Большую часть первого года в Чикаго я не имел секса. Довольно часто меня пыталась соблазнить та или иная горничная, но я знал, что утрачу авторитет, если уступлю, и просто решительно выбросил все это из головы, и сделал это довольно легко, так же, как отказался от выпивки. Однако в начале лета искушение пришло ко мне в новом обличье.
В «Фримонт-хаусе» остановилась испанская семья Видалей. Сеньор Видаль был похож на французского офицера: среднего роста, подтянутый, очень смуглый, с седоватыми на кончиках усами. Его жена, по-матерински полная, с большими темными глазами и мелкими чертами лица. Двоюродный брат сеньор Аррига, мужчина лет тридцати, довольно высокий, с маленькими черными усиками, похожими, как мне показалось, на зубную щетку, и резкими властными манерами. Сначала я не заметил девушку, которая скрывала лицо под черной мантильей и о чем-то шепталась со своей служанкой-индианкой.
Я сразу понял, что Видали богаты, и дал им лучшие комнаты.
— Все сообщающиеся, кроме вашей, — прибавил я, обращаясь к молодому человеку, — она по другую сторону коридора, но большая и тихая.
Ответом было пожатие плечами и презрительный кивок — вот и все, что я получил от сеньора Арриги. Когда я протянул ключи коридорному, юная гостья откинула свою мантилью.
— Есть для нас письма? — тихо спросила она.
С минуту я стоял ошеломленный, зачарованный, потом пробормотал:
— Посмотрим.
И направился к стойке, но только для того, чтобы придать себе деловой вид — я знал, что там ничего для Видалей нет.
— К сожалению, нет, — с улыбкой поклонился я вслед удаляющейся девице.
«Да что со мной такое? — сердито сказал я про себя. — В ней нет ничего такого привлекательного, в этой мисс Видаль. Хорошенькая — да, и темноволосая, с прекрасными карими глазами. Но больше ничего особенного».
На самом деле я был потрясен, хотя и не желал признаться в этом даже самому себе. Потрясение оказалось столько велико, что мой разум восстал против сердца и темперамента одновременно. «Все испанки ледышки, — сказал я себе, стараясь обесценить девушку в собственных глазах и таким образом вернуть самообладание. — К тому же у нее нос как клюв». Но подспудно я понимал, что вру сам себе. Как только я вспоминал гордую грацию ее осанки и волшебство ее взгляда, меня снова охватывала лихорадка страсти. Впервые за год мое сердце было покорено.
На следующий день я узнал, что Видали приехали из Испании и направляются в свою гасиенду близ Чиуауа на севере Мексики. Они собирались отдохнуть в Чикаго три-четыре дня, поскольку у сеньоры Видаль было больное сердце, и она с трудом переносила эту поездку.
Кроме того, я узнала, что сеньор Аррига либо ухаживает за своей кузиной, либо помолвлен с нею, и сразу же постарался ему понравиться. Сеньор Аррига был прекрасным бильярдистом, и я нашел самый близкий путь к его сердцу: зарезервировал для него лучший стол, нашел ему достойного противника и похвалил его мастерство. На следующий день Аррига открыл мне свое сердце:
— Что делать в этой унылой дыре? Не подскажете ли какое-нибудь бодрящее развлечение? Доступные хорошенькие женщины здесь есть?
Мне ничего не оставалось, как притвориться, что я сочувствую ему. И это мне легко удавалось, потому что сеньор Аррига любил хвастаться своей знатностью, своим положением в Мексике и своими завоеваниями.
— Ах, видели бы вы ее, когда я водил ее в бэйле2 — ангел! — И он галантно поцеловал кончики своих пальцев, вспоминая о его неведомой мне очередной пассии
_________________________
2 Собирательное название народных танцев мексиканцев.
— Такая же красивая, как твоя кузина? — рискнул я, сделав вид, что сказал это без задней мысли.
Сеньор Аррига бросил на меня острый подозрительный взгляд, но, видимо, успокоенный моей откровенностью, продолжал:
— В Мексике мы никогда не говорим о членах нашей семьи. Сеньорита, конечно, хороша собой, но очень молода. В ней нет обаяния опытной плутовки, нет той ласки... Я так мало знаю американцев, что мне трудно объяснить.
Но я был доволен. «Он не любит ее, — сказал я себе. — Никого, кроме себя, не любит».
Тысячью мелких приемчиков я умастил души Видалей. Каждое утро они куда-нибудь уезжали, и я заботился о том, чтобы у них были лучшие авто и лучшие водители.
Девушка теперь восхищала меня, причем ее гордость и сдержанность завораживали даже сильнее, чем большие темно-карие глаза, чем тонкие черты лица или великолепный цвет волос. Ее фигура и походка были прекрасны. Я даже не осмеливался подыскать эпитеты для ее глаз, рта или шеи. Ее первое появление в вечернем платье стало для меня откровением. Она была моим кумиром, небесным и священным кумиром.
Надо полагать, что девушка заметила, какое впечатление производит на меня, и была этим весьма довольна. Она ни разу не подала виду, ничем себя не выдала, но мать ее заметила, что дочери почему-то всегда не терпится спуститься в холл, и что она не упускает случая переброситься со мною парой слов — наводит ни к чему не обязывающие справки.
— Я хочу попрактиковаться в английском, — сказала однажды девушка.
— Попрактиковаться? — улыбнулась мамаша, а про себя явно подумала: «Но почему бы и нет? Молодость...». И вздохнула, ибо с ее собственной молодостью уже было покончено, даже лепестки опали.
Лишь однажды мне довелось побеседовать с моей богиней. Она подошла к стойке, чтобы узнать, возможно ли заказать пульмановский вагон3 до Эль-Пасо. Я сразу же стал искать информацию, и тут маленькая леди добавила со своим смешным акцентом:
________________________
3 Пульмановский вагон — элитный шикарный железнодорожный вагон для миллионеров, какие стали выпускать в США с 1864 г.
— У нас так много багажа, двадцать шесть мест!
Приняв ее слова всерьез, я поспешно ответил так, будто от этих слов зависела вся моя жизнь:
— Пожалуйста, доверьтесь мне. Я обо всем позабочусь. Ах, как бы хотелось мне сделать для вас гораздо больше.
— Очень любезно с вашей стороны, — сказала кокетка. — Очень любезно.
Ободренный отчаянием, вызванным ее приближающимся отъездом, я воскликнул:
— Я никогда не забуду вас, никогда.
Застигнутая врасплох моими откровениями, девушка расхохоталась.
— Вот увидите, — торопливо тараторил я, будто меня куда-то гнали. — Если бы я поверил, что скоро не увижу вас снова, я бы не стал жить.
— Ну и сказал! — еще громче рассмеялась она.
Пока я колебался, соображая что еще сказать — о своей привязанности или о своей любви, мисс Видаль заговорщицки приложила пальчик к губам.
— Тише, тише, — строго прошептала она. — Ты еще слишком молод, чтобы давать обеты. А я не должна тебя слушать. — Но когда она увидела, как я моментально сник, добавила: — Ты милый и добрый. Я с удовольствием буду вспоминать время, проведенное нынче в Чикаго.
И она протянула мне руку. Я взял ее и держал какое-то мгновение, бережно запоминая каждое прикосновение. Ее взгляд и тепло ее пальцев я сохранил в своем сердце как бесценное сокровище.
Она ушла, а вместе с нею ушло и небесное сияние. Я долго размышлял, пытаясь найти предлог для нового разговора.
«Видали уезжают завтра», — стучало в голове, и боль в сердце душила меня, затмевая разум. Внезапно я подумал о цветах. Нет, все их заметят, и начнутся пересуды. Впрочем, несколько цветочков не привлекут общего внимания. Сколько?.. И я все думал и думал...
Когда на следующий день они пришли в холл готовые к отъезду, я уж поджидал удобный случай, чтобы преподнести ей цветы. Но мисс Видаль сама дала мне достойный повод. Она подождала, пока отец и Аррига покинут зал, и подошла к стойке.
— У вас есть бланки для почтовых переводов? — спросила она.
— Их можно приобрести в поезде, — ответил я. — Но у меня есть для вас вот это. Пожалуйста, примите!
И я протянул ей три чудесных полураспустившихся бутона алых роз.
— Как мило! — воскликнула она, краснея. — Ах, как мило. А почему три?
— Одна роза — для ваших волос, — с коварством хитрого любовника забормотал я. — Одна — для ваших глазок. Одна — для вашего сердца, которое никогда не забудет меня.
Она кивнула, а затем подняла сверкающие глаза:
— Пока... пока эти бутоны не распустятся, я буду о тебе помнить, — рассмеялась она и вернулась к матери.
Я проводил их до омнибуса и почтительно выслушал добрые слова от всей компании, даже от сеньора Арриги. Но в действительности пронзили меня взгляд и слова, которые она мимоходом шепнула на выходе из отеля. В мои обязанности входило придерживать двери, пропуская гостей. Так я поступил и в тот раз. Мисс Видаль остановилась на мгновение, делая вид, что разглядывает бирку на чемодане, который нес бэлл-бой, и как бы про себя тихо сказала:
— Эль-Пасо далеко, а гасиенда на десять лиг4 дальше. Когда мы приедем... Когда? — добавила она, взглянув на меня.
__________________________
4 1 лига (здесь) равна 3,9 км.
Это «когда?» оставалось для меня многозначительным в течение многих месяцев — ее глаза наполняли его смыслом.
Я подробно рассказал об этой встрече с мисс Видаль, потому что она знаменовала целую эпоху в моей жизни. Впервые любовь окутала меня своим очарованием, превратив красоту в опьяняющую Страсть! Она помогла мне бороться с заурядным искушением, показав, что в Царстве Любви есть удивительный мир, о существовании которого прежде я даже не подозревал. О мисс Видаль у меня и в мыслях не было ничего похотливого. Только увидев ее обнаженные плечи в вечернем платье, я мысленно раздел ее и почти обезумел от неудержимого желания. Поцелует ли она меня когда-нибудь? Как она выглядела обнаженной? Мое воображение было еще недостаточно развито: я мог представить ее грудь лучше, чем ее <…>. И тогда я вознамерился получше рассмотреть девушку, с которой посчастливится сблизиться в следующий раз.
В глубине души я твердо решил в ближайшем будущем добраться до Чиуауа и встретиться со своей очаровашкой. И эта решимость тоже наложила свой отпечаток на всю мою дальнейшую жизнь.
В начале июня того же года в отель заявились трое, все торговцы скотом, как мне сказали, но нового типа. Рис, Делл и Форд по прозвищу Босс.
Рис был высоким смуглым англичанином или, скорее, валлийцем. Он всегда был одет в коричневые кожаные сапоги для верховой езды, бриджи из бедфордского шнура5 и темный твидовый сюртук. Выглядел он преуспевающим джентльменом-фермером.
__________________
5 Бедфордский шнур — прочная ткань, напоминающая вильвет.
Делл был почти копией его в одежде, примерно среднего роста и покрепче. Короче, самый обычный англичанин.
Босс был шести футов ростом, с тонким, как топор, бронзовым лицом и орлиным профилем. Явно с головы до ног скототорговец с Запада.
Через день или два мы подружились, а чуть позже Рис снял с меня мерку на две пары бедфордских бриджей и пообещал научить меня ездить верхом.
— Мы ковбои, — сказал он с сильным английским акцентом. — Едем в Рио-Гранде-Сити6 покупать скот. Перегоним его на местный чикагский рынок или в Канзас-Сити7.
_________________________
6 Рио-Гранде-Сити — город на юго-западе штата Техас.
7 Канзас-Сити — город на западе штата Миссури.
Оказалось, что скот можно купить в Южном Техасе по доллару за голову или меньше, а в Чикаго продать по пятнадцать-двадцать долларов за голову.
— Конечно, нам не всегда везет, — заметил Рис. — Индейцы — чероки, черноногие8 и сиу — заботятся об этом. Но одно стадо из двух добирается до рынка и приносит большие деньги.
____________________
8 Черноногие — группа индейских племён, которые носят черные мокасины и говорят на языке блэкфут.
В тот раз они пригнали тысячу коров со своего ранчо близ Эврики9, штат Канзас, и пару сотен голов лошадей.
__________________________
9 Эврика — небольшой городок и административный центр в штате Канзас.
Короче говоря, Рис порадовал меня: он сказал, что Чиуауа — мексиканская провинция, соседствующая с Техасом. Её отделяет от США только Рио-Гранде. Я сразу же решил отправиться к мисс Видаль с этими ковбоями, правда, если они возьмут меня с собою.
Через два-три дня Рис сказал, что я лучше всех умею ездить верхом, но добавил:
— Когда я увидел твои толстые короткие ноги, то подумал, что тебе никогда не стать наездником.
Однако я был силен и за последний год вырос почти на шесть дюймов. Через две недели Рис заставил меня положить пятицентовые монеты между коленями и седлом и удерживать их там, когда я скакал галопом или рысью.
Эта практика вскоре сделала из меня отличного наездника. К тому времени я уже знал, что Рис был мастером в искусстве выездки. Он сообщил, что в Англии готовил жеребцов для охотников.
— Вот когда волей неволей научишься разбираться в лошадях, — добавил он многозначительно.
Как-то раз я узнал, что Делл разбирается в поэзии, литературе и экономике, и это меня совершенно покорило. Когда я спросил, возьмут ли они меня с собою ковбоем, ребята заявили, что в их компании все решает Босс, но он, несомненно, согласится. И он действительно согласился с первого же захода.
Самым трудным было сообщить Кендрику и мистеру Коттону, что я увольняюсь. Они были буквально ошарашены. Поначалу приняли это известие за уловку, за глупую попытку выпросить прибавку к жалованью. Когда же поняли, что речь идет о мальчишеской страсти к приключениям, хорошенько отругали меня, но, в конце концов, сдались. Я пообещал вернуться, как только мне обрыднет ковбойство.
К тому времени я успел накопить почти тысячу восемьсот долларов, которые, по совету мистера Коттона, перевел в хорошо знакомый ему банк в Канзас-Сити.
Жизнь на тропе
Десятого июня мы сели на поезд в Канзас-Сити, в те годы «ворота» Дикого Запада. В Канзас-Сити я познакомился с еще тремя парнями из нашего отряда: Бентетом, Чарли и мексиканцем Бобом.
Чарли, если начать с самого незначительного, был красивым американским юношей, голубоглазым и светловолосым, выше шести футов ростом, очень сильным, беспечным, беззаботным. Я всегда думал о нем как о большом, добром ньюфаундленде, довольно неуклюжем, но всегда доброжелательном.
Бент был на десять лет старше, ветеран гражданской войны, мрачный, угрюмый, целеустремленный; пять футов девять или десять дюймов роста, с железными мускулами и совершенно непонятным складом ума.
Боб — самый необычный и оригинальный человек, которого я когда-либо встречал. Это был маленький высохший мексиканец, едва ли пяти футов трех дюймов ростом, наполовину испанец, наполовину индеец, лет тридцати или пятидесяти. Он редко открывал рот, разве что проклинал всех американцев по-испански. Даже Рис признавал, что Боб был просто невероятным наездником и знал о скоте больше, чем кто-либо другой в этом мире.
Восхищение Риса заставило меня обратить особое внимание на этого маленького человечка, и я пользовался любой возможностью поговорить с ним и угостить сигарами — вежливость настолько необычная, что поначалу он был почти готов обидеться. И все же Боб проникся ко мне симпатией в первый же день знакомства. Впоследствии он научил меня многому полезному в жизни.