Мы с Ниной не доламывали бывшее Сашкино гнёздышко.
Сидели, притаившись, как мышки, за дверью с тяжеленным засовом, пока кто-то скрипел лестницей и ходил тяжёлыми шагами по внешнюю сторону двери. Боялись мы известно кого: оперуполномоченного.
Лейтенант Захаров стал нашим кошмаром
Но до того, как грубый лейтенант вторгся в нашу тихую девичью жизнь, она была вполне сносной. Весёлой даже. Несмотря на хроническое отсутствие дров, еды, денег и, пожалуй, здравого смысла. Который диктовал: Нине добиваться общаги, мне ехать домой. Однако никакие доводы рассудка не могли расторгнуть узы нашего братства (так можно сказать про девушек?), сложившегося ещё на абитуре.
Да и как бы я оставила Женю?
Несмотря на мои косяки и его законное негодование, он всё же оставался в пределах досягаемости, можно было набраться духу и завалиться к нему в Пионерский с покаянным видом, или нарисоваться в отделе на Разина, да он и сам всё ещё заглядывал ко мне в старый дом.
Короче. Никуда я не уехала, таскалась раз в трое суток к чёрту на куличики на работу, сидела в кабинке на проходной и ставила штампики в пропуска инженерам и работягам, каждую смену - с новым рисунком. Один запомнился: голубь. Это так не вязалось с назначением продукции! (Здесь лудили межконтинентальные баллистические ракеты). Кто-то в безопасности явно обладал чувством юмора. Ещё бы вырезали на тугой резине знак пацифика - и я бы проштамповала себе руку под рукавом или ещё какое укромное место на теле - вот поржали бы с Пациком (таково было студенческое прозвище Жени)!
Работа была клёвая: можно было помыться в горячем душе, простирнуть бельё и бесплатно, по талону, поесть в столовке настоящий обед: с первым, вторым и компотом.
Также работа давала зарплату, хоть и небольшую, и свердловскую прописку.
Но этот набор социальных благ я быстро потеряла.
Кадровик отнёсся более чем по-человечески: в трудовую вписали социально нейтральную 33-ю статью КЗоТ вместо светившей мне “волчьей“ 31-й.
- Хорошо, не 58-я, - ядовито сказал Пацик, выстругав меня при встрече.
У прогула определённо был виновник. Боюсь ошибиться, но вероятнее всего это Тръкин. С Тръкиным мы дружили взахлёб, это был человек-праздник. Точнее, человек - праздник непослушания.
Иногда он приходил со своим приятелем Умърным, иногда просился ночевать со своей девушкой (это фигура речи, ибо на самом деле это никогда не была одна и та же девушка, что при его цыганистой харизме вполне объяснимо и извинительно).
В общем, он бывал у нас так часто, что можно сказать, жил. И одушевлял всё, что было заморожено строгим взглядом рафинированного Жени.
Например, дал имя нашему единственному стулу. Отправиться бы колченогому предмету мебели на помойку, откуда он, собственно, и прибыл ещё при Сашке, но смекалистый Тръкин придумал, как его использовать без ущерба. У стула подкашивались все ножки, но можно было так выправить угол наклона каждой, чтобы удерживаться в седле достаточно долго - пока тело не начинало крениться само от потреблённого алкоголя.
“Самопадающий стул имени Бертольда Брехта“, - торжественно нарёк его наш приятель.
Названы были - уже не помню как - и другие предметы обихода, включая сковородку - единственное, в чём можно готовить (кастрюли почему-то не было, а может, мы её сожгли в самом начале).
Не знаю, откуда, но в доме водилась гитара. А также комплект ударных: всё та же редко используемая по прямому назначению (хотя бы потому, что нам регулярно отрезали свет, а готовили мы на электроплитке) сковорода, эмалированные кружки и разнокалиберные ложки-вилки, преимущественно алюминиевые, но затесались среди них и почерневшие мельхиоровые - богатая обкомовская помойка была рядом, мы жили хоть и в трущобе, но в козырном месте - в одном квартале с горисполкомом и КГБ.
Вот мы барабанили по столу и наш нестройный хор - кто в лес, кто по дрова - орал: “случилось что-то в городе моём...“, или “на спинку стула музыкант ...“.
Когда появилась Галка, музыкальные вечера стали гармоничнее: у девушки имелись и слух, и голос, но Галка - это отдельная глава.
А пока мы напились так, что я утром не смогла продрать глаз и не поехала на завод.
Лейтенанта Захарова, которому было поручено положить конец нашим “разнузданным“, как он написал в протоколе, “сборищам“, утихомирил Женя. Он был старше по званию. Про его связи промолчу, поскольку достоверно не знаю, в каких кабинетах он просил, потупив свои ясные глаза. Отказать сыну заслуженного юриста, старшего советника юстиции (кажется, это равно полковнику) и орденоносца,отцовские приятели, видимо, не могли.
Но у обитателей обкомовских высоток тоже были должности и связи, и с домом было покончено.
Последний раз о Тръкине я услышала много лет назад от журналистки областной газеты. Это была байка о том, как Тръкин лишился фаланги пальца на писчей руке, неудачно вскрыв бутылку в отсутствие штопора. Вернее, бутылку-то он вскрыл удачно - не пролив ни капли. Но часть пальца ампутировали.
А Умърина я иногда встречаю. В Сети. Но за давностью лет мы не раскланиваемся.