Нам не дано предугадать,
как слово наше отзовётся…
Ф.И. Тютчев
Была та самая весенняя ночь, когда, согласно древнему поверью, человек может увидеть во сне свою смерть. Но даже вещие сны неточны, как неточна сама судьба.
Ему приснилось, будто подъехала переполненная электричка и в тамбуре возникла толкотня, люди спешили скорее выбраться из духоты. Вдруг какой-то старик оступился и провалился в пролёт между перроном и вагоном. К счастью, ничего не случилось: все кинулись на помощь, протянулись десятки рук и быстро вытащили старика обратно.
Электричка тронулась, а спящий человек, видящий всё со стороны, остался. И ещё осталась одна мысль: вот если бы люди всегда так бросались на помощь друг другу… Молча, мгновенно, не ожидая ничего взамен… Наступило утро и странная ночная мечта растаяла.
Нужно вставать на работу… По многолетней привычке борца-профессионала он сделал тщательную разминку. Бугры мышц ещё перекатывались, но выглядели как остатки былой роскоши.
Утро – тяжкая пора, просыпается эхо всех старых травм. Потом потихоньку расхаживаешься, но сначала, в утреннем аду… Мучительное время, заранее забирающее радость дня.
Перед заводской проходной он остановился, с любовью глядя на деревья, покрытые зелёным пухом. Птицы улетали вдаль и сливались с цветом неба.
После смены он немного не дошёл до дома. Прилёг на скамейку отдохнуть, прикрыв лицо забытой кем-то газетой. Красное солнце не желало уходить с небосвода и просвечивало газетные буквы.
Он задумчиво смотрел сквозь них, вспоминая прошедшее и рассказывая о своей жизни самому себе.
***
Как всё начиналось?..
В нашем роду все были сильными. И волевыми. И отец, и дед, и особенно прадед, выдающийся атлет. В расцвете лет он мог перебросить гирю-двухпудовку через товарный вагон…
Я застал его совсем старым и очень ненадолго, в памяти – лишь несколько маленьких картинок… Помню, однажды у прадеда заклинило спину на грядке, еле сумел встать на четвереньки, и всё. Прабабушка с охами и причитаниями кружилась вокруг него. Но прадед так и не позволил женщине себе помочь. Простоял до самого вечера, пока не приехали сыновья.
Самое яркое воспоминание – единственный урок прадеда. Сколько мне было? Два года? Три? Совсем мелкий. Тогда прадед сделал лук и стрелы – настоящие, чтобы втыкались в забор. А потом посадил на плечо и выстрелил из лука вертикально вверх. Стрела с острым наконечником из алюминия взмыла, застыла в зените, перевернулась и полетела вниз. Прямо в голову, всё ближе… «Смотри на стрелу, не бойся!» Грозная стрела приближалась, нависала уже совсем близко, была видна травинка, прилипшая к острию… И в последний миг прадед – раз – и ушёл в сторону. А потом снял правнука с плеча, легко, как пушинку с пальто, улыбнулся и погладил по голове.
В первом классе я пришёл в секцию борьбы. Помню, какими огромными и мускулистыми казались руки тренера, все в шрамах от ножей. А как он показывал приёмы! Быстрый был, как атакующая змея. Конечно, борьба – лучший спорт, вершина возможностей. Нужна сокрушительная мощь, но также интеллект, ежесекундный контроль за каждым движением – своим и противника. Так говорил тренер. И подтверждал сказанное.
Тренер выбирал обычных мальчишек, лучше даже хилых, зажатых. Рослых, самоуверенных не замечал. Если природа дала много – не будешь рваться изо всех сил. А сколько в спорт приходит одарённых раздолбаев, легко опережающих всех… До определённого предела, который становится для них непреодолимым. Потому что не умеют прыгать через себя.
В соседнем боксёрском зале появился однажды природный феномен. Будущий тяжеловес, состоящий из великолепных, играющих мышц, но гибкий и лёгкий на ногах, неуловимый как ртуть. Рефлексы пантеры, вдвое быстрее любого… Всё дала природа, щедро умножив мощь на скорость.
Не было только одного – умения держать удар. Возникающего после многих пропущенных… После вбитого в самый костный мозг знания, что нельзя поднимать подбородок, нельзя отрывать правый локоть, прикрывающий печень, нельзя отступать по прямой, нельзя атаковать с закрытыми глазами, нельзя уклоняться вправо-вперёд против панчера-левши… Никакой теории, пока сам не пропустишь – не запомнишь. Такие университеты. Кто-то изучает дельфинов или литературу, а кто-то это…
В первом же спарринге чудо природы слегка зацепили всего лишь передним боковым – и боксёрская фантазия растаяла. Не боец. Большая и красивая надувная мишень. Для неприметных парней с жёстким взглядом.
Борьба сначала была игрой, позже – увлечением, страстью… А потом стала изнуряющей долгой работой, результаты которой выплёскивались в секундах схватки. Потом – краткая пауза, разбор ошибок – и снова недели подготовки…
Навсегда запомнились слова тренера на самой первой тренировке:
– Если не тренируешься через боль – ты не тренируешься, а дро… (тут тренер сказал незнакомое ругательное слово). – После отказа мышц начинается настоящая работа.
Он был прав. А к боли привыкаешь, это просто фон. Как запах железа и пота.
Чтобы выдержать, учишься абстрагироваться от собственного тела, представлять, что усталость и боль – не свои, чужие. Тело становится как бы предметом, просто ресурсом, с которым работаешь, чтобы получить навыки. И довести их больше чем до автоматизма.
Тренировки были – до темноты в глазах. За полчаса до перерыва – красные круги перед глазами, в самом конце – чёрные. И только одна мысль: скоро можно будет повалиться и просто полежать…
…Как-то раз, когда я только получил первый разряд, тренер принёс мне стальную цепь:
– Дарю. Рви её полчаса каждый день. Порвёшь – скажешь.
Базовое статическое упражнение – чтобы связки рвались не у тебя, а у соперника. И воспитание силы воли. Важнейшее качество человека – уметь работать изо всех сил, когда не видишь результата. Ничего не меняется, но делать, делать, делать… Шли месяцы, цепь оставалась прежней. Моя первая цепь…
Через полгода она порвалась, я показал половинки тренеру и получил другую, потолще.
Потом, во время схваток, часто представлял, что соперники сделаны из очень твёрдого и гибкого материала, но их нужно сломать всё равно. Они ломаются, это возможно. И меня тоже ломали… В одной схватке не сдался, когда попался на болевой приём. Поражение больнее. Самый старый, первый перелом запястья… С тех пор ещё полтора десятка переломов, один даже не заметил в пылу борьбы… Кости срастаются и становятся крепче. Если бы ещё правильно срастались…
Спорт требует полной самоотдачи, фанатичной преданности. Рвёшься, стремишься, перестраиваешь жизнь. Перенимаешь привычки цирковых силачей, вроде той, что утром нужно вставать сначала на руки, потом на ноги….
А весной мы с ребятами вставали перед высоткой и уклонялись от снега и льда, сбрасываемого рабочими с крыши. Тренировали смелость и быстроту…
Первый заработок потратил, чтобы сделать по спецзаказу четырёхпудовые гири. Сила уже была настоящая, большая…
Долго-долго мой тренер казался самым сильным человеком в мире. А в семнадцать лет я неожиданно понял, что это не так. Я стал лучше него. Помню, как он был доволен после первой схватки, в которой проиграл своему ученику… Суровый очень был человек, но тогда просто растаял от радости. Настоящий мастер и воспитатель. Жил, чтобы зажигать новые звёзды.
А вскоре у меня была первая большая медаль. А потом – большое поражение, как все посчитали. Только второе место на юношеской Европе. Хлыщ какой-то из спорткомитета кричал, что я опорочил Честь Родины…
Раньше, в юности, испытывал ярость во время схватки, но это прошло. Ярость мешает, застилает глаза… Такая пелена, что ничего не соображаешь и не можешь дышать. Избавился от этого, научился быть хладнокровным, терпеливым. И в борьбе, и при вынужденном простое после травм.
Сколько же их было… Забыл, когда двигался бесшумно. Как ни повернись – знакомый мерзкий хруст. Гипс или проклятый ортез, это вонючее сооружение из шершавой ткани, которое носишь после вывихов. Две недели на левом плече. Через полгода – две недели на правом. Через полгода – снова на левом… Всё чешется, ни помыться нормально, ни… Чувствуешь себя калекой.
Жёсткий режим, особенно трудный в первые годы после получения мастерского значка. Сборы, соревнования, сборы… Без женщин, без хоть каких-то минутных радостей. Как хотелось съесть что-нибудь сладкое! Когда появились эти импортные шоколадные батончики, ужасно тянуло попробовать. Один раз купил, но отложил на потом, потом забыл, что он есть в спортивной сумке. Нашёл, когда батончик покрылся белёсым налётом от старости. Или сделать хоть глоток сладкой газированной воды… Очень хотелось узнать, что это такое. Маленькие газовые пузырьки, наверное, щекотятся… Но не позволял себе.
Ещё хотелось попробовать закурить. Наверное, так интересно! Стоишь важный, задумчивый, дым пускаешь… Ничего себе не позволял, это значило сделать шаг назад. А если соперники его не сделают? Ведь нужно победить всех в районе, городе, области, стране, чтобы пробиться на международный уровень. Стать лучшим в стране великих борцов… И потом достойно представить страну перед всем миром. Дрожь такая была, стоило подумать об этом… Невозможно, чтобы ты выступил, но гимн страны не зазвучал и флаг не поднялся.
Очень одиноко бывало ночью на зарубежных соревнованиях. Нам запрещали хоть шаг сделать на улицу, посмотреть, как люди живут. Лежишь полумёртвый и перед тем как провалиться в сон, думаешь о разном… О красивых автомобилях, которые увидел из окна автобуса… О всём огромном мире где-то там… Ведь есть любовь, путешествия, произведения искусства… Музыка, пляжи, дискотеки… В двадцать лет так остро чувствуешь, что всё это есть на свете… Однажды нас разместили в пяти минутах от океанского побережья. В пяти минутах! Но так и не удалось ничего увидеть, только ночью послушал в открытое окно, как дышит океан…
Чем больше одерживал побед, тем чаще казалось, что жизнь мимо проходит. Вернее, не мимо, а как-то не так. И была ещё мысль, что жизнь одна. Ничего не будет потом, и не родимся мы снова, даже в виде одуванчика. Мы можем сыграть в жизнь один раз.
И сделать резкий поворот я не смог. Когда? Перед чемпионатом города, когда я получил мастера спорта? Перед всесоюзными соревнованиями? Перед первенством мира?! Или на олимпийских сборах сказать главному тренеру, что я попробую заняться чем-то другим?!
Да и куда сворачивать? Образование у меня какое? Умею читать и писать, знаю все спортивные термины на английском. На этом всё. А что я умею делать? Умею тянуть неподъёмную тяжесть к себе, потом толкать от себя. Могу и наоборот, от себя – к себе. Умею поднимать тяжесть и медленно опускать. Умею бросать тяжесть. Умею вцепиться в тяжесть и долго держать… Знаю двадцать способов быстро сломать руку или ногу…
Изредка, в свободную минуту, мечтал о другом пути. Сколько же существует профессий, когда можно просто заботиться о мире и людях! Вот чудесное занятие – быть лесником… А если бы делать игрушки! Придумывать что-то, с чем дети засыпают в обнимку! А быть писателем! Нести свет красоты и добра!
А если совсем ума палата – из клеток создавать новые органы. Чтобы привезли в клинику обожжённого человека, а выписали как нового. Или бывших безруких встречать красивыми и сильными на спортивных площадках…
Никогда не хватало времени как-то остановиться, серьёзно подумать: две трёхчасовые тренировки в день, один выходной в три недели… Помечтаешь перед сном – и всё.
Но как бы тяжело ни было, приходила радость победы, перекрывающая что угодно. В самом сложном поединке была радость – когда получалось, когда чувствовал техническое превосходство, достигнутое тысячами тысяч повторений… Радость преодоления, когда сталкивался с равной или большей силой, но всё равно побеждал.
А потом радость закончилась. Было уже за тридцать, много травм… После последней травмы спины забыл как ходить. С нуля пришлось учиться, с ползающего младенца…
***
И вот началась жизнь после борьбы. В тот же год государство окончательно развалилось, все прежние победы и звания стали просто словами. Мастер спорта международного класса, ветеран труда, чемпион мира, победитель Олимпиады… Хочешь работать по специальности – иди крышевать ларьки. Тренер меня не этому учил. Хорошо, что он не дожил до эпохи барыг и бандитов.
Чудом, по инерции, удалось получить квартиру, правда, втрое меньшую от обещанной…
Волчьи девяностые годы… Как бы ни было раньше – всегда чувствовалось, что за твоей спиной – могучее государство, что ты не сам по себе, что вокруг – люди, и много хороших. Люди были с открытыми лицами.
И вдруг – исчезновение привычного мира, холод и нищета богатейшей страны, способной отапливать своим газом хоть Космос… Рынки на стадионах, а в залах единоборств… Тошнотворные бои без правил, в которых ничего не осталось от честной борьбы, поединка… Ни проблеска, одно месиво на забаву пьяной толпе. И себя ненавидишь. Гладиаторы ведь дрались за жизнь, не за деньги…
В настоящем спорте есть злость, но нет ненависти к сопернику. Конечно, и у меня была пара моментов, когда стоило ударить в затылок – и всё. Но не смог. Это не победа.
Потом потерял сбережения. Умом понимал тогда, что это мошенники, но так хотелось, чтобы жизнь повернулась другой стороной…
Пока оставались силы, работал грузчиком. Потом что-то случилось с глазным дном. И позвоночник совсем ни к чёрту… Руки легко бы оттолкнули быка, но спина не держала и фанерной коробки…
Надежда появилась, когда сын покойного тренера пообещал похлопотать перед человеком из министерства. Приехал туда, в новый офис с евроремонтом. Сразу этот чиновник не понравился. Габаритный, а рукопожатие слабое, детско-женское... Индюк, накачанный воздухом. Курирует борьбу, сказал. Что это вообще значит? И кто он такой, чтобы курировать? Он был хоть раз в зале?
Разговор как-то не получился, предложили подождать в коридоре. Слышно было, как сын тренера что-то горячо доказывал и спорил. Чиновник стоял ближе к двери, его слова доносились отчётливей.
– Да знаю я! Слышал и видел, в детстве. Ну и что? Я тоже плакал, когда олимпийский Мишка улетел. Может, мне ему место найти в самом министерстве? И зарплату платить за детские эмоции? Той страны уже нет… Да хрен ли с него теперь?.. Он же совсем негодный… И чё?.. Какая, нах… передача опыта? Он разве знает, как сдать в аренду, чтобы налоги не платить? Как приватизировать и вообще монетизировать объекты? Да если ты у него спросишь и он даже тебя услышит своими поломанными ушами, то ничего не поймёт своей отбитой башкой! Он знает главное в жизни? Как продвигать, договариваться, завязывать связи, башлять на перспективу? Знаешь, сколько у меня таких бывших?.. Я эффективный топ-менеджер, а не богадельня…
– А если бы…? – спросил что-то сын тренера.
– Его даже в охрану не поставишь. Он разве может ломать кости по моей команде, а не по свистку арбитра?..
Ну что за дебил! Нет в борьбе никаких свистков!
Тут они вышли из кабинета.
– Мы вам позвоним. Обязательно позвоним! Ведь Вы – наша легенда! – сказала холёная харя чиновника.
Сын тренера смотрел в сторону.
…В конце концов удалось устроиться разнорабочим на завод. Несколько лет были совсем беспросветными, но вот недавно повезло. Позвали работать с молодёжью, в большом отремонтированном зале. Пару занятий уже провёл, есть несколько толковых ребят. Вообще очень любят ученики, смотрят с восхищением, окружают после тренировки. Где-то портрет мой раздобыли, из старых времён, из американского журнала. Сделали большим, повесили в зале. И я оживаю в зале, прежним становлюсь. Родная атмосфера…
Один есть особенно перспективный, Серёга зовут. Вот прямо талант, схватывает всё даже не на лету, а быстрее... Самородок. Очень далеко пойдёт… Даст Бог, дальше меня. Времена другие, будет и достаток, и семью создаст. Мы за идею жилы рвали и остались ни с чем, когда идеи не стало. А сейчас молодёжь хваткая, своего не упустит. Главное – воспитать его, чтобы в историю не попал. Кроме меня некому, похоже…
***
Тут старый борец сел на скамейке и отложил газету, потому что подошла знакомая собака, живущая у соседнего подъезда.
– Ну что, подруга? – спросил борец. – Зиму пережили! И всё у нас будет хорошо.
Он пошарил за пазухой, нашёл завёрнутую в бумагу сардельку из заводской столовой, с трудом наклонился и положил перед собакой. Бросить нельзя – порядочная собака почувствует пренебрежение и обидится.
Борец попытался встать, чтобы погладить собаку, но был вынужден опуститься на колено. Изломанное тело не подчинялось.
Тяжело дыша, он собирался с силами, представляя, что его давит и душит вязкий невидимый неохватный противник, но и его можно победить, выстоять… Голова кружится. Коронный удушающий…
Ноги не держали и он снова прилёг на скамейку.
– Сейчас… – подумал он, чувствуя, как разгорается спортивная злость, привстал, но опять опустился. Сильно заболело левое плечо, потом низ проклятой спины, потом правое бедро. Всё тело – слева направо, наискосок – словно что-то зачеркнуло фигуру человека.
– Ничего… Сейчас соберусь... – сказал он себе, поднял глаза и увидел перед собой пожилую женщину.
***
Она была из тех обитательниц хрущёвок, которые шныряют по дворам, подглядывают, разносят сплетни, живут чужой личной жизнью из-за того, что собственная давно сломана. Нелюдимые и не любящие никого, они болтливы и не упустят случая вставить свои «пять копеек» во что угодно. И часто у них такой резкий тембр голоса, что сразу хочется сделать что-нибудь, чтобы оно замолчало.
– Лежит, скот бесполезный! – сказала женщина. – Работать бы шёл, алкаш! Вот из-за таких, как ты, страна в полной жопе! Только четверг, а уже на ногах не держится!..
Женщина ушла, но слова её остались висеть в воздухе, призывая неодолимую злую силу, лишающую человека воли и решимости сделать ещё попытку.
Борец вдруг почувствовал страшную пустоту. Он посмотрел вверх, на два тёмных окна своей квартиры, на весь чужой город вокруг. Город лежал как сытое чудовище, отнявшее счастье.
И никто не ждёт дома, да и нет у человека дома, если никто его не ждёт. Опостылевшие стены, разная старая рухлядь…
Жизнь сыграна. И не поднять даже одного ученика, и не станет он названным сыном…
Правда, в заветном месте ещё хранится она, бесценная олимпийская медаль...
Но пыль лежит на золотой медали, и каждая пылинка – это день, когда-то отданный ей в жертву. Возможно, так человеческая жизнь выглядит в глазах Бога: серые дни-пылинки вокруг нелепого для вечности результата…
…Стемнело, вокруг скамейки стали собираться пропащие люди с коричневыми лицами. Впервые в жизни борец пил что-то ядовитое, отвратительное, но дающее забвение, прочь уносящее боль и горькие мысли…
Всё полетело вниз, как с горы.
На следующий день он пьяным пришёл в зал. Ученики смотрели на него так, что он не выдержал и минуты. Ушёл и больше не смог появиться. Вскоре он потерял работу, уцепился за другую – ночного сторожа, снова потерял. Потерял или продал олимпийскую медаль, уже не вспомнить, потом вмешался в драку, где чуть не насмерть задавил двоих, а одного шваркнул об землю так, что… Наверное, с концами. Потом стал тереться на популярном среди местных забулдыг пустыре за магазином, становясь тем, кого не узнают знакомые, потом у станции, собирая объедки и мелочь…
***
Полгода спустя бывший самородок Серёга, обдолбанный вдребезги, гнал чужую машину, обдавая прохожих грязным мокрым снегом, и обнимал очередную пьяную подружку:
– Главное – успеть словить кайф, Машандра! Был в семидесятых такой тематический чувак, Хантер Томпсон. Блогер или типа того. Он говорил, что к финишу жизни нужно приезжать на раздолбанной дымящейся тачке, восклицая: «Ни х…я себе поездочка!»
Девушка рассмеялась и выбросила бутылку в темень за окном.
На повороте машину занесло, что-то мягко стукнулось в бампер и отлетело. Не заметив сбитую собаку, Серёга поддал газу, направляясь в знакомый притон на убитой окраине…
Мать подружки до утра ждала свою дочь. Машин телефон вглухую молчал и жуткие предчувствия терзали материнское сердце. С рассветом она поехала искать её по знакомым, совсем забыв, что обещала сестре посидеть с её заболевшим ребёнком.
Сестра, работавшая на станции, взяла отгул за свой счёт. Сменщица, падая с ног после ночного дежурства и страшно матерясь, стала чистить наледь на чужом участке. И не успела дойти до конца платформы, не заметила и несбитый кусок льда, нависший над рельсами.
Начался утренний час пик, нескончаемая толпа штурмовала редкие электрички. Вот наконец подошла ещё одна, но внезапно толпа вздрогнула, раздались крики, все головы повернулись. Кто-то поскользнулся и упал с края перрона прямо перед поездом. Только рядом стоявшие видели, удалось ли человеку спастись.
***
Визг и скрежет полоснули воздух, нависла обледенелая морда локомотива. Что-то белое мелькнуло под слепящим прожектором, словно машинист закрыл лицо руками.
Миг ещё был, чтобы броситься в сторону, но если бы даже осталась прежняя скорость… Не хотелось снова падать куда-то, как в последние месяцы и годы, сдаваться и отступать, пусть даже перед железной махиной… Много раз побеждённый страх не шевельнулся в душе. Инстинкт чемпиона удерживал на месте, требовал принять вызов, а не валиться в грязь. В который раз… И не хотелось продолжать, не зная ответа на вопрос «зачем?»… Человек ведь хранит свою жизнь ради надежды на что-то, хоть ради нескольких ещё не сказанных слов, не для пустоты…
Мир сузился до гипнотического прожектора и только на краю осталась череда чужих белых лиц, ни отца, ни матери, ни той девушки, первой любви, слишком красивой для выпускника интерната… «Если ты чемпион, почему у тебя нет машины?..»
На дальней платформе показался знакомый бомж, здоровенный тряхнутый дед по прозвищу Милитарист, одетый в милицейскую форму советского образца, промышляющий штрафами за курение на платформе. Принципиальный дед подходит только к циникам, курящим под вывеской, запрещающей курить. Борюсь, говорит, с нарушениями правил общежития. Если бы, говорит, люди поступали, как написано, то оставались бы людьми. Такой вот философ и самозванец-моралист…
Жизнь – забавная штука. Страшная, но забавная…
А над прожектором – свет нового дня и в самом зените – неподвижной точкой висящий самолёт. Будто новая жизнь началась и новая стрела падает из глубин синего неба. Смотри на стрелу…
***
Мало кто помнит концовку стихотворения, вынесенного в эпиграф этого рассказа. «И нам сочувствие даётся, как нам даётся благодать»… Воистину мы получаем ровно столько благодати, сколько есть в нас сочувствия. И благодать нам даётся не по заслугам, которых немного у нас, а для того только, чтобы мы могли проявить милосердие. Правда так немногословна…
Недавно я снова был в тех местах. Постоял на пустой платформе, глядя как фонари зажигаются в тёмной душе города.
Что случилось тогда? Человек не нашёл себя в этом мире? Или мир потерял человека?
Насколько зыбка, неустойчива жизнь и не за что нам ухватиться, когда нет уже своих сил… И как легко убивает банальная злобная мелочь… И нас, и близких, чьих лиц уже не разглядеть.
Люди в омуте событий… Словно горсть песка, брошенная в воду. Никому не дано узнать судьбу каждой песчинки.