Кн. 1, ч. 1, глава 15

 
       В ванной Елена нашла то, что не заметила первый раз -  гигиенические пакеты и аккуратно сложенную в углу на пластиковом табурете одежду. Это были легкие эластичные брючки, мягкие туфли, ковбойка – одежда для дома, но отнюдь не для прогулок на свежем воздухе в прохладный осенний день.

    Но это не имело никакого значения – внутри дрожало от неимоверного - высоковольтного - напряжения одно единственное желание – бежать. Как – это еще успеет созреть, обдуматься, сто раз отмериться. Но если она отрежет – то только один раз. Она тщательно помылась, долго стоя под душем, словно вода могла смыть с неё всю мерзость и нелепость, всю фантасмагорию происходящего. Лихорадочное состояние не позволяло ей сосредоточиться на еде – она с огромным трудом заставила себя прожевать бутерброд, но пара миндальных пирожных искушали так умело, что она съела их, запивая крепким кофе и твердя себе, что это необходимо, чтобы накопить силы для побега.

    Завтрак окончен. Что дальше? Бить и крушить все в комнате, как это делают в кинофильмах? Но бить и крушить здесь было нечего – ни фарфоровой посуды, ни дорогих тяжелых ваз, ни картин под стеклом.  Разве только что термос – но в нем еще оставалось  достаточно кофе. Она представила себе, как горничная-зомби придет убираться – и содрогнулась.

    Она снова обследовала потайную дверцу – её отделяла от стены единственная едва заметная щель шириной в миллиметр, в уголке горел крохотный красный глазок - фотоэлемент. Без специального ключа дверь не открыть. Елена попробовала сунуть туда пластмассовый ножичек – и сломала его. Со злостью затопала ногами и снова разревелась.

- Мама, мамочка, почему ты еще не нашла меня… Я хочу домой!  Забери меня отсюда, пожалуйстааа…

    После долгих слез пришли отупение, усталость и головная боль. Кажется, она задремала в спальне, уткнувшись носом в подушку: то, что осталось от завтрака, из гостиной исчезло – лишь груда фруктов на  блюде возвышалась мощно и торжественно, словно священная гора.

    Елена не слышала ни шагов, ни шорохов, ни стука – нет, так нельзя, она проспит все на свете. Надо встряхнуться! Ну-ка, давай, восстанавливай форму! Отжаться – раз-два, раз-два, поприседать – раз-два, ой, поясницу ломит! Теперь побегать на месте – раз-два, раз-два, раз-два…  Нет, после завтрака нельзя, затошнило… А если попробовать на четвереньках?

    За этим занятием она опять прозевала появление в гостиной еще одного посетителя. Того самого, которого страшилась, ненавидела и ожидала, чтобы бросить в лицо гневные слова обвинения.

    Но при взгляде на эту спокойную фигуру, хозяйски расположившуюся в кресле, при взгляде в это невозмутимое лицо и холодные глаза, в глубине которых таилось нечто непознаваемое, ноги её снова стали ватными, сердце рухнуло вниз с огромной высоты, зрачки расширились и заготовленные слова застряли в горле. Елена стояла, застыв на месте, в нелепой позе, капельки пота блестели на лбу, она тяжело дышала, пока  Живаго разглядывал её в упор немигающими змеиными глазами.

- Я вижу вас в отличном здравии, госпожинка Любомирская, - наконец произнес он, постукивая длинными тонкими пальцами по подлокотнику.

    Елена очнулась. Вскочила.
- Какое вы имеете право сюда врываться? – она кипела от злости и бессилия. – Что вам здесь надо?

- Браво! – Живаго вскинул бровь. – Что мне надо в моем собственном доме! Просто пришел узнать, как вам живется, не обижает ли кто, – он не спеша пододвинулся к столу, взял красивое желто-красное яблоко, надкусил.  Вот так  же, наверное, он пробовал и её, медленно смакуя.

 - Обижает? – Елена задохнулась от возмущения.  - Кто же кроме вас может это сделать!

- Разве я вас обижал? Вы забрались в мой дом – с какой целью? – а я не вызвал полицию. Это раз. Я водил вас и вашу маму в ресторан – значит, мы с вами добрые друзья, так считают все. Это два. Делал вам подарки – это три. Вы здесь отлично устроены – это четыре. Очень многие женщины вам бы позавидовали.

- Пусть завидуют! Это по вам плачет полиция, а не по мне! Погодите – мама заявит – и сюда придут с обыском!

-  Ваша мама знает, что вы уехали со мной на пикник, я ведь вас приглашал – помните? В горы? А? С полицией дела обстоят еще проще. Определенная сумма на нужды муниципалитета, определенные суммы лично по карманам – и полиция предана мне до гроба. И потом, что вы намереваетесь поведать полиции?

- Негодяй! До каких пор вы собираетесь меня здесь держать?

- До тех пор, пока я этого хочу! – Живаго говорил мягко и насмешливо, но с каждым словом словно забивал в стену последний гвоздь.

- Я… хочу видеть маму,  - упавшим голосом произнесла Елена.

- Вы можете написать ей письмо. Бумагу и ручку вам принесут. Буду счастлив передать госпоже Марте весточку от дочери. Только не забудьте сообщить, что вам прекрасно живется здесь, что вы сыты, здоровы, не скучаете – впрочем, так оно и есть!

- Подлец, дрянь, мерзавец!  - вне себя, рыдая, Елена бросилась на Живаго со сжатыми кулачками, но была отброшена резким ударом на диван. Ошарашенная, она медленно сползла на пол. Живаго стоял над ней, его лицо оставалось невозмутимым.

- Браво еще раз, госпожинка Елена. К сожалению, вы не в лучшей физической форме – но в моем доме имеется тренажерный зал. – Он слегка склонился и протянул руку, чтобы помочь встать, но Елена  в ужасе отпрянула.

- Да, вот она я, перед вами, беззащитная и одинокая, кричи – не кричи, можно делать что угодно, никто не увидит и не услышит, издевайся, как угодно… - Елена всхлипнула.

- А я хотел всего-навсего пригласить вас на обед.

- Я скорее умру! – пообещала Елена.

- Умереть нетрудно, сложнее выжить. Ведь вы не пойдете по самому легкому пути? Кроме того, я не трогаю женщин в критические дни,  - криво усмехнулся Живаго.

Елена почему-то покраснела.
– А в другие можно?

- В другие можно,  - подтвердил он, и снова опустился в кресло.

- Что ж, вы уже все сделали,  - с горечью тихо сказала она. – Воспользовались, пока я была без сознания. Довольны, да? Счастливы? Вам было хорошо, да? Ненавижу! Убийца!

     Живаго изменился в лице, резко поднялся – тяжелое кресло отлетело в сторону. В проеме потайной дверцы он обернулся: – Я не собираюсь вами… пользоваться. Пока. Пока вы сами  ко мне… не придете.    -   Дверца сдвинулась в сторону.

- Не дождетесь! – крикнула Елена. И о глухую стенку шмякнулась объёмистая диванная подушка.

    …Эта первая встреча была верхом спокойствия и мира, в сравнении со всеми последующими, но об этом еще никто не подозревал.

       А ночью Мендес вызвал к себе девочку с кухни, 18-летнюю  белобрысую латышку Илзе, которой пользовался прежде довольно часто, чтобы снять накопившееся сексуальное напряжение. Он хотел представить на ее месте Елену, но это не получалось, Илзе счастливо таращила глаза и покорно выполняла все его требования, вызывая лишь раздражение,  а он в раздражении был груб и неумышленно делал ей больно.