Он бросил меня на кровать так, что перехватило дыхание, и я затрепетала, словно осиновый лист на ветру, но тут же затихла, чтобы не привлекать его внимание. Потом он уронил толстое тело рядом со мной, жирными пальцами схватился за пульт и начал тупо листать каналы. Пытка продолжалась недолго – пульт выскользнул из его замасленных рук, глухо ударился красной кнопкой о ковер на полу и замер. И все вокруг замерло. Только мясистые губы поперек его красного лица шумно причмокивали, как обычно, когда он вот так засыпал после плотного ужина и нескольких выпитых стаканов вина.
Я попала к нему совершенно случайно. Он подобрал меня на улице. Растрепанную, мокрую, всеми забытую. Брошенную среди серого дня на расклевание птицам. Отчего-то он решил, что я ему нужна. Он принес меня в свой дом, скорее напоминающий старую овчарню, чем жилище нормального человека. Там он обсушил меня какими-то вонючими тряпками и сначала забавлялся со мной, как с новой игрушкой, а после бросил на кровать и уснул.
Мне было больно, как бывает больно каждый раз, когда понимаешь зависимость от человека, неприятного и отталкивающего своими грубостью и несдержанностью во всем, что касается еды и удовольствий. Да, я была благодарна ему за спасение, как была бы благодарна всякая тварь, выкинутая на произвол судьбы и подобранная пусть хоть самим дьяволом. Но мне было невыносимо жить с ним под одной крышей, просыпаться по утрам под его тяжелое дыхание, а вечерами, когда он возвращался домой, быть скупо обласканной его потными руками, пахнущими всегда дурно.
Когда-то я была чиста и невинна. Меня оберегали, заботились обо мне. Любили и каждый день проводили достаточно времени, чтобы я чувствовала себя желанной. А потом меня предали. Оставили. Я оказалась вдруг ненужной, и от меня избавились.
Это случилось спустя много лет, в сезон, когда дни становились короче, а ночи прохладнее. Несколько дней я скиталась по какому-то городу. Переходила с одного места на другое. Засыпала на скамейке под трескучий хор кузнечиков и гулкое жужжание жуков. Утром мне иногда удавалось провести время в кафе, согреться и насладиться жгучим ароматом кофе. А затем я снова бродила по узким переулкам и квадратным дворикам, слонялась бесприютной сиротой по вокзальным площадям, переходила от одного крыльца к другому. Богатые домовладельцы поглядывали на меня с любопытством и даже проявляли жалость, но после короткого знакомства равнодушно отворачивались и уходили.
Так проходили дни, пока однажды я не повстречала его. Огромного и тучного, с дряблым лицом и заплывшими щелками вместо глаз. Он протянул руку с толстыми пальцами и дотронулся до меня. Мне показалось, будто с меня сдирают кожу, словно я прислонилась спиной к лезвию топора в тридцатиградусный мороз.
– Уф-уф, – он громко пыхтел, как если бы ему не хватало воздуха, – что это у нас такое? – Он тяжело нагнулся и взял меня на руки. – А недурно. – Он еще какое-то время ко мне присматривался, для чего-то потрепал и без того потрепанную меня и забрал с собой.
Я была рада, наконец, обрести семью. В квартире жили также облезлый кот, который при виде хозяина норовил сбежать, чтобы сохранить последние волосы на хвосте; два треснутых горшка на пыльном подоконнике с полуживыми цветами и огромные рыжие тараканы, которые, в отличие от кота, чувствовали себя здесь как дома.
– А ну брысь, скотина! – хозяин хотел было пнуть кота носком грязного ботинка, но промахнулся, не удержался и тяжело рухнул на пол. – Ах ты, дрянь облезлая, ну попадись мне! Я с тебя живого шкуру сниму! – Он еще долго ругался, отчего мне сделалось так тоскливо, что снова захотелось на улицу. Затем успокоился. Для виду походил по развалинам дома, поискал кота, называя его словами, которых я никогда прежде не слышала. Потом прошел в кухню и поставил чайник. Мы пили чай. Он громко бубнил и сопел широким носом. Кот осмелел и вылез из убежища, а тараканы свободно разгуливали по кухне и лакомились остатками пирога с мясом, которые то и дело падали на пол.
Я старалась не думать о происходящем и лишь молилась, чтобы меня в первую же ночь не потащили в кровать. От одной мысли о том, какой жуткой может быть постель у этого красного человека с масляным блином вместо лица, мне становилось страшно. «Лучше, чем на улице», – повторяла я про себя.
Так прошли два месяца. Я успела привыкнуть к этому странному человеку, который вел себя вполне сносно по отношению ко мне. Когда он был в хорошем расположении духа, то брал меня к себе в комнату на ночь, чтобы после недолгих и скудных развлечений крепко заснуть. Но все же чаще я оставалась одна с котом в гостиной, где в тишине, нарушаемой лишь глухим урчанием холодильника и робким завыванием ветра в щелях оконных рам, могла мечтать о прекрасном принце, дальних странах и путешествии на Марс.
Как-то утром дверь спальни не скрипнула, как обычно. Никто не прошлепал мимо меня в ванную, кряхтя и почесывая плешивый затылок. К обеду мне стало не по себе. Кот тоже почувствовал неладное и начал орать так громко, что тараканы разбежались, а цветы в горшках окончательно утратили жизнь, повесив листья.
На следующий день соседка, устав от истошных кошачьих воплей, стала колотить в дверь, выкрикивая странное имя: «Актион!». Еще через сутки дверь взломали. Пришли люди в белых халатах и вынесли тело из спальни, которое теперь уже не казалось таким большим.
– Тромб в сердце, – ответил человек в белом на вопрос какой-то старухи, проталкиваясь сквозь толпу зевак, собравшихся у подъезда. Весть о том, что в доме покойник, быстро разнеслась по округе. Старуха заохала и закашлялась. К ней присоединились другие, и под аккомпанемент набирающих громкость голосов процессия двинулась за носилками и, проводив несчастного до машины скорой помощи, лениво разбрелась кто куда.
– Так, а это у нас что? – кто-то небритый и чуть хромой направился в мою сторону. – О как! Интересненько. Возьмем ее с собой, а? – обратился он ко второму, тоже небритому. Тот с неодобрением взглянул на меня:
– Оставь ее здесь. Что ты будешь с ней делать? Давай лучше возьмем вазу и вот этот графин еще. Вроде целый. – Он сунул хрусталь и бутылку в мешок и добавил, громко причмокивая толстыми губами: – Да-а, папаша немного нам оставил, черт его дери. Хоть посуды полно. Любил пожрать и выпить.
Они перерыли весь дом в поисках «чего-то стоящего» и унесли с собой несколько мешков с кучей старого хлама. Меня они прихватили в последний момент.
– Странное у нее имя, – сказал тот, что хромой. – Покажу тетке. Может, определит ее куда-нибудь. Нечего ей тут оставаться, когда старик уже преставился.
Они оба заржали как кони, обнажая кривые желтые зубы.
Я не хотела уходить. Мне было страшно. Но никто не спросил, чего я хочу. А потому уже через час я оказалась перед теткой, которая внушительными габаритами и багровым цветом лица нисколько не уступала своему покойному брату.
– Аэлита? Кто бы мог подумать, что ему это было интересно. Да уж. Ну да ладно, завтра мы ее пристроим.
Воздух здесь будто замер. Словно кто-то закрыл все окна, опустил шторы и попросил не дышать. Сонная окаменелость во всем: в выстроенных рядами партах и застывших креслах, которые, будто стражи, по двое устроились за каждым из столов; в неподвижных стеллажах, доверху заполненных романами, брошюрами и рукописями с разноцветными корешками, издали напоминающими фантики от конфет; в огромных цветочных вазонах на деревянных подставках со свисающими до пола растениями, в зарослях которых того и гляди появится лесной эльф или почтенный гном – такими густыми кажутся шапки немолодого папоротника. Во всем ощущаются полнейшая безмятежность и блаженный покой.
– Погляди-ка. Издание тридцать седьмого года. Однако хорошо сохранилась, – миловидная женщина средних лет в строгом платье в белый горошек и в очках на кончике аккуратного носа бережно держала в руках книгу. На потрепанной годами обложке значилось: «Библиотека приключений. А. Толстой. Аэлита».
– Да уж, напутешествовалась, бедная, - отозвалась другая, не менее приятная женщина. – Определим ее в зал редкой книги. Она это заслужила.