Гаррис T. 1. Гл. 5. Великий новый мир ч. 2

Виктор Еремин
В конце первой недели я получил записку от Джесси, в которой она сообщала, что ее отец отправился в очередную морскую поездку и что завтра вечером она может встретиться со мною. В назначенный час я заявился к ним в гости и был представлен сестре Джесси, которая, к моему удивлению, была высокой и крупной, но без малейшего следа привлекательной внешности Джесси.

— Парень младше тебя, Джесс, — рассмеялась женщина.

Неделей раньше я бы обиделась до глубины души, но теперь я уже доказал свое право быть взрослым, поэтому просто сказал:

— Я зарабатываю пять долларов в день, миссис Пламмер, а деньги говорят сами за себя.

Она разинула рот от удивления и повторила:

— Пять долларов?.. Мне очень жаль, я...

— Ну вот, Мэгги, — вмешалась Джесси, — я же говорила тебе, что ты никогда не видела кого-либо похожего на него. Вы еще станете большими друзьями. А теперь пойдем погуляем.

И мы вышли.

Быть с нею даже на улице было восхитительно. И нам было о чем поговорить. Однако заниматься любовью на нью-йоркской улице летним вечером сложновато, а я жаждал осыпать ее поцелуями и ласками. Впрочем, Джесси придумала способ уединиться: если купить сестре и ее мужу билеты в театр, мы можем остаться в пустой квартире на несколько часов. Билеты стоили два доллара! Джесси не представляла, где взять такие деньжищи. Я же был в восторге и сразу отдал ей требуемую сумму. Договорились, что билеты она купит на завтра, я же приду вечером до восьми часов. Знала ли Джесси, что произойдет? Даже сейчас я не уверен, хотя думаю, что она догадывалась.

Следующим вечером я дождался, пока с улиц схлынет толпа, и поспешил к двери любимой. Как только мы остались одни в маленькой гостиной и поцеловались, я сказал:

— Джесси, я хочу, чтобы ты разделась. Не сомневаюсь, что у тебя прекрасная фигура, но я желаю видеть ее!

— Не сразу! — надулась она. — Сначала поговори со мной. Я хочу знать, как ты устроился?

Я подвел ее к большому креслу, сел и обнял.

— Что ты хочешь знать?

Тем временем моя рука уже скользила по ее платью к теплым бедрам и промежности. Она нахмурилась, но я поцеловал ее и одним или двумя движениями прижал к себе так, чтобы мог легко использовать в случае дальнейшего сопротивления свой палец. Губы девушки сразу же стали горячими, и я продолжал целовать и ласкать ее, пока она не закрыла глаза и не отдалась наслаждению. Внезапно Джесси очень крепко поцеловала меня.

— Ты не разговариваешь, — буквально прошипела она.

— Не могу! — воскликнул я.

После этого стона отчаяния я подхватил Джесси на руки  и отнес ее в спальню.

— Я без ума от тебя, Джесси, — бормотал я. — Раздевайся! Пожалуйста!

Она немного сопротивлялась, но когда я начал расстегивать застежки на ее платье, помогла мне и, наконец, сбросила его. Я сразу заметил, что трусики на девушке новенькие. Впрочем, скоро и они упали — Джесси стояла передо мной в одной сорочке и черных чулках.

— Этого достаточно, не так ли? — спросила она и попыталась одеться.

— Нет! — воскликнул я. — Красота должна быть обнажена! Пожалуйста!

В следующее мгновение сорочка, поначалу слегка зацепившись за бедра, соскользнула к ее ногам.

Нагота Джесси почти остановила мне сердце. Желание ослепило меня. Руки обвились вокруг ее талии, притянули ее мягкое тело. В одно мгновение я опрокинул девушку на кровать. Глупая фраза о том, что мы вместе в постели, ввела меня в заблуждение. Я и не подозревал, что Джесси полностью в моей власти. В одно мгновение я сорвал с себя одежду и бухнулся рядом с любимой. Наши трепещущие от возбуждения тела лежали рядом, тысячи горячих пульсов бились в нас. <…>

Экстаз оказался почти невыносимым, я готов был завопить. Но тут крикнула Джесси:

— Что ты творишь?! Смотри, смотри!

И действительно, на ее круглых белых бёдрах расползались алые пятна крови.

— О, я истекаю кровью, — простонала она. — Что ты наделал?!

— Ничего, — обиженно ответил я, — ничего.

Через мгновение я встал с постели и, взяв платок, быстро вытер предательские следы порванной плевы. Но когда я хотел возобновить акт, Джесси и слышать об этом не пожелала.

— Нет, нет, — заявила она. — Ты причинил мне ужасную боль, Джим8. Пожалуйста, веди себя хорошо. Мне страшно.
_____________________________
8 Я изначально представился ей Джеймсом.

Я мог только исполнить ее просьбу. И тут меня осенила новая мысль. Во всяком случае, теперь я мог видеть ее обнаженной и изучать ее красоты, одну за другой. Поэтому, все еще лежа рядом с ней, я начал целовать ее грудь, и вскоре сосок немного затвердел у меня на губах. Почему, я не знал, и Джесси сказала, что не знает, но ей понравилось, когда я сказал, что ее груди прекрасны. И действительно, они были маленькими и твердыми, в то время как соски торчали прямо.

Внезапно до меня дошло, что было бы гораздо красивее, если бы вокруг сосков девушки оказались розово-красные, а не просто темно-коричневые кружки. Сама мысль об этом привела меня в восторг. Но бока и живот Джесси были прекрасны. «Пупок, как свернутая морская раковина, — подумал я, — и треугольник шелковистых каштановых волос на холме Венеры». Они были очаровательными. Но Джесси продолжала прикрывать свое самое прекрасное место.

— Это некрасиво, — сказала она. — Пожалуйста, мальчик…

<…>

— Пора одеваться, — наконец сказала она. — Сестра скоро вернется.

Так что мне пришлось довольствоваться тем, что я просто лежал в объятиях девицы <…> Вскоре она начала целовать меня, затем прикусила мои губы. <…>
Через мгновение она закричала:

— Надо вставать! Если нас застукают, я умру от стыда. — Когда я попытался отвлечь ее внимание поцелуями в грудь, она надулась: — Пожалуйста, мальчик, остановись. — А потом добавила: — И не смотри!

Джесси попыталась подняться. Лицо ее при этом стало наигранно сердитым. Хотя я говорил ей, что она ошибается и что <…> прекрасна, она упорно прикрывала свое сокровище. Впрочем, на самом деле ее груди и бедра возбуждали меня гораздо больше, возможно, именно потому, что сами по себе они были прекраснее.

Я положил руку ей на бедро. Она улыбнулась:

— Пожалуйста, мальчик…

И когда я отошел, чтобы дать ей возможность спокойно встать, она встала — маленькая фигурка в розовых теплых очертаниях. Я был зачарован, но тут во мне проснулось проклятое критиканство. Когда она повернулась ко мне спиной, я заметил, что Джесси полновата для своего роста; ее ноги были слишком короткими, а бедра — слишком толстыми. Все это немного охладило меня. Найду ли я когда-нибудь совершенство?

Через десять минут она застелила кровать, и мы сели в гостиной. К моему удивлению, Джесси не захотела обсуждать наше совокупление.

— Что доставило тебе наибольшее удовольствие?

— Все, — ответила она, — и вообще ты шалун, дорогой, но давай не будем об этом.

Я попытался было заговорить на нейтральную тему и сообщил, что намерен поработать на строительстве моста месяц, не больше. Однако говорить далее о чем-то стороннем я не мог: вскоре моя рука вновь была под ее платьем <…>. Нам пришлось поспешно отодвинуться, только когда возвратившиеся родичи Джесси постучали в дверь.

Еще раз провести с Джесси вечер наедине мне не удалось. Я часто просил об этом, но девица отнекивалась, а ее сестра была весьма холодна со мной. Вскоре я узнал, что именно по ее совету Джесси держалась настороже. Подружка призналась, что сестра обвинила ее в распущенности, будто девушка позволила мне «вести себя как муж: она, должно быть, заметила кровь на моей сорочке».

— Тогда ты заставил меня истекать кровью, — добавила Джесси, — скверный мальчик. В любом случае что-то заставило Мэгги насторожиться. И теперь ты обязан быть хорошим.

На этом все и закончилось. Если бы я был тогда опытнее, знал бы столько, сколько узнал десять лет спустя, ни боль, ни предостережения сестры не смогли бы вынудить Джесси отказаться от совокупления со мной.

Желание снова полностью завладеть Джесси было одной из причин, почему через месяц я бросил работу на строительстве Бруклинского моста. В кармане у меня было больше ста пятидесяти долларов, однако я заметил, что, хотя боли в ушах довольно скоро прекратились, слышать я стал плоховато.

В первое утро после нашей оргии мне хотелось весь день валяться в постели, предаваясь лени. Но я проснулся, как обычно, в пять, и мне вдруг пришло в голову, что надо бы еще раз сходить к Эллисону, чистильщику обуви. Я нашел его заваленным работой, переоделся и принялся за дело. Около десяти часов поток клиентов спал, и я рассказал Эллисону о своей работе под водой. Он же похвастался, что его тумба приносит ему около четырех долларов в день. Днем делать нечего, но с шести до семи он обычно зарабатывал хорошо и без какого-либо риска.

Он пригласил меня приходить в любое утро, и я счел за благо принять его предложение.

В тот же день я повел Джесси на прогулку в парк. Когда мы нашли укромное местечко, она призналась, что сестра настаивает на нашей помолвке, и что, как только я найду постоянную работу, мы сможем пожениться.

— Женщина хочет иметь собственный дом, — заявила Джесси. — Свое гнездышко. О, Боже! Я бы сделала его таким красивым! А пока давай просто весело проводить время.

Тайно я был в ужасе — жениться в моем возрасте? Нет уж, сладкая мисс! Это казалось мне абсурдным. Да и сама Джесси как жена казалась мне абсурдом. Она была красива и умна, но ленива и малообразованна. Она ничего не знала, никогда ничего не читала. Я не мог жениться на такой дуре.

Эта мысль заставила меня фыркнуть. Но девушка всерьез рассуждала о нашем браке. И я не стал ее переубеждать. Только акцентировал внимание на том, что сначала я должен получить постоянную работу. Джесси рассуждала, что я обязан купить обручальные кольца. Я же настаивал на том, что прежде мы должны провести еще один замечательный вечер наедине. Джесси не знала, как теперь спровадить сестру из дома. Тем временем мы целовались и целовались, и ее губы становились горячими, и моя рука занялась делом. А потом мы снова гуляли по парку, углубляясь в заросли все дальше и дальше, и, наконец, вышли… к музею.

В музее я испытал тогда одно из главных потрясений своей жизни. Внезапно Джесси остановилась перед картиной, изображающей, как мне кажется, Париса, выбиравшего самую красивую из богинь. У Париса на картине была идеальная фигура мужественного юноши.

— О, как он великолепен! — воскликнула Джесси. — Совсем как ты, — добавила она с женским остроумием, надув губки, словно собиралась поцеловать меня.

Если бы она не сослалась на меня, я, возможно, не осознал бы абсурдность такого сравнения. Но у Париса были длинные, стройные ноги, в то время как у меня они короткие и толстые, лицо его было овальным и нос прямым, в то время как мой нос выдавался вперед да еще и с широкими ноздрями.

Я в мановение ока убедил себя, что уродлив. С неправильными чертами лица, с острыми глазами и короткой приземистой фигурой. Еще раньше я узнал, что мал ростом, а потому не могу стать великим спортсменом. Теперь же убедился, что уродлив. Я не могу описать свое разочарование и отвращение.

Джесси спросила, в чем дело, и я выдавил из себя признание.

— У тебя прекрасная белая кожа, — воскликнула девушка. — И ты быстрый и сильный. Никто не назовет тебя уродом!

Но я-то был уверен в своей правоте. И это самоедство более никогда не покидало меня. Оно даже привело к некоторым ошибочным выводам. Например, одно время мне казалось очевидным, что если бы я был высоким и красивым, как Парис, Джесси отдалась бы мне, наплевав на уговоры сестры. Однако дальнейшее знакомство с женским родом заставляет меня усомниться в данном предположении. Они, бесспорно, падки на красивую внешность мужчин; но другие качества, такие как физическая сила или превосходство доминирующего самца, имеют еще большую привлекательность для большинства барышень. Особенно для тех, кто одарен сексуальным чутьем. И я склонен думать, что именно предостережения сестры и собственная прозаичность побуждали Джесси не отвечать на мои притязания.

Тем временем истинное наслаждение, которое я испытал в минуты полового акта с нею, сделали меня настоящим сексуальным маньяком. Вера же в собственное уродство вынудила искать иные пути привлечения женщин, в частности, я решил развиваться умственно, заодно постигать искусство соблазнения. Ведь не одни же красавцы соблазняют женщин, есть и иные методы, изобретенные уродами.

Наконец, я проводил Джесси домой, крепко обнял и долго целовал. Мы назначили очередную встречу и разошлись.

Каждое утро я работал чистильщиком сапог, и довольно скоро у меня появилось несколько постоянных клиентов. Особенно мне нравился молодой, хорошо одетый мужчина. То ли Эллисон, то ли он сам сказал мне, что его зовут Кендрик и он приехал из Чикаго. Однажды утром он был чрезвычайно молчалив и поглощен своими заботами.

Закончив полировать его туфли, я привычно воскликнул:

— Кончено!

— Кончено! — повторил он за мной и пояснил: — Я думал о своем.

— Намерение, — согласился я с улыбкой.

— Деловая сделка. Но почему вы говорите «намерение»?

— Мне пришла в голову латинская фраза, — ответил я, не подумав, — «Intentique ore tenebant»9, как говорит Вергилий.
___________________________
9 Со вниманьем к нему лицом обратившись (лат.). Перевод С.А. Ошерова.

— Боже мой! — воскликнул он. — Надо же, чистильщик обуви, цитирующий Вергилия. Ты странный парень. Сколько тебе лет?

— Шестнадцать, — соврал я.

— Тебе столько не дашь, — удивился он. — Сейчас я спешу, но на днях мы еще встретимся и поговорим.

— Спасибо, сэр, — кивнул я,  и он поспешил прочь.

Он пришел в другой день, но спешил еще больше.

— Мне надо быть в центре, — сказал незнакомец, судорожно роясь в кармане. — Опаздываю. Потом расплачусь. Мне надо успеть на этот поезд!

— Все в порядке, — согласился я. — Поспешите. Завтра утром я буду на этом же месте.

И он убежал, не заплатив.

На следующее утро я отправился в город пораньше, так как Эллисон узнал, что на углу 13-й улицы и Седьмой авеню продается киоск с навесом. Он давно мечтал приобрести такой. Хозяин позвал меня на смотрины. Более всего его интересовал поток клиентов в этом месте с семи до девяти.

Даго, который хотел продать дом и вернуться в Далмацию, запросил триста долларов за все. Он утверждал, что бизнес в этой точке приносит четыре доллара в день.

Он не преувеличивал. Эллисон предложил мне стать его компаньоном и купить это место пополам.

— Если Даго зарабатывает здесь четыре доллара в день, то ты сможешь получать пять или шесть долларов в день, — уверял он. — Это одна из лучших площадок.

Пока мы обсуждали целесообразность покупки, подошел Кендрик и занял свое привычное место.

— Чего это вы так разгорячилась? — спросил он. — Три доллара в день хорошо, — согласился он, когда мы рассказал о наших намерениях. — Но чистка чужой обуви не твое дело. Как ты смотришь на то, чтобы приехать в Чикаго и устроиться ночным портье в моем отеле? Думаю, ты справишься.

— Я буду стараться изо всех сил, — обрадованный столь неожиданным предложением, побожился я.

Сама мысль о Чикаго и Великом Западе восхитила меня.

— Не сомневаюсь, — сказал Кендрик. — Я вернусь только в пятницу. У тебя есть три дня, чтобы посоветоваться с друзьями и принять окончательное решение.

Эллисон придерживался другого мнения. Лучше синица в руке, чем журавль в небе. Хорошее место для чистильщика обуви на престижной улице в Нью-Йорке принесет больше денег. Но когда я обсудил все с Маллиганами, они поддержали место ночного портье в отеле.

Тем же вечером я встретился с Джесси и умолял ее еще об одном таком же сказочном вечере. Она настаивала на том, что ее сестра подозрительна и сердита на меня, а потому больше не оставит нас наедине. И тогда я ничего не рассказал ей о Чикаго.

Я уже давно заметил, что сексуальное удовольствие по своей природе глубоко эгоистично. Пока Джесси уступала, она привлекала меня. Но как только она отказывала, я раздражался и мечтал о более податливых красавицах.

«Это ее научит! — шептало мое уязвленное самолюбие. — Она заслуживает того, чтобы немного пострадать за нанесенные мне обиды!»

Зато расставание с Маллиганами было по-настоящему горьким. Миссис Маллиган была милой, доброй женщиной, которая, если бы могла, стала бы матерью всего человечества. Одна из тех милых ирландских женщин, чьи бескорыстные поступки и мысли — яркие цветы нашей грязной, замызганной  обыденностью жизни. Майк был достоин ее: простой, прямолинейный, трудолюбивый, глуповатый — душа компании и весельчак.

В пятницу днем я уехал из Нью-Йорка в Чикаго вместе с мистером Кендриком. Места, по которым мчался поезд, казались мне голыми, суровыми и бесконечными. Огромные расстояния завораживали меня. Это была поистине земля, которою можно было гордиться. Каждый ее акр обещал великое будущее и внушал уверенность в этом.

Первый раунд моего боя с американской жизнью закончился. Приобретенный в нем опыт остается со мною по сей день. Ни один народ не может быть так добр к новичкам, и ни одна жизнь не может быть так податлива для настоящих тружеников. В Соединенных Штатах жизнь лучше, чем где бы то ни было. Образно говоря, здесь живут дровосеки и водоносы. И для этого единственного класса, а это, безусловно, самый многочисленный класс, американская демократия выполняет все свои обещания. Это государство постоянно поднимает самый низкий уровень жизни и делает это самым удивительным образом. А в те дни я всем сердцем верил в то, во что многие верят и сегодня — это лучшая цивилизация за всю историю человечества.

Со временем более глубокие знания заставили меня радикально изменить это мнение. Пять лет спустя мне предстояло увидеть Уолта Уитмена10, благороднейшего из всех американцев, живущего в полной нищете в Кэмдене и зависящего от помощи английских поклонников его запрещенного в США творчества. Они покупали парализованному поэту даже нижнее белье и каждодневную еду. Напомню, Эдгар По нищенствовал точно так же и погиб самым ужасным образом.
_______________________
10 Уолт Уитмен (1819—1892) — величайший поэт США, автор единственного, продолжавшегося им всю жизнь сборника стихотворений «Листья травы». Первый и главный поэт мирового движения гомосексуалистов за равные права. Герой гражданской войны, будучи санитаром-добровольцем, он спас сотни человеческих жизней, но сам заразился от больного дифтеритом и десятки лет был парализован в результате осложнения от этой болезни.

P.S. Напоминаю читателям: данный четырёхтомник является одним из первооткрывателей жанра жёсткой порнографии в мировой литературе XX века. Поэтому в тексте сделано много купюр, убраны не только большие абзацы, но и целые страницы текста порнографического содержания. Публикую книгу для понимания, с чего все начиналось. Чтобы стало очевидным, что "хорошими намерениями выстлана дорога в ад". Купюры в тексте обозначены так <...>