностью вспоминает теперь уже народный артист России Иосиф Кобзон.
   У меня, как я считал, музыкального слуха совсем не было. Но Леонид Иосифович сказал, что слух есть у каждого человека и что его только надо развить. Разбил он нас на четыре голоса (два мужских и два женских), рассказал нам основы нотной грамоты, и мы начали репетировать.
   Сначала у нас ничего не получалось, и нам даже не нравилось бывать там. Но постепенно, благодаря труду, усилиям и обаянию Леонида Иосифовича у нас стало кое-что получаться. Мы уже с большим удовольствием стали посещать хоровые занятия и даже начали выступать.
   А в те годы концерты у нас были ко всем крупным праздникам – 7 ноября, Новому году, 1 мая. Дворец культуры давал концерты для студентов и преподавателей города Днепропетровска, и всегда у нас был аншлаг – зал был битком забит огромной массой студентов и преподавателей, на балконах тоже не было ни одного свободного места. Кто не смог сесть, те стояли вдоль стен и проходов…
   Постепенно репертуар наш расширялся. Романс Александра Варламова «Белеет парус одинокий» на слова Михаила Лермонтова мы начинали петь так:
                – Парус белеет одинокий               
                В тумане голубом…
   Наши молодые сильные голоса поднимались вверх, и нам казалось, что это романс о каждом из нас, о наших молодых исканиях, о неизведанных путях и загадочной манящей жизни впереди – о нашем будущем, которое (ещё пока неизвестное) было перед нами… Зал очень тепло принимал этот романс.
   Вторая песня, которую мы разучили, была песня «Тбилисо» – своеобразный гимн Грузии (слова Петре Грузинского, музыка Реваза Лагидзе). До этого я уже слышал её на радио. Мы пели её на русском и грузинском языках.
   Перед хором выходил запевала – наш студент Леонид Челишвили – и  красивым, хорошо поставленным голосом, с лёгким приятным грузинским акцентом пел:
                – Какой лазурный небосвод
                Сияет только над тобой –               
                Тбилиси, мой любимый и родной!               
                И Нарикала здесь стоит,               
                Как память прошлых тяжких бед,               
                Твою главу венчая сединой…               
А припев уже подхватывал весь наш хор:               
                – Тбилисо, мзисда вартэбис мсхарио,               
                Ушенод, ситсотсхлетсар минда,               
                Садарис, схваган ахали варази,               
                Садарис чахарам татс минда…               
   Этот гимн особенно тепло воспринимался слушателями.   Леонид Челишвили пел довольно профессионально, несмотря на свою молодость.  До учёбы в институте он, по-видимому, учился в  музыкальной школе по классу вокала. После третьего курса его уже в институте с нами не было. Возможно, он перевёлся в другой город или в другой вуз.
   Рождественскую украинскую народную песню «Щедрик», которую в начале 20-го века обработал композитор Николай Леонтович, мы исполняли особенно задушевно. Только теперь я узнал, что ещё в 1936 году к ней были написаны английские слова, и с тех пор в англоязычных странах её тоже поют каждое Рождество как колядку под названием «Carol of the Bells».
   Исполнение её Леонид Иосифович отшлифовал с нами так, что она (эта песня) до сих пор представляется мне дорогой хрустальной вазой, которую бережно передавали из рук в руки все участники этого действия. Высокий тоненький девичий голосок начинал тихо и нежно:               
                – Щедрик, щедрик, щедрiвочка,
                Прилетiла ластiвочка.                К ней присоединялись несколько девичьих голосов:               
                – Стала собi щебетати,               
                Господаря викликати.                Низкие мужские голоса вторили:               
                – Вийди, вийди, господарю,               
                Подивися на кошару.                Женская часть хора:               
                – Там овечки покотились.               
                А ягнички народились.                И затем – уже весь хор мощно, широко:               
                – В тебе товар весь хороший,               
                Будеш мати мiрку грошей.                Мужчины снова вторили:               
                – Хоч не грошi, то полова,               
                В тебе жiнка чорноброва.                А концовка звучала всё тише, нежнее, хрустальнее, –  так же, как и начиналась эта песня, снова одним-двумя женскими голосами:               
                – Щедрик, щедрик, щедрiвочка,               
                Прилетiла ластiвочка.               
   И – всё тише и тише, затихая… Зал некоторое время ждал ещё, а после – трепетал от аплодисментов. Мы сами были в восторге от того, что нам удалось создать такую нежную хрупкую хрустальную мелодию, как чистый горный родник. В связи с этим мне вспоминается выражение Александра Гумбольдта: «Горный воздух чист, как поцелуй ребёнка».
   И ещё одну песню-гимн, которую мы исполняли, я помню. Это песня «Родина моя» композитора Анатолия Новикова на слова Льва Ошанина. В те годы патриотизм у нас был такого высокого накала, что песня эта воспринималась «на ура» нашими благодарными слушателями.
   Несколько голосов запевали:               
                – Под лучезарным небосводом,               
                В сияньи солнца голубом,               
                Как символ мира и свободы,               
                Аллеют флаги над Кремлём.               
   И весь хор мощно и широко подхватывал припев:               
                – Родина моя!               
                Мирная, любимая,               
                Нерушима, неприступна,               
                Родина моя.               
   Когда мы закончили петь эту песню, в зале стояла необычная тишина. Мы даже испугались, что пели мы «не очень». Но потом, после паузы разразился шквал аплодисментов, который долго не утихал. Все встали, кричали «браво!» И мы пели на «бис».
   Так пели мы два года…
   Когда в начале третьего учебного года в сентябре, после летних каникул, мы уже сами, как обычно, пришли во дворец студентов, нам сказали, что занятий студенческого хора уже не будет и что Леонид Иосифович Терещенко уволился. Мы очень жалели об этом, т. к. хотели продолжать занятия у него, его влияния и обаяния нам так уже не хватало. Но, к сожалению,  всё на свете имеет своё начало и свой конец. Вот и эти неповторимые мгновения остались только в наших воспоминаниях – о тех чудесных днях нашей юности, о нашем великолепном учителе Леониде Иосифовиче Терещенко и о его чудесном студенческом хоре, в котором мне посчастливилось быть в годы моей студенческой юности…
   Тогда мы даже не догадывались, с каким музыкальным гением и талантливым педагогом свела нас судьба….
   Друзья, люди, человеки! Мгновения жизни неповторимы! Вглядитесь друг в друга! Жизнь подарила Вам счастье жить, работать, учиться и творить рядом с уникальными и талантливыми людьми. Берегите друг друга, храните память друг о друге…
   К сожалению, мы постепенно уходим, теряя один другого, и живём только в нашей памяти, в наших воспоминаниях. Пока Вы живы – по крупицам собирайте эти воспоминания, берегите их. Постарайтесь передать их своим детям, внукам. И тогда Вы не умрёте – Вы будете жить в их памяти…

                Уж за пазухой
   Как-то в мае после воскресенья Валька Су;бич из нашей группы принёс на занятия ужа, пойманного им вчера на берегу Днепра. Валька показывал ужа всем в коридоре. А держал он его за пазухой.
   Уж ползал вокруг его тела, видимо, Вальке это было не страшно и даже приятно, что он привлекает к себе внимание. Девчонки визжали...
   Перед лекцией он специально сел по проходу точно за Людкой Демченко («Рыбой»), которая ужасно  боялась крыс, мышей, лягушек и прочей живности. Всё было спокойно. Преподаватель читал лекцию, все слушали и записывали.
   Вдруг Валька молниеносным движением приоткрыл сзади кофточку на шее Люды («Рыбы») и запустил ей за пазуху ужа. Несчастная девушка на мгновение оцепенела от ужаса и выгнула грудь кпереди. Какое-то время было тихо, затем среди звонкой тишины аудитории раздался её леденящий душу вопль.
   Все двести студентов и преподаватель в изумлении взглянули на Люду. Она сидела бледная, как смерть, с расширенными от ужаса глазами. После некоторой паузы Валька выхватил у неё из-за пазухи ужа и, высоко приподняв в руке извивающегося гада, выбежал с ним по проходу из аудитории.
   Девчонки бросились хлопотать вокруг Люды. Преподаватель предложил девочкам вывести Люду на свежий воздух и дать ей корвалол из аптечки на кафедре.
   Как уже Валька просил прощения у Люды («Рыбы»), я не видел, но, думаю, что простить ей его было нелегко… Так ведь можно любого человека и на тот свет отправить.

                Наркоз – кошке!
  В студенческие годы летние каникулы я проводил у родителей в селе под Николаевом на юге Украины. Отец мой работал охранником пионерского лагеря Николаевского облпотребсоюза, лагерь этот был напротив нашего села на противоположном берегу реки Ингул.
   Катаясь на лодке по реке, я нередко приезжал к отцу в пионерский лагерь. Бродя по территории лагеря и катаясь на лодке, я невольно познакомился с детьми из лагеря. Ни разу в жизни меня не отправляли в пионерский лагерь, и их жизнь мне была очень интересна. Они же – тоже ничего не знали о сельской жизни и расспрашивали меня о ней. Интересно им было и покататься на лодке, и, когда никто из их вожатых не видел, я катал их у берега.
   Когда же ребята узнали, что я – студент первого курса мединститута, им стало ещё более интересно. Они расспрашивали меня об учёбе в институте, и я рассказывал им много об этом…
   Как-то ребята спросили меня о том, как делают операции под наркозом и попросили показать всё это. Я раздобыл им флакон эфира в сельской амбулатории и в  назначенный день  приплыл к ним  с этим флаконом. Дети поймали в лагере кошку (их много было в районе кухни), связали ей осокой лапки на берегу, и я начал «делать наркоз»: на тряпочку налил эфира и приложил к носу кошки. Она, конечно же, пыталась вырваться, но ребята удерживали её, успокаивали поглаживаниями…
   Кошка лежала на траве, ребята столпились вокруг в 2-3 этажа, чтобы всё увидеть. Я же, присев внутри этого клубка тел, подливал эфир на тряпочку. Кошка ещё несколько раз пыталась вырваться, потом успокоилась.
   Ребята интересовались:
   – А ты сможешь даже сделать операцию и она не проснётся?
   – Да, – самоуверенно ответил я. Решив, что кошка уже спит, уверенным жестом я взял в руку чей-то ножичек, попросил ребят держать кошку покрепче и провёл ножом по животу кошки. В этот момент она мгновенным движением вырвалась из ребячьих рук, больно прокусила мне указательный палец, выпрыгнула вверх в отверстие вверху между ребячьими головами и с протяжным диким воплем скрылась в окружающих кустах. Настала немая пауза, затем дети бросились  искать кошку, но она надёжно исчезла. Да и у меня очень болел палец, из него шла кровь…
   Так вот неудачно закончилась моя попытка сделать кошке операцию под наркозом. Ребята разошлись, а мне с тех пор очень неловко и стыдно за себя, за своё глупое поведение – ведь нельзя так издеваться над доверчивыми и беззащитными животными, да и детям никогда не следует  подавать  пример дурного отношения к животным…
   Больше подобных историй в моей жизни уже не было.

          Поливитамины бесконтрольно
   В мае-июне мы сдавали экзамены за первый курс медицинского института. Люба Гаценко, девочка из нашей группы, готовясь к очередному экзамену, открыла флакончик с поливитаминами, взяла одну безобидную горошинку и, пососав её, проглотила. Потихоньку, одна за другой, все горошинки из флакона оказались в её животе …
   К вечеру у Любы появились зуд и покраснение кожи,  тело  покрылось волдырями и ей стало трудно дышать…
   Подружка, жившая с нею, вызвала «скорую помощь». В больнице врачи боролись за жизнь своей пациентки – студентки и будущего врача. Спасибо им – спасли они нашу Любу!
   Нельзя, оказывается, принимать поливитамины бесконтрольно – порой это опасно для жизни!

                Самая лёгкая операция
   – Какая самая лёгкая у вас была операция в жизни? – спросили молодые студенты у пожилого профессора хирургии.
   – Аппендэктомия, – отвечал им профессор.
   – А самая трудная операция? – спросили его ребята.
   – Опять же – аппендэктомия, – подвёл итог мудрый профессор.
   Да, оказывается, аппендэктомия аппендэктомии – рознь, то есть каждое заболевание или операция проходят у человека – строго индивидуально, со своими особенностями.
  Примечание: Аппендэктомия – название операции по удалению воспалившегося червеобразного отростка при аппендиците.
               
              Рассказ о  земском докторе
   Профессор на одной из кафедр терапии как-то рассказывал нам, молодым студентам-медикам притчу-быль…
   – На приёме в земской больнице сидит старенький дедушка-доктор. Стук в дверь, доктор говорит:
  – Войдите!
   Никто не входит. Через некоторое время снова раздаётся стук в дверь. Старичок-доктор уже кричит:
  – Да входите, же!
   И снова – тишина, никто снова не входит.
   Через несколько мгновений снова стук в дверь. Раздосадованный доктор идёт к двери, открывает её и приглашает пациента войти. Им оказался старенький древний дедушка. Еле передвигая ноги, сгорбившись, с трудом учащённо и хрипло дыша, со слезящимися и гноящимися глазами, оглушительно кашляя и с трудом переставляя крючковатую палку и опираясь на неё, пациент медленно приближается к стулу и присаживается.
   Доктор молча начинает что-то писать. Обоюдное молчание длится довольно долго. Наконец, не выдержав этого, дедушка спрашивает у доктора:
 – Что это вы всё пишете?
 – Пишу я вам рецепты – чем вам надо будет лечиться, –  говорит доктор.
 – Но вы даже не спросили меня, зачем я к вам пришёл, – удивляется больной.
 Доктор ему в ответ:
 – Зачем спрашивать? Я и так знаю, что вас привело ко мне.
 – Но вы даже не спросили меня, что у меня болит?
 – Мне и не надо  вас спрашивать, – говорит доктор. – Уже по тому, что вы несколько раз не слышали, как я вас приглашал, как вы с трудом шли на непослушных ногах, по вашей одышке и слабости, по вашим слезящимся глазам и ужасному кашлю я знаю, что вас привело ко мне. Поэтому спрашивать у вас мне ничего не надо. Будете лечиться так, как я вам пропишу.
   …В заключение профессор сказал нам на лекции:
 – Вы – будущие врачи, будьте внимательны к своим пациентам, многие заболевания имеют свои неповторимые и специфические признаки. Наблюдайте за больными и по мельчайшим нюансам их поведения учитесь ставить точный диагноз и правильно назначать лечение – так же, как лечил своих пациентов этот опытный земский врач…
   
 Впервые в жизни я видел аппендэктомию…
   Было это курсе на третьем-четвёртом, когда началась у нас «Общая хирургия» и мы пришли всей группой с нашим преподавателем после занятий на дежурство до утра в хирургическое отделение больницы.
   Должны были оперировать ночью больную с острым аппендицитом. Это была крупная и тучная женщина. После обработки передней брюшной стенки спиртом и йодом и местной анестезии женщина-хирург начала делать разрез в правой подвздошной области.
   Нас было много, больше десяти человек (предварительно группа была разбита на два десятка, так как в операционную всю группу впустить было невозможно). Все мы старались оказаться впереди, чтобы лучше видеть ход операции.
   Я оказался позади и, стоя на цыпочках и вытянув голову, из-за плеч и голов других ребят пытался увидеть хоть что-нибудь. Передняя брюшная стенка была очень толстой у этой женщины, и я видел толстый слой жёлтого подкожного жира  с прожилками крови, стекающей по поверхности разреза.
   Операция продолжалась. Но я всё видел только этот жир с прожилками стекающей крови, и, как  мне казалось, даже почувствовал тёплый тошнотворно-приторный запах этого жира… Я пытался увидеть всё получше, но все ребята наши стояли не шелохнувшись вокруг операционного стола.
   Постепенно я перестал слышать голос хирурга, объясняющего нам ход операции. Какое-то потрескивание появилось в ушах. Отчётливо, как сейчас, помню, что поле зрения у меня начало быстро концентрически сужаться до размера операционного поля, потом и оно исчезло.
   Мне стало так тепло, хорошо и приятно, как бывало в детстве: вижу голубое небо, посреди которого светит яркое тёплое и горячее солнце, согревая меня, а вокруг,  до горизонта – огромное море жёлтых подсолнухов, ярких и сочных…
   Открыв глаза, я почувствовал резкий запах нашатырного спирта, услышал звон разбивающегося о стену флакона. Я оказался в коридоре в сидячем кресле у стенки. А вокруг – испуганные и встревоженные лица наших ребят.
    – Что вы здесь делаете? И – почему я здесь? – спросил я их в изумлении.
   Лида Родина, во время операции стоявшая впереди меня у операционного стола, рассказала:
   – Наблюдаю я за операцией и вдруг чувствую, что какой-то нахал навалился на меня сзади и пытается оттеснить меня с моего удобного места. Я терпела некоторое время, потом решила:
   – Ну, ладно, нахал, смотри!
   И с этими мыслями она слегка отодвинулась в сторону. В это  мгновение мимо неё, как сноп, пролетел я и упал на пол, расстерилизовав хирурга и выбив у неё из руки скальпель. Со звоном скальпель упал на кафельный пол. Больная встревожилась:
   – Что случилось?
   – Не беспокойтесь, с вами ничего не случилось, – ответила ей хирург. – А вот один наш студент потерял сознание. Ребята, вынесите его в коридор, усадите в кресло и дайте понюхать нашатырный спирт.
   Когда ребята, впервые в жизни видевшие человека в обмороке, усадили меня в кресло в коридоре и поднесли к моему носу флакон с нашатырным спиртом, я выбил флакон из чьих-то рук, и он разбился на куски, ударившись о стенку…
   – Как вы себя чувствуете? – спросила повторно вымывшая руки и одевшая новые перчатки хирург.
   – Вроде, нормально, – ответил я.
   – Ну, вот и хорошо. Посидите здесь, – посоветовала мне хирург. И я остался там, за дверью.
   – Он очень близко принимает всё к сердцу, – сказала она ребятам. – То же было и со мной, когда я впервые увидела операцию. Значит, из тебя выйдет хирург, – подбодрила она меня и ушла с ребятами в операционную.
   Она оказалась права: лет через пять-шесть я стал глазным хирургом, и мне приходилось много оперировать – катаракты, глаукомы, отслойки сетчатки, ранения глаз, удаление внутриглазных инородных тел.
   Но эту первую в моей жизни аппендэктомию запомнил я навсегда…

               
                Много-много мороженого
   На четвёртом курсе института ребятам надо было пройти медицинскую комиссию в военкомате, чтобы отобрать самых здоровых и пригодных для службы в армии, с осени они должны были одеть военную форму и учиться на одном из военных факультетов при нескольких мединститутах страны.
   Я же не хотел становиться военным, поэтому, когда объявили, что завтра будет эта комиссия, после занятий я накупил мороженого и съел несколько порций его, сколько точно – уже не помню. Поздно вечером у меня началась жуткая ангина, нечем было дышать, я ловил ртом воздух и задыхался. Товарищ, с которым я снимал тогда комнату, вызвал «скорую помощь», меня увезли в студенческую больницу, дежурный лор-врач осмотрел меня и сказал:
    – Может быть, придётся делать трахеотомию.
   Сначала он начал делать мне какие-то орошения полости рта и гортани, помню, что там ощущался ментол. Сделали мне внутримышечные инъекции каких-то препаратов. Несколько раз доктор делал орошения, и я стал легче дышать самостоятельно.
   Доктор улыбнулся и сказал:
   – Что же, на сей раз тебе повезло: похоже, обойдёмся без операции.
   С каждым днём состояние моё всё улучшалось, меня уже готовили к выписке, когда пришли ребята с моего курса с сообщением:
  – Можешь уже выписываться, на военной кафедре набрали нужное количество человек, так что тебе уже ничего не грозит.
   Но я ещё был не готов приступить к занятиям, так что пришлось лечиться ещё несколько дней.
   А в армию я всё-таки «загремел» через два года, уже по окончании института, после выпускных экзаменов, да и теперь уже на двадцать семь лет. Так что, наверное, верно говорят:
   – Что тебе на роду написано – не обойдёшь, не объедешь…
               
     Наш первый с Юрой Ященко больной
   Где-то на третьем-четвёртом курсе во время летней экзаменационной сессии жил я в семье студента нашей группы Юры Ященко – мама его попросила как-то меня пожить у них, чтобы подтянуть его в английском языке, да и потом –  учить по билетам вместе нам было бы веселее.
   Родители Юры были медиками, отец был начальником туберкулёзного отделения госпиталя, мать – там же заведовала лабораторным отделением. Утром они уезжали в госпиталь, младшая сестрёнка Юры уходила в школу, а мы с Юркой готовились дома.
   Как-то днём в их квартиру позвонили. Юра открыл дверь. Взволнованная соседка, зная, что здесь живут медики, попросила помочь перевязать руку её пьяному мужу, поранившему свою руку во время ссоры о стекло кухонной двери.
   Родителей Юры дома не было, и мы вызвались ей помочь. В шкафу мы нашли салфетки, бинт, йод и спирт. Войдя в соседнюю квартиру, увидели мы пьяного соседа с окровавленной кистью. Кровь шла обильно из нескольких рваных ран.
   Сосед вёл себя агрессивно, с трудом уговорили мы не мешать нам; подняли его кисть кверху и наложили жгут из его ремня на плечо. Кровь почти перестала бежать. Промыв раны спиртом и йодом, мы наложили салфетки на раны и перевязали кисть. Попробовали опустить руку вниз и ослабить жгут. Кровь начинала бежать быстрее.
   Снова мы укрепили жгут, подписали время его наложения.
   – Вам надо срочно вызвать «скорую помощь» и ехать в травмпункт, надо перевязать повреждённые сосуды, – сказали мы его жене. Так она и сделала.
   … Мы с Юрой ушли от них довольные и возбуждённые, – мы сделали это всё впервые и по науке, как нам читали на лекциях.
   Родителям Юры мы рассказали вечером о своём первом «боевом крещении»...
               
                Невероятный случай
   История, о которой я здесь поведаю, произошла со мною много лет назад. Об этих случаях я слышал и читал неоднократно, но убедительного объяснения им наука до сих пор найти не может.               
   Я знаю, что человечество неоднократно сталкивалось со случаями, когда люди испытывали страшную тревогу и беспокойство в моменты ужасных несчастий или смерти их родственников или близких друзей. Но как объяснить всё это научно? Какой орган человека может передавать эту страшную стрессовую информацию? Наш мозг? Наше сердце? Душа? Видимо, есть какой-то неизвестный нам путь передачи такой ужасающей информации, который включается по какому-то сигналу в то страшное мгновение? И все ли люди обладают способностью передать эту информацию и воспринять её? Чем – каким органом – они это воспринимают? Ответа на эти вопросы пока ещё нет.
 … Вдвоём со студентом другого факультета нашего института Толькой мы снимали комнату у пожилой четы в Днепропетровске. Был тёплый солнечный май, и мы сдавали экзамены за второй курс.
   Несколько экзаменов подряд у нас с ним совпадали, только он сдавал их на сутки раньше меня. У него было обыкновение сдавать экзамен в числе первых, так что к обеду он уже возвращался, бросал свою сумку, рассказывал мне об экзамене и уходил гулять со своими друзьями.
   Однажды он ушёл сдавать очередной экзамен утром, а я начал готовиться. Наступил полдень, прошёл ещё час-другой, а его всё не было.
   — Наверное, он где-то гуляет со своими друзьями, — подумал я и спокойно продолжал «штудировать» свои билеты.
   … Где-то около половины седьмого вечера меня что-то стало тревожить. Я не находил себе места, программа и билеты «не лезли в голову». Я спрашивал у ребят – студентов из другой комнаты, у хозяев:               
   — Не говорил ли Толя – куда пойдёт после экзамена?               
   Но никто из них ничего не знал, и все они были спокойны.
   Мне же было очень тревожно. Я выходил во двор, искал Толю по саду, окружавшему наш одноэтажный домик в центре города, открывал калитку и выглядывал за угол – его всё не было. Мобильники в то время, к сожалению, ещё не существовали, так что узнать всё у него было невозможно. Оставалось только одно – ждать.
   Время тянулось мучительно медленно, опускались сумерки. Прошло ещё часа четыре.
   В одиннадцатом часу вечера, когда я очередной раз выходил за угол, мне показалось, что кто-то бесшумной тенью вошёл в нашу калитку. Я бросился домой, вбежал в комнату.
   В углу стоял забинтованный Толька, весь в ранах и ссадинах,  на полу у ног его лежали окровавленные и порванные в клочья его белая рубашка и чёрные брюки.
   Он рассказал, что после экзамена, не заходя домой, ушёл гулять с другом в парк имени Чкалова и в одной из аллей парка столкнулся с бандитом, которого два-три года назад помогал поймать милиции. Тот, видимо, уже вышел из тюрьмы.
   По виду бандита, вынувшего нож, Толик понял, что тот узнал его и схватка неизбежна. Завязалась драка. С помощью друга и подоспевших прохожих бандита удалось усмирить и сдать в милицию. Толю перевязали. До наступления темноты домой он не возвращался, чтобы не пугать прохожих своим видом.
   Я спросил его:
   — Когда произошла эта схватка?
   Он назвал время:
   — Где-то около половины седьмого вечера.
   Тогда, волнуясь, я рассказал ему, как именно в это время я начал испытывать смутную тревогу за него и не мог найти себе места всё это время до тех пор, пока его не увидел.
   … Прошло уже почти пятьдесят лет с тех пор, как всё это было, но я так и не знаю: почему я стал беспокоиться о моём друге именно в то время, когда всё это произошло? Откуда взялась моя тревога? Как это объяснить? Что это было?

             Имя и отчество Джанелидзе
   Заведующий кафедрой общей хирургии на экзамене по своему предмету очень любил спрашивать студентов о жизни и творчестве  выдающихся деятелей хирургии. Студенты же, как правило, мало внимания уделяли биографиям «композиторов»,  –  так прозвали студенты  известных деятелей хирургии.
   Если в билете на экзамене третий вопрос не был о «композиторе»,  заведующий кафедрой задавал его сам, четвёртым вопросом. Особенно он любил, чтобы студенты называли ему имена и отчества «композиторов», особенно – необычные. Видимо, потому, что самого его звали Рудольф Карлович Крикент. Об этой особенности руководителя кафедры мы узнали только на экзамене, поэтому что-то изменить было уже поздно…
   Я пришёл сдавать экзамен, вытянул билет и обрадовался: третий вопрос был не о жизни «композитора». Когда после продумывания ответа я сел за стол к Рудольфу Карловичу и хотел было уже отвечать на первый вопрос, он перебил меня, сказав:
   — На вопросы в билете, вы, конечно, ответы знаете. А вот назовите мне  имя и отчество Джанелидзе.
   О том, что Джанелидзе был выдающимся деятелем советской хирургии, мы все, конечно же, слышали. Но вот какое у него имя-отчество – я себе даже не представлял и стал беспомощно морщить лоб, пытаясь, скосив глаза, взглянуть по сторонам в надежде увидеть или услышать подсказку от ребят.
   Славка Павелко на листе бумаги крупно вывел две буквы, приложив к груди в виде плаката, и я радостно ответил:
  – Юрий Юрьевич...
  – Нет, – торжествующе констатировал экзаменатор.
  Я стал лихорадочно пытаться что-то выдавить из своей памяти, но вариантов у меня – почти не оставалось.
  – Юлий Юльевич? – с надеждой полуспросил-полуответил я.
  – Да нет же, – улыбнулся мой визави. – А ведь портрет его висит на стене – как раз за вашей спиной. О чём же ещё говорить с вами, если вы даже не знаете, как зовут этого выдающегося деятеля нашей хирургии. Предмет вы не знаете. Идите!
   С этими словами он вывел в моей зачётке жирную двойку  и отпустил меня. Я чуть не расплакался.
   Придя домой, я нашёл в учебнике биографию Джанелидзе, выучил его имя-отчество и прочитал основные вехи его биографии. Надо было бы снова штудировать весь учебник, так как  на пересдаче меня могли спросить о чём угодно, но ничего не лезло в голову.
   Пересдавать на другой день нельзя было, только через несколько дней. Приехав на кафедру, я увидел, что сдавали экзамен ребята из другой группы. Они меня спросили, на чём я «срезался». Я им ответил, что на имени-отчестве Джанелидзе.
   Я попытался сдать экзамен другому преподавателю. Но ассистенты кафедры сообщили мне, что пересдавать у них можно только заведующему кафедрой. Как только открылась дверь, ребята втолкнули меня первым. Я взял билет, подготовился за столиком и, когда сел к завкафедрой, он спросил меня:
  – Что вы не знали прошлый раз?
  – Имя и отчество Джанелидзе, – ответил я.
  – Теперь, надеюсь, вы их знаете? – спросил он.
  – Знаю.
  – Тройки вам хватит?
  – Хватит, – обречённо выдохнул я.
   Профессор  что-то вывел в зачётке и отпустил меня. В коридоре ребята раскрыли мою зачётку, и я увидел тройку.
    – Почему ты так быстро вышел? – недоумевали ребята.
   Я передал им содержание разговора, и они лихорадочно начали искать по коридору портреты «композиторов» и штудировать их краткие биографии.
   Только позднее я понял, что заведующий кафедрой хотел научить нас, глупых студентов уважению к заслугам старшего поколения, чтобы на примерах старших мы намечали высокие цели в своей жизни!

   Примечания:
   1. Рудольф Карлович Крикент – кандидат медицинских наук, доцент, заведующий кафедрой общей хирургии Днепропетровского медицинского института в годы моей учёбы в нём.
   2. «Джанелидзе Юстин Юлианович (Иустин Ивлианович, 1883—1950 гг.), хирург, академик  АМН, генерал-лейтенант медицинской службы, Герой Социалистического Труда. Впервые в мировой практике успешно зашил рану восходящей аорты (1913 г.). Основные его труды – по травматологии, хирургии сердца, пластической и неотложной хирургии. Основатель и научный руководитель Института скорой помощи (1932 г.; ныне им. Джанелидзе)», – так об этом выдающемся деятеле мировой хирургии писала Большая Советская Энциклопедия (т. 8, 3-е изд., М., изд-во «Советская энциклопедия», 1972, с.192).

                Экзамен – это лотерея!
   Пришёл я на сдачу экзамена по патофизиологии, вытянул билет, но чёткого ответа на его вопросы не знал. Уже молодая секретарь, сидевшая за столом с профессором и клавшая наши зачётки под низ, затем вызывающая каждого по зачётке, оказывающейся сверху, пару раз спрашивала меня, готов ли я. На что я отвечал ей, что ещё не готов. Секретарь перекладывала мою зачётку снова вниз, а я всё сидел и мучился над ответом.
    Секретарь после ответов студентов отдавала несколько зачёток на подпись профессору, затем выносила их в коридор и раздавала  студентам. Обо мне она уже, казалось, вроде бы забыла, хотя и посматривала вопросительно несколько раз в мою сторону.
   Я же делал вид, что всё ещё думаю над ответом. Видимо, судьба всё-таки сжалилась надо мной…
   Вынимая зачётки, секретарь вдруг обратилась ко мне:
   – Что это вы, студент, всё ещё здесь сидите? Вы ведь уже ответили! Берите зачётку и уходите!
   На ватных ногах, в изумлении я нерешительно подошёл к ней, взглянул на неё вопросительным благодарным взглядом, взял зачётку и вышел. Девчонки обступили меня:
   – Когда  ты сдавал, Колька? Мы даже не видели (они, как всегда, подсматривали в щель между дверьми). И что ты получил?
  – Не знаю, – сказал я им. Они выхватили мою зачётку и развернули. Там красовалась цифра «5»!
   Я теряюсь в догадках до сих пор – зачем она это сделала? Наверное, пожалела меня. Так я и думаю до сих пор.

           Истории из жизни  Саши Ястреба
   Студент нашего курса  Саша Ястреб сдавал экзамены очень оригинально, за что и получил в местной газете прозвище «Остап Бендер новоявленного образца». Вот несколько типичных примеров.
   … Мы, студенты первого и второго курсов все вечера до закрытия, до 22 часов просиживали в анатомичке, готовясь к сдаче одного из «китов» медицины – экзамена по анатомии. Саши Ястреба с нами почти никогда не было. И вот однажды вечером он появляется в коридоре подвального помещения анатомички, где мы  усердно корпели, пытаясь всё выучить, фланируя,  подходит к нам как артист, и, посмотрев свысока  на нас, изрёк:
 – Всё зу;брите? Ну, зубри;те, зубри;те! Я покажу вам, как надо сдавать!
   И вышел.
   Он, редко бывавший на лекциях, вдруг стал посещать все лекции по анатомии, которые читала нам заведующая кафедрой нормальной анатомии пожилая профессор Ксения Дмитриевна Филатова. Садился он в первом ряду, у неё на виду, делая вид, что всё добросовестно записывает за её рассказом, задавал ей кучу вопросов, на которые она – довольная – радостно отвечала. Он всячески старался создать видимость интересующегося её предметом ученика.
   Параллельно на кафедре у других преподавателей, ассистентов кафедры он узнал, где она живёт и чем увлекается. Узнал он, что у неё есть какая-то собачка (породу её я уже не помню) и что она по вечерам выгуливает эту собачку по своему маршруту у дома в определённое время.
   Саша тут же привёл в комнату общежития, где  жил, какую-то дворняжку, привязал её к своей кровати. Собака выла, когда все из комнаты уходили на занятия, а выгуливать и кормить её ему  не всегда удавалось… Собаку подкармливали студенты из его комнаты.
   По вечерам в то же самое время, что и профессор анатомии, Саша  стал выгуливать свою дворняжку,  стараясь периодически  попадаться на глаза профессору, при этом он снимал свою шляпу и раскланивался с нею. Однажды профессор не выдержала и спросила его – откуда он её знает?
   Находчивый Саша Ястреб отвечает:
   – Да кто же вас не знает – вы наш профессор, а я – ваш старательный ученик, всегда сижу в первых рядах на ваших лекциях и всё, что вы нам так интересно рассказываете, я слово в слово конспектирую.
   Одинокая старушка была явно  польщена таким вниманием со стороны молодого человека, и они долго ещё говорили на темы о своих собаках… Саша проводил её домой.
   Так продолжалось некоторое время. Они уже нередко, встретившись, ходили по одному и тому же маршруту, в разговорах о собаках (Саша за это время подковал себя, начитавшись литературы о собаках). В итоге  Саша однажды попросил её приютить его собаку, так как держать её в комнате общежития да и кормить её ему, бедному студенту невозможно, а «нашёл он эту собачку брошенной на улице и вынужден был приютить её»…
   Умилённая профессор согласилась взять к себе Сашину дворняжку… Но попросила, чтобы Саша сам отвёл её к ней домой и рассказал, как  и чем он кормит собаку, как за нею ухаживает. Так они сблизились на почве любви к животным.
   Саше только это  было и надо. Теперь уже в перерывах после лекций профессор беседовала с Сашей о его собаке, о  том, как она ведёт себя, а когда та приболела, о том, как её лечить. Даже просила проведывать собаку, чтобы та не скучала за Санькой…
   В анатомичке уже Санька с тех пор почти не появлялся. Настал день экзамена по анатомии. Все мы  боялись идти сдавать экзамен профессору, поэтому высиживали момент и ухитрялись попасть на сдачу к кому-то из преподавателей. Саша Ястреб же вытянул билет, посидел немного за столом изображая видимость подготовки и смело пошёл за стол к профессору, когда от неё отошёл очередной студент.
   Она очень обрадовалась его появлению и спросила, какой у него билет. Он  ответил:
   – Билет номер такой-то!
   Она перебила его, сказав, что билет, конечно, он знает, поскольку всегда добросовестно конспектировал все её лекции, поэтому отвечать на билет ему не надо, лучше бы он посоветовал, чем он кормил собачку, так как та в последние дни стала скучать за ним и попросила Сашу прийти сегодня к ней и навестить собачку.
   Саша с радостью согласился. Профессор что-то вывела в его зачётке и протянула её Саше. Они распрощались.
   Когда студенты за дверью спросили у Ястреба, что ему поставили, он сказал, что не знает. Девчонки выхватили его зачётку и с изумлением увидели крупную жирную пятёрку с восклицательным знаком.
   Он был бедным студентом, которому, как и всем студентам, не хватало денег (был сиротою, как я услышал от него в одну из встреч через 35-40 лет после выпуска), поэтому подрабатывал во время учёбы  где только удавалось.
   Устроился он работать водителем дежурной машины в трамвайно-троллейбусном управлении, подвозя ремонтные бригады на поломки в ночное время. И, поскольку аварии случались редко, ему удавалось даже поспать временами ночью.
   Денег ему не хватало, поэтому параллельно начал он искать другую подработку. Удалось устроиться дежурным по газовой котельной в подвале какого-то дома. Работа была «не пыльная», он только следил за тем, чтобы газ подавался в нужном количестве, создавая определённую температуру в котлах. Здесь ему тоже удавалось хорошо высыпаться по ночам.
   Со временем Саша подыскал себе ещё одну подработку, устроившись работать сторожем на какой-то стройке. Работа была несложной, – он тоже не уставал и даже высыпался нередко.
   Ястребу только надо было так составлять свой график работ, чтобы не было совпадений. Какое-то время ему это удавалось, но вдруг однажды из-за различных (как теперь говорят  – форсмажорных) обстоятельств все дежурства у него совпали.
   Санька не растерялся. Он прибыл в трамвайно-троллейбусное управление, принял дежурство и, оставив  дежурному телефон своей стройки, на дежурной машине доехал до газовой котельной, включил там газ на самое слабое положение, чтобы всё там едва теплилось (жильцы не замёрзнут – ночью ведь они будут спать), закрыл котельную и приехал на стройку. Приняв  дежурство, он проспал там до утра. За ночь его никто не потревожил.
   Утром сначала он сдал дежурство на стройке, а, подъехав на автомобиле к газовой котельной, сдал  дежурство и там. Затем, приехав к трамвайно-троллейбусному управлению, сдал дежурство и здесь (к счастью, там его смена прошла спокойно, без происшествий).  Такие вот «переплёты» случались у Ястреба…
   А  ещё ребята рассказывали, что, когда он в компании двух друзей подзагулял допоздна в ресторане (иногда у него случались небольшие деньги), а городской транспорт уже не ходил и денег на проезд у них не осталось, он подошёл к таксисту и, показав на одного из своих друзей, что-то тихонько сказал таксисту. Таксист подъехал к ребятам и сам предложил отвезти их домой. Те –  удивлённые – сели в такси, Саша назвал водителю адрес дома рядом с общежитием, таксист довёз их и не потребовал денег, а предложил вызывать его, когда им будет ещё необходимо.
  Когда таксист уехал, удивлённые парни спросили у Саши, что он сказал водителю. Тот ответил, что показав на одного из парней, сказал таксисту, что тот парень – сын секретаря обкома и его надо довезти домой.
   Узнав об этой истории, мы на курсе были изумлены находчивостью Саши Ястреба…

               
               

                Спасибо тебе, незнакомец!
   С начала второго курса института у меня появился хороший друг, звали его Толька. C ним всегда было весело и интересно, он был  хорошим собеседником и умным человеком.
   Родители его жили в Киеве, мои – в Николаеве,  учились же мы – в Днепропетровске. В начале лета после сдачи весенней сессии разъехались мы на каникулы к своим родителям: он в Киев,  я – в Николаев.
   К первому сентября все студенты возвратились на занятия, а Толи всё не было. От хозяев комнаты, которую мы снимали, я узнал, что Толька за лето перевёлся в Киевский мединститут, ближе к своим родителям и что он оставил для меня свой киевский адрес. Мы начали с ним переписываться.
   Где-то на четвёртом курсе от него долго не было писем, я уже стал волноваться – не случилось ли чего? И вот он написал мне, что  получил перелом бедра и лечится в одной из киевских больниц.
   Я сорвался с учёбы и на свои скромные студенческие деньги поездом приехал в Киев, разыскал больницу, в которой лечился Анатолий. Он очень обрадовался моему приезду, сказал, что даже не ожидал моего приезда. Нога его была в гипсе, ходил он на костылях.
   Я поселился  в какой-то гостинице, хотя денег у меня почти не было. Каждый день я навещал своего друга: помогал ему чем мог, занимал его и скрашивал его пребывание в травматологии этой больницы.
   Прошло три дня. И, когда у меня совсем не осталось денег, я попрощался с другом и уехал на вокзал. Как добраться в Днепропетровск – я даже не представлял. Спросить денег у Толи, естественно, я не мог. Сидел на скамейке в зале ожидания и не знал – что делать.
   Надо было бы к кому-нибудь обратиться за помощью, но к кому? Я долго не решался – один человек мне казался недоступным, другой – тоже не подходил для этого. Да я и не знал, как это делается, ведь в подобной ситуации я никогда ещё не был.
   И вот на  моей скамье присел какой-то парень, он, видимо, тоже ждал своего поезда. Мне показалось, что он поймёт мои затруднения. Я рассказал ему о том, как я оказался здесь и попросил парня помочь мне купить билет до Днепропетровска, а я оттуда вышлю ему долг. Я даже не был уверен, поверит ли он мне. Но парень поверил, совсем незнакомый парень поверил мне!
   Он дал мне три рубля и даже не хотел, чтобы я высылал ему их из Днепропетровска. Я уговорил парня всё-таки дать мне свой адрес.
   На три рубля в то время я спокойно купил билет в общий вагон поезда, приехал в Днепропетровск и начал учёбу. А из своей стипендии выслал ему эти три рубля.
   С тех пор прошло уже около пятидесяти лет, но я хорошо помню, как всё это было. И мне хочется передать большое спасибо незнакомому юноше на киевском вокзале, который поверил мне – неизвестному для него человеку и выручил меня в трудную минуту.
   Спасибо тебе, мой доверчивый и добрый незнакомец! Надеюсь, что ты продолжаешь верить людям и в наши дни! Пусть больше будет на свете людей, подобных тебе! Я очень благодарен тебе и помню твой добрый поступок!
   
               
                Старый снимок
   История эта случилась давно, лет пятьдесят назад в Днепропетровске, когда я был студентом третьего – четвёртого курса мединститута.
   А надо сказать, что все школьные и институтские годы я много читал художественной литературы, увлекался самодеятельностью, читал со сцены стихи и прозу, выступал в миниатюрах… Иногда – сам писал стихи; другим же читал их редко, так как боялся насмешек. Интересное и весёлое было время!..
   И вот однажды на кафедре фармакологии нашему курсу поручили выпустить фотогазету. Выпуском её занимался доцент кафедры Владимир Иванович Линенко, он ещё параллельно был в редколлегии нашей институтской газеты.
   Всем курсом мы собрали много фотографий из нашей институтской жизни. Мне дали одну такую фотографию и поручили придумать под нею текст. К нужному времени я сдал свой текст и с нетерпением стал ожидать выпуска газеты.
   Через несколько дней, придя на кафедру, я увидел толпу студентов у стенда с фотогазетой. Они рассматривали фотографии, читали подписи под ними и обсуждали всё это. Я протиснулся сквозь толпу, увидел «свою» фотографию и прочитал напечатанный под нею текст:
   «Прозвенел звонок, и высыпала на простор двора земской больницы молодость – красивая, юная, умная, улыбчивая и бесшабашная…
   Эх, ребята-ребята! Пройдут годы, разлетитесь вы по свету, как семена по ветру. И останутся у вас только жар в сердце, печаль воспоминаний, да вот эти улыбки…»
   В тот же день мне передали, что со мною хочет поговорить Владимир Иванович. Я робко подошёл к нему. Он сказал, что текст ему понравился.
   В те дни на экраны кинотеатров как раз вышел художественный фильм по повести Василия Аксёнова «Коллеги» – о жизни молодых врачей. Преподаватель посоветовал мне прочитать книгу, посмотреть фильм и написать рецензию о фильме для нашей институтской газеты.
   Мне же так не хотелось что-то делать по принуждению, мне так хотелось жить своей жизнью и ни от кого не зависеть! А ещё – я был занят учёбой и работой тогда «под завязку»…
   Много времени избегал я встреч с ним, из «чувства протеста» тогда не прочитал эту книгу и не посмотрел фильм. Боялся даже, что он будет «мстить» мне за это на экзамене. Но ничего этого не случилось. Мне так неловко и стыдно перед ним до сих пор.
   А с книгой и фильмом «Коллеги» я познакомился ближе намного позже, когда уже более созрел для них. И они стали мне так же дороги, близки и понятны, как и рассказы Михаила Булгакова на медицинские темы.
   … Прошли десятилетия, и мне жаль теперь, что многое я не успел совершить в силу излишней скромности и стеснительности или отсутствия целеустремлённости, упорства в достижении цели… Мне кажется теперь, что мне надо было родиться не в двадцатом веке, а в восемнадцатом.
   Где вы теперь, мои студенческие друзья – Толик Джужа и Алька Прокопчук, Славик Павелко и Коля Король, – ау?  Где вы?
   Теперь, надеюсь, дети наши и внуки в новом третьем тысячелетии исправят наши ошибки. Они – наши любимые и желанные – приходят нам на смену.
   Они идут уже, они спешат! Вы слышите их твёрдую уверенную поступь? «Yo, DJ, come on!»* – звучит уже повсюду.
   ОНИ ПРИШЛИ!
-------------------------   
   *А ну, ди-джей, живей! (амер.)  – Призывное обращение к ди-джею на современной рэповской дискотеке.

               
                Страшная авария
   Во время работы моей медбратом в травматологии 2-й рабочей больницы в Днепропетровске произошёл этот ужасный случай.  В тот день я не дежурил. В трамвае проезжал я мимо приёмного отделения этой больницы и увидел, что на площадке перед входом в больницу стоит уже несколько машин «скорой помощи» и подъезжают ещё несколько. А на асфальте и вдоль стены больницы лежат раненые, лежат на асфальте, сидят вдоль стен. Из машин выносят всё новых и новых раненых...
   Я тут же выскочил из трамвая и побежал ко входу.
   – Что случилось? –  спросил я.
   Медики из «скорой» ответили:
   – Переполненный трамвай из двух вагонов вёз после смены рабочих с заводов, которых было в те далёкие 1964 – 1965-е годы было несколько вокруг этой рабочей больницы (металлургический, электротехнического оборудования и другие заводы). Двери вагонов закрыть не удалось, потому что люди стояли на площадках, ступенях, висели сзади на вагонах. Набрав скорость, трамвай шёл вниз по улице и не смог затормозить перед т-образным перекрёстком. Задний вагон упал на правый бок, его тащило на большой скорости по брусчатке. Вагоновожатая пыталась повернуть трамвай по рельсам на повороте, но это не удалось. На большой скорости трамвай врезался в росшую на тротуаре акацию, затем –  в дом за нею и, наконец, остановился.
   Всё это было ужасно: люди, висевшие на трамвае и стоявшие на ступенях, свалились и задний вагон тащило по телам людей. Продолжали выпадать и новые жертвы…
   Такого страшного случая за год моей работы в травматологии этой больницы ещё не было. Это были поступления массовых санитарных потерь. Работников больницы на их обработку не хватало.
   Кто-то из медиков травматологии, увидев меня, крикнул на ходу:
   – Что ты прохлаждаешься? Одевай халат и быстрее помогай нам!
   Я бросился им на помощь. Не было столько санитаров, врачей и медсестёр, чтобы как можно быстрее оказать помощь такому большому числу пострадавших, а их было несколько десятков человек, и притом – сразу, одномоментно. В тот день долго нам пришлось оказывать помощь этим несчастным людям. Было много трупов. Впервые тогда я видел раненого, у которого вагоном снесло часть черепной коробки, и видны были его мозги. Эта жуткая сцена потрясла меня.
   Тогда я впервые убедился в том, что жизнь у медиков – как на поле боя…

    
      Нашатырный спирт  капитану per os*
   Когда перевёлся на другую должность начальник медицинского пункта танкового полка, меня, молодого после окончания мединститута салагу-лейтенанта, до этого бывшего один год в «тихой пристани» начальником медицинского пункта отдельного разведывательного батальона, перевели на  освободившуюся должность в танковый полк.
   В разведбате у меня было всего лишь человек двести личного состава, и я многих знал даже по именам. Здесь же – народу было около тысячи человек, да и масштабы работы – неизмеримо бо;льшие.
   В один из первых дней в кабинет ко мне вошёл пожилой с потрёпанным красным лицом капитан в видавшей виды форме танкиста:
    – Будем знакомиться, лейтенант! Мы с твоим предшественником были большими друзьями. Думаю, и с тобой мы подружимся.
    – Хорошо, – сказал ему я.
    – Тогда доставай спирт и отметим наше знакомство.
    – Но у меня нет спирта, – соврал ему я.
    – Как это  нет? – изумился капитан. – Я с твоим предшественником заходил много раз на склад и видел там много спирта.
   – Нет у меня спирта, – проблеял я в ответ, – мне его не передали.
   – Не может быть! Пойдём на склад и я покажу, где он стоит.
   – Нет у меня ключей и на склад я вас не поведу. И больше не ходите ко мне с вашими пожеланиями!
   – Но у тебя есть нашатырный спирт, – не отставал капитан. –  Вон, в шкафу стоит флакон.
   – А зачем он вам? – изумился я.
   – И чему вас там, в институтах учат? Смотри, салага, как надо делать, и учись, – с этими словами бойкий танкист взял из шкафа флакон нашатырного спирта, отбил ножом парафин на пробке, вынул её и, налив в стакан с моего стола полфлакона нашатырного спирта, добавил туда воды из-под крана, крякнул и выпил залпом это зелье. Лицо его стало совсем пунцовым. Аккуратно закрыл флакон пробкой:
   – А это мне будет на вечер.
   Он опустил флакон в карман кителя и вздохнул:
   – Эх, не сдружились мы с тобой, доктор…
   И вышел из кабинета. Больше мы с ним здесь уже не виделись.
   Примечание: *Per os – внутрь (латинск., медиц.).

                Почему нет водки на луне?
   Во время моей первичной специализации по офтальмологии при окружном госпитале в Хабаровске  иногда мне приходилось дежурить с хирургами. Однажды привезли молодого красивого почти двухметрового солдата-самострела с огнестрельным ранением левой половины грудной клетки. Оказалось, что до призыва в армию была у него девушка, обещавшая ждать его.
   Был он очень влюблён в эту девушку и переписывался с нею. И вот получил он как-то от неё письмо, где она сообщала, что теперь у неё другой парень, за которого она выходит замуж. Парень наш очень переживал и не знал что делать, решив, что жить теперь ему нет смысла.
   Дождавшись, когда его поставят в караул, ночью он выстрелил себе из автомата в левую половину грудной клетки. В тяжёлом состоянии доставили раненого в госпиталь с большой кровопотерей. Входное отверстие было у него спереди в проекции сердца, выходное – в районе раздробленной лопатки.
   Когда его положили на операционный стол, мы увидели на стопах его татуировку. «Они устали» написано было на одной стопе, «топтать Сибирь» отвечала вторая стопа.
   На боковой поверхности левой половины грудной клетки под мышкой красовалась у него татуировка «Почему нет водки на Луне?» в две строчки. Во время первичной хирургической обработки ран разрез как раз пополам разделил эту надпись наискось…
   А пуля прошла чуть-чуть ниже сердца, раненый выжил. Мы все так подумали, что детей наших с детства надо учить не быть неженками, никогда не пасовать перед трудностями, подсказывать им, как переносить невзгоды, которых немало ожидает каждого из нас на  жизненном пути…

   Я больше никогда не буду жечь порох!
   Давным-давно, в начале моей офтальмологической карьеры на Дальнем Востоке в медсанбате, где я был первым в истории этого медсанбата врачом-офтальмологом, мама привела мне своего сына-первоклассника, поджигавшего порох и получившего ожоги лица и глаз. На коже лица, век, роговицах и слизистых оболочках век и склер у него было много порошинок, которые мне удалось удалить. Оба глаза были воспалены. Лечился он недели две-три у нас в медсанбате, выписался с приличным зрением к великой радости моей и его родителей.
   Где-то через неделю после выписки мама привела его на осмотр, — глаза были здоровы, со зрением тоже всё было хорошо. Прощаясь, мама сказала:
   — Сын хочет сделать вам подарок.
   Я смутился и попытался отказаться. Мама ответила:
   — Нет-нет, не отказывайтесь, он это сделал от души, не обижайте его.
   Мальчик дал мне в руки детскую книжку, на внутренней стороне обложки были тщательно и неровно карандашом размечены горизонтальные полосы, на них неуверенным детским почерком печатными буквами было выведено:
   — Николай Петрович, вы мне вылечили глаза, спасибо! Я больше никогда не буду жечь порох!
   Эта книга у меня хранилась много лет…

  Острый аппендицит при переломе бедра
   В медсанбате на Дальнем Востоке, куда я попал молодым лейтенантом медицинской службы, почти все офицеры были молодыми желторотыми юнцами в чине лейтенант или старший лейтенант, почти совсем не имеющими медицинского и военного опыта. Я был первым окулистом в истории этого медсанбата и впервые оборудовал там глазной кабинет совместно с лор-врачом. Поликлиническое отделение располагалось на первом этаже здания, а стационар – на втором этаже.
   Окулист и лор-врач относились к операционно-перевязочному взводу, поэтому больные наши размещались на койках хирургического отделения. Обходы больных у нас были совместными с молодыми хирургами.
   Однажды во время обхода в послеоперационной палате дежурная медицинская сестра сообщила, что больной солдат с переломом бедра, лежавший уже давно здесь и нижняя конечность +  которого была вся в гипсе, пожаловался ей на боли в животе. Молодые хирурги засмеялись:
 – У тебя уже есть перелом бедра и никто тебя не собирается выписывать в часть, не придумывай себе новые болезни!
   С этими словами все вышли из палаты, продолжая обход больных.
   На другой день на обходе сестра снова сообщила, что больной с переломом бедра всю ночь жаловался на боли в животе. Все снова посмеялись и ушли дальше.
   На третий день картина повторилась снова, только у больного уже была температура 40 градусов, он был весь в поту и начинал бредить. Удивлённые молодые хирурги, наконец, ощупали его живот – он был доскообразный. Срочно больного взяли в операционную, у него оказался высокий лейкоцитоз крови, запущенный флегмонозный аппендицит и острый перитонит. Больного удалось спасти.
   Долго после этого молодые хирурги всё удивлялись:
 – Как же это – у больного ведь уже была одна болезнь перелом бедра, как же могла появиться у него одновременно с первой ещё и другая болезнь  острый аппендицит?
   По молодости и неопытности они считали, что пока человек не вылечил одну болезнь, новой болезни у него не должно быть.
   В наши дни все  мы знаем, что у человека могут быть одновременно несколько заболеваний, поэтому к жалобам больного следует прислушиваться и разбираться в причинах жалоб сразу, немедленно и очень внимательно…

                Ортостатический синдром
   В военных частях по плану периодически проводятся профилактические прививки. Обычно назначается конкретный для каждого подразделения день. Ребят приводят старшие, дают команду раздеться по пояс и выстроиться в очередь, которая постепенно продвигается к кабинету.
   Ребята обычно спрашивают у выходящих:
   – А куда был укол? А игла толстая? А больно было?
   В ответ звучат всякие шутки…
   Иногда приходится наблюдать, как в ожидании в очереди кто-то из наиболее эмоциональных и впечатлительных ребят, даже не видевших ещё иглу и шприц, падали в обморок. Нередко это были высокие и худосочные акселераты.
   Такие же случаи происходят и с молодыми крепкими, уверенными в своей силе парнями, сутки-двое пролежавшими на постельном режиме после травмы или операции. Когда они резко встают с постели, они падают на пол, сделав всего лишь один-два шага, нередко разбивая себе голову, руку, ногу.
   Приходится им рассказывать о постепенном, медленном переходе на обычный режим после постельного.
   Крепкие и сильные молодые люди с улыбкой и недоверием это выслушивают, но, убедившись в правоте советов, пользуются ими для постепенной тренировки своего сердца, привыкшего за несколько дней в положении лёжа работать более спокойно.
   Сначала мы подсаживаем их на койке, чтобы они привыкли к этому положению. Потом предлагаем им свесить ноги и посидеть, привыкая к новому состоянию. Затем – разрешаем встать, держась за койку. И только потом уже, дождавшись, когда всё вокруг перестанет кружиться, позволяем сделать для начала несколько шагов, держась за койку…
   Молодые ребята о самочувствии своём при переходе из положения лёжа в вертикальное положение говорят:
   – Как будто сто грамм выпил…
   Это – молодые. А что же говорить о пожилых людях с постельным режимом? У них – сердце ещё более  слабое и с ними это случается более часто. Они падают при подъёмах или снижениях артериального давления, разбивая себе нередко разные части тела. Попадались женщины с подкожными гематомами лба, орбит, лица, спустившимися по шее до ключиц!
   Бедные пожилые люди! Если у молодых сил для восстановления здоровья хватает с лихвой, то у пожилых людей зачастую их нет, поэтому помощь и поддержка родственников и друзей для них даже более необходима, чем для молодых.

           Солдат с рыбьей костью в горле
   К ЛОР-врачу госпиталя обратился солдат, у которого после ужина появилось першение в горле и он долго не мог откашляться (на ужин давали рыбу). Молодой ЛОР-врач под местной анестезией внимательно и долго осматривал больного, но найти косточку ему не удалось, эзофагоскопа у нас не было.
   Солдату стало легче от анестезии, и врач отпустил больного до утра, предложив тому показаться завтра, если першение возвратится снова.
   На другой день больной снова был у доктора, так как першение в горле возвратилось. И снова осмотр был безрезультатным. И снова больной был отпущен в подразделение. Так продолжалось несколько раз.
   Через несколько дней был кросс. Офицер построил подразделение и дал команду:
   – Бегом, марш!
   Солдат пробежал несколько метров и упал – изо рта у него фонтаном лилась алая кровь. Офицер дал команду ребятам бегом принести больного в госпиталь (это было совсем рядом). Артериальное давление в приёмном отделении у больного не определялось.
   Срочно установили его группу крови и начали делать переливание крови. По команде были подняты несколько подразделений, всем ребятам определяли группу крови, и больному делали прямое переливание крови – в обе руки и обе ноги. Тогда я видел такое впервые.
   Но всё оказалось напрасным. Несколько раз артериальное давление удавалось поднять до верхних цифр 90-100 мм. рт. ст., живот его раздувался и изо рта всё шла алая кровь. А потом вдруг давление снова упало до нуля и больше не поднималось…
   Прибывший из Уссурийска на вскрытие пожилой патологоанатом после изучения истории болезни сказал, что он даже заранее уже знает, где сидела рыбья кость – в месте аортального сужения пищевода, которое обусловлено прилеганием дуги аорты на уровне III-IV грудных позвонков. В этом физиологическом сужении пищевода могут застревать инородные тела, что необходимо учесть в клинической практике.
   – Кость была мелкая, её обычно не видно при осмотрах, она принимает цвет окружающих тканей, и её там давно уже нет, – сказал нам опытный патологоанатом. – Сначала она застряла в стенке пищевода, глотательными движениями и движениями пищи она постепенно вошла в стенку аорты, которая здесь делает дугу. За несколько дней эта косточка вызвала слипчивое воспаление пищевода и аорты. Когда больной был в покое, всё было спокойно, беспокоило только саднение в груди, иногда – кашель. Когда же он побежал, артериальное давление крови резко повысилось, и мощная струя крови выбила это ослабевшее воспалённое место. Кровь из аорты выбрасывалась в пищевод, оттуда – в рот и желудок. Никакие ваши переливания крови не смогли бы спасти больного.
   На вскрытии он показал нам отверстие в аорте и пищеводе. Рыбьей косточки, естественно, там уже не было.
   – Это у меня второй случай за всю мою практику, – сказал нам убелённый сединами патологоанатом.
   Нам же – молодым желторотым юнцам-лейтенантам это было впервые.
   С тех пор я всем советую рыбу есть очень осторожно, так как последствия могут быть ужасными!

       
  Случай в поезде «Владивосток – Москва»
   Во время моей службы на Дальнем Востоке в первый свой отпуск я решил проехать в поезде «Владивосток – Москва», чтобы воочию увидеть просторы нашей Родины, ощутить неповторимый вкус и аромат тех мест, которые мы проезжали... Мне всё это было интересно. И я не ошибся, хотя для некоторых такие дальние поездки довольно утомительны, и они предпочитают лететь самолётом.
   Много интересных людей встречалось на этом пути. Одни пассажиры выходили, добравших до своих родных мест, другие – новые – занимали их места, в поезде завязывались какие-то разговоры, жизнь в вагонах и за окнами бурлила и кипела. Каждая новая местность обладала своим ароматом и колоритом. К примеру, особенно мне запомнилась Сибирь, где на станциях продавали кедровые орешки и варенец. А в районе Байкала можно было полакомиться и омулем с душком. Да и сам Байкал поезд огибал несколько часов.
   Мы подъезжали к Омску, и наш поезд приняли на первый путь. Было знойное лето, и народ бросился штурмовать киоски с мороженым и прохладительными напитками. Рванул туда и я.
   Поедая мороженое, я увидел, как к одному из вагонов нашего поезда подъехал милицейский «бобик» и несколько милиционеров вбежали в вагон. К вагону подъехала и «скорая помощь». Пассажиры стали с любопытством наблюдать за происходящим. 
   Оказалось, в одном из купе пассажир пил уже несколько суток и, допившись до белой горячки, выгнал трёх женщин из этого купе и закрылся. Женщины не могли попасть в купе и пожаловались проводнику. Теперь-вот этого алкоголика пытались снять с поезда, но не тут-то было: он закрыл дверь на все задвижки и никого не пускал. Милиционеры приоткрыли дверь ключом на небольшое расстояние, а дальше открыть дверь мешала другая заслонка.
   Тогда милицейский «бобик» подъехал к окну, милиционеры пытались открыть окно и через него попасть внутрь. Он же с ножом в руке бросался от двери к окну и обратно, постоянно размахивая этим ножом, и не давал милиции что-то сделать ни внутри вагона, ни снаружи.
   После нескольких неудачных попыток одни начали отвлекать его у окна, а другие в это время развинчивали все крепления, чтобы снять дверь. Когда всё было готово, молниеносно была снята дверь и  в купе бросился медик в халате со шприцем в руке, чтобы сделать этому буйному успокаивающую инъекцию. Тот же успел нанести медику несколько ранений лица. Окровавленный доктор выскочил из вагона, его посадили в машину скорой помощи и увезли.
   Через некоторое время милиционеры вышли из вагона с толстой палкой на плечах. На палке,  с привязанными к палке руками и ногами, они несли виновника этого происшествия, как несут пойманного зверя. Они занесли его в милицейскую машину и увезли.
    Всё это длилось часа полтора, и всё это время проводники всех вагонов держали красный флажок в руке, задерживая поезд.
   Через некоторое время наш поезд продолжил путь. А пассажиры ещё долго обсуждали случившееся...

               

            Монгольские дети едут в Москву
   Уже дня три ехал я из Приморья в поезде «Владивосток-Москва», давно мы проехали Читу, Улан-Удэ, обогнули Байкал и проехали Иркутск. Давно я перезнакомился с соседями, отоспался и что-то читал, лёжа на верхней полке. И вдруг по поездному радио услышал объявление:
   – Если среди пассажиров есть врач, просим подойти в вагон №…
   Я быстро спустился вниз и пошёл в нужный вагон. Это был вагон «Улан-Батор – Москва», заполненный монгольскими школьниками, ехавшими на какие-то мероприятия в столицу нашей родины. Мы даже не заметили, как в Улан-Удэ их вагон подцепили к нашему поезду. Как рассказала их сопровождающая, монгольские дети не приучены питаться европейской пищей из вагона-ресторана, а предпочитали есть высушенное мясо и ещё какие-то свои продукты, которыми запаслись на дорогу. Стояло жаркое лето, их припасённые продукты, похоже, испортились, и у нескольких школьников  разболелись животы, их начало тошнить, у кого-то из них были даже позывы на рвоту. Дети совсем не говорили по-русски, ни слова. Только старшая их группы довольно сносно владела русским языком.
   Я предложил снять заболевших  детей  с поезда, поместив в больницу на ближайшей станции. Они же все отказывались сходить с поезда и не желали разлучаться с группой. Температуры у них не было.
   Старшая их группы  попросила меня попытаться вылечить их в поезде, и, если это не удастся, тогда только снимать их с поезда. Я начал лечить пищевую токсикоинфекцию у детей препаратами, которые были в аптечке поезда. Сразу же я сделал им промывание желудка слабым раствором марганцевокислого калия, затем дал им выпить активированный уголь и строжайше запретил есть продукты из их запасов – они с сожалением выбросили остатки этих продуктов. Назначил им диету – голод и чай.
   Несколько раз в день я приходил в этот вагон проведать детей. К вечеру второго дня всё у них успокоилось, и уже перед Москвой дети пришли в мой вагон, поблагодарили жестами и на ломаном русском языке за лечение, подарив на прощание  открытку с Буддой и несколько мелких монгольских монеток. Соседи по купе, не знавшие, что я бывал несколько дней в монгольском вагоне и лечил детей, были очень удивлены этой «делегацией». Пришлось рассказать им всё.
   Открытка «Будда» и монгольские монетки хранятся у меня до сих пор…

                А он всё падает с полки и падает…
   Ехал я как-то в отпуск поездом «Владивосток-Москва» в плацкартном вагоне, ехал на нижней полке. Напротив меня внизу расположилась молодая женщина, над нею спала тоже ещё нестарая пассажирка. Полку надо мной занимал какой-то мужик, сразу же нашедший себе компаньона-собутыльника.
   Извинившись, они попросили нас потесниться, чтобы «культурно пообедать»: на столике разложили купленные хлеб, сыр, консервы и огурцы, тут же появилась бутылка водки, которую они довольно быстро «раздавили», сразу  же принеся пару новых. Так они пили, болтали и ели довольно долго. А дело было к ночи. Периодически они уходили курить, а после – продолжали есть и пить.
   Вечером собутыльник нашего соседа ушёл спать, наш тоже собирался ложиться. Вонь от остатков их трапезы не давала уснуть нам, и мы предложили пассажиру  убрать всё со столика. Он обещал это сделать, сходил покурить, а, возвратившись, забыл о своём обещании и улёгся на верхнюю полку.
   Было довольно поздно, мы быстро уснули под монотонный стук колёс. И вдруг наш поезд резко дёрнулся и притормозил. Я услышал, как что-то шмякнулось в нашем купе, а соседка напротив закричала:
   – Слезай с меня, алкаш!!!
   Открыв глаза, увидел я, что наш пьяный пассажир, от толчка вагона слетевший с верхней полки и ударившийся сначала о стол, уютно завалился на нижнюю полку и лежит на молодой женщине, продолжая спать не просыпаясь. Испуганная соседка на мгновение лишилась дара речи, потом сбросила его на пол. Не сразу тот проснулся и ушёл снова курить. Возвратившись, с трудом он взгромоздился на свою полку и тут же уснул.
  Попутчица  ещё посидела немного, потом легла. Постепенно все начали засыпать. И вдруг поезд дёрнулся ещё раз. И тут же сквозь сон я снова услышал, как что-то быстро пролетело сверху, стукнулось и свалилось. Теперь уже крик моей соседки был на весь вагон:
   – Убирайся отсюда, скотина! Да слезь же с меня, наконец!
   Снова алкаш наш лежал на молодой пассажирке и безмятежно спал. Вскочив, она столкнула его на пол и обратилась к проводнику с просьбой перевести его в другой вагон на нижнюю полку, поскольку в нашем вагоне свободных нижних мест не было. Не сразу проводнику удалось найти свободную нижнюю полку в другом вагоне и нашему соседу предложили перейти туда.
   Он же, пьяный, заартачился, обращаясь в моей соседке:
   – Тебе надо, ты и переходи! А мне эта полка нравится, это моё законное место, я купил его. И в другой вагон переходить я не буду.
   Никакие переговоры с ним не помогли. Самому забраться на верхнюю полку ему не удалось. Позвав своего собутыльника, он попросил ему помочь. Тот подтолкнул своего компаньона, и наш неугомонный алкаш в третий раз улёгся на полку, что-то бормоча себе под нос, вроде «Ей надо, пусть и переходит».
   Моя соседка долго сидела поджав ноги в углу своей полки у окна, ругая алкашей на чём свет стоит, повторяя:
   – Ну, если ты ещё раз свалишься, убью!
   Постепенно под монотонный стук колёс я снова забылся…
   Открыв глаза, увидел я, что был уже день, «виновник торжества» храпел на полке надо мной, а умывшаяся уже моя молодая соседка напротив заканчивала делать макияж. На мой вопрос «Он ещё падал?» она отрицательно качнула головой. Дальше у нас во время этой поездки приключений уже не было.
   К счастью, теперь на верхних полках есть складывающиеся ручки-барьеры, так что упасть вниз теперь уже не так легко. Да и напиваться до бесчувственного состояния не стоит нигде – ни в дороге, ни дома…
               

                Спортивный массаж
   Летом из-за отсутствия мест в корпусе мы жили в палатках на турбазе "Севастополь". Наша палатка была огромной, в ней был дощатый пол, двухъярусные кровати, и жило в ней человек двадцать. Был среди нас и курсант из Омска, мастер спорта по плаванию. Это был высокий мощный атлетически сложённый парень со спортивной фигурой. С ним в нашей группе была и его  сестрёнка-школьница, кандидат в мастера спорта по плаванию.
   Парень этот рассказывал нам, как у них проходят тренировки,  соревнования и т.п. Говорил он, что перед соревнованиями спортсменам  проводят массаж настоящие массажисты. Правда, из-за отсутствия времени, и, поскольку массажистов не так много, да и стоит хороших денег, они, курсанты, сначала несколько раз побывали у настоящих массажистов, затем перечитали литературу по технике массажа и стали делать массаж друг другу. Он сказал, что после настоящего спортивного массажа все мышцы тела так расслабляются, что человек не может встать и идти.
   Никто из нас ему не поверил. Тогда он предложил любому из нас на спор сделать  спортивный массаж, а призом будет обед в столовой. Никто не решался, тогда согласился я. Он  утверждал, что после массажа я не смогу пройти прямо по одной доске пола несколько шагов в направлении выхода из палатки.
   Я лёг на койку первого яруса, вокруг стояла толпа зрителей (вся наша палатка, были ребята и из соседней палатки), и он начал. Заранее он сказал, что массаж головы, таза, кистей рук и стоп он делать не будет, поскольку на результат это не окажет никакого влияния, достаточно будет сделать массаж остальных частей тела.
   Сначала он мягко работал над моими мышцами передней и задней поверхностей тела, затем его действия стали более мощными и резкими, мне казалось, что пальцы его буквально раздирают мышцы вдоль волокон.
   Я начал стонать и даже кричать, ухватившись руками за железные края солдатской кровати.
   Он спросил:
   – Может, прекратить массаж?
   Прекращение массажа означало бы моё поражение. И я отвечал ему:
   – Нет, продолжай!
   Я был весь мокрый от пота, моего и его, капавшего с него на меня. От дикой боли я стал орать ещё громче. Ребята, внимательно наблюдавшие за всем этим и столпившиеся вокруг так, что вверху над нами было только небольшое отверстие, спрашивали:
  – Тебе больно?
   – Да, – орал я.
   – Может, ты сдашься?
   – Нет, – отвечал я. – Пусть продолжает!
   – Почему? – спрашивали они.
   – Потому, что больно и приятно! – стонал я.
   Это «издевательство» над моим телом продолжалось ещё довольно долго.   
   Когда, наконец, закончилась эта сладкая пытка, он изрёк:
   – Ну, всё! Встань и пройди прямо по половице до входа в палатку.
   Я же лежал такой расслабленный, что не смог не только сесть на койке, но даже приподнять головы. Сам я не мог в это поверить, но факт остаётся фактом. Таким я чувствовал себя впервые в жизни.
   Ребята спрашивали:
   – Неужели ты не можешь даже сесть?
   – Не могу, – отвечал я им.
    Тогда «мучитель» мой посадил меня на кровати и свесил ноги мои вниз:
   – Встань и иди!
   И даже из этого положения не мог я встать на ноги и сделать хотя бы шаг.
   И я признал:
   – Я проиграл пари и  полежу здесь ещё немного.
   – А твой победитель потерял несколько килограммов своего веса за время этого массажа, – сказал мне спортсмен. – Твой обед, Николай, я не съем, но компот – с удовольствием выпью...

      Солдат с прободной язвой желудка
   Жаркое летнее воскресенье в Приморском крае. Я (дежурный врач госпиталя) и дежурный хирург в редкие минуты затишья идём по двору госпиталя. Через забор видим нескольких солдат, идущих по пригорку у моего дома напротив ворот.
   Один из солдат вскрикивает, хватается за живот, падает на землю как подкошенный и начинает «сучить» ногами землю.
   – Возьмите носилки за дверью и быстро принесите его в приёмное отделение, – просит хирург проходивших мимо больных солдат.
   Пока те это делают, хирург замечает:
   – Похоже, что у него – прободная язва желудка. Надо готовить операционную и наркоз.
   Так оно и было. У парня, которого принесли ребята, был доскообразный живот, высокий лейкоцитоз. Во время операции был подтверждён диагноз прободной язвы желудка.
   На другой день после дежурства я специально поднялся на пригорок под моими окнами и увидел там две широких и глубоких полоски на песчаном грунте от сапог этого солдатика…
   Как наблюдательны бывают хирурги – по мельчайшим признакам они уже могут ориентировочно поставить диагноз!


       Перелом рёбер перед Ханским дворцом
   Наша туристическая группа из турбазы МО СССР «Севастополь» стояла на площади перед Ханским дворцом в Бахчисарае, ожидая прихода нашего руководителя группы с билетами из кассы. Все мы о чём-то оживлённо болтали.
   Вдруг сзади ко мне подошёл парень из нашей группы – омич, мастер спорта по плаванию – и со словами «Привет, Николай!» обхватил меня крепко за грудь своими мощными руками и приподнял в воздухе вверх, смеясь. Он так крепко сдавил мне грудную клетку, что я стал задыхаться, появилась резкая боль в правой половине груди и стало трудно дышать. Слёзы выступили у меня на глазах, я не мог даже вымолвить сло;ва и всё ждал, когда  он меня отпустит.
   Прошло несколько секунд. Когда он меня опустил на землю, я не мог дышать и на глазах были слёзы.
   Удивлённый, он спросил:
   – А разве тебе было больно? Почему же ты не сказал мне об этом?
  – Как   же я мог сказать тебе? – ответил я. – От боли я не мог даже дышать, так  ты сдавил мне грудную клетку.
   Он извинился.
   Боль в правой половине груди долго не проходила. Случайной находкой через несколько лет  на рентгеновском снимке были сросшиеся переломы двух рёбер без смещения костных отломков...


Откройте форточку!  –  Закройте форточку!
   История эта произошла во время моей учёбы на факультете усовершенствования врачей Военно-медицинской академии Ленинграда. Однажды профессор дал мне задание вести двух довольно-таки пожилых уже больных, одну из них звали Лейка Шлёмовна, а другую – Берта Срулевна.
   Фамилии их я за давностью не помню, а вот имена и отчества навсегда сохранились в моей памяти, и вот по какому случаю. Лежали они в крохотной палате на двух человек, а не в большой палате на 8-12 больных, в каких лежали в те годы большинство наших пациентов. Одна из них была первой женой генерала, вторая – бывшей тёщей контр-адмирала. Пользуясь своими прошлыми связями и привилегиями, они добились размещения их отдельно от других больных.
   Одну из них – прооперировали сегодня (удалили  катаракту) и лежала она с забинтованными глазами, вторую – должны были оперировать завтра…
   На другое утро во время передачи дежурства в учебном классе клиники офтальмологии (а собралось там человек тридцать народу – профессора, доктора и кандидаты наук, аспиранты и ассистенты кафедры, адъюнкты, слушатели факультетов) дежурная медсестра послеоперационного поста со слезами положила на стол профессору – начальнику кафедры заявление об увольнении, расплакалась и сказала сквозь рыдания, что больше она здесь дежурить не будет, если так будет продолжаться.
   Все были изумлены её поведением. Профессор попросил её рассказать всё по порядку. Рыдая, она сообщила, что вечером после отбоя у неё на посту загорелась сигнальная лампочка из  палаты, где лежали две уже известные нам пациентки. Войдя в палату, она спросила:
   – Что случилось?
   Прооперированная больная с повязками на глазах попросила её:
   – Пожалуйста, закройте форточку – очень холодно, дует.
   Медсестра встала на табурет, закрыла форточку и вышла из палаты.
   Но, пока она шла к своему посту, лампочка из этой палаты загорелась снова. Медсестра возвратилась в палату и спросила:
   – В чём дело?
   Прооперированная больная молчала, теперь попросила вторая:
   – Откройте, пожалуйста, форточку –  дышать нечем.
   Медсестра встала на табурет, открыла форточку и вышла. Не успела она подойти к своему столику, как снова загорелась пресловутая лампочка той же палаты. Она вошла туда и поинтересовалась – в чём дело.
   Прооперированная больная потребовала:
   – Закройте форточку!
   Изумлённая медсестра закрыла форточку и вышла. Надо ли вам говорить, что через несколько мгновений ей пришлось снова открывать эту форточку. А потом – снова закрывать.
   … Так продолжалось всю ночь. Уставшая дежурная сестра предложила больным договориться между собой, как им быть с этой форточкой. Но каждая настаивала на своём. Они начали ссориться между собой. Одна из них – та, которую прооперировали накануне, сказала другой:
   – Завтра тебя будут оперировать – пусть у тебя операция пройдёт неудачно и ты ослепнешь!
   Вторая кричала первой:
   – А у тебя пусть завтра швы разойдутся и глаз вытечет!
   Медсестра ничем не могла их успокоить, она дала им возможность выговориться и вышла из палаты. Сигнальная кнопка оттуда снова и снова звала её. Так было до утра.
   Через какое-то время эти две зарвавшиеся фурии уже не говорили между собой, а обращались к сестре:
    – Передайте этой, – хрипела одна из них, –  что она – такая и такая!
   Вторая ей вторила:
   – Вы тоже передайте той, что она такая-растакая! (Сестра не решилась передать нам их слова).
   …Такие вот уникальные пациентки попались мне однажды. Как вы думаете, так ли уж они необычны, эти Лейка Шлёмовна и Берта Срулевна? И не случаются ли подобные истории и в наши дни?


     Встреча с академическим Цицероном 
                20-го века
   Когда я учился в Военно-медицинской академии на факультете руководящего состава, профессор Анатолий Иванович Горба;нь у нас уже не преподавал, так как в  это время перешёл из академии в Педиатрический институт.
   Но его часто можно было видеть на заседаниях Ленинградского общества офтальмологов. Вспоминаю случай. В программе общества появилось сообщение:
«12 декабря 1973 года в городской глазной больнице на улице Моховой профессор А.И. Горба;нь читает лекцию для врачей-офтальмологов города «Очковая коррекция у детей и взрослых».
   Нас предупредили, что прийти нужно пораньше, так как мест не будет.
   С одним из слушателей факультета мы пришли минут за тридцать, нашли ещё свободные места. Но зал быстро заполнился. Было много врачей, курсантов, студентов. Они стояли во всех проходах, вдоль стен, даже сидели вокруг трибуны. Для опоздавших открыли входные двери, и они, стоя в коридоре, записывали лекцию, пристроив тетради на спинах впередистоящих.
   Это была даже не лекция, а беседа с аудиторией, рассказ-импровизация на объявленную тему. Анатолий Иванович блестяще излагал материал и прекрасно владел аудиторией. Его лекция была пересыпана афоризмами, образными сравнениями и оригинальными суждениями. Он много шутил, и всегда к месту. Серьёзную тему он так раскладывал «по полочкам», что она казалась всем простой и каждому было удивительно, почему он сам не додумался до этого раньше.
   А.И. Горба;нь был лектор от бога. Аудитория слушала его, затаив дыхание. Время пролетело незаметно. И никому не было скучно и утомительно, как это бывает иногда на лекциях. Потом было много вопросов…
   Мы вышли из зала, получив не только новые знания, но и заряд бодрости, энергии, сильнейший стимул к дальнейшему изучению предмета.
   … С тех пор прошло уже более сорок лет, но я как сейчас помню эту встречу с одной из ярчайших звёзд военной офтальмологии России – Анатолием Ивановичем Горбанём.   

   Примечание: Статья была впервые опубликована в Профессиональной газете для офтальмологов и оптометристов «Окулист» №11/12 за ноябрь-декабрь 2002 года.


                Улица полна неожиданностей
   Какая кому из нас уготована судьба – знать нам не дано. И данный случай подтверждает вышесказанное.
   Молодой человек мечтал стать военным врачом. Преодолев большой конкурс в Военно-медицинскую академию, поступил туда. Через 6 лет напряжённой учёбы успешно её закончил и, выпустившись в звании лейтенанта медицинской службы, получил направление в Группу Советских войск в Германии. Во время учёбы в академии встретил он свою суженую и женился.
   В первый свой отпуск приехал он из Германии с молодой женой в Ленинград повидать родную alma mater, встретиться с друзьями.
   Дело было зимой. Огромные сосульки свисали с крыш домов. Идя в один из дней по Невскому со своею супругой, даже в страшном сне не могли они предположить, какая ужасная трагедия произойдёт сейчас здесь, на этом прекрасном проспекте. Огромная длинная сосулька сорвалась с крыши дома, вдоль которого они проходили и полетела вниз. Как торпеда, она стремительно приближалась и пронзила  молодого супруга на глазах изумлённой жены: сквозь череп она вошла в позвоночник. Смерть его была мгновенной…
   Об этой трагедии рассказывал нам, слушателям академии, начальник факультета усовершенствования врачей, предупреждая нас быть внимательными и бдительными – ведь улица полна неожиданностей.
   
      
                Рейс на Краснодар
   Слушатель нашего факультета молодой майор, отец двоих детей попросился на праздники 9 мая слетать домой в Краснодар – повидать жену и детей. Со своим рапортом обратился он к начальнику факультета, для убедительности показав тому купленные заранее билеты на самолёт в Краснодар и обратно, которые он приобрел заблаговременно, зная, что в предпраздничные дни это сделать будет маловероятно. Да и жена с детьми уже знают о приезде папы и с нетерпением ждут его.
   Начальник факультета генерал Ш. отказал ему, сказав, что в праздничные дни слушатель должен быть на факультете, а вот после праздников тот сможет спокойно слетать к родным. С сожалением расстроенный майор сдал билеты, купив новые на день сразу после праздников, а домой не позвонил, думая сделать для родных сюрприз.
   И вот накануне дня Победы южные районы Ленинграда содрогнулись от мощного взрыва – именно этот рейс «Ленинград – Краснодар», на котором должен был лететь наш майор, взлетев в воздухе, после возгорания одного из двигателей и попыток возвратиться на аэродром упал на поле в районе Пулково на глазах у изумлённых провожающих. Экипаж самолёта и все члены экипажа погибли.
   Когда  10 мая наш майор появился перед своей семьёй в Краснодаре, их потряс шок…
       

Больница острых отравлений на Пионерской
   Во время моей учёбы было у нас знакомство с больницей острых отравлений на Пионерской. В то время это была старая больница в корпусе на несколько этажей.
   Наша преподаватель провела нас по всем этажам, ознакомив нас с общей картиной. Сюда доставляли больных с острыми отравлениями машинами скорой помощи, самолётами и вертолётами санитарной авиации из Санкт-Петербурга и  Ленинградской области, Псковской и Новгородской областей, Карелии, Мурманской и Архангельской областей, – со всего северо-запада нашей страны. Больница была постоянно переполнена, все кровати были заняты, больные размещались на всех приставных койках, кушетках, в палатах и коридорах,  везде, куда можно было посадить, положить или разместить пострадавшего человека,  стулья тоже были заняты.
   Всех прибывающих сегодня размещали на первом этаже. Через сутки к утру их переводили на второй этаж, освобождая места первого этажа для новых поступлений, ещё через сутки – на третий и т. д.
   Привозили сюда только тяжёлых больных. Преподаватель шла по коридору и палатам, в общих чертах знакомя нас с больными.
 – Видите этого молодого человека, который сидит на кровати, опираясь на матрас, и жадно, с трудом ловит ртом воздух? Видите коричневые подтёки и плотные струпья у него на коже, идущие вниз от воспалённого красного обожжённого рта? Ему трудно дышать – здесь тяжелейший ожог рта, гортани, трахеи, глотки, пищевода уксусной эссенцией.   
   А вот лежит безучастная ко всему женщина в глубокой коме с широкими зрачками, она отравилась барбитуратами, приняла их большую дозу.
   А этот мужчина – в состоянии опьянения. Он потерял самообладание, несёт околесицу, задирается, его речь звучит невнятно, а движения часто неконтролируемые. Сейчас он мешает медицинским работникам заниматься своим так нужным другим пострадавшим делом. Позднее у него могут появиться позывы к рвоте, отвращение к запаху алкоголя, желание пить больше воды и не шевелиться, появятся «вертолеты» — состояние «морской болезни», когда «лёжа качает».
   Если вы на улице или на вечеринке обнаружите у человека рвоту, остекленевшие глаза, услышите стойкий запах этиловых испарений изо рта, снижение температуры тела, липкий холодный пот, посинение кожи, замедление пульса и частоты дыхания – немедленно вызывайте  «скорую помощь», это уже критическое состояние у алкоголика.
   Так водила она нас от койки к койке, рассказывая о каждом    случае:
  – Самое главное здесь  – для начала надо установить правильный диагноз каждому пациенту, притом – очень быстро. И немедленно начать лечение. Но лечить их очень трудно, многие из них не желают жить и всячески сопротивляются попыткам помочь им.
   Если вы завтра утром снова придёте в больницу и подниметесь на второй этаж, куда они будут подняты к утру, вы многих из них не увидите – за сутки немало их  уже будут в морге больницы, – здесь очень высокая смертность.
   Послезавтра на третьем этаже вы недосчитаетесь ещё части больных, которых вы увидите завтра  на втором этаже, и так далее.
    К сожалению, это – жестокая реальность, и она, к сожалению, правда. Причины суицидальных действий разнообразны, нередко – это несчастная неразделённая любовь, особенно – у молодых людей, разочарование в жизни, депрессия.
   Поэтому вам, молодым докторам, надо пропагандировать своим пациентам вести здоровый образ жизни, дорожить своей жизнью, научить каждого ребёнка стойко переносить тяготы и лишения, страдания и неудачи, которые встретятся им на жизненном пути, не падать духом, не пасовать перед трудностями, верить, что за тёмной полосой неудач всегда будет светлая полоса, верить в неё и бороться за то, чтобы она пришла быстрее…
 
            Случай с лётчиком-испытателем
   После окончания в Ленинграде Первого факультета по офтальмологии  (факультета усовершенствования врачей) Военно-медицинской академии два месяца прослужил я в госпитале г. Улан-Удэ в Бурятии, затем меня перевели в Иркутский военный госпиталь. Буквально через несколько месяцев приходит ко мне на осмотр довольно ещё молодой капитан – лётчик-испытатель. Я посмотрел его медицинскую книжку, все годы по состоянию органа зрения у него было отлично, и каждый раз доктор, осматривавший его и которого я сменил в этом госпитале, писал ему заключение  «Здоров. Годен к лётной работе без ограничений».
   Думая, что быстро отпущу этого отличника по зрению, без всякой задней мысли я автоматически посадил его за пять метров от таблицы Сивцева-Головина, предложил прикрыть один глаз и начал проверять зрение открытого глаза по кольцам Ландольта, как нас учили в академии. Капитан был изумлён этим поворотом событий и сразу же начал ошибаться в ответах. Я был изумлён не меньше его самого, так как его ответы предполагались мгновенными. Он краснел, бледнел, напряжённо и долго молчал перед каждым ответом и беспрестанно ошибался. Тем более, что спрашивал я не подряд знаки в каждой строчке, а показывал знаки враздробь в разных строчках.
   Наконец, он уже не мог отвечать вообще и заявил:
   – Вы меня  неправильно спрашиваете, надо спрашивать по буквам (их я ещё в начале осмотра  прикрыл шторкой), а не по кольцам. И вы – молодой неопытный доктор, а вот доктор, который был до вас, спрашивал правильно.
    – Доктор, который был до меня, уже уехал, так что если вы желаете обследоваться у него, поезжайте к нему в Читу, – ответил я.
   В Читу же он поехать не мог, поскольку командир части направил его проходить врачебно-лётную комиссию в наш госпиталь. Несколько раз вытирая вспотевший лоб носовым платком, мой визави сообщил, что ему стало плохо и попросил разрешения выйти в коридор.
   Минут через пять-десять он вошёл снова, узнав в коридоре от сотрудников, что обойти меня у других докторов ему не удастся, поскольку только я был в лётной  комиссии офтальмологом. Я проверил рефракцию его глаз скиаскопическими линейками и на рефрактометре: у него на каждом глазу была близорукость четыре диоптрии! Я был изумлён и озадачен: как ему удалось поступить в лётное училище и все годы скрывать такой дефект своего зрения.
   Он  сообщил, что летать было его заветной мечтой с детства и он всеми правдами и неправдами добился своего, поступив в лётное училище, и успешно летая все годы. Сослуживцы даже не догадывались о его низком зрении. А летал он по приборам и своей интуиции… Однажды, испытывая новый самолёт, у которого отказал один двигатель, он благополучно посадил самолёт на кукурузное поле на одном работающем двигателе. Очки он никогда не одевал на службе и в гарнизоне, поэтому никто даже и не догадывался о таком большом дефекте зрения у него. С его слов, я был первым, кто «расколол» его.
   Ему оставалось быть на лётной работе всего месяцев пять, он слёзно умолял пропустить его, чтобы он мог уйти на пенсию с неба, а не с земли, куда его незамедлительно списали бы в случае запрета к полётам. Он обещал «болеть», брать освобождения от полётов в оставшееся время, уйти в отпуск, чтобы протянуть эти пять месяцев.
   Мне его было очень жаль, и я пропустил его, сказав, что если он ещё хоть раз появится на ВЛК, я его «зарублю». Он сдержал своё обещание – больше мы с ним никогда не виделись…

                Дюбель в ребре
   Как-то во время дежурства дежурным врачом по госпиталю в приёмное отделение привезли солдата военного строителя с ранением левой половины грудной клетки. Это был молодой и крепкий грузин.
   Как оказалось, на стройке при монтаже металлических изделий к кирпичу или бетону солдат выстрелил дюбелем из  строительно-монтажного пистолета. Дюбельный гвоздь отрикошетировал и резко ударил в грудь, это произошло в одно мгновение.
   Когда его привезли, мы быстро измерили пострадавшему артериальное давление – оно было слегка повышенным, пульс –  учащённым,  прослушали его сердце и лёгкие и пытались на носилках отнести раненого в рентгеновский кабинет, чтобы сделать рентгеновский снимок: небольшое точечное некровоточащее отверстие у него в районе сердца, а выходного отверстия не было.
   Гордый грузинский парень заявил, что чувствует себя прекрасно и не ляжет на носилки. Уговорить нам его лечь на носилки так и не удалось. Вот мы его и вели в рентгенкабинет на второй этаж: его поддерживали под руки, а рядом несли носилки. И уже на подъёме по лестнице он пошатнулся, мы его подхватили, уложили на носилки и принесли в рентгенкабинет. Дюбельный гвоздь на снимке оказался вколоченным в одно из рёбер на задней поверхности грудной клетки.
   Раненого хирурги прооперировали, извлекли дюбельный гвоздь. А сердце пострадало только слегка – гвоздь пробил только перикард (наружную оболочку сердца). Раненый выздоровел и остался жить.

           Назначьте мне военную пенсию!
   Какие удивительные истории бывают порой! Одна из них произошла в Иркутске в 1975-1981 гг. Вызвал меня как-то начмед госпиталя и передал запрос из Министерства Обороны СССР, в котором была просьба: найти в архиве историю болезни одного бойца и прислать выписку из неё в МО СССР. К запросу прилагалось письмо какого-то гражданина. Обращаясь в Министерство Обороны, он писал, что во время Великой Отечественной войны  служил он в Красной Армии, получил ранение глаза во время боевых действий и лечился в Иркутском госпитале. Он  просил пересмотреть его пенсию как пострадавшему в бою.
   Начмед дал мне команду срочно разыскать в архиве историю болезни этого бойца и составить подробную выписку из неё.
   Раньше я каждый день проходил по коридору мимо двери с надписью «Архив», но никогда до этого не заходил туда. Сейчас вот пришлось заняться здесь поисками этой истории болезни. Оказывается, здесь хранились даже истории болезней периода Великой Отечественной войны. Мне пришлось много пересмотреть историй болезней, прежде чем я нашёл нужную мне.
    Многое  здесь для меня было открытием. Поскольку в годы войны в стране не хватало бумаги и бланков историй болезней, истории болезней писались в те годы на разных листах, какие удавалось, видимо, раздобыть. Чаще всего это были серые листы обёрточной бумаги, в которую заворачивают селёдку в сельских магазинах, обрывки каких-то листов, обрезки плакатов и объявлений, на чистой другой стороне которых можно было писать дневники. Писали чернилами, нередко бывали и кляксы, писали и карандашами разных цветов, какие только попадались, но чаще чёрным и чернильным (химическим) карандашом. Сшивали листы нередко нитками, поскольку клея тоже не было.
  Но особенно меня потрясли листы А-4 ярко-белой мелованной бумаги на фоне наших грязных обрывков и клочков – это была трофейная немецкая бумага  с крупными водяными знаками свастики по центру листа, странно было видеть эти листы, иногда попадавшиеся в некоторых историях болезней.
   Надо отдать должное аккуратности медиков, которые вели эти истории болезней. Несмотря на отсутствие стандартных бланков, они всё-таки добросовестно и аккуратно вели эти важные медицинские документы. Температурные листы вычерчивались медсёстрами самостоятельно. Это был настоящий подвиг медицинских работников в годы войны!
   И уж совсем настоящим открытием для меня была найденная история болезни человека, поисками которой я занимался. В истории болезни описывалось, что этот боец состоял в охране военного склада под Иркутском. Нарушив воинскую дисциплину, ушёл он в самовольную отлучку, напился пьяным, пришёл на местные танцы в деревне и стал приставать к местным девушкам. Деревенские парни-подростки решили проучить «чужака» и выгнать с танцев. Завязалась драка, и наш «герой» получил проникающее ранение глаза вилами. По этой причине он и лечился в глазном отделении Иркутского госпиталя. Так что никакого боевого ранения глаза не было и в помине. Удивляюсь, как с ним не поступили тогда по законам военного времени и не осудили  судом военного трибунала. Видимо, пожалели его, как пострадавшего.
   Наверное, наш «горе-писака» даже не предполагал, что подробная история ранения его глаза тщательно хранится в архиве Иркутского военного госпиталя.
   Мы выслали в Москву объективную выписку из истории болезни этого нарушителя воинской дисциплины…

              Удаление катаракты дедушке с мерцательной аритмией и экстрасистолией
   Приводят к нам в отделение как-то дедушку лет семидесяти, который просит прооперировать у него катаракту, поскольку он не видит ни одним глазом уже несколько лет, живёт один, и ему трудно себя обслуживать. Выяснилось, что живёт он довольно далеко, в Тайшете, с оказией соседи и знакомые привозили его в Иркутск несколько раз на осмотр к офтальмологам, но ни в городской больнице, ни в железнодорожной, ни на кафедре офтальмологии мединститута не решились его оперировать из-за болезни его сердца – мерцательной аритмии и экстрасистолии.
   Мы с ординатором Манн Нинелью Николаевной осмотрели больного, предметного зрения у него не было: зрелая катаракта обоих глаз не давала возможности ему видеть. Класть его на операцию мы тоже не решались. Дедушка плакал:
   – Вы – моя последняя надежда. Везде мне отказали в операции, если и вы откажетесь, жить я дальше не хочу. Я знаю, что могу умереть в любой момент и без операции, и перед нею, и во время операции, и после неё… Но я не вижу совсем ничего – для чего мне такая жизнь? А, если мне повезёт, и я останусь жив, после операции я хоть что-то буду видеть и никому не буду обузой.  И буду так рад и счастлив… Умоляю вас – прооперируйте мне один глаз, я подпишу вам расписку о том, что я знаю, что могу умереть во время операции, и что вы делали операцию по моей просьбе.
   Жаль нам стало старика. Мы с Нинелью Николаевной в глубоких раздумьях обратились к начмеду госпиталя Александру Иосифовичу Розенбергу (сам он был хорошим оперирующим офтальмологом, до меня он возглавлял офтальмологическое отделение этого госпиталя и, будучи начмедом, находил время для консультирования больных и  операций на органе зрения).
  Александр Иосифович осмотрел дедушку, выслушал его просьбу и разрешил госпитализировать его. По совету АИ (так с Нинелью Николаевной мы называли Александра Иосифовича) мы проконсультировали больного у кардиологов, обследовали его, перевели в отделение реанимации, где дедушку дней десять подлечили анестезиологи и кардиологи, на каталке перевезли дедулю  в нашу операционную и вместе с АИ удалили у больного помутневший хрусталик на одном глазу. Всё это время в операционной дежурили анестезиолог и кардиолог, готовые подключиться к работе в случае необходимости.
   Но всё обошлось благополучно, сердце дедушки выдержало операцию. Сразу же после операции больного увезли снова в отделение реанимации, где его продолжали лечить кардиологи и анестезиологи, а мы с Нинелью Николаевной и нашей старшей медсестрой Лидией Петровной Щёголевой  ежедневно перевязывали его.
  Глаз у дедушки после операции видел, и он очень радовался этому. Уехал он к себе в Тайшет с кем-то из вызванных соседей с повязкой на прооперированном глазу и с рекомендацией приехать сюда для снятия швов с прооперированного глаза через 3-4 недели.
   Прошло время… Как-то заходит к нам в кабинет этот дедушка, здоровается с нами, благодарит за операцию и плачет:
   – Спасибо вам огромное, вы меня возвратили к жизни! Теперь я снова живу и ни от кого не завишу. Раньше   я только слышал ваши голоса, а теперь – уже и вижу вас.
   И он снова расплакался от радости. Мы с Нинелью Николаевной и Лидией Петровной сняли швы с его глаза, потом накормили – чем бог послал – из нашего госпитального буфета и помогли ему уехать  поездом в Тайшет…

                Ржавый гвоздь в глазу
   Вызвали меня срочно в приёмное отделение: солдат-военный строитель разбивал топором штакетник забора, выскочивший на большой скорости ржавый кривой гвоздь попал ему в глаз. Гвоздь летел так быстро и с такой скоростью, что парень не успел даже закрыть глаза – гвоздь влетел острым концом между веками и вошёл в склеру где-то в 1,5 см от лимба.
   При осмотре через зрачок конец гвоздя был виден в стекловидном теле. Гвоздь был тяжёлым и выворачивал глаз книзу, поэтому, чтобы уменьшить болевые ощущения, парень инстинктивно придерживал гвоздь рукой.
   После рентгенографии орбиты мы с ординатором Нинелью Николаевной произвели оперативное извлечение этого гвоздя. Он где-то на 1,5-1,7 см был внутри глаза.
   Парню повезло – хрусталик глаза не был задет. После стационарного лечения и успокоения воспалительных явлений парень был выписан из отделения с довольно-таки неплохим 85-90%-ным зрением.
   Про таких говорят: «В сорочке родился». А мы с Нинелью Николаевной подобный случай видели впервые.

                А уши – холодные!
   События эти произошли в Восточной Сибири, в далёком Иркутском госпитале в семидесятые-восьмидесятые годы прошлого столетия. Зимы в то время там были холодные, 20-30-градусные морозы были постоянным фоном с октября-ноября до  марта-апреля. Нередки были свечки вниз, градусов до сорока. Однажды утром часов в шесть местное Иркутское радио сообщило после «Новостей», что в городе сейчас минус сорок девять, а на окраине Иркутска, в  районе аэропорта – минус пятьдесят один.
   Оттепелей практически не наблюдалось, снег в городе только падал и падал. Народ ходил, утрамбовывая его всё выше и выше. И окошки деревянных старинных домов, которых было в городе тогда большинство, оказывались занесёнными снегом, нередко – даже до крыш…
   Но внутри госпиталя  всегда было довольно тепло, больные солдаты, курсанты и офицеры ходили в отделениях в больничной форме (куртка с подшитым белым подворотничком  и брюки, на ногах – тапочки). Иногда им удавалось сбегать в самоволку (молодёжь нередко ведь тянет на приключения) и, поскольку их тёплая одежда была ещё при поступлении сдана на склад, они бегали среди зимы в этой тонкой куртке, брюках и тапочках.
   Однажды после окончания рабочего дня я вышел из госпиталя, дошёл до остановки, дождался автобуса, довёзшего меня до центра города. И вот, войдя в гастроном на центральной улице имени Карла Маркса, я столкнулся с больным солдатиком из нашего госпиталя, который в этот момент стоял в очереди и уже начал было покупать традиционное в тех краях в те годы азербайджанское вино-бормотуху «Агдам». Пришлось ему отказаться от своей покупки и возвратиться в госпиталь. А был он одет и обут так же, как я вам только что описал – в тапочках и тонких куртке с брюками. Для меня было совершенно непонятно – перед выходом из госпиталя я как раз видел его внутри – как он, не садясь в автобус, мог оказаться раньше меня в центре города? Разве что – на такси.
   …Однажды зимой во время моего дежурства по госпиталю я часа два-три  не мог осмотреть своего больного солдата – не было его ни в палате, ни в других отделениях. Соседи по палате  делали вид, что разыскивают  его, но возвращались, каждый раз говоря, что он в очередном из отделений госпиталя у своего земляка.
   И вот он появляется уже перед отбоем, подходит ко мне и «вешает мне лапшу на уши», невинно говоря, что он где-то засиделся у друга в другом отделении. Тогда я подошёл к нему, прикоснулся руками к его ушам и сказал:
    – Не ври мне, ты был в самоволке!
    – Нет, я говорю правду, – ответил  он.
   Ответ мой обезоружил его:
   – А уши-то у тебя – холодные!

    Девушка в койке у солдата с переломом бедра
   Как-то летом в воскресный день дежурил я по госпиталю. После отбоя, делая обход по отделениям, зашёл в одну из палат травматологического отделения вместе с дежурной медицинской сестрой этого отделения. Сестра мне перед этим доложила, что в отделении порядок, температурящих больных нет, всё спокойно, посторонних лиц в отделении нет, и отбой уже произведён.
   В палате свет был уже выключен, но на второй койке справа от входной двери было как-то необычно. Я включил свет в палате и увидел, что под одеялом на койке лежит больной солдат в гипсе (у него был перелом бедра), и вместе с ним прячется под одеялом девушка. Костыли его стояли у стены возле койки. Это была самая большая палата в отделении где-то на 10-12 коек. Все кровати были заняты, и больные делали вид, что они очень крепко спят, некоторые даже пытались подхрапывать.
 Это был скандал, – если бы узнал об этом завтра утром начальник госпиталя, нам бы с дежурной медсестрой не поздоровилось бы. С изумлением я взглянул на дежурную медицинскую сестру:
 – Как понимать ваш доклад о порядке в отделении?
 – Когда я делала обход во время отбоя, её здесь не было, – начала оправдываться дежурная сестра.
    Я предложил девушке  покинуть расположение госпиталя. Её препроводили к выходу, хотя она и упиралась, не желая уходить из палаты.
   Вот какие интересные случаи бывают в жизни: у солдатика этого вся нижняя конечность полностью была в гипсе – стопа, кроме кончиков пальцев, которые были свободны, голень, бедро и таз с небольшими разрезами спереди и сзади. Такие чудеса я видел впервые! Вот что значит молодость – для неё нет никаких преград…

                На пупочек посмотри!
   Мамочка из военного городка привела мне на осмотр свою маленькую дочурку. Когда я усадил девочку на стул и сам сел напротив неё, то посмотреть её глаза мне не удавалось: её глаза были намного ниже моих. Убрав её стул, я поставил девочку на ножки на то место, где раньше стоял её стул – напротив себя.
   Теперь её глаза оказались как раз на уровне моих глаз, и я начал осмотр. Проверяя подвижность её глазных яблок, я предложил ей посмотреть влево, вправо, вверх и вниз. Она легко смотрела вверх и в стороны, но вниз посмотреть ей никак не удавалось.
   После нескольких неудачных попыток я попросил её:
   – Ну, посмотри тогда на свой пупочек! Где у тебя пупочек?
   Сопя, она начала поднимать своё платьице, пытаясь показать мне свой пупочек.
   Мы с её мамой рассмеялись, а я сказал девочке:
   – Да нет, я знаю, где у тебя пупочек, не надо мне его показывать! Ты просто посмотри туда!
   Но посмотреть туда ей тогда так и не удалось…
   Мы с мамой после этого ещё долго смеялись, а девочка даже обиделась на нас.

         
          Юноша, нет ли у вас брата в Иркутске?
   Много разных больных было у нас в отделении. Как-то однажды прислали к нам на обследование молодого парня, студента госуниверситета. У него было пониженное зрение. В результате обследования выявился у него сложный близорукий астигматизм обоих глаз, проведена атропинизация глаз, подобраны корригирующие очки.
 Он рассказал, что у него есть брат-близнец, который учится в Ленинграде в Военно-медицинской академии. Я удивился:
  – Как же это, обычно близнецы учатся в одном классе, поступают в одно и то же высшее учебное заведение и стараются не расставаться?
  – Да, – ответил он. – Всегда мы были не разлей вода. Но брат мой всё время бредил медициной и мечтал стать только военным  хирургом. Я же думал о другой специальности. Нам было трудно расстаться, но мы решили это сделать для достижения цели. Поэтому он уехал в Ленинград, поступил в Военно-медицинскую академию и уже учится там три года. Мы почти каждый день пишем друг другу письма, а на каникулы он приезжает домой. Я всегда очень за ним скучаю.
   После обследования и лечения мой пациент выписался из отделения.
   Прошло какое-то время, и я случайно столкнулся с ним в магазине. Он поблагодарил меня за лечение и сказал, что писал обо мне и лечении в госпитале  своему брату в Ленинград.
   Через пару месяцев у меня был отпуск летом, и я приехал в Ленинград. Однажды, переходя Невский, я увидел в группе нескольких молодых людей, переходящих проспект мне навстречу, какого-то очень знакомого мне молодого человека. Силясь вспомнить, где я мог его видеть, я проводил  взглядом эту группу, но так и не вспомнил.
   Пройдя пару кварталов и посетив несколько магазинов, на остановке троллейбуса я заметил ту же группу молодых людей и знакомое мне лицо вместе с ними. Они о чём-то оживлённо болтали. Меня вдруг осенило, и я вспомнил! Подойдя к этому молодому человеку, я спросил его:
   – Извините, молодой человек, а нет ли у вас брата-близнеца в Иркутске?
   Надо было видеть его лицо: глаза его были квадратными и с изумлением смотрели на меня:
   – Откуда вы знаете? Как вы узнали? Вы кто?
  – Очень просто, – ответил я. – Ваш брат лечился у меня в отделении.
   – Но как вы меня вычислили? – не мог понять он.
   – Зрительная память у человека очень сильна, –  ответил я. – Брат ваш мне запомнился, и когда я сегодня увидел вас в двух кварталах отсюда переходящим Невский, я мучился все эти полчаса, пытаясь вспомнить, где я вас мог видеть. И только здесь, на остановке я понял, что вы – брат моего иркутского пациента.
   Молодой человек засыпал меня вопросами:
   – Вы видели моего брата – когда это было? Как он сейчас выглядит, что его беспокоит, у него серьёзное заболевание?
   Он задавал ещё кучу вопросов, на часть из них я не знал ответа. Подошёл троллейбус, его друзья никак не могли понять, почему у нас с ним вдруг появилась какая-то срочная тема для разговора. Они пытались его забрать с собой, но он сказал им:
   – Поезжайте, я приеду позже.
   И продолжал осыпать меня вопросами о брате, на которые я даже не знал ответа. Так до конца и не удовлетворив своё любопытство, он поблагодарил меня за лечение его брата и сказал, что о нашей такой необычной встрече он обязательно напишет своему брату в Иркутск…

                Спорный пациент
   Однажды мне прислали на стацобследование призывника из военкомата, этот молодой человек был мастером спорта в беге на сто метров. Как он рассказал, их было несколько человек на всю страну, они знали друг друга по выступлениям на спортивных состязаниях в разных городах страны. Жил он в Иркутске, хотя объездил уже многие города страны, выступая на соревнованиях.
   Ему давно уже предлагали переехать в Москву, Киев, Одессу, обещая даже дать квартиру в этих городах, но он не хотел менять свой Иркутск на другие города.
 Теперь же на него «положил глаз» московский СКА (Спортивный Клуб Армии), узнав, что  он не служил ещё в армии. По линии военкомата СКА созвонился с Иркутским горвоенкоматом и дал команду призвать этого юношу в армию, направив его в московский СКА. Первый же секретарь Иркутского обкома партии был страстным болельщиком за родной город, помог отстроить в то время хороший стадион в Иркутске. Когда он узнал о желании московского СКА увести этого спортсмена из родного города, он начал посылать ко мне в госпиталь своих «гонцов» с просьбой оставить юношу в городе. И та, и другая стороны хотели, чтобы я принял их сторону. Я же всем им ответил, что будем его обследовать всеми специалистами и решение будет принято военно-врачебной комиссией госпиталя на основании приказа Министра Обороны о годности к службе в Вооружённых Силах.
   И что удивительно – в результате обследования у него была обнаружена близорукость с явлениями астигматизма, по которой он был не только негоден к службе в армии, но и не был пригодным к бегу на короткие дистанции.
   А также хирурги обнаружили у него паховую грыжу, с которой в тот момент бегать на сто метров ему было невозможно. Ему предложили прооперироваться, но он не решился, сказав, что многие спортсмены имеют грыжу из-за больших нагрузок, но не решаются оперировать её, боясь, что после операции они не смогут давать те же высокие результаты, которые они давали раньше.
   А ещё хирурги обнаружили у него приличное плоскостопие, а дерматологи – отрубевидный лишай (со слов пациента, многие спортсмены часто моются одной мочалкой). Так что наш спорный пациент оказался негодным к военной службе на тот момент даже по четырём статьям!

              Да благословит Вас господь!
   Однажды к нам в поликлинику госпиталя привели бабушку, у которой была зрелая катаракта обоих глаз. После амбулаторного обследования мы госпитализировали её в офтальмологическое отделение для оперативного лечения катаракты.
   Настал день операции. После предоперационной подготовки больную завезли в операционную, где я с  ординатором отделения Нинелью Николаевной Манн мылся и готовился к операции: вымыли и обработали руки, одели нам стерильные маски, халаты и шапочки. За это время операционная медицинская сестра вместе с санитаркой подготовили глаз  больной к операции, накрыли её стерильными простынёй и салфетками.
   Когда больная  была готова, мы с Нинелью Николаевной подошли к операционному столу, и я спросил у бабушки:
   – Как ваше самочувствие? Готовы ли вы к операции? Если – да, то мы начинаем.
   В этот момент бабушка сняла с себя простыни, вскочила с операционного стола, бросилась ко мне, упав на колени и, схватив меня за руки, принялась причитать:
   – Доктора, миленькие, простите меня, я вас обманула.
   Мы с Нинелью Николаевной были в шоке от всего происходящего.
   А больная продолжала:
   – Доктора, дорогие мои, простите меня, пожалуйста: я скрыла от вас, я живу не в Иркутске. Я живу в Краснодаре.
   – Но это не имеет никакого значения, – сказал я. – Только почему вы вдруг решили, что это так важно, что понадобилось  сообщить именно сейчас?
   – Я живу в Краснодаре, и у меня никого из родственников не осталось, кроме племянницы, живущей в доме за забором вашего госпиталя. Она написала мне, что у вас оперируют катаракту, поэтому я и приехала к вам. Я боялась, что вы иногороднюю не примете, поэтому мы с племянницей сказали вам, что я живу в Иркутске. Я человек верующий, и  всё это время я терзалась, что обманула вас, и не решалась сказать правду. Но вот сейчас, когда вы меня положили на операционный стол, я поняла, что бог не простит мне мой обман, и я решилась раскрыть вам всю правду. Если сможете – оперируйте меня, а если иногороднюю вы не решитесь оперировать – скажите мне, я всё пойму. 
   Мы рассмеялись и успокоили бабушку, что её прописка для нас не имеет никакого значения – мы  будем её оперировать.
   – Но почему вы уехали так далеко от дома, чтобы сделать операцию? Ведь вы спокойно могли прооперироваться в вашем Краснодаре в медицинском институте или в краевой больнице. И вам не пришлось бы тратить на дорогу такие большие деньги из вашей маленькой пенсии…
   – Нет, деточки, – отвечала старушка, – дорожные расходы  не идут ни в какое сравнение с той суммой, которую с меня требовали в Краснодаре.
   – Вот и верь теперь, что у нас медицина – бесплатная, – развели мы руками. – А как же вы добрались к нам – незрячая, одна?
   – Одна, – отвечала больная. – Соседи посадили меня на поезд, добрые люди в дороге мне помогали, а здесь на вокзале  встретила моя племянница. Ну, вот теперь, когда я  всё вам рассказала, поверните меня на восток. Нянечка повернула её на восток, бабушка помолилась:
  – Господи, прости меня! И пусть у докторов моих операция пройдёт удачно, и я нормально перенесу её! А теперь – можете класть меня на операционный стол – теперь всё будет хорошо!
   Пришлось нам снова перемываться с Нинелью Николаевной, т. к. бабушка нас расстерилизовала. Операция прошла хорошо, бабушка через несколько дней выписалась на амбулаторное лечение. Несколько раз племянница приводила её на осмотр, затем мы сняли швы с оперированного глаза, и наша необычная пациентка уехала к себе домой.
   Прошло несколько месяцев, новые пациенты заслонили уже воспоминания об этом случае…
   И вот однажды, во время торжественного вечера в госпитальном клубе, посвящённого дню медицинского работника, все сотрудники госпиталя сидели в зале. Произносились торжественные речи, зачитывались многочисленные поздравления, были награждения ветеранов. Сидевший в президиуме начальник политотдела спецчастей Иркутского гарнизона полковник (бурят, фамилию его, к сожалению,  я уже не помню) встал, сказав:
  – А сейчас я прочитаю вам телеграмму, которая пришла в адрес вашего госпиталя от одной пациентки из города Краснодара. В ней есть выражения, касающиеся религиозных взглядов отправительницы, но мы касаться этого вопроса не будем – писала она от души. Вот полный текст этой телеграммы:
   – Весь врачебный персонал глазного отделения поздравляю с праздником Днём медицинского работника а доктора хирурга глазного отделения Николая Петровича Матвеева сердечно благодарю за его умелое и чуткое отношение к больным и за операцию благодаря которой я хожу теперь самостоятельно по городу при моей глубокой старости на девяностом году желаю вам дальнейших успехов в вашем благородном труде на радость людям на благо родины да хранит вас бог искренне благодарна ваша больная Клыпина Анна Протасовна.
   Он передал  мне эту телеграмму. Телеграмма была  большая, как письмо, и напечатана вниз до конца телеграфного бланка  с добавлениями затем текста вверху.
   Через год мы снова получили от неё телеграмму:
   – Дорогие Николай Петрович Нинеля Николаевна весь коллектив глазного отделения всех вас поздравляю с днём медицины желаю больших успехов вашем благородном труде для народа  нашей родины глубоким уважением благодарю вас за моё зрение которое получила благодаря вам да благословит вас господь ещё и ещё спасать слепых молодых старых ваша больная старица Анна Протасовна.
   Пожелтевшие  от времени, эти драгоценные послания хранятся у меня до сих пор…

       Близнецы-абитуриенты поступали в военное училище
   Нередко бывают и казуистические случаи в жизни. При отборах в военные учебные заведения рабочий день бывает обычно ненормированный и за него приходится осматривать довольно много солдат, сержантов и призывников.
   Одномоментно в кабинете у меня обычно находились четыре-пять абитуриентов и два-три писаря из их же рядов.
   Одни лица не запоминаются, другие – врезаются в памяти. Среди этой толчеи входит в кабинет абитуриент, которого я уже сегодня осматривал. Входит с совершенно чистым ещё бланком осмотра моего раздела «орган зрения».
   – Вы ведь уже были у меня сегодня? – изумлённо спрашиваю его.
   – Нет, я у вас ещё не был, – невозмутимо отвечает тот.
   – Но я вас помню, – говорю я ему.
   Парень смущён, начинает мяться.
   – Может, вы видели его брата-близнеца? – предполагает командир его подразделения, вошедший в это время в кабинет.
   Выхожу в коридор и среди толпы, заполнившей весь коридор, нахожу его двойника. Привожу  в кабинет. В руках у него –   карточка поступающего в военное училище с моей подписью под диагнозом «Здоров».
   Усаживаю его и начинаю осматривать его глаза. У парня оказывается понижение зрения обоих глаз и близорукость 1,5-2,0 диоптрии. Парень умоляет меня пропустить его в военное училище, так как брат его со 100%-ным зрением, входивший ко мне в кабинет дважды и тоже сидящий здесь, мечтает поступить в военное училище, а вот он, второй брат-близнец вынужден тоже поступать сюда, не желая с ним разлучаться.
   К их счастью, по состоянию органа зрения оба брата оказываются годными к поступлению. Но, не зная об этом и боясь, что их разлучат, они пошли на этот невинный обман.
   Они очень похожи, но, поставив их рядом, видишь небольшие нюансы (детали), по которым их можно различать: иногда – небольшая разница в росте, весе, конституции, мускулатуре, походке, взгляде, родимые пятна и т. д.
   Чего только не увидишь на свете…

      Аппендикс ретроперитонеально и ретроцекально
   Хирургов в военном госпитале всё время не хватало, поэтому начальство долго пыталось навязать «малым хирургам» – лор-, стоматологу и офтальмологу дежурить ассистентами дежурных хирургов. Мы же – долго и упорно сопротивлялись, так как были в единственном числе, и нас в случае чего никто из хирургов полноценно заменить бы не смог…
   Но вот кто-то из хирургов ушёл в отпуск, кто-то заболел. Хирурги через начальство снова «насели» на нас.
    – Хорошо, – сказал я. – Пусть я буду первым.
   Только я пришёл домой и поужинал, раздался телефонный звонок:
    – Вас вызывают в госпиталь – привезли аппендицит.
   Часов в семь вечера я был уже в хирургии. Дежурный хирург улыбнулся:
    – Поздравляю! Это быстро, минут тридцать-сорок.
    Переоделись, вымылись, подготовили больного и начали операцию под местной анестезией.
   Я был ассистентом – промокал, подрезал нити, расширял разрез, зашивал…
   Вошли в брюшную полость, аппендикс в типичном месте найти не удаётся. Хирург нашёл слепую кишку, затем – начало червеобразного отростка, который уходил куда-то кзади.
   Отсепаровывая его и выделяя, увидели мы, что он уходит ретроцекально и ретроперитонеально (за слепую кишку и за брюшину). Расширили разрез передней брюшной стенки кверху. Отросток с мучениями выделяем дальше. Уже часа полтора-два прошло от начала операции, а конца ей даже нет и в проекте…
   Хирург принял решение вызвать из дома анестезиолога и продолжать операцию под общей анестезией.
   … Приехал анестезиолог и ещё один хирург, так как нужны были ещё одни опытные руки.
   Больного ввели в наркоз, подключился второй хирург и перешли на операцию с разрезом по белой линии живота. Долго, мучительно долго продолжали выделять аппендикс. В итоге оказалось, что он из правой подвздошной области ушёл назад за слепую кишку и за брюшину, повернул кверху, дошёл до печени, за печенью повернул влево к поджелудочной железе, из-под неё спустился вниз, и конец его мы нашли в малом тазу слева!
   Это был уникальнейший случай, такого не только я, но даже и наши хирурги ещё никогда не видели. Длина его была где-то между 20 и 30 см (точно мне даже трудно припомнить за давностью времён)!
   Хирурги собирались описать этот случай в «Военно-медицинском журнале». Операция у нас закончилась часов в семь-семь тридцать утра.
   Я был измочален и хотел спать. Своё «восхищение» всем происшедшим я высказал хирургам:
   – Вы сейчас опи;шете операцию и уйдёте спать – вас сменят другие хирурги. А я – один, у меня с утра – операционный день, а после обеда – амбулаторный приём; лежат и другие больные в отделении, которых надо лечить. А меня – некому подменить. Как я буду работать после этой изнурительной ночи? Чтобы я когда-нибудь ещё согласился ассистировать вам – боже упаси!
   С трудом выдержал я ещё один, уже в своём отделении, рабочий день…
   Больше хирургам помогать я не соглашался. Другие «микрохирурги» нашего госпиталя – лор-врач и стоматолог, узнав от меня о печальном опыте моего дежурства, наотрез отказались дежурить с хирургами. Да и сами хирурги на наших дежурствах с  ними теперь уже не настаивали.

           Пьяный капитан рвётся «на подвиги»
   Так получилось, что пришлось мне как-то совместить дежурства дежурным врачом и дежурным по части в госпитале. Было жаркое начало лета. Субботний день прошёл спокойно, все больные были осмотрены и приняты, вечером дежурные сёстры отделений доложили, что у них в отделениях – всё нормально. И вдруг где-то уже в полночь звонит мне дежурная сестра одного из терапевтических отделений и просит срочно прийти в отделение: молодой капитан – командир одной маленькой части – напился пьяным в палате, вызвал своего водителя с командирским автомобилем из части (водитель давно уже подъехал к забору и стоял у кустов между рекой Лососинкой и госпитальным забором в ожидании своего командира), вылез через окно своей палаты второго этажа на навес над крыльцом, но спрыгивать не решался (там было довольно высоко) и вот теперь сидит на этом навесе, не зная, что делать дальше.
   Ещё на подходе к отделению я увидел его, подошёл к зданию и пытался уговорить капитана вернуться в отделение. Он же – всячески отказывался пьяным голосом, говоря, что ему надо куда-то съездить. Дежурная медсестра в ответ на мои удивления по поводу её вечернего доклада о полном благополучии в отделении объяснила, что видела капитана этого в палате выпившим, но надеялась, что он к утру проспится, да и он просил её не докладывать никому об этом. Пожалела она больного, а тому показалось мало выпитого и, как нередко бывает, молодого капитана  потянуло «на приключения»…
   В халате и тапочках вышел я за ворота госпиталя, в поисках того злополучного автомобиля. Обойдя вдоль забора до угла и зайдя за угол, увидел я «Газ-69», стоявший там, начал подходить к нему, но автомобиль «рванул» с места. Я побежал за ним, вскочил на подножку, открыл дверь и через неё пытался остановить машину. Солдат-водитель в попытке уехать от меня исступлённо жал на газ, лавируя между рекой, кустами и забором. Стволы деревьев и кустарники били меня, но я не замечал этого.  Машина в итоге ударилась о стволы деревьев и остановилась в зарослях между забором и рекой Лососинкой. Было довольно темно. Водитель и я тяжело дышали, глядя друг на друга.
  – Что же ты, идиот, делаешь? – спросил я его.
  – А что мне оставалось делать? – ответил солдат. – Это мой командир, и я не мог не подчиниться приказу.
  – Почему же ты убегал от меня? – спросил я.
  – Думал, удастся ускользнуть от вас.
   Только сейчас я почувствовал ушибы коленей и рук:
  – Я же мог погибнуть, а тебе тогда пришлось бы платить пенсию моим жене и троим малолетним детям (четвёртый ребёнок у нас родился несколько позже).
  Смущённый солдат в ответ промолчал.
   Я потребовал, чтобы он немедленно возвратился в часть, сказав, что его пьяного командира мы всё равно не выпустим. Солдат тут же уехал.
   …Когда я подошёл к зданию терапии, пьяного капитана над крыльцом уже не было. Дежурная сестра сказала, что после нескольких попыток он через окно влез в палату и сразу уснул.
   Утром, протрезвевший и смущённый, он умолял меня не докладывать начальнику госпиталя об этом происшествии. После назидательной беседы я уступил ему…
 
      Жизнь человеку дана для страданий?
   Двадцать семь лет прослужил я в Вооружённых Силах. За эти годы привык, что в армию призывали здоровый контингент, поэтому, в основном, мне приходилось видеть здоровые, весёлые и крепкие улыбающиеся лица. Если же случались с военнослужащими какие-то несчастья (тяжёлые травмы и заболевания) и не удавалось сделать их полностью здоровыми и годными к несению воинской службы, их увольняли из армии. Они попадали в гражданское здравоохранение, а мы никогда их больше не видели.
   Мы снова видели здоровых и крепких людей. Поэтому, прослужив двадцать семь лет в Вооружённых Силах, я подкоркой для себя выработал мнение, что человек создан для радости.
   …И вот я уволился из Вооружённых Сил и пришёл работать в гражданское здравоохранение – в обычную городскую больницу. Я стал консультировать отделение реанимации с тяжелейшими больными, четыре этажа парализованных людей с острыми инсультами и их последствиями в первом и втором неврологических отделениях… Мне было больно видеть страдания и муки этих людей, сознавая, что мало чем я могу им помочь.
   И я изменил своё мнение о жизни и стал считать теперь, глядя на них, что человек создан для страданий…

         
            Школьница в палатах хирургии
   В первые же дни моей работы в больнице после увольнения из армии в палатах хирургического отделения мне попалась на глаза молоденькая девушка лет шестнадцати, помогавшая запить таблетки постельному больному. Она же и помогала санитарке перестелить другого больного, а в какой-то палате участвовала в постановке  больному клизмы. Я и в другие дни иногда встречал её в палатах хирургического отделения во второй половине дня.
   Мне стало интересно, и я поинтересовался у неё:
   – Как ты здесь оказалась? И почему вдруг в хирургии, среди тяжёлых оперированных больных?
   – Я давно мечтаю поступить в медицинский институт, хочу стать хирургом,  – сказала мне девушка. – И, чтобы проверить себя и подготовить к работе хирурга, я решила узнать всё изнутри, убедиться, что смогу переносить вид крови, гноя, ран, страдания. Мне посоветовали поработать после школьных занятий в больнице. Я вижу, что мне удаётся всё это перенести. Я веду дневник, и, когда закончится учебный год, заведующий хирургическим отделением оценит мою работу. Может быть, это поможет мне в поступлении в институт.
   Я пожелал этой девочке успехов и удачи. Она мне попадалась ещё несколько раз, а с приходом лета больше я её не видел. Надеюсь, что ей помогла её практика в нашей больнице, и ей удалось стать медиком и хирургом…
   Другим ребятам я бы тоже советовал, выбирая себе профессию, ещё в школьные годы поближе познакомиться с нею на практике, чтобы подготовить себя к ней, и, чтобы потом не было разочарований и ошибок…

                Вы – святой!
   Ещё в первые дни  моей работы в больнице я случайно, в переходах между отделениями столкнулся с пожилой бабушкой (как я потом узнал, это была Лидия Ильинична Быстрова, методист по санпросветработе больницы). Взглянув на меня, она всплеснула руками и сказала:
    – Вы – святой!
   Я был обескуражен этим известием и  принял его за чистую правду, решив, что она отметила мои душевные качества. С какой-то долей смущения я ответил ей:
    – Да нет, что вы, вы ошибаетесь…
   Она же повторила снова:
   – Нет, вы действительно – святой!
   Я был смущён этими словами ещё больше и, увидев, что это слышат проходящие мимо сотрудники и больные, постарался поскорее уйти.
   Так продолжалось довольно долго, иногда же, увидев её ещё издали, я пытался свернуть куда-то в сторону, если обстоятельства позволяли это сделать.
   Временами, если мимо нас шли больные, она обращалась к ним со словами:
   – Посмотрите, он – святой, видите нимб вокруг него?
   Однажды, не выдержав всех этих слов, я всё-таки спросил у неё:
   – Почему вы решили, что я – святой?
   – А как же? – ответила эта женщина, лукаво взглянув на меня. – До вашего появления у нас в больнице было два святых – это заведующий хирургическим отделением Иосиф Семёнович Аксельбант и заведующий терапевтическим отделением Михаил Григорьевич Спектор. И, вот теперь появились вы – третий.
   Только теперь до меня дошёл смысл её фразы: они же ведь у нас  – лысые! Как и я!
   Присмотревшись и увидев, что эта весёлая бабушка восьмидесяти двух лет  давно уже носит парик, так как своих волос у неё осталось уже мало, я теперь, нередко опережая её при встрече, тоже шутил:
    – Здравствуйте, да ведь и вы у нас – святая!
   Она при этом смущённо улыбалась. И постепенно перестала подшучивать надо мной…

         Кто у нас здесь девочка Иванова?
   Захожу я в женскую палату неврологии и спрашиваю:
   – Кто  у нас здесь девочка Иванова?
   Все больные этой палаты – женщины пожилого и преклонного возраста – с недоумением глядят друг на друга, наконец, одна из них говорит мне:
   – Иванова – это я, но я далеко уже не девочка, я бабушка.
   – Нет, вы девочка, – говорю я ей.
   – Почему вы так считаете? – удивлённо спрашивает она.
   – Но ведь на Украине есть такая поговорка: «Шо старэ – шо малэ», – отвечаю я. – И, следуя этой поговорке, вы сейчас снова девочка. Как вы считаете – сколько вам лет?
   – О, у меня уже трое внуков и два правнука, – отвечает моя пациентка, – и мне семьдесят пять лет.
   – Нет, не так вам надо считать, – мой ей ответ, – вам всего лишь двадцать пять. А потом, помолчав и выдержав паузу, надо скромно ответить: до ста...
   Женщина улыбается и говорит:
   – Что же, буду так отвечать.
  Все в палате улыбаются.
   Иногда на вопрос мой о возрасте другая пациентка говорит:
   – Мне семьдесят один год.
   – Тоже неверно, – отвечаю я. – Представьте, что кубик лото с вашей цифрой вы переворачиваете и сколько же тогда вам лет?
   – Семнадцать? – неуверенно-вопросительно произносит она и улыбается, глядя на своих соседок.
   – Правильно, вам семнадцать, – говорю я.
   Женщина довольна и настроение у неё улучшается…
   А некоторые из них в ответ на мой вопрос отвечают, что им так много лет, что и говорить вслух даже стыдно.
   – Да нет же, посмотрите на себя, – снова уговариваю их. Вам, как и мне, конечно же, уже не семнадцать, а где-то восемнадцать, ну, по крайней мере – восемнадцать с половиной.
  – Да, да, говорит довольная пациентка, – так и есть – на самом деле ведь нам столько лет, на сколько мы себя чувствуем…
   И что удивительно, – эти милые беседы, происходящие между делом, в поисках нужных мне для осмотра пациентов, поднимают людям настроение, и они просят нередко снова приходить к ним в палаты и беседовать, беседовать с ними. Общение, конечно же, во время лечения, тоже очень необходимо…

             На чей пупочек смотреть?
   Не менее забавная история произошла у меня в первой неврологии, когда в палате осматривал я глаза одной из больных с инсультом. Так же, как и та девочка, больная везде двигала глазами, но только не книзу.
   Тогда я сказал ей то же, что когда-то сказал маленькой девочке:
   – Ну, на пупочек посмотрите!
   Она же, взглянув на меня, спросила на полном серьёзе:
   – А на чей пупочек смотреть мне – на ваш или мой?
   И мило улыбнулась при этом.
   Все мы, кто были в то время в палате, не смогли удержаться и рассмеялись – и больные, и медики!
   Молодец, чувство юмора у этой пациентки оставалось на высоте, несмотря на  нелёгкую её ситуацию! Значит, она – уже на пути к выздоровлению!

     И смех, и грех или Смех сквозь слёзы
   Как-то однажды дежурная медсестра неврологии, где лежат больные с  острыми нарушениями мозгового кровообращения, рассказывала, что однажды вечером один из больных мужчин решил самостоятельно сходить в туалет. Улучив момент, когда никого не было в коридоре, он вышел из палаты, в одном памперсе прошёл по коридору в туалет. А, возвращаясь оттуда, перепутал палаты и очутился  в женской палате.
   Подойдя к «своей» койке, он с удивлением заметил, что на его месте лежит какая-то женщина. Тогда он стал её выгонять со словами:
   – Что ты здесь делаешь в моей кровати? Уходи! Слезай!
   Проснувшиеся женщины стали отгонять его полотенцами:
   – Ах ты, бесстыдник, бабник! Уходи отсюда!
   … Другой же больной в подобной ситуации говорил женщине в «его» кровати:
   – Что это ты разлеглась на всю кровать? Ну-ка, подвинься!

               Рогатка, танк и пистолетик
   Смотрю я беременную женщину в дородовом отделении, а напротив нас на диванчике сидит (уже не впервые вижу её на этом месте) другая беременная и поглаживает свой живот, а он у неё, как стол. Спрашиваю:
   – Сколько у вас недель беременности? По вашему виду, вам уже следовало родить, наверное?
  – Заканчивается сорок первая, – говорит она.
    – И кто там у вас – мальчик или девочка?
    – Мальчик, – со вздохом сказала женщина. – И совсем не торопится обрадовать меня своим появлением.
    – Надо с ним говорить, –  советую ей. –  Вы с ним разговариваете?
    –  Да, целыми днями я глажу его и прошу побыстрее выходить на свет божий…
    –  Да вы не так просите, – сказал я ей. – Кто у вас – мальчик? Тогда – купите машинку, танк, самолётик, а муж пусть сделает рогатку. Положите всё это перед собой и говорите малышу:
   – Дорогой ты наш, долгожданный, давай, родись поскорее, мы тебе уже всё приготовили –  и машинку, и танк, и самолётик, и рогатку! Посмотри, какие они красивые! Выходи побыстрее и начинай играть! А то – если ты ещё будешь задерживаться – прибегут другие детишки и заберут твои игрушки!
   В ответ она улыбнулась:
   –  Придётся, видимо, так и сделать…

       Не голову поворачивайте, а глаза!
   В одной из палат осматриваю больную в постели. Прошу её:
   – Посмотрите налево.
   Женщина привычно поворачивает  влево сначала голову, затем –  устремляет налево и  взгляд свой.
   Терпеливо  прошу её:
   – Нет-нет, голову не надо поворачивать, а  то – шея заболит.
   При этих словах больная и её соседки по палате начинают улыбаться, я же – продолжаю:
   – Как работает шея – будет проверять другой доктор. А я хочу убедиться, что глаза ваши двигаются нормально. Поэтому – только глаза поворачивайте.
   Понявшая всё пациентка теперь уже довольно легко двигает свои глазки влево, вправо, вверх и вниз…

 Перелом бедра у курсанта на стометровке
   Старшая сестра поликлиники шла в штаб вдоль плаца, на котором курсанты сдавали зачёт в беге на 100 метров. Мимо неё пробежали несколько курсантов, и вдруг она услышала возглас одного из них. Взглянув на ребят, она увидела, как один из них схватился за ногу и свалился от боли. Она подбежала к нему:
   – Что с тобой?
  Курсант держался за больную ногу и от боли не мог вымолвить ни слова.
   Быстро принесли носилки, донесли его до поликлиники, парня осмотрел хирург и сделали ему рентгеновский снимок –  у парня оказался перелом бедра. Ему наложили гипс на всю нижнюю конечность, он долго лечился в лазарете, но на занятия, зачёты и экзамены ходил на костылях в учебные классы.
   Такой вот необычный случай перелома бедра случился у физически крепкого молодого парня!

    Ты – нижний гинеколог, а я – верхний!
   Моя жена Наташа нередко приходила с работы довольно поздно вечером, когда работала во вторую смену в женской консультации врачом-гинекологом. Бывало, я даже звонил ей на работу, пытаясь узнать, что же её так задержало.
   Однажды, когда она в очередной раз пришла домой довольно поздно, я спросил её, почему она так поздно?
   Уставшая, она ответила:
   – Ты знаешь, как всегда было много народу на приёме. Я выглядывала несколько раз из кабинета и видела, что в другие кабинеты почти нет очереди, а ко мне всё идут и идут, я даже чуть не расплакалась: все врачи уже закончили давно приём и ушли по домам, а ко мне всё подходят новые женщины и подходят. И мне – никак не уйти домой во-время.
   – А давай я  тебе помогу! – предложил я ей.
   Она была изумлена:
   – Да как же ты мне поможешь?
   – Легко. Приду в кабинет и буду вести приём параллельно: ты ведь – нижний гинеколог, а я – верхний!
   Она рассмеялась…

          Наташа в инфекционной больнице
   Как-то в мае жена моя Наташа отдыхала в санатории «Хоста» в Адлере, где после одной из экскурсий обнаружила клеща у себя на теле. После безуспешного похода в ближайшую поликлинику, закрытую по случаю праздника Дня Победы, клеща ей удалили в хирургическом отделении местной больницы.
   Возвратившись в Пушкин с юга, обратилась она к инфекционисту поликлиники, которая госпитализировала Наташу на обследование в инфекционную больницу им. С.П. Боткина в Санкт-Петербурге.
   Когда я приехал проведать жену в больнице, я узнал, что к ней разрешают войти в бокс, где лежат пять-шесть укушенных клещом женщин, им проводится ежедневная термометрия и ведётся наблюдение за ними. Навещать их можно, но из бокса даже в коридор выходить им нельзя.
   Представьте себе небольшую комнату приблизительно в пятнадцать-двадцать квадратных метров, где стоят пять-шесть коек и находятся в изоляции под наблюдением пять-шесть здоровых женщин. У них есть свой небольшой туалет, душ и умывальник. Пищу им подают через окошечко из коридора, таким же путём забирают грязную посуду.
   Войдя в их бокс, я даже не знал, куда пройти и сесть: теснотища была ужасная, у Наташи на стуле висела её одежда и на самом стуле одежда лежала тоже, а вешалок в боксе не было.
   Я попытался сесть на пустой стул у соседней койки, но все женщины и Наташа с испугом в один голос заявили мне:
   – Нельзя  садиться на этот стул и даже прикасаться к нему и к койке!
   – Но почему? – удивился я. – Ведь он свободен!
   – Соседка моя боится, что её могут заразить окружающие, – объяснила мне Наташа. – Она не даёт ничего своего никому и ни от кого из нас не принимает фрукты, конфеты, печенье, когда мы хотим поделиться принесёнными нам продуктами. Ложка, вилка, тарелки и чашка у неё – свои, она их постоянно протирает дезинфицирующими растворами, протирает кровать и стул с тумбочкой, бесконечно моет руки. Как раз сейчас она в умывальнике и скоро выйдет.
  – Но это же ужасно! – воскликнул я. – Так же невозможно жить в коллективе! Как вы все с нею уживаетесь?
  – Приходится считаться с её причудами, – ответили мне женщины.
   В это время вошла и виновница разговора, давно уже наблюдавшая за моим поведением через застеклённое окошечко умывальника. Она вышла в палату и, удовлетворённо увидев, что я не посягаю на её территорию, молча легла на свою кровать.
   Как потом рассказала мне Наташа, эта несчастная тридцати пяти-сорокалетняя женщина была умным серьёзным человеком, кандидатом наук и трудилась в одном из НИИ города. Она была так увлечена своей наукой, что свободного времени на личную жизнь у неё не было. Так она и оставалась одинокой: работа, институт, наука забирали всю её жизнь без остатка…
   И вот, когда укусил её клещ и она вдруг оказалась в инфекционной больнице, она стала бояться заразиться от окружающих. Как она вела себя, вам уже известно. С подозрением и недоверием относилась она ко всем окружающим в палате и к посетителям.
   Жизнь в тесном коллективе в условиях изоляции оказалась для неё трудной. Окружающие же её женщины вели обычный образ жизни: рассказывали о себе, своих семьях и увлечениях, о детях и внуках, делились интересными случаями из своей жизни, книгами, конфетами, печеньем и фруктами, много шутили, рассказывали анекдоты…
   Сначала героиня наша с недоверием относилась к этому, но постепенно недоверие её к людям стало таять.
   Прошла неделя-дней десять. Когда на обходе в пятницу сообщили, что мою Наташу в понедельник, а другую женщину – во вторник выпишут, если за выходные дни у них не проявятся всё-таки симптомы заболевания, соседка Наташи очень расстроилась и чуть не плакала:
  – Останьтесь, девочки, не уходите! За всю мою жизнь у меня не было столько интересных подруг и собеседниц. Давайте не выписываться и продолжать жить здесь, нашим дружным коллективом. У меня до сих пор была серая и рутинная жизнь. И только здесь, в этом маленьком тесном боксе инфекционной больницы я встретила столько новых интересных подруг. Прошу вас, не уходите!..
   Но всех её подруг по несчастью ждали их мужья, дети, работа, заботы и увлечения… Да и не могли оставить их в больнице больше положенного срока – абсолютно здоровых женщин. Клещи, укусившие их, к счастью, оказались незаразными, менингит и боррелиоз сейчас им не угрожали.
   В понедельник увёз я мою Наташу домой из Боткинской больницы. Соседка её, прощаясь, долго и безутешно рыдала…

 Ложь во благо или Альфредовна спасает семью капитана
   Терапевт наша Людмила Альфредовна любила больных, нередко выручая их в трудную минуту. В своём инженерно-строительном училище на её глазах они росли от курсанта до полковника. Был у неё и такой случай…
   Молодой шалопай капитан, возвратившийся из командировки, прибежал к ней с просьбой:
   – Людмила Альфредовна, выручите меня, Христом-богом молю: во время командировки «по пьяни» согрешил я с какой-то женщиной и подхватил гонорею. Приехал домой. Истосковавшаяся жена ждёт близости со мною. Что делать? – Я «рванул» к вам, притворившись больным. Положите меня в лазарет с какой-нибудь серьёзной болезнью. Я боюсь ночи, если вы меня не спасёте, я погиб: жена с ребёнком уедут – семье конец. Я так раскаиваюсь в своём глупом поведении…
   Альфредовна обругала его как можно строже, но сжалилась над капитаном – положила его в лазарет, написав диагноз по какому-то другому заболеванию, а стала лечить его гонорею.
   На другой день капитан снова прибежал в тревоге в её кабинет:
    – Спасите, Людмила Альфредовна: пришла жена, хочет поговорить с вами и попросить вас отпустить меня домой до утра.
   Пришлось доктору выручать капитана и на сей раз. Пришедшей жене она сообщила, что муж её серьёзно болен и сейчас слаб; отпустить его она пока не может, разрешает посидеть на стульях в коридоре у кабинета минут двадцать-тридцать под её (доктора) наблюдением и никуда его не уводить. Так и произошло.
   Когда капитан выздоровел и выписывался, он целовал руки  спасительнице его семьи и чести. Альфредовна пожурила его, сказав, что надеется на его благоразумие в будущем…
   Мы тоже надеемся и верим, что история эта будет ему уроком на всю жизнь…

                Ох, уж эти фамилии…
   Какие только не бывают фамилии у людей – смешные и необычные, и многие люди не желают расставаться с ними, одни желают сохранить память о своих предках, другие –  боятся обидеть  родителей. 
   У нас на курсе во время учёбы в мединституте были студенты с фамилиями Белый, Серый, Чёрный, а одна девочка называла себя Тверда;я (с ударением на «а»), нам же всегда хотелось называть её Твёрдая (с ударением на «ё»).
   В нашей группе была студентка по фамилии Зануда. Преподавательница физколлоидной химии на первых курсах (наша «классная дама») Муза Николаевна Одинец, вызывая её отвечать, относилась к ней по-доброму и говорила ей ласково примерно так:
   – Раинька, Занудка, к доске!..
   А на два курса старше у нас учился её старший брат – тоже с фамилией Зануда.
   Уже после института Рая всё-таки сменила свою фамилию на фамилию Лесина (по фамилии своего дяди).
   Многие годы после института я переписывался и поддерживал дружеские связи с Раей Лесиной, – она была действительно очень интересной творческой личностью… Совсем недавно после тяжёлой болезни она ушла от нас…
   В одной из групп у нас была студентка Люба Кобелькова.    Некоторые ребята подтрунивали над нею, мне же всегда было жаль её.
   Где-то год на первом курсе мы снимали комнату на берегу Днепра со студентом с украинской  фамилией Оселедец (по-русски – Селёдка). Толик Оселедец был как-то на встрече «35 лет после окончания ДМИ»*, мы с ним затем прошли по городу и попытались найти  домик, где мы жили когда-то студентами, но не нашли его. Прохожие нам сказали, что несколько лет назад эти, ставшие ветхими, дома были снесены, когда строили шикарную набережную вдоль берега Днепра…
   А что вы скажете, услышав другие интересные фамилии студентов нашего курса – Жеребцова, Бугаёва и Бугаёв?
   Заведующий кафедрой патологической физиологии был у нас  доцент И.Н. Сухотёплый.
   Во время моей службы в Южной группе войск в Венгрии к нам в госпиталь из соседнего гарнизона на стационарное лечение привозил больных солдат и офицеров майор медицинской службы с интересной фамилией, которая звучала совсем уж необычно: Затулыйвитэр (это – одно слово, переводящееся на русский язык как Заслониветер).
   А начальником инфекционного отделения был у нас там подполковник Кулибаба (все с удовольствием называли его Кулидед).
   В этом  же госпитале служил  прапорщик по фамилии Бара;н (мы ставили ударение на последний слог – так нам было привычнее), но он утверждал, что он – Ба;ран (с ударением на первый слог).
   В Петрозаводском госпитале одно время служил доктор хирург с фамилией Колба;сов (все мы ставили ударение на «а»), он же говорил, что его фамилия Ко;лбасов (с ударением на первый слог).
  А ещё такие необычные фамилии встречались мне по работе: Брынза, Кисельгоф (двор Куселя), Бестфатор (что-то вроде Лучший отец), и Таточко (Папочка по-русски), и Оберемок (по-русски Охапка), и Рябошапка, и Щёткин, и Литовка (жительница Литвы или Коса  с длинной прямой рукоятью), и Двоеглазов…
   Уже здесь, в России одна медсестра вышла замуж за молодого человека, которому отец (видимо, очень любивший вычурные имена) дал имя Фердинанд. Молодой папа Фердинанд настоял на том, чтобы родившуюся у них дочь назвали Клёной (ему, видимо, по душе была телеведущая с этим именем). Прошло время, и родители развелись, а мама вышла замуж за мужчину с фамилией Таракан. Новый глава семьи удочерил девочку, и теперь её стали называть – держитесь спокойно – Клёна Фердинандовна Таракан.
   Конечно, пока она ходила в детский сад, всё было ещё терпимо. Но уже в школе дети стали издеваться над нею, девочка очень обижалась и замыкалась в себе. Родители со временем вынуждены были сменить её ФИО в паспорте, и теперь её зовут уже Елена Александровна Пастушок (в имени слегка изменили две буквы, отчество она получила по второму отцу, фамилию – по своему дальнему родственнику). Теперь над нею уже никто не смеётся…
   Примечание: ДМИ* – Днепропетровский медицинский институт.

                По закону подлости
   Отдыхал я как-то в военном санатории в Сочи. Соседом по номеру у меня был тоже военный пенсионер, звали его Виктор. Разговорились мы с ним, и оказалось, что он все армейские годы служил в авиации бортмехаником, а военное училище оканчивал в Иркутске. И что удивительно – учился там он в те же годы, что и я служил в Иркутском госпитале. На вопрос мой, помнит ли он своего начальника училища, он ответил, что прекрасно помнит – это был генерал-майор К., очень крутой и жёсткий по натуре человек.
   Я сразу же вспомнил свои встречи с начальником этого училища. Вот как это было.
   …Однажды в кабинет офтальмологического отделения Иркутского госпиталя пришёл на приём этот высокопоставленный пациент. Он рассказал мне, что накануне  игрался с внуком, посадив того себе на колени. И внучок случайно попал молодому деду в глаз игрушкой. Глаз после этого стал плохо видеть, исчезло поле зрения сверху.
   Мы с ординатором Нинелью Николаевной осмотрели пациента, у него оказалась отслойка сетчатки с клапанным разрывом.
   Я рассказал К. о состоянии его глаза и предложил ему два варианта лечения:
     –  Мы можем прооперировать вас в нашем отделении так называемым «кровавым» методом – традиционным уже многие годы. Но в Военно-медицинской академии  Санкт-Петербурга недавно начали делать подобные операции новым бескровным методом – с помощью лазера. Если вы согласны, я направлю вас туда. Заранее предупреждаю, что шикарных условий (отдельная палата и т. п.) вам там предложить не смогут.
   Пациент согласился оперироваться лазером в ВМА, и я созвонился с кафедрой офтальмологии академии, они обещали принять его на лечение.
   Прошло уже больше месяца, генерал не возвращался, и я уже начал волноваться:
   – Почему его нет?
   Месяца через полтора он прибыл на приём ко мне и рассказал о том, что с ним произошло:
   – В академии меня уже ждали. Сразу же госпитализировали в обычную офицерскую палату. Кстати, многие передавали вам привет, там вас помнят. Диагноз подтвердили, перед операцией был строгий  постельный режим с бинокулярной повязкой. Проверили и убедились, что сетчатка в покое максимально прилегла. Привезли в лазерную операционную, доктор показал фиксационную точку и дал команду смотреть строго на неё, предупредив, что будут яркие вспышки, на которые нельзя смотреть ни в коем случае. Я обещал соблюдать всё это.
   Я смотрел на  светящуюся красную точку, и вдруг появилась яркая вспышка. Я, как любопытная Варвара, не выдержал и взглянул на неё. В то же мгновение я ощутил толчок, в глазу появилось яркое красное зарево из крови, и я перестал видеть этим глазом.
   Операцию прекратили, хирург очень пожурил меня за мою недисциплинированность. Конечно же, я знаю, что сам виноват. Начали теперь лечить дырчатый ожог макулы с кровоизлиянием в стекловидное тело. Снова постельный режим, бинокулярная повязка, инъекции вокруг глаза, капли…
   Постепенно стекловидное тело становилось чище, но центрального зрения (остроты зрения) у меня в этом глазу нет и никогда не появится, я это понял – колбочки в жёлтом пятне, отвечающие за остроту зрения были выжжены лучом лазера из-за моей оплошности. Сетчатку впоследствии они уложили на место новыми лазерными вмешательствами. Периферическое зрение у меня есть, а вот центрального зрения – нет: когда я смотрю на ваше лицо, то вместо него я вижу округлое чёрное пятно, а вот ваши уши, шапочку, халат и окружающие предметы я вижу, только нечётко.
   Там ещё остались остатки кровоизлияний, их мне начали рассасывать закапываниями этилморфина, сейчас я получаю четырёхпроцентный этилморфин, они рекомендовали постепенно повышать его концентрацию до 10-12%-ого, они сказали, что вы всё это знаете…
   Мы с ординатором Нинелью Николаевной осмотрели пациента и продолжили его лечение. Через каждые 10-14 суток процент этилморфина мы увеличивали, он получал его в госпитальной аптеке, готовившей его по нашему рецепту. Сетчатка у больного прилежала на всём протяжении, центрального зрения не было, а периферическое – сохранилось. Лазерные коагуляты вокруг бывшего разрыва сетчатки хорошо защищали эту зону. С К. мы всегда заранее договаривались о следующих встречах.
   И вдруг однажды рано утром прихожу на службу и вижу нашего генерала сидящим у кабинета в тёмных очках, встреча с ним совсем не планировалась сегодня.
   – Что-то случилось? – спросил я его.
   – Взгляните на меня, – сказал он и снял очки. Я посмотрел и обомлел: веки, лоб, нос, скула и щека со стороны больного глаза были припухшими и отёчными, кожа вся была красная, со следами шелушения, – картина была просто ужасная. Ещё два-три дня назад, когда он был у нас на очередном осмотре, ничего этого у него не было, кожа была спокойна.
   Он рассказал:
   – Как всегда, я получил в аптеке госпиталя этилморфин со следующим повышенным процентом, утром и днём закапал в глаз предыдущие капли с меньшим процентом, а вечером, как и всегда, закапал капли из нового флакона с более высокой концентрацией. Глаз у меня необычно «зажгло», он резко заболел и кожа век и половины лица сразу же стала жечь и воспалилась… Дома я нашёл все обезболивающие препараты, какие были у меня, промыл глаз водой, но всё это не помогло. Ночью я не решился тревожить вас, вся эта ночь была ужасной, и сразу утром я выехал к вам. Я понимаю, что в этом флаконе, который я привёз к вам, процент этилморфина намного выше назначенного вами.
   Мы проверили этот флакон, концентрация препарата намного превышала указанную в рецепте. Генерал сказал, что он не будет поднимать шум по этому поводу, хотя, как мы посчитали, мог бы. Он просил только вылечить его, чем мы и занялись совместно с нашим ординатором и дерматологом. Несмотря на жёсткий нрав начальника училища, он поступил более человечно, чем мог бы поступить. Фармацевт, которая приготовила это лекарство, очень волновалась, переживала и боялась, что он может написать жалобу  с требованием наказать её. Но этого не случилось. Постепенно состояние больного улучшилось, все эти неприятные осложнения исчезли. Расстались мы с ним вполне благородно…
   Прошло какое-то время, и вдруг ко мне в кабинет приходит капитан из этого училища с ячменём века, просит принять его и говорит, что их суровый начальник училища, который раньше на дух не переносил больных и считавший, что курсант и офицер не имеют права болеть, на строевом смотре увидел его, попросил выйти из строя, спросил его – почему тот здесь, а не в госпитале – и  дал команду немедленно ехать в госпиталь к врачу-офтальмологу. И попросил передать мне, что это он прислал мне этого пациента. Вот так изменился суровый и жёсткий человек, не признававший ранее даже слова «больной» после того, как сам побывал в шкуре больного…

                Году Российского кино посвящается            
                Как я оперировал Суворова
   Несколько лет после выхода на пенсию я с удовольствием принимал участие в съёмках массовых сцен ("массовок") на киностудии "Ленфильм". Снялся где-то в 20-25, а  может, и в 30  российских и зарубежных фильмах и сериалах. Постепенно интерес к этому виду деятельности у меня исчез, и я отказался от съёмок.
   И вот однажды где-то году в 2005-м звонит мне одна из администраторов массовых сцен киностудии и вызывает на съёмку в эпизоде сериала «Фаворит». Я, конечно же, отказываюсь, говоря ей, что уже пару лет назад я отказался от участия в съёмках. Она же продолжала меня уговаривать и просила выручить их: не могут они найти в картотеках «Ленфильма» врача-хирурга, а нужен им для съёмок в историческом сериале именно хирург.
   Я ответил ей, что был всю жизнь глазным хирургом, но она сказала мне, что больше в их картотеках вообще никто из медиков не значится и умоляла не отказываться – она не раз уже безнадёжно «перерыла» все  картотеки. Девушка так настойчиво просила меня, что  пришлось согласиться.
   В назначенное время прибыл я на станцию метро «Площадь Александра Невского», где меня уже ждала администратор и мы с нею на «газели» киностудии приехали в «Лендок» (Ленинградскую студию документальных фильмов). Там она передала меня режиссёру этого исторического сериала Алексею Карелину и его помощнику. Они предложили мне сняться в роли парижского хирурга Массо, который оперировал Суворова, получившего ранение в левое плечо и шею при штурме Измаила.
   Предложили мне самому выбрать необходимые инструменты из старинных наборов Военно-медицинского музея и оборудовать операционный столик и все необходимые атрибуты интерьера палатки-операционной, поскольку они умеют снимать фильмы, но в области медицины не очень компетентны.
   Операционная палатка была установлена в одном из павильонов «Лендока», в ней на ко;злах разместили мы несколько носилок, на одних носилках лежал раненый Суворов (актёр Вадим Демчог).
   На столике у носилок с Суворовым из музейных наборов я отобрал и разложил хирургические инструменты (скальпель, пинцет, ножницы, зажимы, иглодержатель, иглы, медный тазик с водой для приёма вынимаемой пули), спиртовку, бинты и салфетки. Всё это было несколько диковинным для врачей нашего времени – старинное, красивое и раритетное, плотные бинты и салфетки из льна  походили на современные.
   Одели меня в белую сорочку и панталоны, застёгивающиеся  на пуговицу под коленом, белые шёлковые чулки, башмаки на невысоком каблуке и парик. В ходе съёмок Алексей Карелин решил, что парик мне будет мешать в операционной и дал команду парик снять. Сверху одел я длинный фартук, «в котором до этого я оперировал, предположительно, уже много раненых», поэтому сорочку и фартук испачкали «кровью». Закатали мне рукава, на лбу  создали испарину.
   В это время  помощник режиссёра выбрал подходящую свинцовую пулю, несколько раз уронил её на пол, чтобы она не один раз сплющилась.
   После этого Карелин спросил у меня:
   – Сколько  вам потребуется времени, чтобы вынуть пулю у раненого и наложить повязку?
   Я ответил:
   – Как минимум, минут десять-пятнадцать.
   Заглянув в план съёмок, Карелин сообщил:
   – У нас на это отведено  тридцать пять секунд.
   Я был в шоке:
   – Как же я успею всё это сделать?
   – Не волнуйтесь, – успокоил меня Карелин. – Сегодня мы снимаем не медицинский фильм, а  исторический, поэтому нам только надо показать зрителю, что пуля вынута и Суворову наложена повязка. Вы можете заранее частично забинтовать раненого до съёмок, а во время съёмки только вынуть пулю, поместить её в посуду с раствором и остатком бинта забинтовать рану.
   Так я и сделал.
   Режиссёр спросил у меня:
   – Как вы поступаете с одеждой, чтобы добраться до раны на плече, когда не можете снять одежду?
   – Разреза;ем рукав, чтобы не причинить дополнительную боль раненому, – ответил я.
   – Берите ножницы и режьте, – скомандовал Карелин.
   – Не дадим портить сорочку, – взбунтовались девочки-костюмеры.
  Режиссёр дал мне ножницы и снова повторил:
   – Режьте!!!
   Под причитания костюмеров я разрезал рукав от манжеты
до надплечья.
   Суворову я заранее забинтовал грудь, шею и левое плечо, насколько это было возможно, бинты сделали «окровавлеными», на лице создали бледность и «царапины». Перед нами на входе в палатку установили камеру и съёмка началась. 
   Было, как всегда, несколько дублей, из которых потом выбирались  самые удачные моменты. Вы их можете увидеть в восьмой серии сериала «Фаворит» от 12 минуты 50 секунды до 13 минуты 25 секунды этой серии:
    – Я вынимаю пулю из плеча Суворова, опускаю её в тазик, туда капает кровь с пули, и накладываю Суворову повязку на плечо. В это время в палатку входит князь Потёмкин, которого играет актёр Игорь Ботвин – с ним мы уже были знакомы по нескольким предыдущим сериалам и фильмам, в которых мы «пересекались».
   – Говорить можешь? – спрашивает Потёмкин Суворова.
   – Да, отвечает ему тот слабым голосом.
   В это время я заканчиваю забинтовывать Суворова. Потёмкин кивком головы приказывает мне выйти. Я встаю, кланяюсь этому всесильному второму лицу государства и выхожу из палатки.
   Уже выходя, я слышу, как князь Потёмкин упрекает Суворова:
   – Я тебе на всё руки развязал. Что ж ты от штурма не удержался?
   Эта сцена переснималась несколько раз…
   А после съёмок мы сделали несколько фотографий на память – князь Потёмкин (актёр Игорь Ботвин), Суворов (актёр Вадим Демчог) и я.
   Иногда я с удовольствием пересматриваю эти эпизоды на экране, смотрю на фотографии. Нелегка, конечно, жизнь актёра, да и медика – тоже…

            ТРИ моих «НЕТ – наркотикам!»
   Наши раньше маленькие и послушные дети, вступив в возраст тинейджеров, перестали нас с женой слушать. Они говорят, что МЫ, их «старые предки», прожили СВОЮ жизнь, а ОНИ живут совсем ДРУГОЙ жизнью. И все советы, которые мы им даём,  –  «отстой», «бред». Они, мол, живут другими интересами, и мы их не поймём.
   Хочу сказать, что наше старшее поколение в юности тоже встречалось с массой проблем и трудностей. И нам тоже нелегко давалось правильное решение. И мы тоже падали, поднимались, мучились, ошибались. И всё это было нелегко!
   И сейчас, в более зрелые годы, мы вас выслушаем, постараемся понять и помочь. Только никогда не замыкайтесь в себе, в своих проблемах, почаще обращайтесь к нам. Мы ждём вас, чтобы помочь вам! Мы хотим передать вам наш опыт, нашу боль и тревогу за ваше и наше общее будущее. 
   В студенческие годы судьба свела меня со сверстником-наркоманом. Он курил наркотики, кололся, воровал деньги на свои ежедневные дозы, продавал наркотики, симулировал даже приступы острых заболеваний, чтобы его уколола «скорая помощь», когда у него не было денег. Я неоднократно пытался уговорить его начать лечение, но болезнь зашла, видимо, так далеко, что он давал слово и не держал его.
   Однажды, возвращая взятые у меня в долг несколько рублей, он предложил мне покурить план и попытался возвратить мне долг «сторицей» – дать мне план на крупную сумму. Я отказался от этого «щедрого подарка». Так я сказал своё ПЕРВОЕ СТУДЕНЧЕСКОЕ «НЕТ –  НАРКОТИКАМ»!
   Больше мы с ним никогда не виделись. Учитывая печальную статистику продолжительности жизни наркоманов, боюсь, что его уже может и не быть в живых.
   … Теперь, когда я уже много лет работаю врачом, я давно знаю, как страшны наркотики. Это – неминуемая смерть для каждого, кто их начнёт употреблять. И, как этот мой сверстник, никто не сможет остановиться: будет воровать, грабить, убивать для получения денег на свою новую и новую, приближающую его к могиле, губительную дозу яда.
   По самым последним данным наркоманы не живут теперь и трёх-пяти лет! Поэтому я говорю моё ВТОРОЕ ЗРЕЛОЕ ВРАЧЕБНОЕ «НЕТ –  НАРКОТИКАМ»!
   Дорогие дети, подростки, молодёжь, – наше будущее! Мы, ваши родители, очень тревожимся за вас! Удержитесь от этого зелья, твёрдо отведите в сторону руку, щедро и бесплатно дающую вам первые дозы этого смертельного яда! Как отец четверых детей, я очень беспокоюсь за их судьбу и судьбы их сверстников.
   Вы – наша надежда, наше будущее! Уберегите себя! Не дайте наркотическому яду погубить вас! Вам – жить в ХХI веке, создавать свои семьи, растить детей. Поэтому я говорю моё ТРЕТЬЕ ТВЁРДОЕ РОДИТЕЛЬСКОЕ «НЕТ – НАРКОТИКАМ»!


                На хрупких плечах – мальчики!
   В больницах у нас основной персонал – женщины. Работая в женском коллективе, многое услышишь…
   Рассказывая о судьбе своей, когда на женщине лежат все вопросы по дому, учёбе детей, заботы о детях и инфантильном муже, работа на полторы-две ставки, сотрудницы наши нередко шутят:
   – Девочки, берегите себя: на ваших хрупких плечах – мальчики!

            
               
              Дед Щукарь и ярмарка жизни
   Глядя на груз прожитых лет, на неизменно приближающуюся старость и на беспечную беззаботную молодость рядом с нами, я теперь часто вспоминаю деда Щукаря из «Поднятой целины» Михаила Шолохова.
   По моим наблюдениям, жизнь человека напоминает подъём на крутую вершину и спуск вниз. Лет до тридцати ты растёшь, взрослеешь, ты  молод, здоров, полон сил и энергии и считаешь, что так будет вечно, всегда.
   Лет с тридцати до сорока у тебя появляются зачатки каких-то болезней, но ты ещё балансируешь на этой округлой вершине жизни, надеясь, что ноющая боль в зубе, случайный ушиб спины, какие-то лёгкие недомогания и дискомфорт в разных органах быстро пройдут, если ты их подлечишь. И оставляешь всё это на будущее…
   А время неумолимо несётся вперёд. И лет после сорока-пятидесяти у тебя вдруг появляется мысль, что жизнь твоя медленно и неуклонно катится вниз, здоровье начинает тревожить тебя всё больше и больше, и, наконец-то, ты понимаешь, что возникшие у тебя в среднем возрасте болезни уже стали хроническими, и теперь ты обречён носить их у себя на горбу до конца дней своих, как улитка носит свою ракушку, и что обострения этих болезней в конце концов сведут тебя в могилу.
   Теперь уже ты никуда не спешишь, как в молодости, а стараешься беречь силы, не делать глупых броуновских движений в разные стороны, а движешься потихоньку только в нужном направлении. И вспоминаешь ты деда Щукаря:
   – Эй, молодёжь, куда вы все несётесь в гору?
   – На ярмарку!
   – А я наоборот уже – торможу коней, чтобы везли меня помедленней да подольше, торможу, что есть сил, ведь еду я уже с ярмарки – ярмарки жизни!..


                Памяти Раи Зануды (Лесиной)
                Райка, какой я её помню
 Жена моя Наташа сказала мне как-то, что мне следует написать о Рае, чтобы сохранить для потомков память о ней – такой интересный она была человек.
   С первого курса института мы с Раей учились в одной группе, даже в одном десятке (каждая группа делилась на два десятка – для лучшего усвоения материала). Никогда Рая не унывала, неудачи не очень расстраивали её, внешне, во всяком случае,  это было малозаметно. Если с первого раза не удавалось сдать зачёт или экзамен, она переносила это спокойно, и спокойствие у неё было поистине олимпийским. Над этим её спокойствием ребята на курсе даже подтрунивали, говоря, что она – абсолютная флегма. Райка всегда считала, что  трудности у студентов временные и из любой ситуации всегда можно найти выход: стоит только повторно и глубже изучить материал и пересдать зачёт или экзамен.
   А вот чем она выделялась среди студентов, так это интересными увлечениями и насыщенной полнокровной жизнью.
   Обычно в районе всех праздников того времени (Майские праздники, Октябрьские, Новогодние, день Советской Армии) она исчезала где-то на два-три дня, а после появлялась – уставшая, счастливая – и  с восторгом рассказывала, где она побывала в эти дни, в какой невероятный поход она сходила, как интересно провела это время. Находила она друзей по интересам в разных вузах города – это был наш медицинский институт, химико-технологический, горный, госуниверситет и другие вузы и с объединёнными группами студентов  этих вузов ходила в походы по Днепропетровской области.
   Под Новый год ребята эти часто совершали лыжные походы по области, находили какую-то понравившуюся им ёлку на лесной поляне, украшали её взятыми с собой игрушками, открывали шампанское, поздравляя друг друга с Новым годом, пели песни у костра под гитару, ночевали в палатках и продолжали дальше свой лыжный поход, любуясь окрестностями.
   Иногда на старших курсах она уже исчезала где-то на неделю, уезжая с друзьями в поход по стране, и всегда это было у неё познавательно и интересно.
   Часто звала она меня и других ребят нашей группы в походы, но ни я, ни другие ребята не присоединялись к ней. Райка считала жизнь нашу скучной, неинтересной и называла нас «матрасниками». В походах она узнавала и пела туристские песни, которые были для нас в диковинку.
   На вопрос мой, как она поступит с пропущенными занятиями, она отвечала, что прочитает учебник и наши конспекты и сдаст пропущенные темы.
   Так Райка  и жила все эти студенческие годы своей жизнью – насыщенной и интересной.
   В 1966 году мы заканчивали свои шесть лет учёбы в мединституте. Рая собралась сразу после выпуска поехать в поход на Кавказ. Повод для этого был. Одна девчонка нашего курса вышла замуж за студента госуниверситета по имени Валентин, – он  был альпинистом и собирался свою молодую супругу приобщить к горным походам. Валентин предложил ей взять с собой троих-четверых своих друзей, та предложила Рае, Рая уговорила, наконец-то, меня и ещё одну девчонку с нашего курса. Жена альпиниста взяла свою подругу, дотоле незнакомую нам.
   Я съездил домой к родителям, попрощался перед отъездом  (меня призвали сразу после института в армию и отправляли на Дальний Восток, в Хабаровск), родители снабдили меня деньгами на поход и дорогу и я, возвратившись в Днепропетровск, начал готовиться в поход. По совету Райки в пункте проката взял напрокат  я штормовку, ботинки три;кони для горного туризма, рюкзак, спальник и ледоруб. Купили мы билеты на поезд до Минеральных Вод в общий вагон и всей нашей группой тронулись в путь.
    С приключениями доехали мы до Минвод и заночевали на окраине городского парка в палатках. На другой день автобусом из Минвод через Тырныауз доехали до горного селения Баксан. В те годы ещё не было подвесной канатно-кресельной дороги на Эльбрус, и все желающие поднимались туда пешком. Из Баксана, разделившись на две группы, мы поднялись через «105-й пикет» и «Ледовую базу» до «Приюта Одиннадцати» на высоту 4130 м над уровнем моря, – дальше туристов не пускали, выше поднимались уже только альпинисты. Это было почти на развилке Эльбруса между его двумя вершинами.
   …Красо;ты были неимоверные! Заночевав и акклиматизировавшись в так называемой «гостинице» «Ледовая база» на высоте 3720 м – огромном похожим на бункер трёхэтажном здании с метровыми стенами, в котором были настелены нары, на них можно было спать в своих спальных мешках – ранним утром, часа в четыре утра мы начали дальнейший подъём. «Ледовая база» – это была граница камней, песка, голых скал  с ледником. Взобравшись на ледник, с которого даже ночью сочились ручейки воды, мы начали идти к цели нашего путешествия Приюту Одиннадцати на высоту 4130 м.
   Ещё вечером мы приготовили себе защиту для лица из вырезанной из простыночного материала маски на лицо, в которой булавкой сделали два точечных отверстия для глаз. Эту маску мы одевали на лицо, сверху прикрывая голову шапочкой, маску тщательно заправляли под штормовку, перчатками прикрывали руки, старались, чтобы лучи солнца не попадали на шею, запястья, щиколотки, одевали брюки, ботинки «три;кони», поверх маски глаза прикрывали защитными очками. Вечером мы видели на Ледовой базе молодого инструктора с обширными глубокими ожогами шеи и рук, пренебрегшего накануне техникой безопасности…
   Шли мы от красного флажка к другому красному флажку, расставленными через 25 м (этот путь был проверен и не грозил возможностью бесследно исчезнуть навсегда в толще ледника, ступив в сторону от дорожки этой – такие случаи бывали). Дышать было тяжело, нам не хватало кислорода, поэтому все мы быстро вспотели, дышали часто и поверхностно. Идти было очень трудно – сказывались высота и большая разряжённость воздуха. В руках был ледоруб, которым мы помогали себе идти, проверяя трассу. Все мы связались одним канатом, чтобы удержать товарища в случае его падения в пропасть. Мне всё время казалось, что мы идём вниз, хотя Валентин нам объяснил, что  мы поднимались вверх – в горах за счёт наслоения горных склонов часто наблюдается такой оптический обман.
   Начали свой путь мы в темноте, рассматривая красивые крупные и яркие звёзды на небе. Таких ярких и крупных звёзд я никогда раньше не видел, хоть и вырос на Украине в сельской местности.
    И вдруг небо стало светлее и начали освещаться заснеженные горные вершины – сначала некоторые, а потом их стало больше и больше, они как будто выстроились на юг от Эльбруса. Это солнце – ещё невидимое – из-за горизонта начало освещать горные вершины, и вот стал виден весь Главный Кавказский хребет от Каспийского моря до Чёрного! Это было неописуемое зрелище, величавая красота гор   делала картину всего увиденного мистической… И всё это на фоне бледнеющих теперь звёзд высокого синего неба.
   Мы любовались этой картиной, продолжая идти дальше. И вот, наконец, солнце вышло и осветило наш ледник, он засверкал под ногами мириадами цветных брызг – даже через наши булавочные отверстия для глаз, прикрытые защитными очками, было больно смотреть!
   Продолжая свой путь, добрались мы, наконец,  до «Приюта Одиннадцати» и смотровой площадки на высоте 4130 м, цели нашего путешествия! Там мы отдохнули, фотографируясь на фоне совсем уже близко находящихся двух вершин Эльбруса (одна из них всё время была окутана облаком), полюбовались окрестностями и начали спуск вниз.
   В нынешнее время совсем легко на подвесной канатной дороге любой «матрасник» может подняться на Эльбрус, теперь это уже не требует никаких усилий, романтика и трудности прежних лет почти исчезли…
   Но это был только 1966-й год, когда новшества цивилизации ещё почти не коснулись Эльбруса. Если вверх мы  зачастую шли по серпантину, изредка спрямляя путь себе и потратив на подъём до «Приюта Одиннадцати» весь день, то при спуске вниз за счёт своей молодости мы за полдня спустились в посёлок Баксан…
   А далее – через перевал Донгуз-Орун-Баши перешли в Грузию, в Сванетию.
    Там мы с приключениями добрались до Кутаиси, устроив себе отдых и заночевав на берегу Риони, поросшей ежевикой, которой мы вдоволь там наелись. Перестирали и высушили свою грязную одежду, вволю накупались в Риони с местными подростками, ни слова не говорящими по-русски, и расположились ко сну в палатках. Мальчишек парой фраз отогнали от нас какие-то мрачные грузинские лица, залёгшие неподалёку за пригорком. Уже в сумерках к нам ползком добрался один из подростков по имени Павел. Он сказал, что те взрослые задумали нехорошее и прогнали их. Мальчишки не смели ослушаться их и уплыли через реку к себе в город, а он остался предупредить нас, чтобы мы не спали ночью.
   Мы поблагодарили Павла, и он уплыл к себе домой. Всю ночь мы не спали, так как из-за холма слышны были голоса незнакомых мужчин. Мы с Валентином выломали себе палки, чтобы отбиваться и сидели у костра, стерегли наших девушек. Незаметно мы уснули, а, проснувшись, увидели, что незнакомцы ушли не тронув нас.
   Дальше путь наш лежал в Тбилиси – красивую  легендарную столицу Грузии. Город нам очень понравился – до сих пор помню, как мы в вагончике подвесной дороги «плыли» над Курой к обзорной площадке на горе Мтацминда, любуясь видами этого прекрасного города…   
   Отъезд из Тбилиси тоже не прошёл без приключений: оставив девчонок с рюкзаками на улице у фасада вокзала, мы с Валентином на несколько минут вошли в здание вокзала узнать расписание поездов. Выйдя на улицу, мы услышали истошные крики одной из наших девчонок, которую какие-то грузинские парни заталкивали в стоящую здесь «Волгу»,  остальные девчонки пытались оттянуть её от машины. Мы подбежали к ним с окриком:
   – Куда вы хотите увезти нашу девушку?
   – А это ваша девушка? Извините, мы не знали, – с этими словами грузинские парни отпустили девчонку, быстро сели в машину и уехали. И что интересно – это всё наблюдали десятки людей на площади перед вокзалом, но никто из них не вмешался и не помог, каждый занимался своим делом, как будто это было само собой разумеющееся событие…
   Из Тбилиси мой путь через Харьков лежал в Хабаровск, где и начался военно-медицинский этап моей жизни. Но красота гор и рек, захватывающие пейзажи, новые маршруты, путь к которым открыла мне моя однокурсница Рая в 1966 году, буквально околдовали меня. И теперь, почти каждый год я через отделы туризма округов заранее добывал себе туристическую путёвку и ехал в отпусках осваивать новые неизведанные маршруты нашей необъятной Родины – это и Кавказ (турбазы «Красная поляна» – «Кудепста», «Пятигорск» – «Теберда» – «Домбай» – «Сухуми», «Гагра»,  «Кобулети»), Крым (турбаза «Севастополь»), Карпаты (турбаза «Кобылецкая поляна») и Тянь-Шань (турбазы «Иссык-Куль» и «Туркестан»).
   Райка все эти годы тоже не дремала.
   Как-то в конце мая она позвонила мне в Ленинград из Москвы и сказала, что едет с группой москвичей на соревнования  по гребному слалому и технике водного туризма в Лосево и предложила мне в выходные дни приехать посмотреть, как это всё происходит. У меня  во время учёбы в академии был только один выходной день – воскресенье, поэтому я мог уехать в Лосево только вечером в субботу. Райка сказала, что там будет большой палаточный городок – одесситы, новосибирцы, киевляне, москвичи. И мне надо искать палатки москвичей.
   Выйдя из электрички, я довольно легко нашёл палаточный городок и там уже – москвичей. Райка познакомила меня с ребятами и сказала, что завтра у них будут всесоюзные соревнования, и что все группы недавно собрались и     тренировались.
   Она спросила:
  – Катался ли ты когда-нибудь на байдарке?
  – Никогда ещё, – ответил я.
  – Тогда попробуй сесть в байдарку-двойку  впереди, а я сяду сзади и буду помогать тебе не перевернуться, – сказала она.
   Она придерживала байдарку, пока я садился и села сама:
  – Бери весло и греби потихоньку.
   Мне было непривычно держать в руках такое искривлённое весло, у отца дома на Украине была лодка, я умел ездить на ней, но те вёсла были прямыми. Здесь же надо было приспособиться грести таким необычным  веслом, и всё это было с непривычки очень трудно. Да ещё и удерживать равновесие, чтобы байдарка не перевернулась.
   С большим трудом я пытался что-то изобразить, а Райка исправляла все мои промахи. Так мы с нею поплавали немного по Суходольскому озеру. Потом мы сели у костра, попили чаю, кто-то тихонько бренчал на гитаре, в лагере было довольно тихо и светло –  набирали силу белые ночи. Завтра – у спортсменов  трудный день, поэтому все потихоньку прилегли в палатках где кому удалось и пытались вздремнуть…
   А утром начались соревнования по гребному слалому. Для меня всё это было впервые и очень интересно. Мы с Райкой быстро ходили вдоль берега Вуоксы, на разных участках которой шли соревнования. От неё там я впервые узнал о том, что такое киляние. Она мне объясняла, что в этот момент происходило на воде и как спортсмены преодолевали пороги этой коварной реки, проходя на байдарках через прямые (бело-зелёные) и обратные (бело-красные) ворота, свисающие в виде вех над водой на растянутых над рекой тросах. Несчастных случаев, к счастью, тогда не было, и её участие как врача сводилось только к наблюдению за соревнованиями да к обработке мелких ушибов.
   Был довольно жаркий солнечный день, и мы с Райкой прилично загорели тогда у Вуоксы. А вечером мне надо уже было возвращаться в Ленинград, они же – продолжали соревноваться ещё пару дней.
   Райка на обратном пути планировала ещё дня два провести в нашей северной столице, остановившись у меня. Тогда я снимал комнату в коммунальной квартире на Моховой улице.
   Райка с тремя своими подругами приехала ко мне вечером. Все они были уставшие, но довольные. Мы поужинали, «чем бог послал», а после они начали петь туристские песни под гитару (одна из девушек умела играть на ней и петь, закончив в школьные годы музыкальную школу).
   Это было так красиво, что мои многочисленные соседки (а в коммуналке этой было 12-13 комнат, в которых жили почти все одинокие старушки) попросили меня через жившую там мою хорошую знакомую балерину Алису Эдуардовну открыть в коридор дверь моей комнаты, чтобы они тоже могли услышать эти удивительные песни. Почти все соседки распахнули свои двери и с упоением слушали. Так было впервые во время моего проживания у них в этой квартире. Нередко они аплодировали и благодарили нас, прося петь ещё и ещё.
   Было довольно поздно, когда мои уставшие гостьи, наконец, угомонились и уснули на полу в своих спальных мешках. А утром они уже бродили по Ленинграду, наслаждаясь его красотами…
    Когда я жил в Иркутске, Рая прислала мне телеграмму с просьбой поднести к поезду «Москва – Владивосток» несколько шприцев, которые она во время сборов забыла захватить в Москве: в составе группы она ехала через Иркутск до станции Слюдянка.
   В отделениях госпиталя мне дали несколько шприцев и я принёс их к Раиному поезду.  Была глубокая ночь, это был общий вагон. Райка вышла на станции и позвала меня в вагон. Полвагона занимали пронумерованные брёвна разобранных плотов и сами путешественники, во второй половине вагона ехали молодые замерзающие и голодные солдаты-новобранцы. Рая рассказала, что их обкатанная многочисленными походами группа быстро приготовила пищу, покушала, а после стали они играть на гитаре и петь туристские песни. Голодные же новобранцы, имевшие свои сухие пайки и не умевшие ими пользоваться, ехали полуголодные и с завистью смотрели на соседей.
   Тогда ребята позвали солдат к себе, накормили горячей пищей с солдатской тушёнкой, приготовленной прямо в вагоне. Солдаты согрелись и стали вместе с ними подпевать туристские песни.
   Райка рассказала об их дальнейшем маршруте: они собирались выгрузить из вагона все брёвна на станции Слюдянка на берегу Байкала, нанять там грузовик, на котором подвезти всю их поклажу максимально высоко в горы, затем вертолётом перебросить груз через перевалы к истокам реки Ока с несколькими ребятами, которые будут собирать плоты.
   Остальная часть группы налегке собиралась перейти через перевалы и присоединиться к ребятам, собравшим к тому времени плоты на берегу Оки.
   Затем им предстоял сплав на плотах по порожистой Оке до пересечения Оки с транссибирской магистралью в посёлке Зима. Здесь им предстояло разобрать плоты, погрузить всё в общий вагон и возвратиться в Москву.
   Кроме того, что Райка была равноправным членом команды, она была у них ещё и врачом группы, вот почему у неё была аптечка для оказания первой помощи больным и пострадавшим, которую она сформировала ещё в Москве, а шприцы в спешке сборов забыла вложить в аптечку.
   Я пожелал им счастливого пути, и поезд помчал их  к Байкалу, готовых совершить  рискованное и смелое путешествие…
   В отпуск с Дальнего Востока и Забайкалья мне всё время приходилось добираться на юг Украины через Москву, и я всегда останавливался у Райки в Текстильщиках – Кузьминках,  её квартира всегда была открыта для её многочисленных друзей. Однажды я приехал к ней с чемоданом уже вечером, поднялся на этаж, позвонил, но её дома не оказалось (а мобильников тогда ещё не было). Спустившись вниз, довольно долго стоял я у подъезда её многоэтажного дома, замёрз даже, подумывая о том, что надо искать какую-нибудь гостиницу. Как вдруг идущая в подъезд женщина обратилась ко мне с вопросом:
   – Вы, наверное, к Рае?
   – Да, – удивлённый ответил я.
   – Тогда пойдёмте, я вам открою дверь, у меня есть запасные ключи, – сказала она.
   – Но ведь вы меня совсем не знаете, – изумился я.
   – К Рае плохие люди не приходят, – ответила соседка. – И Рая сама дала мне ключи, чтобы я открывала дверь всем, кто приходит к ней в её отсутствие. У неё много бывает здесь друзей со всей страны – и с Дальнего Востока, и с Алтая, и с Кавказа, и с Прибалтики – отовсюду.
   – Заходите, – открыв дверь в Раину квартиру, – сказала соседка. – Ешьте всё, что есть на плите и в холодильнике. Она сегодня работает во вторую смену и скоро придёт.
   Так я знакомился с Москвой и её достопримечательностями через Райку и её гостеприимную квартиру. Я всегда мог останавливаться у неё на пути в отпуск и обратно. Иногда, когда у неё и у меня бывало общее свободное время, она водила меня  в клубы по интересам, где собиралась неформальная молодёжь, они читали свои стихи, пели песни, для меня всё это было в новинку. Она же живо интересовалась  всем, что происходит в молодёжной среде, какие новые течения  там бродят.
   Однажды весной она  позвонила мне в Кандалакшу Мурманской области, где я работал шесть лет, из Москвы и сообщила,  что в составе группы она едет поездом и хотела бы повидаться на вокзале. Встретившись с нею, я увидел, что в их группе были взрослые и дети с собакой, была у них и разборная большая американская лодка, на которой они собирались плавать по Кандалакшскому заливу Белого моря. В обратный путь они намеревались ехать в Москву тоже из Кандалакши. С Раей тогда был и её сын Алексей, ему было лет четырнадцать.
   Прошло несколько дней, и однажды Рая с сыном пришла к нам с вокзала, сказав, что их группа уже возвратилась в Кандалакшу, а они с сыном пришли вскипятить ведро чая для группы, поскольку на вокзале разводить костёр было невозможно. Мы с женой Наташей покормили их, вскипятили им ведро чая, дали продуктов. Рая рассказала, что в свою группу они пригласили двух альпинистов со снаряжением, которые должны были собирать гагачий пух на  островах Белого моря, чтобы окупить дорогу сюда и обратно. Но оказалось, что в этом году гага на острова не прилетела, поэтому дня через два они отпустили альпинистов домой, а сами около недели плавали по Кандалакшской губе, любуясь суровой северной красотой.
   Я проводил их на вокзал, Рая сама хотела нести ведро с чаем, я забрал его у неё. А у Алексея спросил:
   – Почему ты не забрал ведро у мамы?
   – Да он же ещё маленький, – ответила Рая.
   А мне показалось, что он уже смог бы сам нести это ведро, но Рая, как и все матери, чересчур жалела сына…
   Рая с сыном часто ездила в одно из старейших в России экопоселений «Нево-Эковиль» под Сортавалой в Карелии к своим друзьям Обручам, воспитывавшим пятерых своих и троих приёмных детей, там ей было комфортно и интересно. Она нередко рассказывала нам с Наташей об этой замечательной семье, предлагала съездить к ним и посмотреть, как они живут и воспитывают детей. Но нам так и не удалось побывать у её друзей в Карелии.
  Бывала она и в Тофаларии в Восточной Сибири, интересуясь жизнью и бытом тофов – коренного малочисленного народа России, и с интересом рассказывала мне о том, что она там видела.
   Всегда ей были интересны парамедицинские явления и течения (которым мы с Наташей не очень доверяли), она присылала мне книги о лечении заболеваний водой, интересовалась йогой, часто ругала меня за то, что я питаюсь жирной неправильной пищей (колбасы, сосиски, макароны), да и детей своих приучаю к неправильной пище.
   Они с сыном Алексеем были вегетарианцами – во время приездов к нам любили в Царскосельских парках собирать одуванчики, сныть, подорожник, пырей и другие травы, добавляя их в купленные на рынке помидоры, зелёный лук и огурцы. Все эти салаты они тщательно пережёвывали, говоря, что надо их пережёвывать много-много раз, как пережёвывают жвачные животные. Летом покупали фрукты, арбузы и дыни, свежие овощи. А зимой сухофрукты – курагу, урюк, изюм, инжир, финики, грецкие орехи, арахис.
   Однажды перед отъездом они удивили нас, принеся из магазина пару тортов:
   – Нам же тоже хочется иногда чего-нибудь вкусненького, – ответили они нашим изумлённым взглядам. – А лишние калории у нас уйдут быстро, за два-три дня.
   Сколько радости доставили они нашим детям, когда в зале Рая с Алёшей поставили палатку и постелили в ней спальные мешки. Все наши четверо детей так обрадовались этому, они тут же залезли в палатку и объявили нам, что спать сегодня они будут только в палатке.
   Рая всегда была стройной и подвижной. Однажды она сказала мне:
   – Что-то ты растолстел, Коля, за последнее время. Ты хоть зарядку делаешь?
   – Да всё нет времени, – посетовал я.
   – Если захочешь – всегда найдёшь время, – сказала Рая. – Ну, хоть так ты сможешь сделать?
   И она, стоя в коридоре, тут же достала пол сначала руками, а после к моему восхищению – локтями.
   Такой мы с женой моей Наташей и запомнили Раю – стройной, подтянутой, молодой и подвижной, всегда имеющей своё мнение и не считающейся ни с какими авторитетами, если те ошибались. Злой рок вырвал её из наших рядов. Вечная ей память!   

                Встреча с прошлым
       Тридцать пять лет назад закончил я лечебный факультет в Днепропетровске. После выпуска меня сразу же призвали в Вооружённые Силы. Двадцать семь лет колесил я по стране и за рубежом – от лейтенанта до подполковника медицинской службы. Женился, родил четверых детей. Постарел, полысел, растолстел.
   Но все эти годы мечтал я побывать в моей alma mater, в городе моей юности. Одноклассники мои регулярно встречались через каждые пять лет. Оргкомитет исправно высылал мне приглашения на встречу. Но всегда мне что-то мешало попасть туда.
   За эти годы Советский Союз уже распался, Россия и Украина стали отдельными государствами, ездить стало труднее. Пошли слухи, что скоро введут загранпаспорта для въезда на Украину. Это и подстегнуло меня.
   – Сейчас или никогда! – решил я.
   И вот, наконец, в сентябре  2001 года еду в «Днепр» – город моей студенческой юности. Полтора суток езды были в напряжении.
    – Узнаю ли я кого? Узнают ли меня? Ведь я их всех помню ещё молодыми и чубатыми ребятами. Да и меня таким знали, – думал я.
   Приехал я в «город на трёх холмах» накануне встречи в полдень. В волнении решил пешком осмотреть весь проспект  Карла Маркса, это – я помню – несколько километров.
   Как похорошел проспект и преобразился! Стал чище, современнее, краше! Старина тоже видна, она сохранена, но стала благороднее. Несколько часов шёл я по проспекту.
   Вот здесь – направо, в кинотеатре поразил меня когда-то своей игрой молодой Ален Делон. А это – парк имени Чкалова. Но как он изменился! Театра в нём раньше не было. Плакучие ивы так разрослись – я их даже не узнаю! А вот и  гостиница «Украина», теперь она – «Астория»!
   А это – старый универмаг, где я покупал на свои скудные студенческие копейки тетради и ручки. Вот – театр украинской драмы имени Т.Г. Шевченко. Здесь когда-то уже после концерта молодой Иосиф Кобзон почти до часа ночи пел песни для зала и своей мамы.
   А вот – и центральная библиотека на Карла Маркса, с трепетом я вошёл в её читальный зал. Когда-то, на первом курсе я был поражён: с каким вдохновением и мастерством читали рассказы Константина Паустовского молодые парни и девушки – члены кружка художественного слова. До сих пор помню, как одна девушка читала «Корзину с еловыми шишками», а парень – рассказ «Старый повар».
   В переполненном зале стояла звонкая тишина. И только слышно было в раскрытые окна как перезваниваются, проезжая мимо по умытому вечерним дождём проспекту, трамваи и троллейбусы... Где же теперь эти славные ребята? Как сложились их судьбы?
   Справа – здание бывшего Обкома партии с серебристыми елями перед ним. Это здесь наша Лида Родина, не уходившая в декретный отпуск, в начале лета шла на экзамен и, почувствовав себя плохо, присела на ступени. Подбежавший народ обратился к дежурным по Обкому; те вызвали «скорую помощь». И Лиду нашу увезли в роддом, где она успешно родила. Такая вот была студентка в нашей группе!
   И вот, наконец, знаменитый дом по улице Дзержинского, 9. Здесь и есть наша славная alma mater – деканат лечебного факультета. Зашёл в фойе. Никого не знаю. Ходят молодые озабоченные незнакомые лица. Ушёл в тоске и печали дальше, вверх по проспекту.
   И что удивительно – по этой брусчатке во время учёбы в госуниверситете пять лет ходил неизвестный тогда паренёк Лёня Ку;чма – будущий президент Украины, – он закончил учёбу тем же летом, что мы поступали в ДМИ!
   Слева – ещё один наш корпус. А вот – и мощные, внушительные здания Горного института. Теперь – это университет. Как он расстроился!
   На Октябрьской площади нет уже нашего студенческого кинотеатра «Октябрь» с двумя залами – красным и синим. Мы его называли «Сачок» и часто сбегали туда с лекций. Теперь здесь – шикарная четырёхзвёздная гостиница «Академия», одна из самых дорогих в городе.
   А вот и Октябрьская площадь, 2 – тоже расстроился наш старый труженик-корпус. К нему пристроен новый, более красивый.
   Иду по Октябрьской площади, вхожу в сквер, в нём – многострадальный Преображенский собор, разрушенный в годы войны; теперь он восстанавливается. Бабушка, у которой мы с Толиком Оселедцем когда-то снимали комнату по Каменному переулку, 2, рассказала нам историю, передававшуюся в её семье из уст в уста, из поколения в поколение:
   – ...Когда одна из её пра-пра-прабабушек была ещё ребёнком, она видела приезд Великого князя Николая Павловича (будущего императора Николая I) в Екатеринослав. Во время проезда экипажа вверх по проспекту толпы людей приветствовали Великого князя. Вдруг из толпы сквозь кордоны полиции к экипажу бросилась молодая женщина с прошением в руке. Полицейские схватили её, но будущий император остановил экипаж, выслушал её, взял прошение у женщины и обещал разобраться. Проехав вверх по проспекту, он посетил Преображенский собор, присутствовал на службе... Сейчас этот собор возвышается в сквере в своём возрождающемся великолепии. А в годы нашей учёбы здесь были его руины.
   Пройдя немного, вижу дорогую мне «земскую больницу» – место практики студентов-медиков вот уже многие десятилетия. Здравствуй, родная!
   Иду мимо танка – теперь уже по проспекту Юрия Гагарина. Здесь, в троллейбусе, набитом студентами, переезжая с одной «пары» лекций на другую, услышали мы по транзистору одного из студентов сообщение о том, что сегодня впервые в мире в космосе побывал наш советский человек Юрий Гагарин! Весь наш троллейбус кричал: «Ура!» Мы обнимались от радости, пели песни.
   Справа – химико-технологический университет, слева – родная студенческая столовая, где я много съел каши со студенческим супом. Здесь при мне ещё висели на стенах картины, написанные и подаренные китайскими студентами, учившимися здесь в годы дружбы с Китаем. При мне китайских студентов уже здесь не было.
   Подхожу к Лагерному рынку с гастрономом напротив. Время также их изменило.
   А вот – и дом на углу улиц Чернышевского и Севастопольской. Во дворе его, утопая в зелени, стоял домик, где мы с ребятами несколько лет снимали две комнаты. На месте нашего домика теперь высится многоэтажный дом. Хозяева наши умерли не так давно, а вот девочка из этого углового дома, которую мы студентами катали верхом, вспомнила меня и пригласила в дом, нашла наше старое любительское фото и подарила мне его.
   Она теперь – уже взрослая мама, у неё – муж, большие взрослые дети. Она тоже вспомнила те свои детские годы подробно. Я со слезами на глазах слушал её рассказ о том, как приятель с педфака, с которым мы вместе снимали здесь комнатку, приезжал несколько лет назад, заходил к ним тоже. Он тогда, вроде бы, жил в  Казахстане, у него было больное сердце. И домик наш ещё стоял тогда...
   Я оставил ей свой адрес с телефоном, рассказал о себе и попросил передать кому-то из наших ребят мой адрес, если они навестят её.
   По Севастопольской улице прошёл я мимо Севастопольского парка с разрушенным входом до Морфологического корпуса на Севастопольской, 17.
   Здесь, в подвальном помещении анатомички как-то вечером на первом курсе всё та же наша усердная студентка Лида Родина, не услышавшая голос бабы Фени, была закрыта ею до утра. Проплакав и пометавшись здесь полночи, Лида уснула на препараторском столе, подстелив себе одни таблицы и накрывшись другими. Пришедшая утром баба Феня чуть было не упала в обморок, увидев Лиду! Весь первый курс приходил тогда в нашу группу посмотреть на эту знаменитую храбрую девчонку...
   ...Настало утро встречи. Студенческая молодёжь – на занятиях в аудиториях. Вхожу во двор, иду по дорожке к новому корпусу. У входа в корпус – большая группа мужчин и женщин в возрасте, повернувшихся в мою сторону. Растерянно улыбаясь, вынимаю вчерашнюю фотографию студенческих лет, показываю:
   – Это был я, таким вы меня знали.
   Ещё издали слышу чей-то голос:
   – Коля Матвеев приехал!
   Угадали-таки, черти, через тридцать пять лет!
   А потом были объятия, слёзы, поцелуи, улыбки, рассказы, расспросы:
    – А ты как? А ты где? Жена, дети? Жизнь как?
   Потом – торжественная встреча в новом корпусе в аудитории – амфитеатром, как и прежде. И Петя Не;руш, и Наташа Дулина, и вся наша поредевшая группа (не  все теперь бывают: возраст, болезни, работа и прочее), и минута молчания, и фотографии на память, и русское застолье в бывшем ДИВЭТИНе* (спасибо Володе Рынде), и стихи  Саши Ястреба.
   И вечернее катание на канатке на Комсомольский остров, и прогулка по праздничному городу (ему в эти дни исполнилось 225 лет), и слёзы, и грусть расставания...
   ...Прошло время. Смотрю иногда на фотографии встречи, вспоминаю, как всё это было.
   Я рад, что увиделся с вами. До свидания, Днепр! До новых встреч, милые однокурсники, все вы – в моём сердце!

   *  ДИВЭТИН – Днепропетровский институт восстановления и экспертизы трудоспособности инвалидов, где Володя Рындя был заместителем директора, благодаря помощи Володи Рынди на территории ДИВЭТИНа проводились наши встречи через каждые пять лет.


               
 















    Звёзды военной офтальмологии России   
                Английский кроссворд
Е В И Й И В Ь Л
Н Ч О Е К С О З
Р Б И Л О В Н И
Л Л У Е О И К П
И Е Я Р М Ш Ш О
Н В Б Г П Е Л Е
А О Н А Ю И Х Я
Д О Л Г Н Г Е К

   Глубокоуважаемые коллеги! Ответы на вопросы должны читаться слева направо, справа налево, сверху вниз, по любым диагоналям в разные стороны. Слова могут также «ломаться» под углами 45, 90 и 135 градусов. В вопросах число в скобках означает количество букв в правильном ответе. Из оставшихся свободными шести букв составьте слово, означающее бесценное сокровище, которое вы дарите своим пациентам. Желаю удачи!

• 1. В 1818 году указом Александра Первого он был назначен профессором первой в России и второй в мире (после венской) кафедры окулистики (офтальмологии) с клиникой Медико-хирургической академии (5).
• 2. Блестящий лектор и педагог, с лёгкой руки профессора Буша он вошёл в историю Санкт-Петербургской медико-хирургической академии как «академический Цицерон» (7).
• 3. По его инициативе в 1875 году утверждается должность окружного окулиста сначала в четырёх, затем в десяти военных округах (4).
• 4. Первый председатель Санкт-Петербургского офтальмологического общества (13).
• 5. Один из создателей бактериотоксической теории патогенеза симпатической офтальмии (11).
• 6. В 1906 году он стал профессором кафедры глазных болезней в Императорском клиническом институте имени Великой княгини Елены Павловны (позднее – ГИДУВ). Скончался в блокадном Ленинграде, похоронен на Богословском кладбище (8).
• 7. Автор книг: «Основы военно-полевой офтальмологии» (1943 год), «Военно-полевая офтальмология» (1953 год), «Повреждения органа зрения» (1972 год) (5).
• 8. За выдающиеся заслуги в офтальмологии решением Комитета по наименованию малых планет Солнечной системы Международного астрономического союза от 20.03.2000 года малой планете № 7555 присвоено его имя (6).
• 9. Один из основоположников протеолитической ферментотерапии в офтальмологии (9).
• 10. В 1997 – 2002 годы  он – начальник кафедры офтальмологии ВМедА (Санкт-Петербург) и Главный офтальмолог МО РФ (6).

               Ответы на кроссворд
   1. Гру;би      
  2. Пелехин
  3. Ю;нге
  4. Добровольский
  5. Беллярминов
  6. Долганов
  7. По;ляк
  8. Волков
  9. Даниличев
 10. Шишкин
         Ключевое слово – Зрение
   Примечание: Кроссворд впервые был опубликован в профессиональной газете для офтальмологов и оптометристов «Окулист» №11 за ноябрь 2001 года, ответы на него – в 12-м номере этой газеты за декабрь 2001 года.  Новая редакция текста проведена в марте 2017 г.               

   
   


   Звёзды военной офтальмологии России
                Филворд      
Р Б О П И Н Е О К
А О Е Р Ч М Т С Ш
Ж С К В О К В Л И
Е Н И Й И А Е Я К
В Б А И Л Ш У Р О
О Р Н В Ш А Б О С
Г О Ь И А Л А В Е
Т К А Л Ч И Ш В Н
У Ч Ж Д О В Е О К

   Дорогие коллеги! Предлагаю вашему вниманию филворд «Звёзды военной офтальмологии России». Как и в предыдущем, я только слегка прикоснулся к фактам из жизни и деятельности десяти видных офтальмологов последних двух-трёх столетий, прославивших военную офтальмологию России.
   Одни из них начинали свой путь как гражданские врачи, перейдя затем в военную офтальмологию. Другие сразу избрали военное поприще. Впоследствии многие из них, достигнув известных высот в военной офтальмологии, продолжили работу в крупных учебных заведениях и учреждениях, некоторые даже уехали в другие страны, продолжая высоко и достойно нести звание русского военного офтальмолога, всегда с благодарностью помня свою alma mater, взрастившую их, – Военно-медицинскую академию.
   В филворде слова читаются по горизонтали и вертикали в разные стороны, многократно «ломаясь» под углом 90 градусов. Цифра в скобках – это количество букв в правильном ответе.
   Из оставшихся пяти букв составьте фамилию известного офтальмолога, по праву относящегося к этой плеяде.
   Желаю удачи!

1. Действительный статский советник (генерал-майор в наши дни). В 1898 г. – заведующий кафедрой глазных болезней медицинского факультета Варшавского университета и Императорского клинического института имени Великой княгини Елены Павловны в Санкт-Петербурге (8).
2. После командировки в Китай (в 1938 г.) преподавал на кафедре офтальмологии КВМА, был заведующим кафедрой офтальмологии в ГИДУВе. В 1950 г. защитил докторскую диссертацию на тему «Осколки камня и стекла в глазу» (5).
3. На обложке этих прекрасных книг красуется его имя: «Клиническое исследование глаза с помощью приборов» (1971); «Клиническая визо- и рефрактометрия» (1976). В 1987 – 1994 гг. – директор Ленинградского (ныне Санкт-Петербургского) филиала ГУ МНТК «Микрохирургия глаза». С 1994 по 2010 гг. проживал  в г. Аахен (Германия), плодотворно сотрудничая с общероссийской газетой «Окулист» (7).
4. Ветеран подразделения особого риска, удостоенный персональным стендом в Военно-медицинском музее МО РФ. За цикл работ в области комбинированных радиационных поражений органа зрения в 1969 г. ему была присуждена Государственная премия СССР. Один из соавторов книги «Световые повреждения глаз» (1986) (14).
5. С 1972 по 1993 гг. – заведующий кафедрой глазных болезней Ленинградского, затем Санкт-Петербургского медицинского института (теперь – Государственного медицинского университета) им. акад. И.П. Павлова, профессор этого университета. Один из соавторов нового образца постоянного магнита ЮНДК-25 БА (11).
6. Приобщился к офтальмологии в 1946 году в научном кружке на кафедре ВММА, руководимой профессором Е.Ж. Троном. Член-корреспондент ассоциации офтальмологов Кубы (1966 г.). С 1987 по 1995 годы – заместитель директора по науке Ленинградского, затем Санкт-Петербургского филиала ГУ МНТК «Микрохирургия глаза»,  затем – профессор-консультант этого филиала. Один из соавторов монографии «Комбинированные поражения глаз» (1976), удостоенной в 1979 году премии АМН СССР им. акад. В.П. Филатова (6).
7. В молодые годы служил врачом-офтальмологом в военном госпитале г. Кандалакша и на полуострове Рыбачий Мурманской области. Доктор медицинских наук, профессор, лауреат Государственной премии СССР, заслуженный деятель науки РФ, многие годы заведовал отделением контактной коррекции зрения НИЛ кафедры офтальмологии ВМедА (6).
8. Юность этого врача-офтальмолога началась на Тихоокеанском и Северном флотах. Соизобретатель первого в России диодного коагулирующего лазера офтальмологического назначения для щелевой лампы. Автор книги «Рефракционная хирургия» (1999), один из соавторов «Очерков по истории офтальмологии в Санкт-Петербурге» (2000).  В 1994 – 2015 гг. – директор СПб филиала ФГАУ «МНТК «Микрохирургия глаза» им. акад. С.Н. Федорова» Минздрава России. Его хобби: фотография, коллекционирование российских фотоаппаратов, рыбалка (9).
9. Заслуженный врач РФ, доцент медицинского факультета Санкт-Петербургского государственного университета, автор более 100 научных работ, а также интереснейших новинок: «Справочник по офтальмологической семиологии. Эпонимы» (1999) и «Справочник. Глазные симптомы, синдромы, болезни» (2001) (10).

                Ответы на филворд
1. Костенич
2. Чутко
3. Горба;нь
4. Преображенский
5. Джалиашвили
6. Шиляев
7. Ушаков
8. Балашевич
9. Корове;нков
    Ключевое слово: Сомов (Сомов Е. Е. – член-корреспондент Петровской академии наук и искусств, в 1989 – 2004 гг. – заведующий кафедрой офтальмологии Санкт-Петербургской педиатрической медицинской академии, в 1995 – 2002 гг. – профессор-консультант директората Санкт-Петербургского филиала ГУ МНТК «Микрохирургия глаза», издавший в соавторстве и лично более 600 печатных трудов).

   Примечание: Филворд был опубликован в профессиональной газете для офтальмологов и оптометристов «Окулист» №2 за 2003 год, ответы на него – в 3-м номере этой газеты за 2003 год.  Новая редакция текста проведена в марте 2017 г.               


           Краткая литературная биография
   Матвеев Николай Петрович родился в 1943 г. на юге Украины. Школу окончил в 1960 г. с серебряной медалью, лечебный факультет Днепропетровского медицинского института – в 1966 г., факультет усовершенствования врачей Ленинградской Военно-медицинской академии им. С.М. Кирова – в 1975 г.
   27 лет служил в Вооружённых Силах СССР – врачом батальона, полка, врачом-офтальмологом отдельного медико-санитарного батальона и начальником офтальмологического отделения госпиталя – от Хабаровского и Приморского краёв на востоке до Венгрии на западе и от Мурманской области на севере до Казахстана на юге. С 1993 г. – военный пенсионер, ветеран Вооружённых Сил. В настоящее время работает врачом-офтальмологом больницы.
   Начиная со школьных лет, активно участвовал в художественной самодеятельности – читал стихи, рассказы; после увольнения из ВС СССР 10 лет был актёром Пушкинского народного драматического театра, несколько лет снимался статистом на «Ленфильме». В школьные и институтские годы начинал писать стихи.
   В последние два десятилетия составлял кроссворды по истории Царского Села и Петербурга, писал очерки, рассказы и эссе, периодически печатался в журналах «История Петербурга», «Следопыт», «Рог Борея», «Сфинкс», детском историческом журнале «Автобус», в «Царскосельской газете» и в «Муниципальном вестнике» г. Пушкина.
               
               

                Содержание
Спасительная инъекция пенициллина   …………………….……..3
Шуточки тёти Дуни  ……………………………………………………………4
Как я стал студентом-медиком  ………………………………………..6
Кошмары первого курса   ………………………………………………….7
Рука в шоферском чемоданчике   ……………………………………..9
«Рыба» боится лягушек и змей!    .........................................11
У тебя – лепра!!!    ……………………………………………………………   11
Песни моей юности   …………………………………………………………14
Уж за пазухой   …………………………………………………………………..20
Наркоз – кошке!    ………………………………………………………………21
Поливитамины бесконтрольно   ……………………………………….23
Самая лёгкая операция   ……………………………………………………24
Рассказ о  земском докторе   …………………………………………….24
Впервые в жизни я видел аппендэктомию   …………………….26
Много-много мороженого ………………………………………………..29
Наш первый с Юрой Ященко больной  ……………………………..30
Невероятный случай  …………………………………………………………31
Имя и отчество Джанелидзе ……………………………………………..34
Экзамен – это лотерея! ……………………………………………………..37
Истории из жизни  Саши Ястреба …………………………………….. 38
Спасибо тебе, незнакомец! ….……………………………………………43
Старый снимок ……………………………………………………………………45
Страшная авария  ……………………………………………………………….47
Нашатырный спирт  капитану per os*  ………………………………49
Почему нет водки на луне? ……………………………………………….50
Я больше никогда не буду жечь порох! ……………………………51
Острый аппендицит при переломе бедра …………………….....52
Ортостатический синдром …………………………………………………54
Солдат с рыбьей костью в горле ………………………………………..56
Случай в поезде "Владивосток - Москва" ………………………….58
Монгольские дети едут в Москву ………………………………………60
А он всё падает с полки и падает…  …………………………………… 61
Спортивный массаж …………………………………………………………….63
Солдат с прободной язвой желудка  …………………………….....  66
Перелом рёбер перед Ханским дворцом …………………………..67
Откройте форточку!  –  Закройте форточку! ……………………….68
Встреча с академическим Цицероном 20-го века ………………71
Улица полна неожиданностей …………………………………………….72
Рейс на Краснодар ……………………………………………………………….73
Больница острых отравлений на Пионерской ……………………74
Случай с лётчиком-испытателем ………………………………..………77
Дюбель в ребре …………………………………………………………………..79
Назначьте мне военную пенсию! ……………………………………….80
Удаление катаракты дедушке с мерцательной аритмией и экстрасистолией …………………………………………………………………..82
Ржавый гвоздь в глазу  ..………………………………………………………84
А уши – холодные!  ………………………………………………………………85
Девушка в койке у солдата с переломом бедра   ………….……87
На пупочек посмотри! ………………………………………………………….88
Юноша, нет ли у вас брата в Иркутске?  …………………………..…89
Спорный пациент  ………………………………………………………………..91
Да благословит Вас господь!  ………………………………………………92
Близнецы-абитуриенты поступали в военное училище ……..96
Аппендикс ретроперитонеально и ретроцекально …………….97
Пьяный капитан рвётся «на подвиги»  ……………………………….100
Жизнь человеку дана для страданий? ………………………………..102
Школьница в палатах хирургии  ………………………………………….103
Вы – святой!  …………………………………………………………………………104
Кто у нас здесь девочка Иванова? ……………………………………….105
На чей пупочек смотреть?   …………………………………………………..107
И смех, и грех или Смех сквозь слёзы   ………………………………..107
Рогатка, танк и пистолетик  …………………………………………………..108
Не голову поворачивайте, а глаза! ……………………………………….109
Перелом бедра у курсанта на стометровке  …………………………110
Ты – нижний гинеколог, а я – верхний!………………………………….110
Наташа в инфекционной больнице ……………………………………….111
Ложь во благо или Альфредовна спасает семью капитана ….114
Ох, уж эти фамилии….……………………………………………………………..115
По закону подлости  ……………………………………………………………….118
Как я оперировал Суворова ……………………………………………………122
ТРИ моих «НЕТ – наркотикам!» ………………………………………………126
На хрупких плечах – мальчики! ……………………………………………….128
Дед Щукарь и ярмарка жизни …………………………………………………129
Райка, какой я её помню  ………………………………………………………..130
Встреча с прошлым    ……………………………………………………………….144
Звёзды военной офтальмологии России                Английский кроссворд  ……………………………………………………………151
Ответы на Кроссворд  ………………………………………………………………153
Звёзды военной офтальмологии России                Филворд  …………………………………………………………………………………154
Ответы на Филворд  ……………………………………………………………….157
Краткая литературная биография    …………………………………………158
Содержание ………………………………………………………………………………159