Восхищение Риса заставило меня обратить особое внимание на этого маленького человечка, и я пользовался любой возможностью поговорить с ним и угостить сигарами — вежливость настолько необычная, что поначалу он был почти готов обидеться. И все же Боб проникся ко мне симпатией в первый же день знакомства. Впоследствии он научил меня многому полезному в жизни.
Оказалось, что эти трое были оставлены в Канзас-Сити, чтобы продать очередное стадо скота и закупить необходимые на ранчо припасы. Парни уже были готовы к путешествию домой, и на следующий день около четырех часов утра мы выехали из Канзас-Сити, держа курс примерно на юго-запад.
Все было для меня новым и чудесным. Через три дня мы покончили с дорогами и фермами и оказались в открытой прерии. Еще через два-три дня прерия стала огромной равниной, простиравшейся с севера на юг на четыре-пять тысяч миль. Равнина была покрыта буйволиной травой и кустарником шалфея. Только в низинах у рек росли деревья, похожие на тополь. Повсюду в изобилии водились кролики, прерийные куропатки11, олени и буйволы.
______________________
11 В XIX в. очень распространенный на юге Северной и в Центральной Америке, а к началу XXI в. почти истреблённый род куриных.
Мы преодолевали около тридцати миль в день. Боб сидел в фургоне и погонял четырех мулов. Бент и Чарли варили нам по утрам кофе с печеньем и готовили дичь, которую мы добывали на обед и ужин. В фургоне лежал небольшой бочонок ржаного виски, но мы держали его на случай укуса змеи или какой-нибудь иной чрезвычайной ситуации.
Я в отряде был охотником, потому что вскоре выяснилось, что каким-то шестым чувством всегда могу найти в степном бездорожье дорогу к фургону. Только Боб из всей компании обладал таким же чутьем. Он объяснил это просто:
— Никакого американо!
Чутье помогало мне много раз, но объяснить его толком я не умею. Я чувствую направление движения, инстинктивно ориентируясь на солнце, замечаю, в какую сторону склоняются травинки и как растут кусты. Это сделало меня ценным членом отряда, а не просто паразитом, чем-то средним между хозяином и обслугой.
Я купил в Канзас-Сити дробовик, винтовку Винчестер и револьвер. Рис научил меня, как подобрать удобное персонально для меня оружие. Благодаря этому я почти сразу стал отличным стрелком. Но вскоре, к своему огорчению, я обнаружил, что меня подводит зрение. Боб, Чарли и даже Делл видели гораздо дальше меня — я был близорук из-за астигматизма, и даже очки, которые я стал носить позже, не помогли в этой беде.
Таково было второе или третье разочарование в моей жизни. Первое и второе свелись к тому, что я, во-первых, был убежден в моем физическом уродстве и, во-вторых, навсегда должен был оставаться низеньким, слишком низеньким, чтобы стать великим бойцом или спортсменом.
По мере того, как продолжалась жизнь, я обнаружил в себе более серьезные недостатки. Но они только укрепили мою глубоко укоренившуюся решимость максимально использовать все присущие мне качества для преодоления своих комплексов.
А между тем жизнь была божественно новой, странной и приятной. После завтрака, часов в пять утра, я отъезжал от фургона, пока он не исчезал из виду, и предавался радости одиночества в мире без границы между равниной и небом. Воздух был свежим и сухим, бодрящим, как шампанское, и даже когда солнце достигало зенита и начинало жечь, воздух оставался легким и бодрящим.
Места эти находятся на высоте 2000 с лишним футов над уровнем моря. Воздух там настолько сух, что погибшее животное не гниет, а высыхает, обращаясь в мумию, и через несколько месяцев вместо плоти шкура его оказывается набитой пылью.
Дичь было в изобилии, не проходило и часа, чтобы я не добыл полдюжины рябчиков или пампасового оленя. Потом я возвращался в полуденный лагерь с новым полевым цветком в руке, чтобы узнать у Боба его название.
После дневной трапезы я обычно присоединялся к Бобу в фургоне, и он учил меня испанским словам и фразам. Или я расспрашивал его об особенностях ухода за скотом. К своему удивлению я обнаружил, что Боб так же многословен по-испански, как и косноязычен по-английски. Его знание испанских ругательств, возражений и непристойностей было поразительным. Боб презирал всё американское с невообразимой свирепостью, и это меня весьма заинтересовало.
Раз или два мы устраивали скачки. Впрочем, Рис на крупной кентуккийской чистокровной кобыле по кличке Шайла всегда легко выигрывал. Однажды он сказал, что у него на ранчо есть молодая кобылица по кличке Синий Дьявол, которая быстра, как Шайла, и отличается редкой выносливостью:
— Можешь взять ее себе, если сумеешь объездить, — небрежно бросил он.
И я решил непременно заполучить Дьявола, точнее — Дьяволицу.
Примерно через десять дней мы добрались до ранчо близ Эврики. Оно приютилось на пяти тысячах акров прерии, большое каркасное жилище, в котором обретались двадцать человек. Строение было неуклюжее, подобное стоявшей рядом большой кирпичной конюшне — гордости Риса, которая вмещала сорок лошадей в полудюжине отличных стойл лучшего английского качества.
Дом и конюшня располагались на длинном холме, ярдах в трехстах от большого ручья, который я вскоре окрестил Змеиным. Змеи всех видов и размеров просто кишели в кустах и зарослях по его берегам.
Большая гостиная ранчо была украшена револьверами и ружьями разных фирм и картинками, вырезанными из иллюстрированных газет. Пол был покрыт бизоньими и медвежьими шкурами. На деревянных стенах висели редкие шкуры норки и бобра.
Как-то поздно вечером мы приехали на ранчо, и я лег спать в одной комнате с Деллом. Он занял кровать, а я свернулся калачиком на диване. Я спал как убитый, но на следующее утро встал еще до восхода солнца, чтобы, так сказать, подвести итоги ночной работы организма. Индеец показал мне конюшню и, как назло, Синюю Дьяволицу в свободном стойле. Кобыла вела себя очень беспокойно.
— Что с нею такое? — спросил я.
Индеец сказал, что кобыла натерла ухо, в ранку забрались мухи и теперь досаждают бедняжке. Я сбегал в дом и попросил кухарку-мулатку Пегги дать мне ведро теплой воды. Вооружившись полным ведром с водой и губкой, я вошел в стойло к Синей Дьяволице. Кобыла сразу же подскочила и укусила меня за плечо. Я с силой хлопнул ее губкой с теплой водой по больному уху, и Дьяволица сразу перестала кусаться. В считанные минуты мы стали друзьями. В тот же день я вывел оседланную и взнузданную Дьяволицу перед ранчо, вскочил в седло и тихо, как ягненка, провел ее перед публикой.
— Она твоя! — воскликнул Рис. — Но если она когда-нибудь цапнет тебя за ногу, узнаешь, что такое настоящая боль!
У Дьяволицы и вправду имелся собственный трюк: она дергала и дергала поводья, пока всадник не отпускал их, тогда она тут же поворачивала голову и со всей силы кусала всадника за ступни. Никто из тех, кого она не любила, не мог взобраться на нее, потому что Дьяволица дралась передними ногами, как мужчина-боксер. Но у меня никогда не было с нею никаких проблем, наоборот, кобыла не раз спасала мне жизнь. Как и большинство женских созданий, она мгновенно реагировала на доброту и в дальнейшем неизменно оставалась верной своей привязанности.
Должен заметить, что если я стану так же подробно рассказывать о других событиях того года, как рассказываю о случившемся в течение тех знаменательных двух недель, которые привели меня из Чикаго на ранчо в Эврике, мне придется посвятить им по крайней мере целый том. Поэтому я предпочитаю заверить своих читателей, что на днях, если я буду жив, опубликую свой роман «По следу», в котором вся история изложена в мельчайших подробностях. Теперь же я ограничусь тем, что скажу — через два дня мы отправились в путь. Десять сильных мужчин и два фургона с нашей одеждой и провизией, запряженные четырьмя мулами. Нам предстояло преодолеть тысячу двести миль до Южного Техаса или Нью-Мексико, где мы надеялись купить пять или шесть тысяч голов крупного рогатого скота по доллару за голову и отвести их в Канзас-Сити, ближайший железнодорожный узел.
Когда мы вышли на Большую тропу в ста милях от Додж-Сити12, дни проходили в абсолютном однообразии. После захода солнца обычно поднимался легкий ветерок, который делал ночь приятно прохладной. Мы сидели у костра и часами болтали обо всем и о чем угодно. Странно сказать, но центральными темами обычно были секс, религия и соотношение капитала и труда. Ах, с каким рвением грубые скотоводы обсуждали тайны непостижимого мира. И как я, воинствующий скептик, вскоре приобрел среди них репутацию авторитета и знатока. Делл обычно поддерживал меня, и его знание книг, особенно философских трудов разных эпох, казалось всем чем-то невероятным.
________________________
12 Додж-Сити — небольшой город в штате Канзас, административный центр округа Форд. Признан символом эпохи Дикого Запада.
Эти вечерние дискуссии, эти бесконечные споры произвели на меня неизгладимое впечатление. У меня не было с собою книг, а мне часто приходилось за ночь разбираться с двумя-тремя разными версиями чего-то. Я вынужден был сам обдумывать и анализировать их. Делал я это обычно во время дневной охоты. Именно будучи ковбоем я научился думать: редкое искусство среди людей и редко практикуемое искусство. Каким бы самобытным вы меня не считали, вся моя самобытность проистекает из того, что в молодости, когда мой ум еще пребывал в процессе роста, я столкнулся с важными современными проблемами и был вынужден обдумывать их для себя и выискивать какой-то разумный ответ на вопросы полудюжины разных умов ковбоев.
Однажды вечером Бент спросил, какова должна быть нормальная заработная плата рядового рабочего? Я смог ответить только то, что заработная плата рабочего должна увеличиваться пропорционально увеличению производительности труда. Но я не мог тогда понять, как подойти к этому идеальному урегулированию. Когда десять лет спустя я читал Герберта Спенсера13, с удивлением обнаружил, что угадал лучшее из его социологии и существенно дополнил ее. Мысль Спенсера о том, что объем индивидуальной свободы в стране зависит от «давления извне», я признавал лишь частично. Давление извне — это один из факторов, но даже не самый важный: центростремительная сила в самом обществе часто гораздо сильнее. Как иначе объяснить тот факт, что во время мировой войны свобода в воевавших государствах почти исчезла. В США даже несмотря на Первую поправку в Конституции. В самом деле, во все времена в Штатах гораздо меньше уважают свободу, чем в Англии или даже в Германии, или во Франции. Стоит только подумать о запрете, чтобы в США его утвердили. Тяга к центру в каждой стране прямо пропорциональна массе, и, соответственно, стадное чувство в Америке неоправданно сильно.
________________________
13 Герберт Спенсер (1820—1903) — великий английский философ и социолог, основатель теории социального дарвинизма, которая признает, что закономерности естественного отбора и борьбы за существование, выявленные Ч. Дарвином в природе, распространяются, в том числе, и на отношения в человеческом обществе. Спенсер является идеологом либерализма и либертарианства.
Если бы мы не спорили и не рассказывали непристойных историй, Бент наверняка достал бы карты, и азарт не давал бы парням покоя, пока звезды не побледнели на востоке.
Один случай я должен рассказать непременно, ибо он странным образом нарушил монотонность нашей рутины.
Ночной костер был сложен из буйволиных «щепок», как мы называли высохшие экскременты. Пегги, которую мы взяли с собой в поездку, всегда просила меня поддерживать утренний костёр, поскольку я вставал раньше всех. Однажды я поднял «щепку» и, как назло, потревожил маленькую степную гремучую змею, привлеченную, вероятно, теплом костра. Когда я поднял лепёшку, змея ужалила меня в тыльную сторону ладони под большим пальцем левой руки, затем свернулась в мгновение ока и начала греметь. Разозлившись, я наступил на нее ногой и раздавил. Затем спешно откусил себе зубами кусочек плоти, куда, как я чувствовал, попал яд, а потом, все еще опасаясь последствий, сунул ужаленную руку в самый жар еще тлевших угольков. Я решил, что этих мер достаточно, ведь змея была маленькой, и больше не обращал внимание на свое состояние. Вернувшись к фургону, разбудил Пегги. Она мигом поняла, что случилось, и закричала, призывая Босса, Риса и Делла. Все были чрезвычайно встревожены. Рис заявил, что укус маленькой степной гремучей змеи такой же ядовитый, как и укус ее старшей сестры из леса.
Босс налил полную кружку виски и велел мне ее немедленно выпить. Я отказывался, но он настоял. И я выпил.
— Нутро обожгло? — спросил Босс.
— Нет, прошло как вода! — ответил я и заметил, что Босс и Рис обменялись многозначительными взглядами.
Босс тотчас приказал мне ходить взад-вперед, и каждый из парней, взяв меня под руку, торжественно водил меня по кругу в течение получаса. К концу этого времени я уже наполовину спал. Тогда Босс заставил меня выпить еще одну порцию виски. На мгновение это взбодрило меня, но потом я начал неметь и глохнуть. Мне снова дали виски — я было взбодрился, но через пять минут осел и стал умолять их дать мне поспать.
— Спи, б…! — рявкнул Босс. — Но уже никогда не проснешься. Возьми себя в руки…
И снова в меня влили виски. Затем я смутно начал осознавать, что должен применить всю свою силу воли, чтобы выжить. Тогда я начал прыгать, как бы стряхивая с себя всепоглощающую сонливость. Еще два-три глотка виски… Так продолжалось следующие два часа. И вдруг я почувствовал острую, сильную боль в укушенном пальце и заорал.
— Теперь можешь дрыхнуть, — облегченно разрешил Босс, — если хочешь, конечно. Думаю, виски нейтрализовал яд!
Боль в обожженном большом пальце была острой. И у меня впервые в жизни по-настоящему болела голова. Но Пегги дала мне попить горячей воды, и головная боль вскоре прошла. Благодаря энергичному лечению Босса через день или два я был вполне здоров. А ведь в течение всего одного года мы потеряли двух крепких молодых людей, которых ужалили такие маленькие незначительные степные змейки.
Дни пролетали быстро. Наконец мы пришли в Южный Техас. И каждый ковбой потребовал от Босса свой заработок. Парни спешно, в диком возбуждении брились и прихорашивались. Чарли был как сумасшедший. Через полчаса после того, как ковбои добрались до главного салуна в первом же городе, все, кроме Бента, были уже в драбадан пьяными, и каждый намеревался найти себе какую-нибудь девицу, чтобы провести с нею приятную ночь. Я никуда не пошел и безуспешно умолял Чарли не валять дурака.
— Вот для чего я живу! — крикнул он и умчался прочь.
Я привык проводить свое свободное время с Рисом, Деллом, Бобом или Боссом. И у каждого из них я многому научился. За короткое время я вытянул из Босса и Риса все их знания, но Делл и Боб, каждый по-своему, были столь многоопытными знатоками, что представлялись мне бездонными источниками практического опыта.
Делл знакомил меня с литературой и экономикой.
Боб научил меня некоторым тайнам ковбойства и своеобразной морали техасского скотовода. У каждого маленького стада полудиких животных был свой вожак. Именно его следовало приручить, чтобы тот неотлучно следовал за хозяином.
Когда мы сгоняли в один загон несколько разрозненных стад, поначалу возникала неразбериха. Дело запутывалось еще больше, пока между вожаками шли бои за первенство. Но когда, наконец, определился главный вожак, ситуация налаживалась. К сожалению, в этих боях мы теряли пять-шесть самых сильных товарных животных.
Боб мог спокойно разъезжать на своей кобыле среди полудикого табуна и выбирать для него будущего вожака. Однажды на больших спортивных состязаниях, проходивших близ Таоса14, он вошел в загон, куда пригнали несколько табунов, и под торжествующие возгласы своих соплеменников вывел вожака. Боб прекрасно разбирался в скоте, и все, что об этом знаю, я узнал именно от него.
________________________
14 Таос — маленький городок и административный центр округа в штате Нью-Мексико. Широко известный центр индейской культуры.
В первую неделю или около того Рис и Босс целыми днями покупали скот. Рис обычно брал с собою Чарли и Джека Фримена, молодого американца, который помогал отводить купленных животных в большой загон. Босс им помогал по мере необходимости.
Чарли первым выпал из команды: он подхватил венерическую болезнь в первую же ночь и пролежал в постели больше месяца. Один за другим все молодые ковбои стали жертвами одной и той же половой чумы. Я отправился в ближайший город, посоветовался с врачами и сделал для страдальцев все, что мог. Лечение, к сожалению, было медленным, поскольку пациенты время от времени не выдерживали безделья и напивались в стельку. В результате, для некоторых из них болезнь эта стала хронической.
Я никогда не мог их понять. Мало того, что перепой весьма мучителен сам по себе, но тащиться в полубезумном состоянии к какой-нибудь грязной смазливой бабе или полукровке-проститутке… Для меня это непостижимо.
Естественно, я расспрашивал о Видалях, но никто, казалось, не слышал о них. И хотя я делал все, что мог, недели шли, а я не находил их следов. Я послал по адресу, который дала мне Глория перед отъездом из Чикаго, письмо, но мы уехал из Техаса, прежде чем пришел ответ. Я получил его уже в Чикаго. Мисс Видаль сообщила, что они перебрались через Рио-Гранде и купили гасиенду в Мексике, «где, возможно, — добавила она застенчиво, — ты когда-нибудь нанесешь нам визит». Я написал ей, поблагодарил и заверил, что память о ней преобразила для меня мир. И это была чистая правда.
Я приложил бесконечные усилия, чтобы перевести это письмо на хороший испанский, хотя, боюсь, несмотря на помощь Боба, в нем нашлось с десяток грубейших ошибок. Но я опережаю события.
Стадо удалось закупить довольно быстро. В начале июля мы вышли на север. В стаде было шесть тысяч голов скота, который обошелся нам менее чем в пяти тысяч долларов. В тот год у нас все шло хорошо. Мы видели небольшие группы индейцев только издалека. Босс разрешил мне закупить 500 коров за собственный счет. Этим он хотел вознаградить меня за непрестанную тяжелую работу. Но я был уверен, что это Рис и Делл уговорили его поддержать мальчишку.
Тот факт, что часть скота принадлежала мне, делал меня самым бдительным и неутомимым ковбоем. Не раз моя бдительность, обостренная инстинктом Боба, меняла нашу судьбу. Когда мы начали обходить Индейскую территорию, Боб предупредил меня, что небольшой отряд или даже один индеец может попытаться однажды ночью спугнуть стадо. Примерно через неделю я заметил, что скот встревожен.
— Индейцы! — сказал Боб, когда я рассказал ему о замеченном. — Хитрые звери!
В ту ночь я был свободен от дежурства, но, как обычно, кружил верхом, когда около полуночи увидел белую фигуру, которая сразу вскочила с диким воплем. Скот сбился в кучу. Я вскинул ружье, выстрелил, но не попал. К счастью, он решил, что лучше не испытывать судьбу, бросил простыню и убежал. За пять минут мы успокоили скот. Ни в ту ночь, да и вообще всю дорогу до Уичито15, который тогда был форпостом цивилизации, ничего не случилось. Еще через десять дней мы были в Канзас-Сити, где и продали четвертую часть нашего скота примерно по пятнадцать долларов за голову.
_____________________________
15 Уичито — самый большой город штата Канзас. Основан в 1870 г. как центр скототорговли. Впоследствии признан Авиационной столицей мира.
Мы прибыли в Чикаго 1 октября и загнали товар на скотный двор близ депо Мичиган-Стрит. На следующий день продали больше половины стада, причем лично мне посчастливилось с ходу загнать триста голов из моего стада по пятнадцать долларов за единицу. Если бы не Босс, который посоветовал мне не спешить, я бы продал все, что у меня было. В итоге я заработал пять тысяч долларов и почувствовал себя еще одним Крезом. Однако радость моя была недолгой.
Разумеется, я остановился во «Фримонте», и принят был радушно. За время моего отсутствия персонал отеля явно разболтался, но я был рад, что больше не несу ответственности за дело и могу спокойно отдыхать в своем номере.
Шесть месяцев, проведенных на Тропе, оставили отпечаток на самом моем существе. Они выковали из меня настоящего трудягу-ковбоя и, прежде всего, научили тому, что решительность и сила воли — вот наиглавнейшие условия для успеха в жизни. Я понял, что силу воли следует тренировать так же, как тренируют мышцы. С тех пор я каждый день придумывал новое испытание для укрепления своего духа. Например, я люблю картошку в любом приготовлении, поэтому на неделю отказался от картофельных блюд. Ту же тренировку я провел с любимым кофе, но уже на месяц отказавшись от него. Тогда я взял своим девизом французскую поговорку «celui qui veut, celui-l; peut» — «кто хочет, тот может».