Остров

  Аудио книга

https://youtu.be/drcqDO3Iftc

   

     Остров, - кричу я и жду, когда от ближнего берега реки отразится эхо, долетит до меня и ударит в ухо своим «стров». Затем его собрат отскочит от дальнего берега и через какое-то время уже не ударит, а  проговорит: «ров». Потом я услышу долгое затихающее «оввввв», и довершит перекличку совсем тихое и протяжное «ввввв...»
     Я снова кричу и снова слышу  ответ. На каждый крик эхо отвечает похожим на мой, расколотым надвое  голосом. Мне странно слышать этот голос, и я не верю, что он — моё отражение. Но отражение действительно моё.
     - Эге-ге-гей, - кричу я и слушаю переливы от Э до Ей, которые носятся на рекой.
     - Эге-ге-гей, - обращаюсь я к реке, а затем к тому участку суши, к которому стремлюсь, - здравствуй, остров.
     - Равствуй, ствуй, уй, — отвечают мне остров, река, берега и затихают. Слышно только, как лёгкая волна накатывает на песок, да  редкие чайки что-то жалобно просят непонятно у кого...
     - Привет тебе, мой остров, - уже не кричу, а почти шепчу я, вылезаю из лодки, затаскиваю её на  песок, беру рюкзак  рыболовные снасти и иду вдоль кромки воды, где остались   тонкие серебристые следы от пены, образующейся после проплывающих мимо моторок и барж, и где песок прохладен, твёрд и упруг.
     - Привет тебе, мой остров, - говорю я, шлёпая босыми ногами по воде и  направлясь к находящемуся в метрах двадцати от лодки маленькому песчаному мыску, на котором расположусь и поставлю донки.

     Я тащу рюкзак, чехол с удочками, пластмассовое ведёрко для живцов и длинный шест, к которому привяжу «паука» - мелкоячеистую сеть размером метр на метр. Ей я буду ловить малька, греющегося под утренними лучами солнца на отмели около мыска. Почему я оставляю лодку в некотором отдалении? Сам не знаю. Так уж повелось с того дня, как приплыл сюда впервые вместе с отцом и его товарищем.

     Это было много лет тому назад, и  подробности тех дней  стёрлись из памяти. Но отлично помню, как однажды, когда я пришёл из школы, отец спросил, хочу ли я на рыбалку.
     - На рыбалку? - удивился я, думая, что отец шутит.
     - Ну да, на рыбалку, подтвердил отец. Поедем на большую реку. Там мой товарищ живёт,  он нас и звал.
     - А удочки? - ещё не придя в себя от удивления, поинтересовался я.
     - Есть. И удочки, и лодка, и котелок для ухи и остров.  Всё, кроме острова, конечно, есть у моего товарища. Остров же —  сам по себе.
     - Какой остров?
     - Будем жить и рыбачить на острове посредине реки. Представляешь? Песчаный пляж, ивы, чайки... Поставим палатку и будем, как робинзоны.
     - А  школа?
     - Ну вот закончишь учебный год, и махнём. Сколько осталось. Дней десять?
     - Неделя.
     - Отлично. Это будет тебе подарком к окончанию седьмого класса. Пока будем готовиться. Палатку проверим, спальники, подкупим кое-что, а через неделю — ту-ту.

     Всю неделю вечерами мы что-то собирали, мастерили, клеили, зашивали, покупали  — готовились к отъезду, который наметили  на следующий день после завершения занятий.
     - А чего тянуть? - сказал отец. - Школа закончится,  и поедем.
И поехали. В день отъезда встали пораньше, позавтракали, поцеловали маму, обещая, что будем вести себя хорошо, присели на дорожку и тронулись.
     Как же славно было шагать по ещё спящему городу. На улицах — ни души. Только одинокие ранние дворники, метущие тротуары, встречали нас, да редкие машины, несущиеся куда-то за горизонт, где, наверное, и протекала та самая большая река и посредине которой находился поджидающий нас остров. Остров... Это интригующее, полное тайн слово манило и предвещало что-то загадочное, непохожее на обыденное. Вспоминался «Остров сокровищ», «Граф Монте-Кристо», «Робинзон Крузо», естественно, и другие острова, о которых читал и про которых смотрел фильмы. Я шагал рядом с отцом, но представлял себя совершенно самостоятельным, гордым и решительным. А почти взрослый рюкзак, наполненный одеждой и продуктами, похлопывал меня по спине и как бы говорил: «Вперёд, парень, на встречу с неизвестными островами!»

     Палатку мы поставили на песчаном мыске метрах в десяти от воды. Собственно, весь остров был песчаным, но на мыске песок был особенно чистым и почти белым. К тому же мысок завершал остров и выдавался в реку, как бы разрезая её и оставляя с одной стороны широкую протоку,  которую мы переплыли на резиновой лодке, а с другой — фарватер. По фарватеру иногда проходили плоскодонные баржи, таскающие песок и приветствующие  новоявленных обитателей острова пронзительными гудками. Мы махали им в ответ, и нам было радостно, что на нас обращают внимание. Со стороны протоки движения почти не было. Только редкие моторки иногда нарушали спокойное течение реки и поднимали не по чину крупные волны, накатывающиеся на песок и подбирающиеся к нашей «резинке», которая была благоразумно отнесена подальше от воды и перевернута верх днищем. А ещё на остров прилетали цапли. Они садились около лодки и важно вышагивали в нашу сторону, поводя головами и как бы спрашивая, чего  тут делают эти пришельцы. Мы же, если в садке водилась пойманная мелкая рыбёшка: плотвички, густёрки или ёршики —  кидали её цаплям, чем достигали их вполне дружеского отношения.

     В нескольких метрах от палатки  располагалось костровище, выложенное из речных камней. На воткнутых шестах, заканчивающихся обрубленными сучьями, лежала почерневшая перекладина, на которой висел котелок. Рядом с костровищем на верёвке сушились  полотенца и плавки. Около самой воды  покоились постоянно заброшенные донки, чьи колокольчики иногда возвещали о поклёвке. Дядя Боря, так звали приятеля отца, был завзятым рыбаком. Каждую субботу, что бы ни случилось: и в дождь, и в жару, и в мороз — он уезжал  на рыбалку. Весной и осенью — на канал, зимой — на водохранилище. Много лет спустя я прислал ему с крайнего севера, где тогда работал,  для подлёдного лова огромного размера сторожевой тулуп, которым он очень гордился и который прослужил ему  верой и правдой почти до самых последних дней жизни. Здесь же, в деревне, пристроившейся недалеко от реки,  на время летнего отпуска  он снимал часть дома, оставив семейство в городе и объясняя своё отшельничество тем, что хочет отдохнуть от всех (имеет право) и всласть нарыбачиться. Иногда он звал к себе кого-то из приятелей разделить с ним прелести рыбалки. Одним из друзей дяди Бори был отец, также получивший приглашение и рассказавший о нём мне. Так мы и оказались на острове.

     Что это была за жизнь. Не жизнь, а сказка. Каждое утро мы встречали восход, снаряжая донки и готовя садки и подсачеки. Днём загорали на прогретом солнцем песке и купались в небольших ямках, которые окружали мысок.  Ближе к вечеру  доставали дневной улов, чистили его и варили двойную, а то и тройную уху. А если попадалось что-то приличное, жарили на сковороде с луком и зеленью. Потом усаживались вокруг костра и под треск поленьев, небольшое количество спирта (для старших), черешневый компот (для меня) и бесконечные разговоры о том, кто, как и что поймал, устраивалось ежедневное рыбное пиршество. Одним из самых популярных случаев, который обсуждался почти каждый раз, был тот, когда я вытащил здоровущего сазана. Этого сазана я до сих пор отлично помню.

     Время подходило к полудню, не шибко клевало, и потому мы предавались ничегонеделанию. Мужчины обсуждали какие-то производственные проблемы, а я лежал на песке и наблюдал за цаплями. Неожиданно моё внимание привлекла одна из донок,  сделанная из ивового прута и лежащая на воткнутой в песок рогульке. Донка несколько раз как-то странно дёрнулась, а потом стала медленно переползать через рогульку вслед за леской и колокольчиком, на ней висящем. Причём, что удивительно, колокольчик во время движения не издал ни звука.  Сначала я подумал, что донку подмыло волной от моторки. Но никакие моторки мимо острова  не проплывали, а поверхность воды была гладкая, как зеркало. Потом я решил, что мне показалось, так как донка вдруг остановилась. Но через мгновение она снова продолжила движение, переползла рогульку, плюхнулась в воду и начала постепенно удаляться от берега. Ещё не очень соображая в чём дело, я вскочил, вбежал в воду, поймал находящуюся уже в нескольких метрах от берега донку и потянул к себе. И только тогда, почувствовав тяжесть на другом конце лески, я понял, что попалась рыба. Но не просто какая-то обычная, типа лещей, язей или небольших судачков, которые отлично ловились на пескарей, служивших уловистыми живцами, а большущая рыбина. Изо всех сил я старался тянуть донку, но рыбина отчаянно сопротивлялась и не позволяла себя подтащить. И тут я заорал. Что я кричал в этот момент, уже не помню. Помню, что чаще других выкрикивал:
     - Подсаку, подсаку, скорей подсаку!
Отец и дядя Боря оторвались от подстилки, на которой лежали, посмотрели в мою сторону и, быстро сообразив, что происходит, понеслись ко мне.
     - Тебе помочь? - спросили оба одновременно.
     - Нет, - ответил я. - Сам постараюсь вытащить. Подсаку, подсаку давайте.
Отец схватил подсачек и опустил в воду.
     - Ну как, поддаётся?
     - Ещё не понимаю. Тяжёлая и сопротивляется сильно.
     - Дай ей походить, - посоветовал дядя Боря. - Пусть поработает. Там, глядишь, и устанет.
     - А если я первый устану?
     - Мы рядом. Поможем.
Я перестал выбирать леску и дал рыбе свободно плавать. Через некоторое время, она и вправду несколько угомонилась, и тогда я начал её вытаскивать. Сначала далеко в воде мелькнуло что-то небольшое и серебристое, потом оно стало стремительно увеличиваться в размерах и скоро в сачке оказалось переливающееся серебром и золотом толстое рыбье тело. Лишь половина его поместилась в сетке. Остальная же часть, заканчивающаяся здоровенным треугольным хвостом, болталась в воздухе. Дядя Боря ловко засунул ладонь рыбе под жабры, вытащил её из сачка и поднял над  землёй. Голова с выпученными глазами оказалась на уровне его упитанного брюшка, а хвост едва не касался песка. Я подошёл к своему трофею и провёл по нему рукой. Несколько чешуек размером с пятак остались у меня в ладони. Я переводил глаза с ладони на рыбу и обратно и что-то непонятное мычал.
     - Рыба... - наконец удалось мне выговорить нечто членораздельное.
     - Это — сазан, -  торжественно произнёс дядя Боря. - Да не просто сазан, а сазанище — сазаний царь! Ну ты, брат, и поймал. Сколько здесь ловил, а таких больших рыбин да ещё сазаньей породы ловить не доводилось. По этому поводу вечером объявляется пир. Будем есть запечённого сазана и танцевать вокруг костра ритуальный танец.
     - Как это?
     - Увидишь...

      Я подхожу к своему любимому месту, бросаю на песок рюкзак, шест, чехол с удочками и ведёрко и начинаю собирать «паука». Всегда — одно и то же. Первым делом — наладить  «паука», привязать его к шесту и забросить на прогретое мелководье, чтобы, пока суть да дело, ловился пескарь. Утреннее время — самое драгоценное, и потому его необходимо экономить и расходовать рационально. А следом берусь за  спиннинги, которые использую в качестве донок. С улыбкой я вспоминаю те далёкие годы, когда срезал ивовые ветки, делал из них короткие, не больше метра, удилища и привязывал к ним метров 30-40 лески, на свободных концах которых крепил свинцовые грузы и пристраивал поводки с крючками или тройниками. А как забрасывал... Возьмёшь кусок лески с грузилом, раскрутишь наподобие пращи и... Важно, чтобы леска ни за что не зацепилась и, особенно, за собственные ноги... Смешно. Но ведь ловил же и неплохо ловил.
     Я собираю спиннинги, устанавливаю катушки, продеваю через кольца леску и смотрю туда, где много лет назад стояла наша палатка, в которой жили я, отец и дядя Боря, где было наше костровище и где мы танцевали что-то напоминающее танец  дикарей в честь пойманного  сазана. Забавно, но этот нелепый и смешной танец я запомнил очень хорошо и ещё запомнил, как мы в песке запекали огромную рыбину и с каким аппетитом уплетали её сочное, отдающее костром мясо. Задумался. Можно ли мясо рыбы назвать мясом? Рыба есть рыба, а мясо есть мясо. Впрочем, как ни назови, это было чертовски вкусно. Тогда ещё, расщедрившись, отец налил мне немного спирта и показал, как пить. Первый раз в жизни я пил чистый спирт и очень этим был горд. Я даже не закашлялся и не схватился за горло. Выпил одним махом (а сколько там было? - грамм 20, не больше) и запил водой, не показав и виду, что обжёгся. Впоследствии, я часто был благодарен отцу за то, что он научил меня пить спирт и что неоднократно выручало (и в некоторых ситуациях поднимало мой авторитет на почти недостижимую высоту). Делал это я всегда лихо, ловко опрокинув содержимое в рот и никогда не запивая, а так, небрежно приложишь палец к носу, вдохнёшь воздуха, дескать — занюхал, и произнесёшь какую-нибудь традиционную фразу, типа: «Со свиданьицем...» или: «За приезд (чаще) или за отъезд (реже, так как всё-таки в то время приезжали и встречались чаще, чем прощались)».

     Вот, наконец, первое удилище собрано. Я откладываю его, беру ведёрко и, отойдя немного в сторону, набираю  чистой воды. Затем ставлю ведёрко около того места, где размещу донки, и устанавливаю в песке подставки для удилищ в виде металлических штырей, заканчивающихся пластмассовыми, ярко-зелёного цвета рогульками с колокольчиками. Делаю это я не спеша, тщательно отмеряя расстояние между ними. Я хочу охватить донками возможно большее расстояние, но такое, чтобы хорошо слышать звонки колокольчиков, сигнализирующих поклёвку.  Окинув будущее расположение донок внимательным взглядом и оставшись довольным, я иду к отмели, где покоится на дне «паук». Очень осторожно берусь за шест и резко поднимаю. В сетке трепыхаются десятка два вполне приличных пескаря — лучшего живца на судака или окуня и придумать нельзя. Я  запускаю руку в сеть, по очереди вытаскиваю мальков и переселяю их в ведёрко, которое накрываю большим листом лопуха, сорванного с куста, растущего неподалёку. Дальше беру подготовленное удилище, насаживаю на тройник пескаря и забрасываю живца метров на тридцать — туда, где отмель кончается, и начинается резкий перепад глубины. Там обычно собирается малёк, и туда за мальком приходит хищник.   
     Установив спиннинг на подставку и повесив на леску колокольчик, я возвращаюсь к рюкзаку, собираю подсачек, укреплённый на длинной трёхметровой рукоятке, кладу его около воды и начинаю готовить остальные три спиннинга. Моё занятие прерывает музыка Вивальди из «Времён года». Так о себе даёт знать мобильный телефон. Я роюсь в рюкзаке, достаю телефон и нажимаю на зелёную кнопку. Звонит Митька, мой товарищ. Он живёт километрах в двадцати от меня, в деревне, запрятанной в лесу и до которой ни на чём, кроме как на своём автомобиле, не доберёшься. Можно, конечно, отважиться на пешую прогулку и протопать эти километры по лесу, но по жаре, да ещё отбиваясь от кишащих в лесу слепней и комаров, занятие, прямо скажем, мало приятное. В деревне — домов 150,  народу много. Основное население пришлое, отстроившееся за последние годы. Есть магазин и даже почта. А вот ежели чего приключится со здоровьем, то — кранты. Ни аптеки, ни медпункта нет. Ближайшая «медицина» — в тех же 20-ти километрах. Как-то с Митькиной женой случился приступ, и Митька позвонил в районную больницу, чтобы прислали «скорую». Ему просто и ясно объяснили, что никакая «скорая» к ним в деревню не поедет. Как можете, так и выживайте... Так и выживают.
     Иногда Митька приезжает ко мне, и тогда мы впадаем в загул: варим уху, жарим шашлыки, пьём водку и ведём бесконечные разговоры о реке, о рыбалке, о наживках и прочей рыбацкой дребедени, которая в нашем понимании является непременным атрибутом того самого счастья, которое, опять таки в нашем понимании, имеет весьма простые и незамысловатые очертания.
     - Ты где? - спрашивает Митька.
     - На острове.
     - На мысу, поди сидишь?
     - Ага.
     - Поймал уже чего?
     - Нет, только удочки собираю.
     - На живца будешь ловить?
     - Ну да. Ты же знаешь. Терпеть ненавижу возиться с разной мелочёвкой. «Любить, так королеву».
     - А в роли королевы — шерешпёр?
 Я представляю, как Митька ехидно улыбается.
     - Да я и против судачков с окушками ничего иметь не буду. А чего звонишь?
     - Так просто, проведать. Ты малый стрёмный. С тобой всё время что-то случается. Особливо на острове. Смотри, чтобы лодку не унесло, - из аппарата раздаётся смех. - А то опять придётся спасать. - Митька хохочет и, пожелав хорошей рыбалки, прощается.
      Я убираю телефон в рюкзак и продолжаю готовить снасти, улыбаясь и  вспоминая, как Митька меня спасал.

 
     В ту позднюю осень погода не баловала теплом. По небу носились низкие рваные  тучи. Северный ветер предсказывал скорое наступление холодов. А постоянные дожди вгоняли в тоску и уныние. Короче, не погода, а сплошной климат.  Хотелось ничего не делать,  уютно устроиться у печи, пить водку и размышлять о бренности существования. В один из таких ненастных дней я решил, что хватит сидеть дома и поддаваться настроению и, памятуя о том, что «у природы нет плохой погоды», укутался  потеплее, натянул болотники, сверху на телогрейку  надел длинный, почти до пят, брезентовый плащ, собрал снасти, взгромоздил на спину рюкзак с резиновой лодкой и отправился на реку. Место, где я переправлялся на остров, находилось от деревни в паре километров, и, пока я шёл,  мелкий моросящий дождик почти кончился, да и ветер неожиданно стих. Скоро дождь совсем прекратился, тучи растащило и даже выглянуло солнышко.  Есть всё-таки не свете Бог, думал я, шагая вдоль реки и радуясь неожиданно наступившему просветлению. Ни кто-нибудь, а я иду на рыбалку, так что, Господи, сотвори божескую милость, подари хоть немного хорошей погоды, дай насладиться рыбалкой в тиши и спокойствии, может быть, последний раз в году...
     Так, или примерно так, разговаривал я с самим собой, подходя к высокому песчаному обрыву, на краю которого обычно собирал лодку. Пока лодка накачивалась, спускалась к реке, пока переносились и укладывались в ней вещи, погода продолжала радовать. Но стоило мне оказаться на воде и взяться за вёсла, как снова поднялся ветер, потемнело и заморосил дождь.  «Вот ё...»,  - бурчал я, налегая на вёсла и направляя «резинку» к моему любимому мыску. - «Видать, парень, не суждено тебе насладиться тишиной и покоем. Так что — держись, геолог, крепись геолог... Чему ты там брат?»...

     Когда днище лодки зашуршало по песку, уже вовсю лило, небо заволокло свинцовыми тучами, и по реке пошли высокие бурые стояки. «Ничего», - твердил я. - «У природы нет плохой погоды... Или всё же есть?» Задавая себе глупый риторический вопрос, я перенёс на песок вещи, оттащил подальше от воды лодку, перевернул её кверху днищем и засунул под неё  рюкзак.  «Ничего, ничего, ничего...» - напевал я, располагаясь на  своём месте, распаковывая и собирая снасти...
     В общем, на самом деле ничего такого необычного в моём положении не было. Ну дождь, ну ветер, ну холодно. Но одет я тепло. Ноги защищали поднятые до верха болотники, а толстый прорезиненный плащ  с глубоко надвинутым капюшоном надёжно укрывал от дождя. Я сидел на надувном коврике, покуривал своего любимого «Капитана» и посматривал за донками, колокольчики которых лихорадочно болтались на ветру, выдавая желаемое за действительное. Но я знал, что в нужный момент не пропущу поклёвку и вовремя подсеку. Я очень хорошо помнил фразу, сказанную мне другом отца, дядей Борей, когда я первый раз взял в руки удочку и спросил его, как узнать, когда клюнет. Тогда многоопытный дядя Боря, попыхивая трубкой, мудро заметил: «Когда клюнет, увидишь!» Я  помнил эту ставшую для меня знаковой фразу и не сомневался, что когда клюнет, увижу.

     Шло время, наступил вечер, заметно потемнело, а дождь всё так же продолжал поливать округу и меня вместе с ней. Я уже начал подумывать о том, что пора сворачиваться, но больно жалко было покидать реку, пусть и сердитую, насупившуюся, но ставшую за многие годы любимой и дорогой моему сердцу. Неожиданно налетел шквал. Заметались колокольчики на лесках, забились волны о песок. Я понял, что — всё, хватит, собираюсь, но тут боковым зрением увидел, что там, где лежала лодка, что-то происходит. Я сдвинул назад капюшон и повернулся. Зрелище, представшее перед моими глазами, было невероятно. Порыв ветра поднял лодку метра на два над землёй, прокрутил несколько раз вокруг продольной оси и швырнул в реку. Не раздумывая, я понёсся к лодке, которую ветер стремительно уносил от берега. Я знал, что тут кругом мели, но вместо мели  со всего размаха угодил в яму и с головой ушёл под воду. Когда я вынырнул, лодка была уже далеко, и стало понятно, что догнать её невозможно. Кое-как я выбрался на берег и несколько минут смотрел на уплывающую «резинку». На меня словно затмение нашло, продолжавшееся, впрочем, недолго. Насквозь мокрая одежда, непрекращающийся дождь и холод вернули сознание к реальности.  «Спокойствие, только спокойствие» - сказал я себе и попытался улыбнуться. - «Ты же опытный волчара. Как поступают в таких случаях настоящие геологи? А вот как они поступают...» Сначала я подобрал сиротливо лежащий на песке рюкзак и отнёс  в кусты, спрятав под листьями лопуха. Затем, снял плащ, стащил с ног болотники и вылил из них воду. После чего разделся догола и хорошенько, как мог, отжал трусы, футболку, рубашку, свитер,  брюки, шерстяные носки и телогрейку. Потом быстро снова всё надел и принялся бегать, махать руками и ногами, приседать и прыгать. Через несколько минут от меня уже шёл пар. Я почти согрелся. Далее я расположился под одной из ракит, закурил и стал соображать, что пройдёт час, другой, и мой товарищ Митька, который как раз  приехал накануне и остался в доме, наотрез отказавшись идти со мной на рыбалку, метко заметив, что «других сумасшедших акромя некоторых нет», обязательно начнёт волноваться, заведёт свой «внедорожник» и отправится на поиски. Но когда это случится? Вот вопрос. Короче, сидел я под ивой, размышляя о своей участи, думал о Митьке, о том, как тепло дома, и кой чёрт, на самом деле, понёс меня на реку... И тут... Эврика! Да здравствуют блага цивилизации! И как я мог забыть. У меня же есть мобильный телефон. От этой мысли я даже вспотел. А вдруг он промок, вдруг разряжен?.. Но нет. С ним было всё в порядке.
      Митькина машина показалась на противоположном берегу минут через пятнадцать, и почти одновременно телефон проиграл Вивальди. Я объяснил куда унесло лодку, и, о чудо, она нашлась  метрах в двухстах, прибитой к береговым кустам. Правда одно весло исчезло, но другое оказалось на месте. Остальное было делом техники. Аккуратно управляясь уцелевшим веслом, Митька приплыл к острову и под охапку матюгов, явлением для него крайне редким, погрузил в лодку мои шмотки и заодно меня, предварительно не без ехидства уточнив, не желаю ли я остаться?.. Случилось, как в том мультфильме. «Друг спас друга».
    Дома нас ждала тёплая печь, жареная картошка с мясом, малосольные огурчики собственного производства и бутылка самодельной перцовки. Так вполне благополучно закончились приключения новоявленного «Робинзона Крузо».

     Я заканчиваю оснащать спиннинги, наживляю пескарей, один за другим забрасываю их примерно на такое же расстояние, куда отправил первого, кладу удилища на подставки, прилаживаю  колокольчики и с сознанием толково выполненного дела укладываюсь на расстеленную около рюкзака подстилку. К этому моменту солнце поднялось уже высоко и начинает припекать. Некоторое время я лежу, наблюдая за удочками, и наслаждаюсь  почти зеркальной поверхностью реки, затем поднимаюсь, раздеваюсь до плавок и снова ложусь. Колокольчики донок замерли в ожидании, выделяясь золотистым блеском  на зелёновато-буром фоне.
     Как мне нравится именно это состояние, когда нет ветра; когда вода становится гладкой-гладкой, и в ней отражается высокий противоположный берег и  чёрная стена деревьев, подступившая почти к самому его краю; когда по реке начинают плыть отражённые и потому чуть потемневшие облака, и небо в воде становится не голубым, а тёмно-синим; когда хорошо слышны не только крики чаек и носящихся низко, почти у самой воды, ласточек, но и всплески  от выпрыгнувшей рыбы,  оставляющей после себя отчётливые, медленно расползающиеся и постепенно исчезающие круги. Ни на что я не променяю  подобные мгновения. Я люблю погружаться в них, как в ласковую, обволакивающую волну, и отдаваться её мягкому, неторопливому и убаюкивающему покачиванию и течению...
     Как всегда внезапно звенит  колокольчик. Клюнуло на первой донке. Я подбегаю к удилищу, хватаю  его и  резко подсекаю. На другом конце лески что-то сильно упирается и начинает ходить из стороны в сторону. Через минуту на песке подпрыгивает и извивается роскошный, грамм эдак на 400, полосатый красавец. Я снимаю окуня с тройника, закидываю в садок, насаживаю нового живца и бросаю в то место, где находился его предшественник. И тут срабатывает другая донка. Примерно такого же размера окунь отправляется к своему собрату. А дальше колокольчики звенят, почти не переставая. Я ношусь между удочками и только успеваю подсекать и вытаскивать то окуня, то судачка, то снова окуня. Часа через полтора садок  полон, и тут, как по команде, клёв прекращается. Это хорошо, так как надо наловить новых пескарей и малость передохнуть. Я забрасываю на отмели «паука»; возвращаюсь и ложусь на подстилку; натягиваю поближе к носу козырёк бейсболки, создавая хоть какую-то видимость тени для лица; раскидываю широко руки и ноги и затихаю, отдаваясь блаженному теплу, тишине и спокойствию, царящему вокруг и внутри меня. Я закрываю глаза и начинаю думать об успешной рыбалке; о том, что, к сожалению, всё когда-то кончается, и подходит к концу моя деревенская этого года жизнь. Я начинаю думать об острове, который  на протяжении стольких лет дарит мне чудесные и незабываемые события и воспоминания... Воспоминания... Воспоминания... Меня клонит ко сну...  Я поворачиваюсь на бок, рукой шарю по песку и... натыкаюсь на что-то мягкое и тёплое. Моя рука скользит по ноге, переходит на бедро, потом на живот, на грудь, скрытую полоской купальника, на шею, подбородок и губы. Я касаюсь пальцами губ и провожу по ним. Какие они сухие. Наверное, от жары, соображаю я. Сейчас, сейчас. Я ищу губы своими губами и ощущаю ответный поцелуй.
     - Ты здесь? - шепчу я, не отрывая губ.
     - Конечно. Я же всегда с тобой.
     - Когда ты приехала?
     - Забыл?
Я пытаюсь вспомнить, когда она приехала, и вспоминаю.


     Телефон, лежащий на подоконнике открытого в сад окна, настойчиво повторял отрывок из «Времён года» Вивальди. Я оторвался от компьютера, встал с кресла, стоящего под яблоней, положил ноутбук и подбежал к окну. На дисплее «мобильника» высветился неизвестный номер. Отвечать? Не отвечать? Ясно, что кто-то  опять что-то рекламирует. Не буду, решил я и положил телефон обратно. Мелодия позвучала ещё несколько раз и прекратилась. Вот и славненько, подумал я, надоели уже с этой рекламой. Я сделал несколько шагов по направлению к креслу, но «Вивальди»  зазвучал снова. Что за чёрт! На экране высветился тот же номер. Да ладно, подумал я, отвечу. Вдруг скажут чего разумного, доброго, вечного.
     - Да, слушаю.
В аппарате заурчало, зашипело, а потом послышался тихий и очень далёкий женский голос.
     - Это я.
     - Кто — я?
     - Я. Ты меня  не узнаёшь?
Но я уже узнал. Этот голос, хоть он и был очень тихим и, казалось, пробивался откуда-то издалека, я бы узнал среди тысячи голосов. Он был для меня самым любимым — единственным и  неповторимым.
     - Ты откуда звонишь? Очень плохо слышно.
     - С вокзала. Я только что приехала и, вот, набралась смелости и решила позвонить. - Голос на мгновение замолчал. Потом спросил. - Почему ты молчишь? Ты мне не рад?
     - Я не молчу. Я кричу. Неужели ты не слышишь, как я кричу.
     - Не молчи, говори что-нибудь, или я сейчас расплачусь.
     - Не плачь, пожалуйста. Зачем же плакать? Я тебе рад. Лучше улыбнись. Ты же знаешь, как я люблю твою улыбку.
     - Знаю.
Мне показалось, что человек, с которым я говорил, улыбнулся.
     - А  где ты сейчас?
     - Где я могу быть в это время? В деревне, конечно. Ты — надолго?
     - Нет.
     - У тебя много дел?
     - Не особо.
     - А если не особо — приезжай. Это будет такой подарок. Я тебе устрою праздник да и себе тоже. Приезжай.
     Голос немного помедлил с ответом.
     - А как?
     - Очень просто. Сядешь на электричку, а на станции я тебя встречу.
Голос опять ненадолго замолчал.
     - Хорошо, приеду...

     Я ждал на платформе, куда прикатил задолго до прихода поезда на своём старом, видавшем виды дорожном велосипеде. Велосипед стоял прислонённый к ограде, отделявшей лестницу, ведущую на платформу, от железнодорожного пути, а я ходил взад-вперёд по растрескавшемуся, в больших выбоинах асфальту, когда-то много лет назад уложенному поверх бетонных плит,  и нервно курил, считая шпалы, ворон на проводах, деревья в соседних со станцией садах, столбики ограды, трещины под ногами... Я считал всё подряд, чтобы успокоиться и не рисовать в воображении предстоящую встречу. Но как я мог успокоиться? Никак. Мой товарищ Митька говорит: «Характер, это — судьба...» Всё точно. Мой характер во многом определил и продолжал определять мою судьбу. Впрочем, в этот момент мне было не до философских размышлений. Я думал о ней и о том, что всего каких-то пять-шесть часов назад и не предполагал, что увижу её. Сигарета догорела до мундштука, я достал из пачки новую и закурил...
     Как давно мы не виделись?  Ну да. Уже три года. Таких быстротечных и одновременно долгих и мучительных  целых три года. Сколько всего случилось за это время, сколько бурных и не очень событий произошло, но я ни на минуту, ни на секунду не переставал думать о ней и думал даже тогда, когда, казалось, мои мысли были заняты совершенно другим. Она была как бы фоном, на который накладывалось всё остальное, вся моя странная и, часто, самому себе непонятная жизнь. Чем-то вроде фотографии на рабочем столе компьютера с расположенными поверх «иконками» программ, многочисленными папочками, файлами документов и изображений и прочими составляющими компьютерного бытия.
     Как ни пытался я гнать мысли о ней, ничего не получалось. В конце концов, я понял бесполезность этого и смирился. Первое, что я видел, просыпаясь утром, было её лицо. И когда засыпал далеко за полночь, её лицо  последним покидало отключающееся сознание. Тогда, три года назад, расставаясь, она в сердцах бросила мне несколько тяжёлых фраз, которых я совсем не заслужил. «Да осточертел ты мне совсем» - были последние слова при прощании, повергшие меня в шок и долгий утомительный, если не запой, то  разговор с собой и бутылкой... И вот теперь она едет сюда...

     Состав показался из-за поворота, миновал переезд и шлагбаум,  перекрывающий проходящую в полукилометре дорогу, приблизился к станции и медленно пополз вдоль платформы. Я увидел её, стоящую около  дверей одного из  головных вагонов и внимательно всматривающуюся в людей, пришедших к поезду. Я не бросился за вагонами, как сделали многие, а продолжил стоять, где стоял, и сосредоточенно курить. Поезд добрался до конца платформы и, издав звук, напоминающий глубокий выдох, остановился. Я видел, как она спустилась по вагонной лестнице, сняла с плеча и поставила на асфальт дорожную сумку, а дальше... Дальше она сначала нерешительно двинулась в мою сторону, а затем побежала, расталкивая людей и широко раскинув руки, словно хотела взлететь, и, когда оказалась рядом, закинула руки мне за шею, крепко обхватила и повисла, поджав ноги и ничего не говоря. Потом подняла голову, приблизила губы к моим губам и поцеловала. На меня смотрело любимое, немного постаревшее, но всё такое же  прекрасное лицо — лучшее лицо моей жизни. Вокруг  глаз всё так же разбегались лукавые, но ставшие чуть глубже, морщинки; всё так же подрагивали кончики губ, и даже прядка всё так же выбивалась из густых каштановых волос, обрамляющих лоб. Я провёл пальцами по её скулам, по бровям, по лбу, по волосам, потом обнял и крепко поцеловал.
     - Пойдём, - сказал я.
     - Куда?
     - Сначала за сумкой, а потом домой.
     Мы шли обнявшись по платформе, не обращая внимание на сошедших с поезда и расступающихся перед нами пассажиров. Подойдя к сиротливо лежащей сумке, остановились и ещё раз поцеловались. Затем я поднял сумку, перекинул через плечо, и мы, держась за руки, пошли обратно.
     Около велосипеда я остановился.
     - Прошу любить и жаловать. Мой старый и надёжный друг.
     - Ты приехал на нём?
     - Ну да. Я тут везде на нём передвигаюсь. Мы и домой на нём поедем.
     - Как на нём?
     - Очень просто. Привяжу сумку к багажнику, а тебя посажу на раму. Как в детстве. Катали тебя мальчишки в детстве на раме?
     Она улыбнулась и провела по раме рукой.
     - Катали.
     - Значит, ненадолго впадём в детство.
     - А твой дом далеко?
     - Нет. Минут сорок идти.
     - Давай не поедем, а пойдём.
     - Я думал, ты устала.
     - Немного. Но хочу пройтись.
     - Тогда я поведу тебя через местные красоты. Сделаем небольшой крюк, и ты такое увидишь, чего, думаю, не видела никогда.
     - Хорошо.
     Она ещё раз провела рукой по раме, а затем обняла меня и поцеловала.
     - Ты помнишь, что было три года назад?
     - Да.
     - Забудь. Всё это было неправда и не с нами.
     - Милая, это было с нами и было правдой. И забыть это я не могу да и не хочу. Но в данный момент прошлое не имеет значения. Важно то, что происходит здесь и сейчас. А здесь и сейчас — ты. И это — самое главное.

     Мы вышли на пристанционную площадь, миновали несколько магазинов и вечно толпящихся около них пьянчуг и направились по центральной улице посёлка вдоль длинного забора, растянувшегося на добрый километр и ограждающего  приусадебные участки от дороги.  Когда участки вместе с забором  кончились, дорога  вывела нас на вершину высокого холма, с которого открывался необыкновенный вид на широкую реку, протекавшую в низине; на поля, уходящие к горизонту;  на серебрящиеся вдали речные меандры; на  несколько деревенек, видневшихся на другом берегу реки там, где меандры делали крутой поворот к северу; на коричневую полосу леса у самого горизонта; на огромное, словно шатром накрывшее необъятное пространство белёсо-синее небо с редкими, застывшими на нём розоватыми облачками; на мир, поражающий своей красотой и бескрайностью.
     - Вот, - будто мир принадлежал мне, сказал я. - Смотри какая красота. Где ещё такое увидишь?
     Она стояла, оцепенев, и только  голова её медленно поворачивалась то в одну сторону, то в другую, стараясь охватить панораму.
     - Какой простор и какой воздух. И какая красота. Ты это хотел мне показать?
     - Да.
     - Спасибо тебе. Давай отдохнём немного.
     - Давай.
     Мы сошли с дороги  и шагнули в высокую траву, которой зарос холм. Прямо перед нами фиолетовым ковром расстелился иван-чай, а чуть дальше, почти на самом краю холма, желтели кусты пижмы.
     - Хочу туда, - она показала в сторону пижмы.
     - Хорошо.
     Найдя среди кустов небольшую земляничную полянку, я положил на землю велосипед, скинул сумку и сел в траву.
     - Иди ко мне.
     Она села рядом и опустила голову на моё плечо.
     - Как же хорошо, Господи. И какое счастье, что я — тут.
     - Сколько в нашем распоряжении времени?
     - Сегодня и завтра. Послезавтра надо уезжать.
     Я смотрел на реку, неторопливо текущую под нами, переводил взгляд на небо, а затем на неё и думал о только что услышанном. Значит, всего два дня. Ну что же. Два, так два. Спасибо и за них. Всё равно для меня это был необыкновенный подарок, о котором я и помечтать не мог. А потому эти два дня надо прожить так, чтобы потом долго-долго помнить и доставать из тайников памяти по крупицам, чтобы смаковать, наслаждаться и убеждать себя, что они существовали на самом деле.
     - Знаешь, что мы будем делать завтра?
     - Что?
     - Вон видишь рощицу, - я показал в том направлении, где река скрывалась среди высоких деревьев. -  Там — плотина. Мы возьмём резиновую лодку, еду и отправимся туда. Сядем в лодку и поплывём. А вот там, - моя рука описала дугу, - есть остров. Он отсюда не виден, но совсем рядом. Мы остановимся на этом острове и будем купаться, загорать и ловить рыбу. А когда надоест, вернёмся домой, будем жарить мясо, пить вино и...
     Она не дала мне договорить. Её губы приблизились к моим губам и после поцелуя тихо произнесли:
     - И будем любить друг друга. Так сильно, как только возможно. Чтобы отлюбить за все эти годы. Ладно?
     - Ладно. А знаешь что?
     - Что?
     - Я очень тебя люблю.
     - И я...

     Когда мы подошли к дому, солнце почти закатилось. Но было ещё светло.
     - Прошу, - сказал я и открыл калитку.
     Она прошла во двор и остановилась.
     - Куда идти?
     - Как куда — к крыльцу, - ответил я, устанавливая около забора велосипед. -  Только обернись сначала и посмотри, какой отсюда открывается роскошный вид.
      Она обернулась и застыла почти так же, как тогда, когда мы вышли на холм.
     - Сюда можно сесть? - она показала на старый верстак, вросший в землю около дома и который давно перестал выполнять свои рабочие функции.  Вечерами я усаживался на него  и, наслаждаясь пейзажем, выкуривал традиционную сигарету.
     - Конечно. Верстак для этого и предназначен.
     Она опустилась на высохшие, старые, ставшие совсем седыми доски и позвала меня.
     - Знаешь, можно всё время тут сидеть и любоваться этим видом. Как здесь хорошо.
     - Я так и поступаю каждый вечер, и каждое утро, и каждый день.  И хоть прошло много лет, как я впервые попал сюда, мне до сих пор не верится, что такое бывает, что бывает такая красота. И ещё мне не верится, что ты — здесь.
     - Мне тоже.
     - Может быть, пойдём в дом?
     - Подожди, ещё немного посидим.
     - Дай мне твою руку.
     - На.
     Я взял её ладонь  и поднёс к губам.

     - Где тебе постелить? - спросил я, когда, поужинав, мы сидели на улице и пили вино.
     - Почему мне? Нам.
     - Конечно. Нам.
     - А где ты спишь?
     Я показал на раскрытое окно, которое светилось в метре над нами.
     - Здесь.
     - Я сама постелю.
     - Там постелено.
     - Тогда приму душ.
     - Пойдём, я покажу. Только полотенце принесу.
     Я прошёл в дом,  достал из шкафа чистое полотенце и вернулся к верстаку. Два высоких бокала с недопитым вином сиротливо поблескивали на фоне ставших почти чёрными досок. Я обогнул дом и увидел её. Она медленно двигалась по тропинке, протоптанной между яблонями и вишнями к дальней ограде, где находился туалет и летний душ. Снятые джинсы, майка и сандалии валялись на траве. Она осталась в купальнике и шла, подняв руки и закалывая волосы. В наступившем полумраке отливающая серебром фигура напоминала картину Камиля Коро «Купание Дианы». Я смотрел на полные грации и изящества движения, и неистовое желание обладать этим серебристым телом овладело мной. Как я хотел его. Давно, очень давно я не испытывал ничего подобного. Она по-прежнему возбуждала меня необычайно, и казалось, что нахлынувшее чувство даже сильнее тех, которые были когда-то. Я догнал её и обнял.
     - Подожди, - почти прошептала она. - Я быстро.
     Я показал, как пользоваться душем и повесил на вешалку полотенце. После чего вернулся к верстаку, подняв по пути брошенную на тропинке одежду, и закурил.

     Мы лежали обессиленные и приходили в себя. Её голова покоилась на моём плече, рука застыла чуть ниже живота, а ноги переплелись с моими ногами. Окно, около которого стояла кровать, было открыто. Через него в комнату заглядывали крупные, разбросанные по смоляному небу звёзды. В траве звенели кузнечики. Лёгкий прохладный ветерок проникал в комнату и остужал разгорячённые тела. Я повернул голову и посмотрел на неё. Она прижалась ко мне, и напоминала маленькую девочку, ищущую защиты. От кого? Почему? И почему через столько лет она приехала? Вот так внезапно, не предупреждая. Ворох мыслей и вопросов проносился в  голове, и я не находил на них ответов. Я только понимал, что, раз она приехала, раз — здесь и со мной, значит, я ей нужен. Я провёл рукой по её волосам и поправил прядку, упавшую на высокий лоб. Как я любил вот так, кончиками пальцев, касаться её волос, лба, бровей, носа, губ... Она открыла глаза. Они были совсем рядом с моими, и, несмотря на темноту, я их видел: глубокие, чуть запавшие и улыбающиеся.
     - Чему ты улыбаешься?
     - Тебе.
     - Ты не замёрзла? Хочешь, я накрою нас.
     - Нет. Хорошо... - она приблизила губы к моим и поцеловала. -  Какое небо. И кузнечики стрекочут. А что там гудит?
     - Плотина. Вода скатывается с уступа. Завтра увидишь.
     - Сегодня.
     - Ты права, сегодня.
Я зажёг на минуту свет и посмотрел на часы. Было около трёх.
     - Спать не хочешь?
     - Немножко. Но не хочу терять время на сон. Его так мало у нас.
     - Ты права, мало. Можно я тебя спрошу?
     - Да.
     - Как ты живёшь?
     - Так же.
     - А с мужем — как?
     - Зачем тебе знать?
     - Действительно, зачем?
     - Не хочу об этом. Я ведь здесь, с тобой.
     - Ну да. Спустя три года....
     - А ты,  как ты жил эти три года?
     Как я жил? Я вспомнил брошенные тогда в гневе её прощальные слова. Как долго, мучительно долго приходил я потом в себя. Пришёл ли окончательно? Наверное, нет. Боль, конечно, утихла. Дела, жизненные заботы, время заставили утихнуть. Но любовь никуда не делась. Она  будто затаилась до поры, и вот сейчас воскресла с новой силой.
    Да, я её по прежнему любил. Очень. И понимал, что скоро она уедет и, возможно, навсегда. Но той горечи, которая была три года назад, не было. Наоборот, была радость от осознания, что любовь есть, сохранилась, живёт со мной и будет жить дальше. В этом я не сомневался. Как там говорил Конфуций: «Истинное счастье, когда любишь ты!» Значит, я был истинно счастлив. Мне ничего не оставалось, как верить философу и в то, что она сейчас и ещё целые сутки будет со мной...

     Лодка медленно скользила по реке, совершая замысловатые движения и живя своей жизнью: то медленно кружась вместе с речными водоворотами, то остановившись в тихой заводи, то снова отправляясь вперёд. Я почти не грёб, только изредка касался вёсел, когда течение относило к берегу. Мы полулежали, наблюдали за игрой бликов на воде и отдавались солнцу, которое, как по заказу, было не очень жарким, а, скорее, добрым и ласковым. Она опустила ноги за борт и изредка шевелила ими, создавая лёгкие волны. Я смотрел на неё и вспоминал минувшую ночь. Её жадные губы; ищущие и блуждающие по мне руки; ноги, которые, периодически переплетаясь  с моими, вызывали всё новые и новые приступы желания; её грудь, трепещущая в моих руках, словно две отчаянные птицы, пытающиеся выпорхнуть и не находящие на это сил. Я смотрел на неё, и мне очень хотелось снова ощутить её тело в своих объятиях. Но я только смотрел. Смотрел и думал о том, что впереди ещё одна ночь, а потом она уедет.
     Когда река сделала большой поворот, впереди показался остров.
     - Это тот самый остров, о котором ты говорил? - спросила она.
     - Да.
     - И мы пристанем?
     - Конечно. Будем загорать и купаться.
     - А ты обещал ещё и рыбу ловить.
     - Раз обещал, значит, будем.
     - Сколько мы плыли?
     - Не знаю. Наверное, часа два-три. Почему спрашиваешь?
     - Хочу знать, сколько осталось.
     - Много. Полдня, вечер, ночь — почти вечность.
     - Почти вечность. Ты прав.
     Она как-то странно посмотрела на меня и отвернулась. Мне показалось, что в её глазах блеснули слёзы. Может быть, мне показалось,  потому что, когда она снова посмотрела на меня, глаза улыбались и искрились радостью.
     Мы проплыли вдоль острова, и я подгрёб к моему любимому мыску, на котором всегда останавливался. Днище зашуршало по песку, я вылез, провёл немного лодку вдоль кромки воды и на полкорпуса втащил на берег.
     - «Слезайте, граждане, приехали...» - пропел я и помог ей вылезти.
     Она прошлась по мелководью и, разбежавшись, погрузилась в одну из ямок, окружавших остров.
     - Какая вода тёплая! Как молоко парное!
     - Теплее.
     - Иди ко мне.
     - Сейчас, только вещи вытащу.
     Я расстелил на песке  подстилку и принёс пакет с едой и снасти.
     - Ну иди же, здесь так славно.
     - Иду.
     Вода около острова была намного теплее, чем у фарватера. На мели она быстро прогревалась, и потому находиться в ней было одно удовольствие.
     - А что у нас есть из еды? - спросила она.
     - Проголодалась?
     - Ага. Как догадался?
     - Интуиция.
     - Говорят, что интуиция — качество, присущее только женщинам, - вокруг её глаз побежали лукавые морщинки.
     - А ещё говорят, что настоящим мужчинам присущи некоторые женские качества. Пошли питаться. Буду тебя кормить.
     - Почему ты?
     - Ну ты же у меня в гостях.
     Мы расположились на подстилке, и я достал из пакета бутерброды с сыром, огурцы и термос.
     - Держи, - я подал ей бутерброд и огурец. - Чай налить?
     - Налей.
     Я налил в крышку от термоса чай и поставил на подстилку.
     - Осторожно, не разлей. Он горячий.
     - А ты?
     - Потом.
     Я принялся за бутерброд и украдкой посматривал на неё. Она ела, не торопясь, и отпивала маленькими глотками чай.
     - Вкусно, - сказала она и улыбнулась. - Почему на воздухе есть всегда лучше и вкуснее, чем в доме?
     - Не знаю. Атавизм. Остатки неандертализма.
     - Точно, ем сыр, а представляю мясо убиенного тобой мамонта.
     - От кусочка мамонта я, честно говоря, не отказался бы. Но сейчас и сыр сойдёт.
     - А рыбу будем ловить?
     - Конечно, вот спиннинг. Поедим и начнём.
     - Меня научишь?
     - Легко!

    Когда трапеза была закончена, я собрал спиннинг, достал из коробки самый уловистый воблер и прицепил к поводку.
     - Держи, - я подал спиннинг ей.
     - А это что? - она показала на воблер.
     - Это — наживка такая, имитирует рыбку.
     - И что, на неё глупая рыба ловится?
     - Ловится. Если повезёт, сама увидишь.
     - Тогда учи скорей.
     Я показал, как держать удилище, как обращаться с катушкой и как забрасывать. После нескольких неудачных попыток, приманка полетела, куда надо.
     - А дальше?
     - Дальше крути рукоятку.
     - И всё?
     - Всё. А что ещё? Если рыба есть, клюнет обязательно. Ну а — нет, значит, не судьба.
     - Хочу, чтобы клюнула. Господи, сделай так, чтобы клюнула.
     Несколько раз она забрасывала снасть безрезультатно, но после очередного заброса удилище резко дёрнулось и изогнулось.
      - Ай, - закричала она. - Что-то поймала.
      - Спокойно, спокойно. Главное, не суетись. Плавненько подматывай, а когда рыба покажется, отойди немного назад и вытащи её на песок.
       Я смотрел на сосредоточенное лицо, на то, как она вся подобралась и сконцентрировалась, вываживая рыбу, и меня переполняла любовь и нежность. Она делала всё правильно, отошла немного от кромки воды и вытащила на песок килограммового судака.
Я аккуратно высвободил из пасти тройник и спросил:
     - Что делать будем с уловом? С собой возьмём или отпустим?
     Она погладила рыбу по чешуе и провела пальцами по оттопыренному верхнему плавнику.
     - Давай отпустим. У нас же есть мясо, а рыба такая красивая. Пусть живёт.
     - Тогда — на, сама отпускай.
     Она взяла судака, посмотрела на него, любуясь, зашла по щиколотку в воду, опустила в неё рыбу и разжала пальцы.
     - Плыви,  и больше не попадайся.
     Судак постоял некоторое время на месте, словно не веря своему счастью, и, вильнув хвостом, метнулся на глубину.
     - Ещё будешь ловить?
     - Нет, хватит. А то опять поймаю. Отпускать жалко будет. Давай просто полежим.
     - Давай.
     Я взял спиннинг, положил рядом с подстилкой, на которую опустился и подождал, когда она ляжет рядом.
     - Иди сюда.
     Она прижалась спиной ко мне. Я обнял её и ощутил под рукой упругость груди. Потом рука скользнула дальше, коснулась живота, бедра, опустилась к коленям и вернулась обратно к груди. Но почему-то вместо  упругости и шелковистости кожи, я ощутил под рукой что-то грубое...

     Я провожу несколько раз рукой по тому месту, где она лежит, приоткрываю глаза и понимаю, что разморенный солнцем, уснул. Что  рука водит по песку. А наша встреча и последовавшая потом ночь, плаванье  по реке, остров, где мы купались и она ловила рыбу, всё это — только сон.  Но он был таким реальным, таким живым, что мне становится не по себе. Я продолжаю отчётливо видеть её улыбку, её глаза, с морщинками, разбегающимися вокруг веером,  ощущаю её прикосновения, её тело, её всю, и меня до сих пор переполняет любовь и нежность. Я поворачиваю голову и вижу спиннинг, лежащий рядом с подстилкой. Потом приподнимаюсь на локтях и оглядываю удилища, покоящиеся на подставках, и колокольчики, застывшие в отсутствии клёва. Я встаю и смотрю на солнце. Оно давно миновало зенит и говорило о том, что время клёва кончилось. Можно было, конечно, оставаться на острове и дальше продолжать рыбачить или просто загорать и купаться, но приснившееся ввело меня в совсем другое состояние. Мне ничего не хочется. Хочется оказаться дома, приготовить нехитрую еду, поесть, а после сесть на тот самый верстак и закурить, глядя на реку, на поля, уходящие к горизонту, на коричневую полоску леса, от которой начинается  бесконечное небо...
     Я собираю снасти, беру рюкзак, садок с рыбой и ведёрко для живцов, оттаскиваю  к лодке и аккуратно укладываю в ней. Шест я отношу к растущим недалеко ивам и забрасываю в заросли лопуха.  Я возвращаюсь на мыс и окидываю песок внимательным взглядом — не забыл ли чего. Кажется, ничего не забыто. Тогда — в добрый путь. Я подхожу к лодке, стаскиваю её в воду, усаживаюсь, берусь за вёсла и шепчу:
     - Пока, остров. Пока...
     А потом встаю в полный рост и кричу, что есть силы:
     - Пока. Пока, мой остров...
     От ближайшего берега реки отражается «стров», затем от дальнего - «ов», снова от ближнего - «вввв...» и всё затихает.


Декабрь-январь 2015-2016. Москва.