Мендес зашёл к Елене вечером, обеспокоенный и погруженный в свои думы, объявил ей, что спешно уезжает на переговоры на 2-3 дня и забирает собой Славу, а Елене придётся побыть под присмотром Фернандеса и оставаться взаперти. И это для её же блага, ибо опасность вполне реальна, как бы это ни казалось ей нелепо или невероятно. Брови сведены, пальцы шевелятся – Елене показалось, что он хочет подойти к ней, протянуть руку, коснуться, заглянуть в глаза, но он не решается – неужели она выглядит настолько отчужденной, неприступной, или поблекшей от нервных перегрузок? Или и вправду показалось?
И почему её это задевает – она ждала напора завоевателя, не ведавшего поражений, готовилась к нему – и опять он её обманул, даже пальцем не тронул – не хочет? Разочаровался?
Мендес ушел – Елена осталась стоять, озадаченная и хмурая. Зачем она здесь, если он потребовал с неё послушания, и не спешит им воспользоваться? А что, разве она была бы послушной? После всего?
Елена вновь пошла под душ и стала вспоминать все те нечастые моменты, когда Мендес касался её рукой или губами, когда его лицо было совсем близко. Что это накатывает на неё вместе с ласковыми струйками, хозяйски обегает тело, забирается во все тайные закоулочки? Какое новое наваждение? Какой гипноз? Или он опоил её, опоил – и ушел, бросил мучиться, не пожав плоды, или не пожелав их пожать, или же оставив на потом?
Пресвятая Дева Мария! Зачем столько вопросов! Прочь, стряхнуть с себя липкую истому, нет, нет и нет! Надо бежать, и чем быстрее, тем лучше! Там её ждёт Лео! Там её ждёт мама! И плевать ей на обещания! Ей лгали прямо в лицо – и она солжёт!
Она вспомнила поцелуи, которыми обменивалась с Лео украдкой – пылкие и неумелые были они, но в них горело неяркое, но чистое пламя свечи. А тот огонь, что сжигает её сейчас – это болезнь, с ним нельзя жить.
Ну, решайся – больше такого случая не представится! Она отрежет раз и навсегда!..
… Ночью погода резко изменилась. Сумасшедший порыв ветра распахнул окно и заледенил комнату вмиг! Занавеска пыталась улететь и яростно колотилась о рамы.
Елена подошла к смутному окошку и обмерла: словно вновь наступила зима! Ветер из-за северо-западных гор принёс невероятный, обвальный снегопад – словно вдруг, разозлившись на всех разомлевших от весенних помыслов, обрушил над местечком лавину сырого душного снега.
Деревья стонали и прогибались до земли в низком, унизительном поклоне, облепленные с ног до головы клоками, нет, целыми перинами ледяной ваты. Дряхлый, но молодящийся красавец-вяз не выдержал натиска урагана, и сломался, продолжая тянуть к небу единственную живую, крючковатую руку, будто в мольбе. Сквозь утробное завывание метели послышался еще один треск и смачный, затяжной хруст: на глазах у изумленной Елены рухнула, сломавшись посередине, гигантская одичавшая груша. Её верхушка плавно и аккуратно легла прямиком на ограду, смяв идущую поверху колючую проволоку.
Елена заворожено глядела на разбушевавшуюся стихию, изнемогающий сад - упавшая груша, освещаемая единственным, оставшимся в живых фонарем, посылающим во все стороны неверные вопли «SOS», показалась ей лестницей на небо.
На небо? Или – на свободу? Решение созрело мгновенно. Природа – и та пришла ей на помощь. Остается дождаться утра. Утром начнётся суматоха, слугам-зомби и их главнокомандующему Фернандесу будет не до неё.
Елена, кажется, даже вздремнула после этого – утром холодный белый свет постучался в окно, и она вскочила, бодрая и готовая к действию. Ровно в девять, как обычно, будильник напомнил ей, что погода погодой, а на носу – очередные занятия, и пропускать их нежелательно. Потом Фернандес – пока ещё робко и не совсем уверенно – поинтересовался, нет ли чего экстренного, всё ли в порядке, и когда можно приносить завтрак.
Елена очень громко зевнула прямо в микрофон и сказала, что пусть несут, пока она принимает душ. Она пустила воду и стала ждать, когда бесшумной тенью возникнет её безответная горничная…
…Елена выскочила на неё из-за угла, когда та, поставив поднос на стол, повернулась, чтобы уходить и вытянула вперед руку с ключом. Елена налетела коршуном на эту руку – именно в ней сейчас сосредоточился смысл бытия. Завязалась немая борьба – без единого звука, без единого стона.
Девушка обладала нечеловеческой силой – но не осмеливалась причинить Елене вред или боль. Ключ просто прирос к её руке, лицо оскалилось, тело напряглось, бледные губы от напряжения побелели ещё больше – словно снег за окном. Еленой же двигало отчаяние правоты. Она вертелась вокруг неё вьюном, делала обманные выпады, подныривала под руку, толкала, трясла, дергала, колотила по пальцам – с чувством, что борется с каменной статуей. Наконец, изловчившись, она ухватилась за кончик ключа и пихнула девушку ногою в грудь. Та слегка пошатнулась – Слава бы просто убила её на месте таким ударом – но этого мгновения как раз хватило на то, чтобы из последних сил рвануть ключ к себе. Упрямство внушенное натолкнулось на упрямство живое – но удача сегодня, видно, была на стороне пленницы.
Ключ отлетел в сторону, и Елена достигла его одним прыжком, но в ту же секунду девушка страшно захрипела и осела на пол, на её губах появилась пена…
О боги! А как же быть с одеждой? Ведь она собиралась снять со служанки куртку!
Девушку сотрясали судороги, губы её посинели – бросить её? Или вызвать помощь? Елена дрожащей рукой набрала номер приемной Фернандеса: «Алло! Девушке плохо! Пришлите врача!» (как глупо это прозвучало…)
Через три минуты прибежали двое слуг и Фернандес лично – скрюченное тело унесли, Фернандес долго извинялся. Закрыл дверь – и снова долго извинялся. В микрофон. Наконец шаги в коридоре стихли – кажется, всё это длилось вечность! Скоро пришлют новую горничную. Елена открыла дверь, без помех выскочила в коридор, вновь заперла дверь, добралась до парадного входа безо всяких приключений. Как всё просто! Выглянула – уборка в саду ещё не началась, было на удивление спокойно и тихо – долго же они раскачиваются.
Снег начинал куриться, испаряясь, в воздухе стоял ледяной, белый, непроглядный туман, он трепетал, сгущаясь…
Елена по галерее перебежала к боковой лестнице, оскальзываясь и оставляя глубокие следы, добралась до вожделенной лестницы в Небо! Ну, с Богом! Легко подпрыгнула, зацепилась за сучок, забралась на ствол. Говоришь, Мендес, слаба Елена? Говоришь - тренировки нет? Вот же тебе, получай! Ищи-свищи ветра в поле! Твоя Елена уже не твоя!
Вот весело-то! Попробуй, возьми теперь!
Елена спрыгнула с ограды, не раздумывая. Прыжок оказался ни так ни сяк, средней паршивости, не спортивный. Ногу она, благодарение Богу, не подвернула, зато расшибла колени. Хромая и всхлипывая, мокрая и грязная, Елена наконец-то выбралась на шоссе и подняла обе руки, голосуя. Из-за поворота показался неспешный старенький седан.
Он остановился, взвизгнув по-стариковски, и оттуда выглянул изумленный Петро:
- Ба! Еленка! А мать говорила, ты в Костяницах, учишься… А ты вроде как бы с неба свалилась!
Елена, задыхаясь – не то от возбуждения, не то от радости, забралась внутрь и чмокнула оторопевшего Петро в щеку.
- С него самого! Рви, Петро, миленький. Домой гони!
И тот, ошалев, рванул машину: - За тобой гонится кто? – Петро то и дело подозрительно оглядывался, ибо зеркальце было разбито основательно.
- Да не оглядывайся ты, смотри на дорогу! – Елена начала раздражаться. – Уже не гонится. Уже все в порядке, только ты все равно рви – очень домой охота. Потом все расскажу…
Попробуй, догони, Мендес! Попробуй, достань! Поиграем в догонялки – дрожь в спине: я убегаю! Как весело-то… Попробуй найди – где я, Мендес? И смех и рыдания рвались из неё, но она запихивала их поглубже, загоняла внутрь палкой; когда же она успокоится?..
Попробуй, догони меня, Мендес, попробуй, догони!
Догони… ну, пожалуйста…