Ножи

Ножи. Почему-то ножи. Проснулся и гадаешь, пытаешься вспомнить. Ножи. Много. Сверкают, бликуют. И вода. То ли родник какой-то, то ли прорубь? А что было? Скрежет. Ага, слышал скрежет... А потом вспомнился, никак старый домик? Знакомый прям. Знакомый по сну или правда я знаю такой? Оно же как бывает – во сне у тебя и воспоминания появляются о чем-то, чего ты на самом деле помнить не можешь, и мысли. А когда просыпаешься – не сразу разберешь, что и на какой стороне медали расположено. Но да, домик знакомый, взаправду. Надо бы пошуршать старым фотоальбомом. Ага, вот и внезапная зацепка – старый альбом. Старый альбом дедушки с бабушкой. Чудны эти коридоры и узлы нашей памяти. Не помнил вообще, а потом одно через другое, и вот – вспоминаешь. Отправляешься в подвал, разгребаешь коробки. Пыль, паутина, запахи скомканной, забытой в вещах влаги. Вот и он, тот альбом. Клянусь, тот самый.


А листал я этот альбом, здоровенный, с широкими желтоватыми страницами, еще будучи мальцом. Бабушка любила его со мной пересматривать, а я любил указывать пальцем, угадывать, кто и где. Вот ты, бабушка! А там еще молодая девушка, вообще не бабушка, но это именно она, бабушка. «Молодец, узнал». Рядом в качалке дедушка. Покачивается. Назад и чуть вперед. Чуть назад и вперед. Лыжи качалки утюжат красивый ковер с невероятными узорами. Пол под ковром отзывается легким поскрипыванием. А вот дед! «Да, снова молодец, узнал. А вот я школьница, девятый класс». Пол отзывается и скрипит немного сильнее. Дедушка читает раздавшуюся у него на коленях газету. Скрип начинает отвлекать меня, он всё навязчивей. Мне так не нравится. Половицы скрежещут под качалкой. Громко, очень громко. Дедушка поднимается на ноги, и с возгласом, кто это там к нам пришел, идет к входной двери. Бабушка, на коленях которой я и сижу, переворачивает очередную страницу альбома. Слышу, как дедушка расщелкивает замок, и тут бух! Дверь никак вышибает кто-то. На пороге комнаты возникает большой мужчина. Весь неясный такой, разглядеть его не получается. И у него много ножей. Руки две, но ножей очень много, и все переливаются на свету. Он не замечает дедушку, не замечает бабушку. Он нависает надо мной, возносит могучую руку и ударяет посреди страницы ножом, прямо в фотокарточку. Потом еще одним ножом. И еще одним, и еще одним. А я маленький и ничего сделать не могу. И страшно мне так, как не было никогда. А дедушка с бабушкой старенькие, и тоже ничего не могут сделать и не делают. Помогите! Их и не видно, только ножи. Скрежет ножей.


Я ищу бабушкино лицо на фотографиях, но никак не нахожу. Указываю, сомневаясь. Вот ты? Может эта? И голос у меня дрожит. А за спиной голос: «Нет». Эта? «Нет». Где же она? Где же? А где молодой дед? Вот? «Нет». Где же? Нету… Глаза в слезах, всё вокруг размывается водой.


Открываю альбом, стоя в подвале. Пустые страницы. Пустые страницы с хрустом отламываются и падают, одна за другой, на пол. А подвал ведь заливает, гляди. Пол влажный. Из воды смотрит на меня мужчина с водой в глазах. Что я делаю в этом подвале? Дом… Старый дом, почему-то я думаю именно о старом доме. Человек возникает из темноты, хватает за горло и бьет ножом мне в глаза.


Похожий дом мы с Ней когда-то смотрели вместе, думали, не зажить ли нам в таком старом доме. Где же это было? Я помню небо, такое бугристое, с множеством облачных городов и равнин – всю бы жизнь разглядывал! А под небом запах Её парфюма. Цветочно-фруктовый. «Чувствуешь, как тебе запах?» Всё вокруг – её запах. И мы улыбаемся. Ветер окрашен цветочно-фруктовым и шуршит в двух сердцах, раскачивает траву под ногами. «А что, домишка симпатичный. Крепкий. Хоть старый, а крепкий. Спальню можно было бы здесь и оставить. Ой, вот ковер я бы уже поменяла». Ты что, это же советский, классный ковер. С востока откуда-то наверняка. «Да, но он уже истерся весь. Еще и пахнет, я не буду наклоняться, но он наверняка пахнет». Ладно, чего я спорю с тобой – купим новый ковер, этот в подвал спустим. «Не хочу ковров. Лучше деревом выстелем. А слышишь, как пол скрипит?» Скрипит. «Ого, аж в ушах отдается. Ой, заколку уронила».


Нет, он не просто скрипит – скрежещет, стонет. Скрежет в прихожей. На пороге появляется мужчина с ножами. Ножей как много! Как он их держит, как управляется с ними двумя руками? Непостижимо. Снова его не разглядеть в деталях. А он идет прямо на нас. Я спешу вывести Её на улицу, а он следует за нами, очень медленно, но почему-то очень хорошо поспевает. Мне жутко. За себя и за Неё. Человек размахивает ножами. Снова и снова, и небо начинает менять цвет. Он разрезает небо. Запах. Запах пропадает. Как тебе запах? Но я не чувствую. Что за запах? Облака сквашиваются и темнеют. Я стараюсь закрыть Её собой… Закрыть. Но где Она?


Я вылез из подвала и пялюсь в небо за окном, и силюсь вспомнить. В глазах нет влаги, смотреть вдаль больно. Дом… Да, дом. Больше ничего в голову не идет. Старый дом. И ножи. Скрежет. И вода. Дай-ка напьюсь хоть. Кручу кран в кухне, а он еле поддается, упирается. Вода капает ржавая. Холодная вода со вкусом металла, пить невозможно. Кручу кран, обратно, закрыть, а он ни в какую. Вода продолжает литься, набирается в железной раковине. Она похожа на усталую кровь. Но постой, из воды смотрит на меня лицо какого-то деда. Он говорит мне: «Наклонись поближе, внук». Это вы мне? Я наклоняюсь и слышу его слова: «Я под водой, а ты над ней. Но захлебнуться рискуешь ты, дурень мой!» Вода выходит из раковины и падает на пол. Старика уже не вижу. А это кто? Я? В отражении. Нужно перекрыть трубу, а то всё зальет. Но где вентиль? В ванной? В подвале? Воды больше и больше. На пороге кухни фигура человека с ножами. Он оглядывает дом, стены, ветхий интерьер. И кивает. Я спрашиваю его – чего он здесь забыл. Не отвечает. Кто ты? Чего ты здесь забыл? Молчит.


Мгновение, и мы в воде по колено. Смотрю под ноги и вижу там, под водой, синее небо, вижу какую-то девушку, какую-то старушку. Столько всего, что мне незнакомо. Фотографии, страницы. Почему я это вижу? Человек с ножами поворачивается к стене и вонзает в нее один из них, подлиннее. Вот это силища, вгоняет до самой рукояти! И еще один нож. И еще. Дом начинает дрожать, изгибаться от боли. Стекла с воплем лопаются и выпадают наружу. Я же решаю бежать к выходу, пока человек занят стенами. Выбегаю, а за порогом – ровное поле, земля без травы. Равнина и серое небо над ней. До самого твоего горизонта. Я оборачиваюсь и вижу, что вышел я из того самого дома, который старался вспомнить. Где-то я его видел, а теперь оказывается, что в нем я и находился. Но почему? Нет оградки, ни одной травинки вокруг. И во все стороны только рукотворная, идеально и холодно-ровная земля. Человек следует за мной. Вода выливается из покосившегося старого дома, брызжет как кровь из раны, заполняя всё вокруг.


Вот и всё, говорит человек, молча. В руке у него один нож, остался только один нож. Мне? Старик из раковины говорил, что я рискую захлебнуться… И в это начинаешь верить – ржавая вода уже почти по пояс. Она еще больше походит на кровь. Вот мимо плывут какие-то портреты. Старенький ковер выглянул на секунду и тут же снова канул под воду.


Человек с ножом стоит и смотрит на меня. Он как тень, как замыленный снимок. От него не уйти. Да и куда? Мы с ним находимся нигде. Посреди этого нигде – старый дом, который единственный и застрял в моих угасающих мыслях. Человек схватил меня свободной рукой, а той, что с ножом – замахивается. Вот он, пришел мой час – думаю. Но он приподнимает меня за шиворот повыше, а сам ударяет ножом куда-то под воду, погрузившись в нее почти с головой, согнувшись. Его рука при этом дрогнула, он разжал пальцы. Звук… Такой, похожий на… На слив! Человек пробил дыру в земле, вода уйдет туда.


Я обернулся, глянул еще на дом. Что же это за дом? Иногда смотришь на что-то, а оно говорит, но беззвучно и на каком-то своем языке. Но понимаешь – говорит с тобой. И я побежал, погреб, обратно к старому дому, стараясь не упасть. Я стал подпирать его стены, да, вот так, собой, тщетно стараясь удержать его от обрушения. Держись, старик! Держись! Весь он был утыкан ножами. Снаружи и внутри. Ножи скрежетали в нем, в его изгибающихся стенах.


И дом на самом деле заговорил со мной. Голос его менялся – он был то голосом старушки, то голосом девушки, то голосом деда, то лаем собаки, то мяуканьем кошки, скрипом половиц, запахом конфет и прохладой чердака. Незнакомые голоса сливались и сообщали: «Над миром было ничто, а внизу – только бескрайнее море. Тогда утка занырнула в воду поглубже и вынесла со дна клочок земли…».


Человек подошел ко мне. Ножей у него не было. Он легко оттолкнул меня от стены, и дом окончательно сложившись, стал грустно погружаться в воду. Над уровнем моря, которое растеклось от горизонта до горизонта, стояли теперь только мы – я и человек с ножами, но уже без ножей. Вода, хоть и было ее много в венах дома, постепенно оседала. Недалеко от нас образовался водоворот, втягивающий в себя всё. Я смотрел на человека. Но и теперь его было не разглядеть, не разобрать черт лица. Абсолютно бесстрастный, мощный и пустой. Опустошенный. Как будто бы из него выпустили всё живое. Всё вот это – мягкое, слабое, радостное, упорное, глупое. Не было ничего. И так будет со мной. Такая мысль пронеслась в голове. Свобода… И ничто. Свобода и ничто. Он схватил меня за горло. И хоть он не сжимал руку, я задыхался. Захлебывался. Он не душил меня, он меня только удерживал. Мимо нас, я заметил краем глаза, по красной воде скользнула чья-то заколка, а в ней, клянусь, я увидел несколько длинных мокрых волос. Заколка исчезла в водовороте. И где-то внутри я почувствовал укол боли. Боль разрасталась. И хотя я не помнил, что это за боль, но я знал.


Не глядя я набрал в ладонь воды и плеснул человеку в лицо. Он тут же отпустил меня и стал тереть лицо, как если бы его облили чем-то кипящим или едким. Значит, я понял верно? Я кинулся ему на спину, стал пригибать его к воде, плеща, обливая его так сильно, как только мог. И мне удалось – он потерял равновесие и рухнул. Мы погрузились под воду. Здесь, я точно чувствовал это, он слабел. Ужасно слабел. Вокруг нас лились звуки, бежали картинки. Я ухватил его за шкирку и погреб к центру водоворота. Он махал ручками, но ничего не мог поделать. Впереди, в том месте, куда стекала вода, я видел бездну. Странно, но во рту я почувствовал вкус – фруктовый… Или цветочный? Человек скрежетал, как будто он был сам из железа, из его одежды выпадали и летели куда-то на дно ножи. Мы вместе, следуя за водой, уходили все ниже, ниже. Дом падал перед нами, в неведомую гигантскую пропасть. Знакомый дом… И ножи, ножи, падающие в никуда, медленно скользящие в воде или в крови ножи.


Ножи… Почему ножи? И первое, что чувствую – голова раскалывается. Тело как из железа. Что там еще было? Вода… Много воды. И дом… Знакомый дом.


Наш родовой ветхий домик, куда я и приехал, чтобы скрыться от всего. Здесь жили бабушка с дедушкой. Здесь я играл с любимой собакой. Коротал зимние вечера за книжкой, когда был маленьким. Сюда мы хотели переехать с Ней, совсем недавно. По крайней мере я хотел жить с Ней здесь. Дом объединял в себе так много. Так много того, что я потерял. Здесь было тяжко, но, в то же время, мне никуда больше не хотелось. Здесь меня и нашел человек с ножами. Он стерег меня в ночи, прятался в кладовках и подвале днем. Он выглядывал по ту сторону зеркала, мелькал в воде, крался по двору. Он изучал меня. Но терзало меня другое. Терзало то, что никого нет. Никого из тех, кого я любил. Вот качалка, в которой любил сидеть дед. Вот ковер, которым они так с бабушкой гордились – он протерся и да, Она права, он попахивает. Но это тот самый ковер. Я поискал под креслом. Вот заколка, которую Она уронила. Нет, Она жива, к счастью жива. Но ее нет в моей жизни. Забыть бы это всё... Этих людей, этот дом. Как быть дальше, когда всё лучшее, всё любимое, всё, чем ты был – в прошлом? Впиталось в стены этого дома, въелось в них… В твои стены, в твою суть. Воспоминания – они как смерти, которые начинаются и не заканчиваются. Они все умирают снова и снова, внутри тебя. А вместе с ними и ты. Так я думал. Но этот дом, наверное, в нем действительно есть какая-то магия. Раз он до сих пор стоит и говорит: «Стой как я. Я помню всё. Я всё потерял. Но я стою. И я рад тебе, малыш. Я помню тебя даже грудным, когда тебя впервые принесли. И помню тебя побольше, когда ты вон там, на втором этаже, читал книжки или играл в прятки с котом. Я помню бабушку и дедушку. Более того, я помню их родственников, они тоже жили здесь. Они – часть меня и часть тебя. Ты не должен забывать дом. Забывать, откуда пришел и кто вел тебя. Иначе ты окажешься в пустоте. Ничего не забывай».


Я сидел на полу в кухне, прислонившись к шкафу. Вокруг меня и даже на мне валялись ножи ножи, выпавшие из стойки. С десяток ножей, подлиннее и покороче. Один, падая, видимо, резанул руку. Но ничего, терпимо. Могло быть и хуже. Я поскользнулся и упал, ударился о столешницу, вырубился… Вот как оно было… Закапал кровью старый деревянный пол. Я зажал руку и поднял глаза. Напротив меня, в размытом отражении дверцы холодильника, сидел человек с ножами, с россыпью ножей. Как будто бы он держал сразу все. Он мрачно смотрел на меня, хоть глаз его и невозможно было разглядеть.


Я отвел взгляд. Меня вышвырнуло из водоворота... Я жив. И вот я, распластанный на полу. Кряхтя поднимаюсь, зажимаю рану. Достал из шкафчика йод, что бабушка всегда здесь хранила, и щедро полил порез. «Жжется? Подуть?» - спрашивала она. «Пусть терпит» - немного сурово осаживает дед. Обмотал руку бинтом, нашел его там же. Я спустился в подвал, отыскал альбом. Он действительно хранился здесь. Вот бабушка. Вот родители. Вот дед. Еще друзья и родственники. Я листал быстро, сидя на подвальных ступеньках, но успел от души посмеяться, вспоминая те моменты, успел и всплакнуть. Мысли летели как бешеные. А альбом и не нужен, честно говоря. Неужели кого-то из них можно забыть, потеряв фотографии, уничтожив фотографии? Я вернулся на кухню, подобрал рассыпанные ножи. Один за другим вставил их в пазы стойки. Повернулся к отражению. Нет, дружище. Посмотрим, как оно пойдет дальше. Спасибо, что пытался меня убить. Даже так, да – спасибо. Взбодрил. Только у тебя не вышло меня прикончить. Не вышло. Отражение мрачнело. Мне казалось, что оно сейчас выпрыгнет, материализуется прямо здесь, на кухне, и завершит начатое… Я не сводил с него взгляд, подрагивая всем усталым телом. И что-то изменилось в нем, в человеке без ножей. Или свет лампочки стал от перепада чуть светлее. Но там, в отражении, я увидел свое лицо. Более ничего, только усталое лицо мужика средних лет. Мужика с водой в глазах.


И я снова услышал скрежет. Входная дверь… Я же сказал нет! Я же выгнал человека! Вышел в парадную и стал ждать. Кто-то неумело пытался побороть замок. А замок еще дед вешал и сам с ним нередко чертыхался. Но вот, щеколда поддалась. Я сжал кулаки. Дверь распахнулась. Там стояла Ты…


«Эм, у меня ключи остались… Ты прости, что я вот так… Ну, я… А что с рукой?». Мы стояли в прихожей, или как бабушка говорила, в парадной, и смотрели друг на друга. Увешанные портретами и фотографиями стены старого дома взволнованно дышали. Стены дома, который, наверное, видел еще не всё, что ему отпущено. По крайней мере, надежды на это стало вдруг куда больше, куда больше.


ЦВ