Битых полчаса Пронькин не мог прийти к компромиссу со своей внешностью. Подбор одного только галстука отнял четверть часа. Раздражение вызывала не только предстоящая вынужденная встреча с патологически алчным старым пнем Безбородько, но и то, что приходилось завязывать узел самостоятельно, хотя обычно эта процедура была неотъемлемой прерогативой его супруги. Последняя же по причине отпуска пребывала в краях, где стоит вечное лето. Какой такой отпуск у не проработавшей за всю свою жизнь и одного дня ленивой домашней курицы – оставалось загадкой. Но не в этом дело. А дело в том, что в итоге все нужно делать самому. К текущему моменту он перепробовал десяток отменных образцов работы знаменитых мастеров галстучно-швейного дела.
Если бы знакомые нам по первой главе горемычные друзья непротивленца нищете Федорыча каким-то чудом оказались здесь и проведали, что за один только кусочек ткани выложена сумма, в несколько раз превышающая прожиточный минимум, они разрыдались бы от такой несправедливости.
Пронькин рассматривал свое изображение в зеркале, заточённом в драгоценный – весь в золотых крендельках – багет работы студии Версаче. Не то чтобы эта увесистая оправа улучшала качество зеркального покрытия, и не то, чтобы из-за нее морщин отражалось меньше. Дело в другом – сколько бы ни злословили завистники, не имеющие такой вещи, а она грела душу, и собственная значимость приобретала вполне приличные масштабы.
Перебирая в раздражении галстуки – эти бесполезные с точки зрения функциональности предметы, Пронькин не ко времени вспомнил старые добрые времена. Тогда в его гардеробе сиротливо висел один-единственный – мятая узкая полоска из стопроцентной синтетики, цвета мышиного помета, которую неизвестный смелый дизайнер превратил в мужской аксессуар. В те приснопамятные времена его не мучили ничтожные проблемы. Он мог одеться с нуля, потратив чуть больше времени, чем пожарный по сигналу тревоги.
Тогда он был не Проньиным, а простым студентом Пронькиным, приехавшим в Москву из небольшого уральского городка. В отличие от москвичей в бог знает каком поколении, а по его мнению – сброда, возомнившего себя элитой нации, он был лишен возможности прибегать к помощи приставки «коренной», служившей отмычкой к дверям, за которыми скрывался успех. Но всё, что имеет минусы, неизбежно имеет и свои плюсы. Несомненным плюсом было то, что таким, как он, приходилось бороться за место под солнцем против изнеженных, но обладающих мощным номенклатурным ресурсом москвичей – бороться зубами, ногтями, хитростью, ну, и разумеется, другими инструментами, которыми природа изначально наделяет всех поровну. Сейчас, по прошествии лет, Пронькин считал, что своим успехом во многом обязан тому периоду. Тогда-то и закалилась его «сталь»; тогда-то к нему и пришло осознание того, что места под солнцем хватает всем только на первый взгляд. Молодой Марлен вдумался, и сделал выводы.
Вывода, собственно, напрашивалось два: первый – вакантных мест под солнцем нет. Второй вывод логически вытекал из первого: создание свободного места является задачей исключительно самого претендента на это место. Это ошеломляющее в своей простоте открытие превратилось в императив всей его жизни.
Накатившие воспоминания пробудили былую решимость. Отбросив сомнения, он остановился на одном галстуке от Феррагамо, недавно купленном со скуки в дьюти-фри в Гонконге – галстук лучше всего оттенял цвет сорочки. Пронькин повертелся перед зеркалом, кокетливо втянул живот, чтобы поймать правильный ракурс – покрой деловой, цвет неброский, выглядит богато, носки – в тему. Натянул на плечи с признаками близящейся полноты пиджак от Бриони, влез в штиблеты от Джона Лобба, выпрямился и прищелкнул каблуками.
Будет несправедливым не отметить одну важную деталь: столь занятой человек, как Пронькин, не мог вот так расточительно пожертвовать целых тридцать минут, каждая из которых была на вес золота 985-й пробы. Обряжая свое тело символами, немаловажными для успеха, он одновременно совершил пять телефонных разговоров, в том числе: с женой, изнывающей от безделья в мультизвездном отеле на берегу лазурного моря; с начальником отдела безопасности, вскочившим на другом конце провода по стойке «смирно»; с домоправительницой; садовником своего загородного дома и охраной. На десерт совершил любимое деяние, примиряющее его с нервной действительностью – почесал брюшко своему любимцу, стаффордширскому терьеру Нерону, славящемуся своим оскалом убийцы болонок. В такие моменты даже самое гнусное настроение бесследно поглощалось бежево-шелковой шерсткой зубастого друга.
А настроению было от чего испортиться!
К досадной ситуации с самостоятельным переоблачением из домашнего в деловое примешивалась еще и другая неприятность – вчерашний визит журналиста. Какого черта было нужно этому писаке, что он вынюхивал и, самое главное, что ему известно? Ясно было одно – легенда о статье про коллекционеров с большой вероятностью являлась самой обыкновенной туфтой. Предположение о том, что визит был случайным, также не выдерживало серьезной критики. К чему бы этот хмырь так заинтересовался ларцом от меча? Ну а с Матвеем все ясно – стареет. Опять нес всякую хрень вместо того, чтобы слушать.
«Господи, ну где взять толковых и преданных помощников?! – немо взмолился Марлен Марленович, обращаясь к своему изображению в зеркале. – Чуть умен – доверять опасно. Предаст, если больше заплатят. Как пить дать предаст! А преданные – непременно бездари и тупицы. Вот Матвей. Не глуп. Образован, эрудирован, тем не менее, бестолочь! Вечно напутает, наслесарит, потом сам же и расхлебывает. Только за преданность и терплю сукиного сына. Хотя он мне всегда завидовал. Но, как говорится, ничто человеческое... А с журналистом – сложнее. Похоже, страхи Матвея имеют под собой почву. Придется разобраться», – подвел он черту под собственными размышлениями.
Естественно, Пронькин вышел из подъезда своего эксклюзивного евродома в не шибко равновесном состоянии.
Двое верзил, каждый размером с небольшой микроавтобус, с каменными мордами (мордами этими орехи бы колоть) сопроводили босса до экипажа, представлявшего собой выполненный по спецзаказу майбах.
Помимо лимузина в утвержденный самим Пронькиным протокол, входили еще две машины сопровождения крайне агрессивного вида, каковой придавали им угловатость форм, морды ротвейлеров, звериная напористость и черный цвет. Они были очень большие, эти машины – не меньше трех тонн каждая. Если помножить на три, будет девять. И охрана – вместе с одеждой, оборудованием, мобильными телефонами, кошельками – еще под тонну. Махина! В общей сложности, снаряженный вес процессии приближался к десяти тоннам!
На заднем сиденье поджидал Корунд.
Телохранители вели себя серьезно – как бойцы спецназа, выполняющие смертельно опасное задание. Нервно оглядывались; движения неадекватны окружающей обстановке – вокруг мирно течет городская жизнь: троллейбусы, автобусы, молодежь биг-маки поглощает, а они в очках дурацких темных, из ушей наушники торчат; полусогнутые руки – рычаги; ладони – лопаты. Очень живописные ребята охраняли Пронькина.
Кортеж рванул с места со всей своей мегаваттной мощью и взял курс на центр Москвы.
Пробиться туда удалось быстро – выдрессированная автомобильная шушера послушно шарахалась с дороги. Так дворник разгоняет пыль с тротуара, а ветер сдувает пожухлую листву; так ледокол разламывает арктические льды и расшвыривает их по сторонам; так деревенские куры шарахаются от случайно забредшего в курятник забулдыги.
Вскоре моторизованный отряд вкатывался в послушно распахнувшиеся ворота дворика в пределах Бульварного.
В приемной генерала Безбородько было пусто, если не считать, Марьи Петровны, бессменной секретарши. Бескорыстно преданная соратница, подобно маркитантке, неутомимо следовала за военачальником всюду, куда бы ни забрасывала того судьба.
Она знала о приходе Пронькина – об этом красноречиво свидетельствовали: во-первых, поза с характерным прогибом спины; во-вторых, сложенные под лошадиным подбородком ладошки; в-третьих, гримаса умело состряпанная на морковного цвета лице.
Марья Петровна была еще не стара. Но матушка-природа, увы, настолько бессердечно поступила во время ее зачатия, слепив, возможно в беспамятстве, такой несусветный набор хромосом, что даже молодость, которая, как известно, компенсирует многие недостатки, оказалась бессильна что-либо исправить. Пронькин не переставал удивляться, как такой жизнелюб и бабник, каковым являлся генерал, мог выносить присутствие рядом с собой такой «красавицы».
Вот и сегодня он не смог отогнать эти мысли, входя в кабинет, похожий на вагон электрички, из которого выломали сиденья и заменили их чудовищно дорогой и не менее чудовищно безвкусной мебелью. Генерал поднялся навстречу.
– Чё эт с тобой, Проньин? Неужто Машкины чары на тебя подействовали? – спросил он, по-мужски обнимая гостя.
– Хмм, – неопределенно скривился гость.
– Колись, Проньин! От меня не скроешь! – генерал по-обезьяньи радостно хлопнул ладонями по бедрам. – Да ты не конфузься, Машка кого хошь напугает. Но не с лица воду пить, как в народе говорят. А народ, он мудрый.
– Что правда, то правда, Гаврилыч.
– Ну вот и я о том же... Присаживайся. Знаешь Проньин, чему люди завидуют больше всего?
– Чему?!
– Думаешь, тачке крутой, да? – прогнусавил Безбородько неприятным голосом. – Виллам шикарным? Твоим успехам? Не-а! Больше всего завидуют успехам детей и красавице-любовнице рядом с тобой. Во как! А секретарша, кто? Любовница! Проньин, дорогой ты мой, кто Машку хоть раз увидит, у того зависть сама собой враз и улетучится. Жалеть меня впору. Въехал, почему у меня Машка секретарствует?
– Мудрый ты, Валентин Гаврилыч, – восхищенно протянул Пронькин.
– Ато… Коньяк будешь? Армянский... Черчилль уважал.
– С удовольствием, – соврал Пронькин.
– Ты, Проньин, с собой-то не равняй. Это вы, капиталисты гребаные, друг перед другом выеживаетесь, у чьей бабы ноги длиннее, сиськи больше, да задница круглее. Вам можно. А я всю жизнь на государевой службе спину гнул. Поди, забыл уже, как-сам-то казенную лямку тянул. Зависть, Проньин, оч-чень нехорошее чувство, – просипел генерал, разливая двадцатилетней выдержки напиток в хрустальные, еще застойных времен, водочные стопки.
Завидовал генерал таким, как Проньин! Ничего не мог с собой поделать. Даром, что дослужился до трех звездочек в ряд, даром, что занимал хлебную должность и, чего там греха таить, только тем и занимался, что торговал всем, что плохо лежало в необъятных армейских амбарах. В любой армии всегда найдется, что плохо лежит, если хозяин у армии никудышный.
«Но разве идет в какое-либо сравнение пусть самая-пресамая хлебная, но все равно казенная, должность с этими капиталистами, – думал генерал, – с их миллионами и миллиардами. Причем открыто тратят! Ни хрена не боятся!»
Оставалось только всякий раз успокаивать себя афористично-мстительным, гулаговским: «Ну, ничего – дело дойдет, нар на всех хватит». Тем самым, не исключал бравый военачальник возврат старых добрых времен, когда телефонный звонок был гораздо действеннее прикарманенных миллиардов. Мечтал и надеялся.
Со своей стороны, Пронькин, будучи не только образованным, но, что еще важнее – человеком умным, угадывал сокровенные мысли своего приятеля. Он понимал бессмысленность надежды на честные отношения с дремучей солдатней, которая, к тому же, хлещет коньяк из водочных рюмок. И таким доверяют оружие массового поражения! Но приходилось мириться с неизбежностью издержек переходного периода.
Между тем, генерал, в отличие от Пронькина веривший, что главное не форма посуды, а содержание, залпом опорожнил стопку и сморщился – отчего стал удивительно похож на собаку породы шарпей – и продолжил свою мысль:
– Сколько ребят погорело из-за зависти. А Машка, Проньин... я хоть и привык, но бывает, как гляну, так и пробирает до костей. Ее бы вместо танков на врага – всех бы распугала. Но работница-а, я тебе скажу... Таких днем с огнем не сыскать.
Он вздохнул, налил себе еще рюмку, вопросительно посмотрел на гостя и, поймав отрицательный жест, опрокинул ее. Шумно внюхавшись в манжету своей болотного цвета сорочки, сиплым голосом произнес:
– Ну, как хочешь… Излагай, с чем пожаловал?
Пронькин обвел взглядом кабинет и осто¬рожно спросил:
– Мы одни?
– Ну, ты даешь! Ты, брат, соображаешь, что говоришь? Чтоб у генерала..., – он воздел лицо к потолку с таким видом, что ни у кого не должно было оставаться и тени сомнения, что именно там, в небесах, обитали особенные существа – генералы, и повторил: – чтобы в моем личном кабинете жучки завелись?! Да ты, часом, не прихворнул?
– Ну, извини, Гаврилыч. Это я, не подумав, ляпнул... Тут одно мероприятие состоится, хотел лично пригласить.
– Охота?
– Вроде того.
– Дело хорошее… Когда?
– Недели через две. Только вот…, за границей.
– Ну и что? Эка невидаль! В ближнем?
– Да нет, в дальнем... Бурна-Тапу, слышал?
– Африка, кажись, – неуверенно предположил генерал, у которого по географии в школе была твер¬дая тройка.
– Да, там.
– На экзотику, что ли, потянуло? Слона решил завалить?
– Бери круче, Гаврилыч.
– Ну, лады, постараюсь.
Пронькин встал, собираясь уходить – уже пожаты были руки, по плечу похлопано, спрошено было «как-жена-как-дети», уже повернулся к выходу, но вдруг притормозил.
– Вот еще что, Валентин Гаврилович, дельце у меня одно небольшое, – сказал он, возвращаясь к столу.
– Докладывай, – милостиво согласился генерал.
– Люди у меня есть, интересуются вот, посмотри…
Он вынул листок из принесенной папки и протянул генералу. Тот, сдвинув очки на нос, стал читать. Прочитав, вздохнул и бросил на Пронькина лукавый взгляд.
– С этого бы и начинал. Хитрован ты, Проньин. Дельце у него, –проворчал он. – Весь список не прокатит. Особенно эти... вот в конце, четыре. Сейчас все усложнилось…
– Пару новых, пару бэ-у, – перебил Пронькин.
Подобно опытному картежнику, который расправляет карты веером, исподлобья измеряет взглядом партнера, поплевав на пальцы, выуживает козырного туза и хлестко швыряет его на стол, он вытянул из кармана пиджака массивную золотую ручку, росчерком написал на квадратике бумаги цифру «2». Черный сапфир на макушке ручки искушающе подмигнул генералу. Пронькин не торопился – знал – человеческая алчность, эта универсальная движущая сила, неминуемо сработает. Потому дал генералу насладиться видом полной сокровенного смысла второй цифры натурального ряда, учуял момент, когда наживка была проглочена, и умело «подсек» удочку – скомканный листок, пущенный меткой рукой, описал баллистическую кривую, упирающуюся в корзину для бумаг. Но не успел он кануть в ней, генерал, стыдливо отводя взгляд от совратителя, уже гундосил:
– Ты это, Марлен, дай пару деньков. Попробую помочь.
– Нет вопросов, Валентин Гаврилович. Я же понимаю, всё так усложнилось.
Он ободряюще улыбнулся предприимчивому солдату, глаза которого свидетельствовали о том, что мозг уже полностью был отдан согревающим душу вычислениям, и тихо вышел из кабинета. Покидая приемную, он спиной почувствовал, как Марья Петровна послала ему вслед одну из своих самых обворожительных лошадиных улыбок, которых удостаивались только близкие друзья ее шефа и от которых мог содрогнуться даже конюх с многолетним стажем.
Пронькин плюхнулся на сиденье майбаха, где его дожидался Матвей Петрович, и сразу же принялся чертыхаться:
– Представляешь?! Этот жлоб, черт его подери, попробует помочь! Кто, скажи, получая два! два лимона зеленью! будет нести бред насчет какой-то помощи?
– Старый козел! – поддакнул Матвей Петрович.
– Это я, я даю этому жулику в погонах возможность использовать свое служебное положение в целях личного обогащения! Он бы на свою пенсию давно бы говно жрал в своих министерских богадельнях. Жаден патологически... Всё хапает и хапает! Всю страну растащили, ворюги! – возмутился Пронькин, явно не причисляя себя к этой немалочисленной категории граждан.
– Важный, наверно, был? – проявил свое знание человеческой породы Матвей Петрович.
– Ну да! Щеки раздувал, философствовал.
Телефонный звонок помешал ему закончить. Пронькин посмотрел на дисплей, и брови его удивленно поползли вверх – номер не определился несмотря на то, что все звонки шли через службу безопасности. Но нет ничего упрямей фактов – телефон настойчиво продолжал трезвонить.
– Ну-ка послушай, Матвей?
Удивленный не менее босса Корунд бережно взял драгоценный телефончик.
– Слушаю, – вполголоса сказал он и стал слушать.
Выслушав, прижал трубку к бедру и сообщил:
– Твой одноклассник, фамилия – Кротов.
– Кротов, Кротов? Ну, был такой. Володя, кажется.
Пронькин взял телефон и недовольно пробурчал:
– Крот, ты что ли?
– Здравствуйте, Марлен Марленович, – поздоровалась трубка приятным, но незнакомым баритоном. – Простите за мистификацию, но согласитесь, человек Вашего масштаба неохотно разговаривает с незнакомцами...
– Позвольте, позвольте, – опешив, произнес Пронькин, – так вы… Ага… Тогда, видите ли, нам не о чем...
– Прошу вас серьезно отнестись к моему звонку, – быстро перебил незнакомец. – Думаю, вас очень! Повторяю, очень заинтересует мое деловое предложение.
– Да кто вы такой, черт возьми?
Желание немедленно прекратить разговор боролось в Пронькине с возникшим ни с того ни с сего беспокойством. Да и глупо было теперь, когда выяснилось, что незнакомец каким-то образом имеет возможность взломать все эти хваленые степени защиты и запросто вторгнуться в его жизнь, которую Пронькин с некоторых пор оградил самыми современными средствами от несанкционированного вмешательства.
– Называйте меня..., – голос замялся. – А так и называйте, Владимир Константинович Кротов. Так же, как звали вашего друга, которого..., напомните, в девятом? Нет, в десятом классе вместе с Марликом Пронькиным чуть не исключили из школы за взрыв, устроенный в химическом кабинете?
Удивить Пронькина было непросто, но тут удивился и он:
– Откуда вам...
– Это совсем несложно, если учесть профиль нашей организации, – перебил голос. – Поверьте, никакой мистики.
Незнакомец перебивал бесцеремонно, похоже, ему бы¬ло известно наперед, что скажет собеседник. Пронькину стало слегка не по себе. А тот, видимо, освоившись в своей роли, – стремительно это как-то получилось – с отчетливой наглецой в голосе продолжал:
– Вы уже наверняка догадались с кем имеете дело? Ну, не конкретно, с кем…, имя, фамилия... Я имею в виду, с представителем какой, э-э…, фирмы?
«Контора! Любят они такие штуки… Кто еще! Подняли, личное дело. Надо же, и не лень им этим заниматься. Детский сад, ей богу. Надо позвонить Валентину. У них совсем там крышу снесло! Обнаглели!» – закрутилось в голове у Пронькина. Он даже немного успокоился.
– Совершенно верно, Марлен Марленович, – булькнула трубка, отвечая на его мысли. – Мы любим такие вот эффектные штучки. Вы, наверно, думаете, детский сад какой-то? Но, уверяю, в скором времени у вас будет возможность убедиться, что мы жутко серьезными делами занимаемся. – Он выдержал небольшую паузу и добавил: – И суммами тоже вполне серьезными оперируем. Да, кстати, Валентину Гавриловичу Безбородько звонить без толку.
Пронькин вздрогнул – вот этого в личном деле не было. Да кто ты, черт подери, такой, ясновидец хренов!? – помянул он черта уже второй раз за последние три минуты.
– Знаете что..., э-э…, – начал Пронькин, и запнулся.
– Владимир Константинович, – явно издеваясь, услужливо под-сказала трубка.
– Хорошо, – еле сдерживая гнев, проскрежетал сквозь зубы Пронькин, – пусть так. Я не знаю, что у вас за «фирма», не знаю кто вы такой и, поверьте, не очень-то горю желанием! Но если у вас деловое предложение, то потрудитесь записаться на прием. А сейчас, извините, занят.
– Печально, Марлен Марленович, очень печально, – рас¬стро-илась трубка.
– Что печально? – оторопел Пронькин, удивляясь себе, что не бросает трубку.
– Печально, что вы не горите желанием. Ну да бог с ним, с желанием. Разве я не сказал, почему не советую звонить генералу Безбородько? – Он помедлил. – Речь как раз пойдет о деле, которое вы с ним не далее, как четверть часа назад продуктивно… Надеюсь, продуктивно? Обстряпали у него в кабинете. Нам с вами вообще есть, о чем поговорить, и желательно, неофициально. Но если все-таки предпочтете официально, ноу проблем! Только вам придется потрудиться, к нам... Таков порядок, Ordnung, как любили говаривать наши коллеги из Ост Берлина.
– Ага, это шантаж? – осенило, наконец, Пронькина.
– Типун вам на язык! Нехорошее это слово. Мне его и произносить-то неприятно. Хотя, в проницательности вам не откажешь. Г-мм… Но я бы охарактеризовал мое предложение как желание помочь вам в возникших трудностях.
– Нет у меня никаких трудностей.
– Марлен Марленович, – укоризненно выговорила ненавистная трубка, – вы же умный человек... Знаете ведь, как бывает? Человек живет себе, трудится, дела идут прекрасно, жена на морях отдыхает, а проблема уже зреет, незаметно, как раковая опухоль... Надеюсь, вы не мнительны?.. Ах да! Вы же охотник! Закаленный человек. В общем, чем раньше о ней, о проблеме, узнать, тем быстрее можно ее решить. Ведь сколько банк¬ротств случалось из-за того, что некоторые беспечные руководители вовремя не спохватились? Вы мне еще спасибо скажете.
– И..., и каковы ваши требования? – Пронькин почувство¬вал, что заикается, и ему стало стыдно.
– Я?! Я ничего не хочу. Это вы, в некотором роде, хотите.
– Послушайте, к чему этот балаган? Возможно, вы, действительно, э-э…, серьезный человек. Но поставьте себя на мое место. Так дела не делаются.
– А как делаются? – в голосе почувствовался интерес.
– Нужны доказательства вашей осведомленности.
– Доказательства, – нахально перебил голос. – Правильно! Всегда требуйте доказательств! Как же это я сразу их не предъявил? Ну, в письменном виде позднее. А сейчас, напомню, что вы с полчаса назад написали вашей ручкой Картье, «лимитед эддишн», в кабинете генерала, на листочке, который вы так ловко в корзину… Наслышан! О вашем зорком глазе легенды слагают. М-да... Так вот, там была написана цифра два. Так? – Трубка радостно булькнула. – По вашему красноречивому молчанию чувствую, что угадал. Продолжать?
– Не надо, – не своим голосом сказал Пронькин.
– Ну, хорошо, не буду. Давайте, по-взрослому, как у нас некоторые говорят. Встречаться нам не стоит. Вы же занятой человек. И мы, как вы уже догадываетесь, тоже не в бирюльки играем, – продолжал куражиться незнакомец.
Пронькин напрягался все больше и больше – не узнавал себя. Гнев душил. Не то, чтобы он испугался, но, признаться, удивил его этот чекист. Хорошо подготовились, стервецы. И чует всё, гад, безошибочно. Давно с ним так никто не разговаривал. С ним, с Проньиным Марленом Марленовичем, с его деньгами, связями, начиная от долбаного парламента, и заканчивая их же вонючей конторой. С ним считаются даже члены правительства…
– Марлен Марленович... Ау! Что-то вы примолкли. Понимаю вас, – сочувственно произнесла трубка. – Вы бы лучше расслабились. Я же сказал, звонок неофициальный.
– Послушай, – переходя на «ты», попытался наехать на типа Пронькин, – а не боишься, если я свяжусь кое с кем из ваших. Ты, вижу, изучил меня неплохо. Долго потел, наверное, изучал, уборщицу подкупил бумажки из корзин таскать.
– Ну, что вы, обижаете, – укоризненно проговорила «трубка». – Все гораздо проще... Уборщица – это предмет одушевленный. А значит, у нее имеется душа. Со всеми слабостями, присущими душам. Следовательно, если ее можно купить, то можно и перекупить. Логично? Поэтому, где можно, мы предпочитаем иметь дело с неодушевленными предметами. Сейчас техника, знаете, как вперед шагнула! А что касается «боюсь ли»? Вопрос уместный. Я бы сам на вашем месте попытался проверить собеседника на вшивость. Отвечаю честно, по-комсомольски: нет, не боюсь!
– Самоуверенность не подведет?
– Ну в самом-то деле, Марлен Марленович! Это, осмелюсь утверждать, не самоуверенность, а глубокое знание вопроса. Меня вы не знаете и, что самое забавное, никогда не узнаете. Несмотря на наши будущие партнерские отношения. Да и вообще, в нашем ведомстве полная неразбериха. Кто чем занимается, кто на кого роет? Бардак, одним словом.
– А я-то думал, хоть у вас порядок.
– Что вы, что вы! – запротестовал голос так, что Пронькин реально представил, как этот наглец, как бы отбиваясь, машет ручкой.
А тот продолжал:
– Но, надо отдать должное, досье есть на всех представителей, так сказать, верхних эшелонов. Каждый на чем-нибудь, да засветился. Десятки сотрудников по крупицам собирают поистине бесценные документы. В них много чего интересного. Кто с девчонками любит по баням шалить, кто в Африке слонов отстреливает, кто оружием приторговывает, а кто-то, поверите ли, самые настоящие гладиаторские бои для друзей устраивает. Безгрешных людей нет, – вздохнула трубка. – Ну да бог им судья... Вы в бога верите, Марлен Марленович? То, что вы церковь посещаете, это не секрет... Секрет, что на самом деле скрыто там, в черепной коробке, хм... куда даже мы, при всей нашей технике, к сожалению, подобраться не можем. – Голос вдруг из медово-издевательского превратился в острый и звенящий, как беговые коньки: – Пока не можем! Но будьте уверены, непременно доберемся. А не сумеем, тогда вложим туда то, что надо. Тогда и добираться не нужно будет. – Голос смолк, и уже деловым тоном, подытожил: – Итак, думаю не в ваших интересах пытаться меня пробить. Вы человек разумный и понимаете, что лучше договориться. Сотрудничать будем?
– Так и будем по телефону?
– Так и будем.
– Хорошо. Что вы предлагаете? – Пронькин замялся. – Во сколько мне это обойдется?
– Вот это, извиняюсь, совсем другая ботва! Предлагаю содействие. Назовем наш совместный проект, например, «Охрана конфиденциальности предприятия». ОКП? О цене договоримся. Мы люди реальные и пилить сук, на котором сидим, не будем. Куда лучше распилить прибыль, правда?
– Конкретно, – не поддался на шутку Пронькин.
– А конкретнее… Со сделки, о которой вы с генералом договорились, и начнем. Давайте так. К той циферке единичку припишите, и все как по маслу пройдет.
– Откуда я узнаю, что вы...
– А у вас нет выбора. Лучше доверьтесь мне. Вам же нужно чтобы сделка состоялась?
– Ну, я ни о какой сделке не говорил...
– И не надо. Будет сделка, будет и у нас работа. Не будет эта, так другая будет. Мы проследим, не сомневайтесь. Я ведь теперь, как бы, ваш ангел-хранитель. И невидимый, как ангелам и положено. А Матвею Петровичу…, это ведь он поначалу ответил…, привет передавайте. Кстати, то небольшое дельце, которое вы ему поручили… Если организация, куда вы обратились, оплошает, мы все уладим. В качестве увертюры к нашему взаимовыгодному сотрудничеству.
– Спасибо, сами справимся.
Пронькин скрипнул зубами, хотя его стоматолог настоятельно советовал этого не делать.
– Ну, как пожелаете. А вот другое дело придется нам придется, все же, на себя перевести. Может быть вы в курсе? Некоторое время назад на окраине Москвы было обнаружено тело мужчины со странным ранением. Убит холодным оружием. Вы сейчас удивитесь..., предположительно мечом! Это в наше-то время, а? Когда купить огнестрельное проще, чем огородную тяпку.
– Не понимаю, какое отношение..., – начал Пронькин, но трубка невежливо перебила:
– Тогда, тем более! Ну-с, поскольку по основному вопросу договорились, разрешите откланяться. Я вам позвоню.
Пронькин некоторое время молчал, уставившись в возвышающийся над подголовником коротко стриженый затылок телохранителя. Потом, очнувшись, распорядился:
– Восьмипядов чтоб в офисе был к моему приезду. Дармоеды!
По настроению Марлена Марленовича был нанесен сокрушающий удар. Самое паскудное заключалось в том, что хмырь этот болотный – ничтожная шестеренка. Вот договариваешься с начальниками – с большущими шестернями, и веришь, что все под контролем. А где-то в глубине их дьявольского механизма засела такая, и ни у кого не спрашивает, в какую сторону ей вертеться – крутится, как ей в голову взбредет. А шестеренок этих у них – тьма. И все они шифруются профессионально. И если завтра позвонит еще какой-нибудь козел, и предложит крышу, ему тоже придется платить. У них там полная анархия. Кто что нароет, тут же продавать бежит.
Майбах влетел во двор. Шлагбаум едва успел подпрыгнуть над отливающей черным жемчугом крышей. А в приемной, как в преисподней, плавился от страха ветеран двух войн, кавалер нескольких орденов, так и не дослужившийся до генерала полковник в отставке – начальник службы безопасности Восьмипядов.
На следующий день после злосчастного разговора, окончившегося полной капитуляцией Пронькина, имели место еще два эпизода, имеющих несомненную связь с предметом данного повествования. Случились они в доме № 38 по улице Петровка, в кабинете Игнаточкина.
Старший лейтенант, бесхитростная душа, еще не разъеденный ржавчиной неверия, еще сохраняющий веру в непорочность органов, на службе у коих состоял, пребывал в тот момент в благодушном настроении – в деле о безвестном трупе из залива забрезжил первый лучик света. Сопоставив факты, он пришел к выводу, что погибшим мог быть гастарбайтер из Таджикистана, подрабатывающий у одной из станций метро разнорабочим. Чтобы поставить точку в этом деле, он намеревался наведаться в упомянутое место. Игнаточкин возлагал большие надежды на эту вылазку и мысленно уже примерял на себя лавры победителя. Не каждый способен из такого «глухаря» выстроить стройную версию, и, чем черт не шутит, может, и убийц найти.
Предаваясь этим мыслям, он разглядывал высохшую муху на подоконнике и гадал, оживет ли насекомое по весне. Тут дверь без стука распахнулась, и в комнатку, как к себе домой, стремительно вошли… Да что там! Ворвались два спортивного вида молодца, своими вытянутыми мордами напоминающие пару взявших след доберманов.
Они были такие одинаковые, что отличить их можно было разве что по тонюсенькой черной папке под мышкой у одного и по удостоверениям, которые они без лишних слов сунули в нос изумленному Игнаточкину. Он только успел прочесть, что один был капитаном Майоровым, а другой – майором Капитановым. Во всяком случае их документы имели убедительный аргумент – логотип организации, одно название которой вселяло в добропорядочного гражданина страх, сродни тому, атавистическому, который, вероятно, испытывал пещерный предок человека, повстречавшийся на узкой тропе с саблезубым тигром. За время своего существования эта контора приобрела налет сакральности, и только идиоту пришло бы в голову проверять на подлинность документы у ее сотрудников. Это все равно, что сомневаться, скажем, в подлинности рясы священнослужителя? Наш народ и напоминает, в некотором смысле, особую породу верующих. Эту веру можно даже использовать в качестве детектора лжи при проверке законопослушности: испугался полицейского – побледнел, руки-ноги задрожали – наш человек! А не подействовало – нехороший, с гнильцой.
Так и эти двое, без сомнения хорошо чувствовали себя в статусе священных коров, закрепленном за ними самими согражданами. Потому, не испрашивая позволения, плюхнулись на стулья у приставного столика своими резиновыми задницами! Стулья, выглядевшие, как пара пенсионеров, перенесших несколько инфарктов, жалобно пискнули. Игнаточкин виновато улыбнулся. Ему было неловко, словно именно он препятствовал уходу стульев на заслуженный отдых. Но в ответ ни один мускул не дрогнул на лицах нахалов. Выпучив на хозяина кабинета свои оловянные глаза, они, казалось, наслаждались его замешательством. Наконец, один из них выхватил из кармана записную книжку. Проделал он это так же проворно, как ковбои в вестернах выхватывают кольт.
– Игнаточкин? – метнул он в следователя подозрительный взгляд, как будто сверял запись в книжке с оригиналом.
– А вы, собственно, кто?
Естественно, что находящийся на своей законной территории Игнаточкин постарался придать вопросу вызывающий окрас.
– Я неясно спрашиваю? Вы Игнаточкин? – повторил гранитным голосом пришелец, намекая на тщетность попыток младшего по званию, а главное, по иерархическому положению в табели о ведомствах, взять ситуацию под контроль.
– Так точно, старший лейтенант Игнаточкин, – сдался Игнаточкин, правильно оценив ситуацию. Пальцы его вытанцовывали по столу лезгинку.
– А вы, собственно, по какому делу? – сделал он вторую, на этот раз робкую, попытку выяснить цель визита наглецов.
– А дело у нас, собственно, – передразнил доберман, – государственной важности!
Он бросил на Игнаточкина надменный взгляд, достал из своей папки листок бумаги и спросил:
– Некоторое время назад вы занимались расследованием убийства. Напомню…, тело, найденное в заливе Москвы-реки.
– Д-да... а какое отношение имеет ваше, это... ведомство, к...,– заикнулся Игнаточкин. Он явно недоумевал, каким образом труп какого-то гастарбайтера мог угрожать безопасности такого могучего государства.
– Вопрос неуместен! – пресек его попытку проявить любознательность второй доберман.
Вопросы, странным образом, продолжили задавать посетители, а не обладатель пусть крошечного, но собственного кабинета. Спроси сейчас Игнаточкина, кто здесь хозяин, он бы, пожалуй, затруднился с ответом.
– П-понимаю, – смутился он. – Было у меня это дело. Но труп не опознан, а дело приостановлено за недостаточностью улик.
– У нас предписание. Вот. – Доберман с папкой протянул листок Игнаточкину. – Ознакомьтесь. Дело забираем себе. Приготовьте материалы и сдайте лично нам.
– Не забудьте про вещдоки, – оскалился его напарник.
Игнаточкин уставился в листок. Бумага была по всей форме. Мелькнула банальная мысль: им что, совсем там не хрен делать? Но потом он подумал, что там всегда было, есть и будет чем заняться. Тут Игнаточкину до головокружения захотелось самому довести до конца это дело.
– Я..., это..., обязан доложить начальству..., – начал он, но его невежливо прервал один из доберманов. Кивнув на телефон, он сказал:
– Мы понимаем. Начальство в курсе.
Игнаточкин протянул руку к аппарату, но в тот же миг он разразился оглушительным звоном. Игнаточкин вздрогнул и поднял трубку. Звонил подполковник Аристократкин.
– Игнаточкин, ты вот что..., в общем, оформляй дело с утопленником на госбезопасность, – с неохотой приказал он.
Когда Игнаточкин озадаченно опустил трубку на рычаг и поднял глаза на доберманов, те издевательски-сочувственно скалили свои белоснежные клыки.
Не успела захлопнуться дверь за доберманами, снова позвонил Аристократкин.
– Игнаточкин! Ну ты у нас нынче, прям, звезда! – на сей раз бодро пророкотал начальник.
– Слушаю, товарищ подполковник!
– Тут опять по твою душу. Звонили из управления… кореш мой. Просил принять журналиста одного. Конкретно, тебя просил. Во, дела!
– Журналиста? А он-то что у нас забыл?
– Интересуется нашими трудовыми буднями. Максимов какой-то. Кстати, жмурика с залива тоже упомянул. Как сговорились все. Чекистам дело уже передал?
– Нет еще. Обидно даже, только проблески наметились.
– Не жалей! Хрен с ними! Пусть забирают, мож, подавятся. По-всякому висяк. Заповедь мою не забыл?
Под влиянием внутриведомственной пропаганды стойкий отрицательный образ журналистской породы прочно закрепился в неустоявшемся мировоззрении молодых сотрудников. Им внушали, что эти козлы суют свой нос туда, куда раньше, в счастливые времена, никому не дозволялось.
– Никак нет! Не забыл. Журналисты беспринципные засранцы, только и делают, что разнюхивают, провоцируют, лицемерят, подтасовывают, передергивают, ввергают граждан в панику и поливают всех говном, – отчеканил Игнаточкин.
– Молодец, Игнаточкин… Пятерка! – Аристократкин вздохнул, и посетовал: – Во, времена, а! В голове не укладывается. Любой писака нынче может намарать все, что вздумается. Бред! Бред! Разваливается страна… Ни-к-ка-кога уважения к власти, ни-к-ка-кога порядка! Ну, лады. Принимай журналиста. Все ясно?
– Так точно!
Журналист не заставил себя долго ждать – спустя час, тот же убогий стул, едва остывший от чекистской задницы, оседлал дружелюбно улыбающийся человек. Игнаточкин даже признал бы его наружность приятной, если бы не его профессия. Правда, лично старшему лейтенанту газетчики ничего плохого не сделали. Но плевелы, подброшенные подполковником Аристократкином, дали всходы, выделяющие вредоносные токсины. Борясь с отравой, Игнаточкин метнул испытующий взгляд на гостя и внезапно почувствовал, что не в силах побороть в себе возникшее с первого взгляда чувство симпатии к этому человеку. Он поднялся из-за стола и принялся в задумчивости мерить шагами комнату. Из-за ограниченности пространства очередной маневр быстро завершался, и, чтобы не врезаться в стену, всякий раз приходилось резко разворачиваться. Получалось эффектно. На третьем витке он спросил Максимова:
– Скажите, откуда вам известно про это дело?
– Знаете, у журналистов свои источники, – ответил тот туманно.
– Ну да, хм… А почему именно оно? Да еще и незаконченное. Знаете, наверно, что разглашать детали по таким делам, не в интересах следствия.
– В курсе. Но меня интересует только открытая информация. Вообще, конкретное преступление необходимо мне лишь в качестве фарша, если так можно выразиться.
– Фарша?! – изумился Игнаточкин.
– Знаете, правильней будет, если я озвучу свою конечную цель. В настоящее время я работаю над циклом рассказов. Беллетристика не совсем мой профиль. Но реальные дела это и есть фарш. Мне показалось, это происшествие…, я о нем случайно узнал…, могло бы стать интересным сюжетом.
– Ладно. Задавайте свои вопросы. Хотя, все это странно.
– Что странно?
– Просто вы не один, кого заинтересовала эта история.
– А кто еще, если не секрет?
Надо отдать должное тому, что за время работы в органах Игнаточкин кое-чему научился и в профессиональном аспекте. И, естественно, ни секунды не сомневаясь в том, что журналист от начала до конца придумал всю эту историю с рассказами, тем не менее, повел себя непоследовательно – вздохнул, демонстративно развел руки и посмотрел в потолок.
– Ясно. Уже наехали, дармоеды, – понял гость, и вдруг предложил: – Слушай, давай на ты?
И тут Игнаточкина посетила крамольная мысль о том, что и в среде журналистов иногда встречаются нормальные мужики.
– Возражений нет, – ответил его язык, тогда как мозг все еще находился в раздумье.
– Тогда, давай, рассказывай… Ну там, обстоятельства, кто нашел, результаты экспертиз и тэ пэ.
– Но, пожалуйста, конкретные имена и вообще… в прессу… ни-ни!
– Могила! – поклялся Максимов.
– Тело обнаружили, – начал Игнаточкин, – трое лиц без определенного места жительства. Бомжи, в общем….
И как-то само собой получилось так, что Игнаточкин рассказал журналисту про бомжей, про патологоанатома Шниткина, про то, как в брошенном автомобиле нашли меч, как он, Игнаточкин, попробовал связать этот меч с трупом и как потом все зашло в тупик. Рассказал все вплоть до последнего показания одного из алкашей, которое пробудило в нем слабую надежду.
– Вот и вся история, ¬– закончил Игнаточкин, и спохватился: – Да, еще кое-что. На опознании один из бомжей, Федорыч…, между прочим, бывший преподаватель философии, опознал убитого. Вернее, мне так показалось. Негусто, да?
– Как сказать… Ты, кажется, упомянул, что убитый уроженец Средней Азии?
– Факт! Ну и что?
– Расчет на то, что искать особо не будут. В наше время этих парней легче всего прикончить и никого это не огорчит. Вопрос, зачем? Ограбление? Но гастарбайтеры люди небогатые. Наци? А, может, свои?
– Не-а… Не будут они так труп скидывать. Да еще это меч. И удар…
– Вот! Вот, Паша! Меч и удар! Именно! Знаешь, кто такие удары наносил?
– Кто?
– Гладиаторы. Так они приканчивали побежденных.
– Гладиаторы?! – поперхнулся Игнаточкин, – причем здесь гладиаторы?
– А притом! Перехожу к самому главному. Что если беднягу прикончили ради развлечения?
– Как это?! – удивился Игнаточкин.
– А вот так! Слышал, развлекуха сейчас такая появилась, бойцовых псов друг на друга натравливать, а сами, троглодиты, вокруг беснуются?
– Про собак знаю, про людей – нет.
– Подумай! Если все обыграть, как в театре… Ну там, античный антураж, декорации, реквизит… Я до недавнего времени не мог даже и предположить такое. Думал, пару тысяч лет назад всё и закончилось. Нет! Наблюдается ренессанс!
– Интересная версия, конечно, – вздохнул Игнаточкин, – но в нашей работе полета фантазии недостаточно. Нам доказательства нужны.
– Так за чем же дело? Докажем, – уверенно пообещал Максимов.
– Да, но есть одна загвоздка, – расстроенно вздохнул Игнаточкин. Я больше не веду это дело.
– Дармоеды?
– Угу, – печально угукнул Игнаточкин и, плюнув на инструкции, выложил всё про доберманов.
Максимов выслушал его историю, в очередной раз удостоверившую всесокрушающую мощь невидимого щита родины и, в свою очередь, поведал Игнаточкину про то, как вышел на это дело – и про меч; и про консультации с профессором. И, наконец, про приключения Вики и ее подруги, вампирши Инны. Только про сны свои не рассказал. Старлей и без того был потрясен. Он безоговорочно поверил в версию журналиста и поклялся, что более никогда не скажет худого слова о его коллегах без серьезных на то оснований. Последнее обязательство было чрезмерным, поэтому Максимов не настаивал на его выполнении.
– Заниматься этим тебе придется в порядке личной инициативы. Секретность гарантирую, – сказал он. – Кстати, а мы можем еще раз получить тот вещдок?
– А почему нет? До передачи дела вещественные доказательства числятся за мной. Контора не сможет изъять меч.
Грустная улыбка была ответом на это наивнейшее заблуждение.
– К Трюфелевой! Срочно! – заторопился Игнаточкин.
– К Трюфелевой? – удивился журналист.
– Да, в хранилище вещдоков.