RLD
Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.
Всем известно крылатое выражение Жена Цезаря должно быть вне подозрений, но не всем - связь этого выражения со скандалом, разразившимся в доме будущего могильщика Римской олигархической республики Гая Юлия Цезаря. Скандала, напрямую связанного с римской государственной религией, и потому особенно неприятного для Гая Юлия, являвшегося не только претором Города на Тибре, но и римским Верховным жрецом (Великим Понтификом). Эта крайне неприятная и неприглядная история лила воду на мельницу противников Цезаря. Тем не менее, Гаю Юлию, гордившемуся своим происхождением от богини Венеры, со свойственной ему находчивостью, ловкостью и изворотливостью, удалось не только сохранить лицо, но и обратить случившееся себе же на пользу.
Скандал произошел во время празднества в честь некоего таинственного женского божества по имени Благая (Добрая) Богиня, или, по-латыни - Bona Dеа, отмечаемого в 62 году до Рождества Христова в доме претора Цезаря. Бона Деа отождествляется некоторыми учеными с древней римской богиней Фавной (Фауной), изначально бывшей покровительницей животных (другие же считают, что ее культ был заимствован римлянами из Греции). В любом случае, Бона Деа почиталась как покровительница женщин, испрашивавших ее помощи при несчастьях и болезнях. В Риме она была известна еще со времен войны «энеадов» (как себя именовали римляне, гордившиеся своим происхождением от троянского героя Энея - между прочим, родного сына вышеупомянутой богини Венеры) с италийской колонией греков Тарентом (призвавшей на помощь царя Пирра Эпирского в 272 году до Р. Х.); следовательно, представляется вполне возможным, что Благую Богиню стали почитать в Риме действительно благодаря контактам с греками, поселившимися в Авсонии (как они нарицали Италию). Главное, однако же, не в том, заимствовали ли римляне культ Благой Богини у греков или нет, а в том, что поклонялись ей, по крайней мере, в Риме времен Гая Юлия Цезаря, женщины, и только женщины. Место проведения посвященного ей «феминистского» (выражаясь по-современному) праздника менялось ежегодно. В своем жизнеописании Цезаря знаменитый античный биограф Луций Местрий Плутарх пишет об особенностях и характере культа Доброй Богини и празднеств в ее честь следующее:
«У римлян есть богиня, которую они называют Доброю, а греки - Женскою. Фригийцы выдают ее за свою, считая супругою их царя Мидаса, римляне утверждают, что это нимфа Дриада, жена Фавна, по словам же греков – она та из матерей Диониса (греческого бога вина и виноделия, аналога римского Отца Либера, Вакха, или Бахуса – В.А.), имя которой нельзя называть. Поэтому женщины, участвующие в ее празднике, покрывают шатер виноградными лозами, и у ног богини помещается, в соответствии с мифом, священная змея. Ни одному мужчине нельзя присутствовать на празднестве и даже находиться в доме, где справляется торжество; лишь женщины творят священные обряды, во многом, как говорят, похожие на орфические. Когда приходит день праздника, консул или претор, в доме которого он справляется, должен покинуть дом вместе со всеми мужчинами, жена же его, приняв дом, производит священнодействия. Главная часть их совершается ночью, сопровождаясь играми и музыкой». В таких бесхитростных выражениях Плутарх повествует об этом культе. Просто поразительно, насколько его описание отличается от того, что приводит римский поэт-сатирик Ювенал в своей знаменитой Шестой сатире. Поскольку Плутарх и Ювенал были современниками, то, либо женщины представлялись им в совершенно разном свете, либо эти авторы пользовались источниками, относящимися к разным эпохам. Ювенал описывает праздник Доброй Богини с таким отвращением, что автор настоящего правдивого повествования может лишь отметить, но не объяснить различие между двумя описаниями. Вот фрагмент Шестой сатиры римского бичевателя пороков Децима Юния Ювенала с описанием праздника Доброй Богини:
«Знаешь таинства Доброй Богини, когда возбуждают
Флейты их (женский – В.А.) пол, и рог, и вино, и менады Приапа .
Все в исступленье вопят и, косу разметавши, несутся:
Мысль их горит желаньем объятий, кричат от кипящей
Страсти, и целый поток из вин, и крепких и старых,
Льется по их телам, увлажняя колени безумиц.
Здесь об заклад венка Савфея бьется с девчонкой
Сводника - и побеждает на конкурсе ляжек отвислых,
Но и сама поклоняется зыби бедра Медуллины:
Пальма победы равна у двоих - прирожденная доблесть!
То не притворства игра, тут все происходит взаправду,
Так что готов воспылать с годами давно охладевший
Лаомедонтов сын, и Нестор - забыть свою грыжу:
Тут похотливость не ждет, тут женщина - чистая самка.
Вот по вертепу всему повторяется крик ее дружный:
"Можно, пускайте мужчин!" - Когда засыпает любовник,
Женщина гонит его, укрытого в плащ с головою.
Если же юноши нет, бегут за рабами; надежды
Нет на рабов - наймут водоноса: и он пригодится.
Если потребность есть, но нет человека, - немедля
Самка подставит себя и отдастся ослу молодому»...
Нy, насчет «молодого осла» – это, возможно, поэтическое преувеличение, сознательно допущенное Ювеналом для усиления эффекта (ведь время другого классика римской литературы - Луция Апулея с его «Золотым ослом», сиречь «Метаморфозами», еще не наступило), но все-таки… Как говорится, «почувствуйте разницу!»…Расхождения в сообщениях античных авторов о характере и происхождении культа Благой Богини указывают на глубокую древность этого женского божества, не вошедшего в традиционный канон олимпийских богов. Змея у ног Доброй Богини также указывает на то, что она была древней Богиней-Матерью, одной из матриархальных первобытных форм почитания Женщины, характерных для известных нам древнейших культур. В пантеоне римских богов, имевшим ярко выраженный мужской, маскулинный, характер римской государственной религии ей явно не было места. Не случайно ее празднества-таинства совершались исключительно женщинами, при полном отсутствии мужчин.
Немаловажным представляется автору настоящей исторической миниатюры также указание Плутарха на «орфический» характер обрядов в честь Доброй Богини, сопровождаемых «играми и музыкой». Очевидно, в этих женских празднествах, по крайней мере, в их разгаре, присутствовал ярко выраженный оргиастический элемент, вводивший их участниц в темные сферы мифического происхождения и, тем самым – способствовавший их внутреннему раскрепощению, расширению сознания, освобождению от комплексов – всему, что строгим моралистам «староримского закала и пошиба» представлялось одним лишь бесстыдством и распутством. Все эти особенности, присущие женскому празднеству, на котором рекой лилось вино (благочестиво именуемое «молоком Благой Богини») сделали его удобным поводом для осуществления дерзкого плана, вынашиваемого одним молодым легкомысленным повесой-«нобилем».
Повеса-«нобиль» (как именовали в Риме аристократов) Публий Клодий Пульхр (по-латыни: «Красавец»), из молодых да ранний, одаренный и необузданный, был отпрыском древнейшего патрицианского рода Клавдиев. Сын консула Аппия Клавдия Пульхра, происходивший (как и разгромленный недавно римской сенатской олигархией знаменитый заговорщик и мятежник Луций Сергий Катилина) из «старинной знати» (Плутарх), но не имевший, из-за наследственной привычки жить на широкую ногу, к описываемому времени ни гроша, он, в довершение к своим бедам, проистекавшим из безденежья, зарекомендовал себя наихудшим образом везде и всюду – как в «доблестных рядах» армии героя восточных походов военачальника Луция Лициния Лукулла (где даже пытался взбунтовать легионеров), так и в стане Катилины, против которого он затеял судебный процесс, хотя и был до этого его сторонником. Упоминаемые рядом авторов крайне опасные и крайне предосудительные с точки зрения общественной морали (причем не только «староримской»), кровосмесительные связи Клодия (сменившего, подобно многим своим ближайшим родственникам, из желания подольститься к плебсу - римскому простонародью -, свое исконное, древнее патрицианское родовое имя «Клавдий» на плебейское «Клодий») со своими тремя родными сестрами, чьих влиятельных супругов (одна сестра была замужем за сенатором, консулом и наместником Предальпийской Галлии Квинтом Метеллом, вторая – за Лукуллом, третья – за Гнеем Помпеем «Великим») «Красавец» беззастенчиво использовал для поправления своих дел и обстряпывания своих делишек, также не позволяли (и не позволяют по сей день) относиться нему, с особой симпатией. Как женщины, две из трех родных сестер Клодия его, однако, в сущности, почти не интересовали. По-настоящему любил «Красавчик» только третью - Клодию Пульхру, жену Метелла Целера, чьи ум, очарование и испорченность обеспечили ей, под именем Лесбии, навечно место в золотом фонде не только латинской, но и мировой литературы, а именно – в стихах уроженца древнего предальпийского города Вероны - поэта Гая Валерия Катулла, любившего «волоокую» (если верить Марку Туллию Цицерону) Клодию до безумия (и совсем не любившего Гая Юлия Цезаря):
«Будем, Лесбия, жить, любя друг друга!
Пусть ворчат старики – за весь их ропот
Мы одной не дадим монетки медной!
Пусть заходят и вновь восходят солнца, -
Помни: только лишь день погаснет краткий,
Бесконечную ночь нам спать придется.
Дай же тысячу сто мне поцелуев,
Снова тысячу дай и снова сотню,
И до тысячи вновь и снова до ста,
А когда мы дойдем до многих тысяч,
Перепутаем счет, чтоб мы не знали,
Чтобы сглазить не мог нас злой завистник,
Зная, сколько с тобой мы целовались»...
Молодой знатный «красавчик» Клодий (обладавший, видимо, и впрямь весьма привлекательной внешностью) влюбился, для разнообразия, еще и в жену претора и Верховного Жреца римской государственной религии Гая Юлия Цезаря – Помпею, а она – в него. Нетрудно догадаться, почему. Помпее, видимо, совсем не сладко жилось в доме своего законного супруга, Гая Юлия, Великого Понтифика – в доме, где всем заправляла его суровая мать Аврелия, не дававшая молодой невестке спуску ни в чем (примерно, как Кабаниха – Катерине в «Грозе» у Александра Николаевича Островского). По сравнению с занятым день-деньской своими служебными обязанностями, политическими интригами и постоянными любовными связями на стороне Гаем Юлием Цезарем, «мажор-красавчик» Клодий, всегда готовый к услугам - «семпре пронто» - наверняка представлялся бедной, затюканной строгой, придирчивой свекровью, Помпее прямо-таки спасителем и избавителем от домашней тирании. Кроме того, эта третья (после первой - Коссутии и второй - Корнелии) супруга Цезаря явно ни умом, ни чувством самосохранения не отличалась. Будь это не так, она бы ни за что не согласилась на рискованное свидание с красавцем-сердцеедом Клодием в таком месте, да еще в такое время.
Влюбленные решили воспользоваться для свидания праздником Благой Богини. Клодий, переодетый женщиной-арфисткой (ведь празднества сопровождались играми и музыкой), должен был с помощью служанки Помпеи проникнуть к ней в дом. В поздний час, когда собравшиеся на праздник матроны, охваченные оргиастическим экстазом или просто пьяные в стельку, утратили бы бдительность, Клодий и Помпея намеревались уединиться в одном из удаленных покоев большого дома на Священной улице и предаться радостям плотской любви. Как гневно писал об этой истории в своей Шестой сатире Ювенал:
«О, если б древний обряд, всенародное богослуженье
Пакостью не осквернялось! Но нет: и мавры и инды
Знают, как Клодий, одетый арфисткой, пришел с своим членом
Толстым, как свиток двойной, вдвое больше «Антикатона»
(«Антикатон» - название памфлета, написанного Цезарем и направленного против своего главного политического противника - ярого республиканца-олигарха Марка Порция Катона Младшего – В.А.),
В Цезарев дом на женский обряд, когда убегают
Даже и мыши-самцы, где картину велят занавесить,
Если увидят на ней фигуры не женского пола.
Кто же тогда из людей к божеству относился с презреньем,
Кто бы смеяться посмел над жертвенной чашей, над черным
Нумы сосудом, над блюдом убогим с холма Ватикана?
Ну, а теперь у каких алтарей не находится Клодий?»...
Увы, и еще раз увы! Дерзкий план нетерпеливых влюбленных, не способных сдержать пыл своей страсти, провалился, прежде чем они успели увидеться. Служанки матери Великого Понтифика - Аврелии - попробовали было вовлечь мнимую «арфистку» в свои игры, но та выдала себя своим голосом, неожиданно оказавшимся слишком низким для женщины. Дальнейший ход событий напоминал сюжет комедии с переодеванием, но исход этой граничащей с фарсом скандальной любовной истории грозил стать скорее драматическим или даже трагическим. Аврелия приказала немедленно прервать игрища, запереть святилище и выгнать Клодия из оскверненного его появлением дома Верховного жреца. Против молодого повесы было выдвинуто грозное обвинение в «нечестии», или, иными словами - святотатстве, что было для него чревато крайне неприятными последствиями. Тянущийся за «красавчиком», явно любившим всякого рода «стёб» и эпатаж, длинный шлейф разного рода больших и малых грехов и проступков также не способствовал снисходительному отношению нелицеприятных судей и прежде всего – ревнителя морали Цицерона - к успевшему так много наследить за свою недолгую жизнь беспутному юнцу.
Однако судьи явно не учли огромной популярности «красавчика» среди простонародья (возможно, объяснявшейся именно его непопулярностью среди «столпов общества»). «Избирательный скот» Цезаря вступился за Клодия. Причем так активно, что, по утверждению Плутарха, судьи испугались черни. «Клодий был оправдан, так как большинство судей подало при голосовании таблички (покрытые воском дощечки, на которых писали, выцарапывая буквы стальным грифелем-стилем – В.А.) с неразборчивой подписью, чтобы осуждением не навлечь на себя гнев черни, а оправданием - бесславие среди знатных» (Плутарх).
В сложившейся ситуации претор и Великий Понтифик Гай Юлий Цезарь действовал с завидным тактом и умом. Сразу же после скандала Верховный жрец развелся с Помпеей, высокомерно заявив, что, хотя добродетельная супруга ни в чем не провинилась перед ним, жена Цезаря должна быть вне подозрений. Об участии же в этой истории Клодия ему, Цезарю, ничего не известно. Мало того! Он, Юлий Цезарь, Великий Понтифик, даже готов под присягой подтвердить алиби облыжно обвиненного юноши, столь любезного римскому народу своими многочисленными добродетелями, включая исключительное религиозное благочестие и высоконравственный образ жизни, ни в коем случае не способного на кощунство или осквернение святынь. После чего все обвинения с Клодия были сняты.
До сих пор остается загадкой, заступился ли Цезарь за Клодия потому, что не желал лишиться поддержки столичного плебса, столь явно симпатизировавшего Клодию, или же это сам Цезарь тайно поднял римский плебс на защиту «без-пяти-минут-осквернителя» его, Цезаря, супружеского ложа.. Как бы то ни было, своим поступком Цезарь приобрел в лице едва не причинившего его дому бесчестье молодого аристократа, вовремя схваченного за шиворот Аврелией, верного друга, товарища по партии и агента-провокатора, действовавшего неизменно в интересах Гая Юлия, когда Цезарь отлучался из Рима. Искусство, с которым Цезарь одновременно сохранил лицо, да еще и «сделал из нужды добродетель», поистине, достойно восхищения. Однако очень скоро для «потомка богини Венеры» настало время не размениваться на подобные мелочи, а направить весь свой гениальный ум на да более великие дела.
Что до дальнейшей судьбы Публия Клодия Пульхра, то полученный урок явно не пошел ему впрок. Патрицианское происхождение «Красавца» не позволяло ему занять давно облюбованную им для себя должность плебейского трибуна. Когда прочие средства не сработали, он, в 59 году, наконец, устранил это препятствие, добившись своего усыновления плебейской семьей. Но об истории с его усыновлением будет подробнее рассказано на дальнейших страницах нашего правдивого повествования… Пока же мы «на прежнее возвратимся»…
По завершении своей претуры в Риме, Цезарь получил в управление провинцию Испанию, где он уже послужил раз «римскому сенату и народу» в должности квестора*. Гай Юлий очень радовался новому назначению. Однако сразу же отбыть на место своей новой службы «римскому сенату и народу» Цезарю, увязнувшему по уши в долги, не удалось. Кредиторы не отпускали его из Вечного Града на Тибре. Гаю Юлию пришлось срочно обратиться за помощью к своей «палочке-выручалочке» - супербогатею Марку Лицинию Крассу, победившему не так давно, с помощью Гнея Помпея, восставших рабов и свободных италийцев под предводительством Спартака, и теперь выжидавшему, сидя на своих денежных мешках и сундуках, чем дело обернется. В память старой дружбы Красс внес за Цезаря требуемый заимодавцами залог – ни много ни мало, двести тридцать талантов. Цезарь на радостях сразу же покинул Рим, даже не позаботившись о получении необходимых служебных инструкций от сената, как того требовал обычай. Вероятно, «потомок богини Венеры» боялся угодить под суд в промежутке между своим уходом с прежней должности и занятием новой.
Испания же еще со времен Пунических войн славилась своими серебряными рудниками...
Здесь конец и Господу Богу нашему слава!
*В Римской республике времен Гая Юлия Цезаря квесторы были выборными должностными лицами, контролировавшими государственную казну и проводившими ревизии. Обязанности квестора, назначенного губернатором провинции, были в основном административными и материально-техническими, но могли также включать военное руководство и командование. Это была самая низшая должность в cursus honorum (череде должностей); к I в. до Р.Х. римская чиновничья карьера непременно начиналась с должности квестора.