***
Вспышки, подобные молнии, на краткий миг освещающей все вокруг.
А потом...А потом, все остальное-функции мозга, запомнившего реальность, которая постепенно гаснет, теряя яркость, цветность, четкость, запах и вкус. Как и жизнь. Лишь вспышка в вечности, или серия вспышек, которые по необъяснимой причине, подобно застывшим моментам на фото, записываются в память. Почему именно эти моменты остаются в памяти, хотя зачастую хочется запомнить иные? Ответ не приходит из глубины вселенной. Даже эхом. Это не в горах, это величайшая пустота, где не от чего отразиться. И тогда возникают попытки объяснить, хотя бы самому себе. Некоторые версии укладываются, иные нет. Но бывает и так, что то, что никуда не подходило сразу, позже находит свое место, как кусочек пазла, сумевший зацепиться хотя бы одной гранью за общее, еще не целое, но уже скрепленное с другими частями единого. И в этот момент зацепления, нет-нет да и сверкнет истина, и внезапно спектр жизни становится ясным, понятным и, на удивление, простым. Чем проще объяснение чего-либо, тем ближе к истине. Теперь это знание. Сколько отмерено вспышек от первого до последнего вздоха? И которая из них истинно ли первая, а последняя является ли таковой? Загадка, вероятно, без ответа, но попытка найти его наполняет смыслом промежуток между. Пока есть иллюзия, что включен свет, и тени, причудливо изгибающиеся на стене, и есть наша жизнь.
Вспышка молнии, разорвавшая полотно ночи. Изможденное женское лицо с бездонными, наполненными во всю глубину бездны смесью разного: печаль, страх, жалость, отчаяние, неприкаянность... Всего не перечесть. Страдание! Вот более точное и вмещающее в себя все сразу определение. Да! Верно! Объединяющее и связующее. Еще в этих глазах я прочитал испытываемую, разъедающую вину и мольбу простить непонятно за что. Я изо всех сил пытаюсь понять за что, но не выходит. Нет ни каких причин, я чувствую себя хорошо, за исключением невозможности пошевелиться. Но и это не беспокоит. Просто сейчас так. В прошлый раз было иначе. Тогда реальность уже заканчивала истаивать, и на любые движения сил попросту не было. Да и сама вспышка исходила от крайне неприятного лица, всего изрисованного причудливыми узорами с миндалевидными зрачками и треугольными, как у рыб, зубами. Это лицо было хозяином топора с двумя лезвиями, который завершил мое путешествие по джунглям, и оно впечатало себя в мою память единственным произнесенным словом, -АЛЛЕГ. В том месте и в то время смысл слова был однозначно понятным. -Почти! -Я услышал и понял. Значит, уже скоро. Ни огорчения, ни сожаления. Таковость. Осталось понять что? Тьма.
-ОЛАФ! -Это уже в который раз произносит бескровными губами та женщина со страдающими глазами без дна. Она хочет, чтобы я для чего-то запомнил это слово. Но зачем? Слишком много зачем и почему. Почему по ее лицу течет дождь? Зачем и за что она без слов просит прощения? Для чего она страдает? Что такое ОЛАФ? Зачем она отделяет колышущейся перегородкой с узорами свое лицо от моего? Зачем отдаляется? Мне становится трудно разглядеть ее через узор. Она тает в темноте, оставив загадку.
-О-ЛА-Ф.
Я больше никогда не увижу это лицо, эти глаза, наполненные болью, и эти тонкие губы. Но это лицо, видимо, имеет важное значение, иначе почему его нужно помнить? Точнее, почему нельзя забыть? Вспышки имеют огромную силу. Силу неустранимости. Как будто они вплетены светящимися нитями в вечность и погасить это свечение невозможно. Я полагаю, что люди в эти вспышки вкладывают очень много сил неизвестной природы. Всегда по-разному.
***
Самая первая вспышка...
И тоже женщина со светящимся лицом и закрытыми от наслаждения глазами, выдыхает:
-Л-ЛЕГ,-и я понимаю ее. Глаза ее закрыты, но она видит. Иное и иначе. Она видит сейчас сияющее существо, исполненное блага, которое входит в нее и теперь будет с нами, потому что мы своим объединенным желанием призвали его. Это стало возможным, как только произошел сплав в единое целое наших душ, настроенных камертоном в общий звук, цвет, запах и вкус. В точном соответствии, полном согласии, глубочайшем взаимопонимании и проникновении. В момент пикового крещендо, в миг вспышки, является ЛЕГ. Нам удалось постичь одну из тайн неба. Вдвоем.
***
Мне удобнее обозначать вспышку этим символом. Слово утомляет своим однообразием. С символом как-то проще. К тому же слово может обладать различными оттенками смысла у разных людей. Ведь мы такие неодинаковые. Я раньше думал, что и вспышки, и память, и все остальное у всех одинаковы, но, оказалось, не так. От слова совсем. Поэтому и пришла мысль описать, как воспринимаю окружающий мир я. Возможно, буду не понят, но это совершенно не беспокоит. Желание написать именно в том виде, как оно есть для меня, будучи удовлетворяемым, доставляет немалое удовольствие, в некоторые моменты переходящие в наслаждение, граничащее с экстазом. Я не могу объяснить, почему так происходит, да скорее всего и не нужно. Таковость -очень точное определение. А если кто-то читающий испытывает интерес, то и он может попасть в резонанс со всеми вытекающими. И это тоже таковость.
***
Я, весело хохоча, убегаю от трех пингвинов. Я ловкий, злой мальчик, а они монашки, с массой запретов. Мне скоро 9 лет, и я знаю здесь все щербинки на камнях в стенах этой тюрьмы. Облики на небе свободны, и могут лететь в какую угодно дальнюю страну, если некая сила не растворит в ничто раньше. Я часто смотрел на облака, разглядывая разные фигуры в меняющихся контурах, и размышлял о том, как они появляются, что заставляет их быть больше или меньше, кто вылепляет иногда очень правдоподобные и рельефные фигуры, и как они тают, бесследно исчезая в бесконечно голубом. Я понимал, что спрашивать кого-либо совершенно бесполезно. Никто на самом деле ничего не знает точно, как будто этот мир является целиком сотканным из загадок и тайн. Получая версию ответа, очень далеко отстающую от истинного положения, неизменно засоряешь липкой невнятной кашей разум, и избавиться от этой каши весьма затруднительно. Пингвины постоянно называли меня трудным. Я задавал очень много вопросов, на которые получал порцию каши, которая размазывалась по волшебному камню, скрывая его блеск, делая его незаметным на фоне общего строения, щедро заштукатуренного подобием цемента или глины. Я говорил, что помню все щербинки на камнях, но на самом деле, с высокой достоверностью, помню лишь одну, которая впечаталась в память из-за лужи, на которой нога соскользнула с крыльца вниз, а вторая осталась неловко подвернутой на этой каменной плите так, что я вывихнул колено, разбил в кровь об угол плиты точку сращения ног, отшибив причиндалы и головой сделав щербину в каменной колонне, державшей балкон. Когда вернулась способность дышать, немного расслабились мышцы, чудовищной судорогой скрючившие все тело, и вернулось изображение окружающего мира, то перед глазами, размеренно раскачиваясь, как бы издеваясь, из каменного столба смотрело существо с большими угловатыми ушами, когтистыми лапками и хвостом. Ну, конечно же, это просто скол. А существо-плод моей фантазии. Той самой, которая лепит из облаков лошадей, слонов, распятия, птиц, ангелов - и все остальное. Но! Эта фантазия не тает и не видоизменяется. Она врезана в камень. И хотя пользы от этого скола никакого нет, он сам есть! И на этой мысли голову уколола игла. Первая. Я был очень удивлен. Не снаружи, а как будто внутри. И этот укол привлек внимание сильнее, чем недавняя боль сразу во многих местах. Он показался важным, и я позвал пингвина-сестру Эльзу-,чтобы показать гравюру. Она не впечатлилась и соответствия щербины с иглой, уколовшей меня в голову, не выявила. Зато выдала порцию каши, заставив читать 12 кругов молитв на четках. Я ненавидел эти бусы всеми фибрами своей души, хотя и не знал достоверно, что такое душа и есть ли у нее фибры. И что такое вообще эти фибры ? Может быть, это жабры, которые шевелятся у несчастных рыб, вынутых из ведра, куда их наловил колченогий Стефан в реке за стенами тюрьмы, из которой меня не выпускают? Если так, то да! Всеми фибрами, сколько бы их у меня ни было, ненавижу. Задыхаюсь от бессмысленной неподвижности и занудного повторения пустых фраз о спасении этой самой непонятной души с фибрами, жабрами, чешуей и плавниками. И выпученными глазами, конечно же. Интересно, а есть у души глаза? Этот вопрос я, похоже, задал вслух, рассматривая существо в граните. И надо же было такому случиться, что солнечный луч пробился сквозь тучи и сверкнул во вкраплениях в граните, аккурат в «глазках» скола. Надо же, как удачно они откололись! Значит, у души есть глаза! -утвердился я, и нечто сверкнуло внутри. Как бы в голове, но. Обнажился кристалл. Самая крайняя грань или острие. И этот кристалл не в голове. Он в чем-то большем, чем голова, и голова, и все остальное, с руками, ногами, тоже внутри. Эта вспышка впечатлила, и захотелось еще. Захотелось открыть весь кристалл, чтобы хотя бы взглянуть и попытаться понять, для чего он? Как применить, откуда он взялся и, самое главное, где он? Внимательно всматриваясь в то место, где сверкнула обнажившаяся грань кристалла, я вдруг понял, что смотрю не глазами. Они не способны так развернуться. Тогда чем же? Может, это и есть фибры? Да что же за слово такое трудное? И что можно еще этими фибрами делать, кроме как ненавидеть? И ОЛАФ сделал странное. Он спросил щербину в столбе:
-Ты кто?
Что может ответить камень? И, самое главное, как? Раздался звон колокола на главных воротах, извещая о приезде кого-то. Я немедленно помчался, чтобы хоть на несколько мгновений взглянуть на внешний мир за пределами монастыря. Пингвины немедленно прихватили меня за обе руки. Планов гоняться за мной по улицам Дрездена у них не было. В монастырь приехал важный пингвин. Они заперлись в библиотеке и долго о чем-то говорили. В замочную скважину видно плохо и мало, и, как только вся делегация переместилась в трапезную, я проскользнул в совещательную и замер, как вкопанный. На столике появился лист глянцевой бумаги с изображением замка с множеством остроконечных шпилей. И повсюду: на крышах и стенах,- расположились диковинные существа. Архитектурные вымыслы, так сказать. Но вот один вымысел был точной копией существа, выбитого моей головой в гранитном столбе. Естественно, я немедленно выкрал этот лист и со всех ног бросился к столбу, чтобы сличить. Острая боль пронзила правое плечо. Бесшумный цербер в туфлях на войлочных подошвах, очкастая сестра Марта, своими железными пальцами пухлой руки изловила ту самую тонкую косточку в плече, чтобы запустить под нее один из пальцев, делая невозможным сопротивление. Одно время я хотел называть ее очковой коброй, но это оскорбило бы всех кобр сразу. Сестра Марта имела чрезвычайно жирное тело в противовес стройным кобрам.
- Вой! - прокартавила тупая, но сильная монашка.
- Гьех!
- Я верну, - мрачно пробубнил я, понимая бессмысленность любых переговоров с этим персонажем. У нее были редкие противные усы, и постоянно пахло начавшим портиться луком, даже когда его запах выветривался из кладовой. Луковая Марта. Я часто дразнил ее лукавой Мартой, что приводило ее в ярость. Я неизменно убегал от ее железных пальцев, пользуясь неповоротливостью ее грузного тела, но иногда все же подвергался истязаниям, до одного очень полезного момента, когда судьба преподнесла козырную карту, обезоруживающую злобствующего пингвина. Сестра Эльза была представителем судьбы, наставляя Марту о необходимости проявлять милосердие, прощение моих выходок и недопущении физических экзекуций без веских причин. А личная неприязнь — аргумент совершенно не веский. Но не в этот раз! Кража! И палец этой гадкой Марты давил в нерв в плече за все не веские причины, вызывая потоки слез из глаз и подергивания висящей ,как плеть, руки. Кричать было никак нельзя. Это обозначало бы признание вины и раскаяние в содеянном. А я не был виноват. Я нуждался в проведении эксперимента и не мог ждать момента, когда пингвины закончат прием пищи и можно будет обратиться с просьбой. А если не дадут рисунок? Или вообще спрячут подальше от соблазна ,и добыть его будет чрезвычайно трудно? А если этот важный гость заберет его с собой и уедет? Я все сделал тактически правильно. Не учел лишь усатую Марту. И проснулся воин. Рискуя повредить пальцы, я извернулся и изо всей дури пнул Марту в голень. Теперь уже она скорчилась от боли и плечо отпустила. Я припустил к заветному столбу, подобрав с пола рисунок. Но, видимо, Луна была в Скорпионе, и я был повторно изловлен уже стаей пингвинов, шедших из теплицы с дарами природы к столу. Марта провизжала:
- Дейжите воя!
И вот я уже стою ,опустив голову, перед трибуналом. Сестра Эльза растерянно переводит взгляд с Марты на меня ,с меня на гостя, с гостя на старшую сестру Грету. И от ее присутствия в этой ситуации мне стыдно. Ее никак нельзя называть ни сестрой, ни тем более пингвином. Красоты фрау Грета необычайной. Пронзительные голубые глаза, лучащиеся добротой и пониманием, соболиные, изогнутые волной брови, ямочки на щеках, подчеркивающие острые скулы, точеный нос и в меру полные губы с изящным подбородком. Даже монашеское одеяние, предназначенное скрывать особенности фигуры, в этом случае, наоборот, подчеркивает высокую плотную грудь, плоский живот и идеально очерченную талию. Королевское совершенство - вот как можно называть фрау Грету. И обращаться не иначе как «ваше величество». Что я, собственно, и сделал, в ответ на ее вопрос:
- Что вы на этот раз натворили, Олаф?
Она неизменно ко всем обращалась на Вы с глубоким уважением. Даже к несносному мне.
- Я не крал! Ваше величество,-промямлил я, пытаясь заранее обелить себя.
- Кьял! -брызгая слюной, завопила Марта, протягивая суду рисунок. Удивление отразилось на лицах Эльзы, и Греты, и гостя.
Королева проявила спасительное участие:
- Олаф, ты же просто взял на время и забыл спросить разрешения, затем бы вернул?
Чудовищная тяжесть, грозившая мгновением назад, раздавить меня, как блоху, исчезла во мгновение ока.
- Да, именно так!-выдохнул я .
- А для чего тебе этот рисунок?-вдруг проявил интерес приезжий. Я понял, что это единственный шанс, и сказал, что там нарисован некто, кого мне нужно понять. Гость оживился:
- Где?
Я подошел ближе и пальцем указал на фигурку у третьего справа шпиля.
- Кто это?
Гость переглянулся с фрау Гретой, и лица их стали озабоченными.
- Почему тебя это интересует? -осторожно спросил гость.
Я, снизив голос до шепота, сказал:
- Здесь, на столбе, есть такой же. Я хотел просто сравнить.
Сравнить захотели все, и я повел делегацию к заветному столбу, но ощущал себя некомфортно, как если бы предавал кого-то нужного. Если и не друга, то сочувствующего. Гость, задумчиво разминая подбородок, рассматривал скол, переводя взгляд на рисунок, и, наконец, произнес:
- Сходство потрясающее!
Моей радости не было предела. Я то сходство увидел сразу. Даже небольшой разрыв на левом ухе был тот же самый. На столбе был отпечаток существа со скульптуры на крыше того замка. Гость поинтересовался у фрау Греты, как давно был построен монастырь, делался ли ремонт, приглашали ли в ближайшие несколько лет вольных каменщиков для каких-либо работ? Получив на все вопросы отрицательный ответ, гость стал еще более задумчивым. Они отошли в сторону и о чем-то шептались. Я как ни вострил слух, не мог распознать, о чем идет речь, кроме отдельных слов. Врезались в память неизвестные, как и фибры, слова: масоны и горгулии. Гость вновь подошел и поинтересовался, как давно я обнаружил этот барельеф. Он пытался улыбаться, но выглядело это фальшиво. Я, хлопая глазами, сообщил, что не обнаружил, а случайно выломал кусок, ударившись головой.
- Значит, головой? ...Из гранитного столба?
Я послушно кивнул. Он взял фрау Грету под руку и повел к выходу из аллеи, на ходу давая распоряжение замазать этот скол.
Марта кинулась за ними с воплем:
- Этот яйзбойник отковыяет жабу!
Почему она назвала существо жабой? Сама как жаба!
Гость прищурился на меня и добавил:
- Тогда сбить зубилом! - У вас есть инструменты? -обратился он к сестре Эльзе. Та растерянно развела руками, и немедленно вмешалась жабенция Марта:
-Есть, есть! У Стефана все есть! Он пьивозит нам пьодукты. Мы все устьяним!
Я ощутил неприятный холодок в животе. Эта жирная усатая бочка готова на что угодно, лишь бы насолить мне и, наверное, сама будет махать кувалдой, лишь бы увидеть печаль в моих глазах. Отстав от процессии, я вернулся к барельефу и попытался извиниться за предательство, но существо молчало, как каменное изваяние. И тут я вспомнил, что на картинке у него были крылья, как у летучей мыши. Но здесь они находились в глубине колонны, и если бы их освободить, то существо могло бы улететь.
- Они хотят тебя убить, прошептал я и внезапно увидел распахнутые крылья внутри столба. Как если бы оно летело, и все вокруг внезапно стало каменным. Как в книжках про волшебников. Р-раз, и все живое заколдовано. На мгновение мне показалось, что точно так происходит и расколдовывание обратно. Взмах волшебной палочкой-и все оживает. Только вот нет волшебной палочки, да и волшебство в монастыре запрещено. Как интересно запрещать то, чего не существует? Опять вопрос без ответа. Разрешено лишь молиться и верить. И тут всплыли из памяти (надо же, всплыли, как будто слова могут тонуть) слова наставницы Инги, которые она чуть ли не вбивала мне в голову, и этим насилием, видимо, вызвала их потопление:
- Если будете иметь веру с горчичное зерно и не усомнитесь, то, если скажете горе перейти отсюда туда, то будет вам.
Ну не может же такого быть, чтобы столько лет сестры молились в затворничестве, чтобы произносить бессмыслицу? В этих словах должна же быть правда, хоть с горчичное зерно?
- Крылья свободны,- я так четко увидел желаемое, что даже не удивился, что с кристалла посыпались скрывающие его сияние крошки. Как интересно, я про крошки не думал и про кристалл тоже, а они сами проявились Но дальше произошло невероятное. Из кристалла, из его освобожденной грани, ударил синий луч прямиком в столб над головой существа и стал метаться из стороны в сторону, как бы обрисовывая контур. И одновременно с окончанием обрисовки погас, и нечто вырвалось из камня так стремительно, что я едва успел отскочить назад и в сторону. И пришлось отскочить еще дальше, потому что столб подломился и, раскалываясь на куски, обрушил часть балкона, подняв клубы пыли. Пришлось отступить еще дальше. Делегация прибежала на грохот. Фрау Грета немедленно обхватила мои плечи и стала осматривать со всех сторон:
- Тебе страшно?
- Ты ранен?
- Что случилось?
Ну, конечно же, в присутствии королевы я был бы здоров даже с переломленным позвоночником. Но на самом деле, я даже не был испуган. Я был счастлив от произведенного чуда. Хотя имелось подозрение о его совершенной незаконности в этом месте. Хотя именно это добавляло сладости.
- Просто балкон упал, - скромно ответил я, - ничего особенного. Гость присел на корточки и спросил, знаю ли я из-за чего упал балкон. Я кивнул:
- Оно освободилось из столба.
Про кристалл и луч решил на всякий случай умолчать. Пингвин скривился:
- Ох уж эти детские фантазии…
Я ощутил странное чувство, будто с головой окунули в грязь. А ведь я сказал правду. И над головой гостя на долю секунды мелькнуло и исчезло ОНО. Крохотным острием на хвосте оно укололо пингвина в голову чуть выше правого уха, и с гостем случилось странное. Он встал, как вкопанный, с необычной улыбкой на лице. Как если бы он улыбался лишь половиной лица, в то время как вторая половина оставалась серьезной. И эта улыбка как бы стала неживой маской, захватив заодно правую руку с нелепым жестом с вытянутым указательным пальцем и замороженной ногой.
- Боже правый, - воскликнула сестра сестра Эльза, - удар хватил.
- Я такое уже видела!- и ,перейдя на шепот, добавила почти в ухо фрау Греты,- и 3-х дней не протянет.
Но это я услышал, и ощущение измазанности грязью пропало. Совместными усилиями сестер гость был перенесен в приемную, где его расположили на диване, хотя по его лицу было отчетливо видно, что он вообще не понимает, где находится. Мне было чрезвычайно интересно происходящее, и я не отходил от гостя ни на шаг, внимательно рассматривая его странное лицо. Половина с улыбкой казалась кукольной. Глаз неподвижный и пустой. А вот второй, наоборот, переполнен жизнью, как будто старается за двоих, но стал напоминать глаза той женщины с мокрым лицом, 9 лет назад.
В глазу гостя к страданию, к просьбе простить за что-то был добавлен нечеловеческий ужас, как если бы он, прямо сейчас, наблюдал приближающуюся катастрофическую неизбежность и не имел возможности изменить что-либо даже на крохотный атом. Видимо, этот ужас его и прикончил к заутрене. Его тело увезли в неизвестном направлении, а сестры Эльза и Грета, видимо, окончательно утвердившись в некоем непростом для них решении, предложили показать мне чудо в одной из комнат в подвале. Подвал я тоже исходил вдоль и поперек, и недоступных комнат заприметил несколько. Но на свои вопросы получал неизменный отказ фразой:
- Еще не время.
Как же я обрадовался, что хоть для одной запертой двери, время, наконец, пришло. С замиранием сердца я слушал, как поворачивается ключ в замке, скрипят ржавые петли. Пахнуло спертым воздухом, но свеча в руке сестры Эльзы не погасла, значит, можно входить. Она вошла первой, расставила по углам и стенам несколько свечей и зажгла их от принесенной. Небольшая каменная комната с небольшим квадратным возвышением посередине с симметричным орнаментом.
- Вставай на него!-негромко произнесла фрау Грета с немного грустной ноткой. Я немедленно заскочил на постамент и, раскинув руки в стороны, покрутился вокруг себя.
- Смотри на крест!- указала она на нарисованный красной краской на каменной кладке крест, чуть выше уровня глаз, не отрываясь, смотри! Она взмахнула рукой, давая знак сестре Эльзе, и вместе начали читать молитвы, которые я слышал уже миллион раз, но раз пообещали чудо, потерплю еще немного.
- Бу-бу-бу,-какая скукота! И вдруг крест исчез. Я поморгал глазами, но он не появлялся.
- Ого!
Но это было лишь начало. Исчезли камни на стене, и она стала гладкой, как вода в кружке. И, не останавливаясь на достигнутом, появилась рябь, очень похожая на тот рисунок, которым женщина разделила наши лица прежде, чем уйти в темноту. И сейчас за узором была тоже темнота. Но появился свет. Точка вдали. Свет приближался и становился ярче. Свет исходил от человека, который шел навстречу, но не видел меня и, показалось, что он идет не зная куда. Наугад. Возможно, растерян, или спит с открытыми глазами. И возникло странное, далекое чувство, что я его откуда-то знаю, или давным-давно знал и забыл, а теперь вспоминаю, как в тумане.
- Твой отец, -шепнула фрау Грета каким-то измененным голосом.
Я успел удивиться, как она успела это шепнуть, если не прекращала читать молитвы, а потом понял, что это она сказала у меня внутри. Сердце у меня бешено заколотилось, и во рту стало сухо. У меня есть отец!
-Почему? Почему вы мне не сказали, что у меня есть отец? -я стал впадать в ярость.
- Это будет твой отец! - жестко остановила начинающуюся истерику фрау Грета каким-то измененным голосом.
- Кут!- как будто щелчок кнута, еще одним чужим голосом приказала она.
И я понял! Это на каком-то другом языке, которым отдают команды, она произнесла:
- Время пришло!
- Когда услышишь это в третий раз... - я понял, что она имеет в виду команду «КУТ»,-то тебе нужно будет отправиться в путь, чтобы узнать тайну о своем рождении.
- Там будет все непросто, но ОНИ не имеют права скрыть от тебя истину. - Ты узнаешь все, что тебе недостает, и с этого момента обретешь непрерывность.
Я стоял и хлопал глазами, пытаясь запомнить образ отца до мельчайших подробностей, хотя точно знал, что это бесполезно. Теперь я попросту не смогу его забыть. И тут меня осенило!
- Третий раз!
- А когда услышу второй раз, что мне делать?
- Олаф, - вдруг окликнула меня сестра Эльза, проглотив комок в горле. Я повернулся к ней и увидел глаза, готовые пролиться слезами и замер очарованный сиянием, исходящим от всего ее существа.
- Олаф,- окликнула меня сестра Грета. Развернувшись к ней, я увидел то же сияние и такие же глаза бездонной голубизны, полные слез.
- Мы поможем тебе... - как будто каждое слово давалось ей с огромным трудом,-произнесла, - ты только вспомни о нас у престола Господня…
- Опять двадцать пять, -не успел разозлиться я, как услышал щелчок, -КУТ!
И сердце внезапно в последний раз громко сказало ТУ---ДУМ. И тишина. Я почувствовал, что становлюсь легким, и медленно поднимаюсь вверх сквозь камни и доски. Вокруг появились светящиеся цветные кольца, и жахнул ослепительный свет, а следом раздался оглушающий и всепоглощающий рев. Меня рвануло вверх с невероятной скоростью. Свет исходил из центра гигантской золотой птицы с распахнутыми крыльями. Птица поймала меня и разорвала когтями сверху вниз.
- Какой престол? Где его искать? Эльза! Грета! -как бы спросил вниз, в столп света.
- Спасибо, Олаф!- тихим эхом ответил свет,- ты дома. А птица, видимо,обнаружив кристалл, шепнула;
- Я сохраню его, отдыхай, набирайся сил!
И я исчез.
***
Этот мужчина несет меня, перекинув, как рулон, через плечо, по заснеженному полю. Я не вижу его, но знаю, что это он. Запах табака, вкусный запах кожи от портупеи, и сила, которая несет меня по воздуху через поле. Я как-то понимаю, что этот путь он проделывал неоднократно, но четко ощущаю это впервые. Значит, иду на поправку, и уколы, которые мне делают, и на которые носит меня этот мужчина, помогают мне выздороветь. А пока я вишу на его плече, как пустое пальто, иногда переползая ненадолго в руки. Так ему идти, видимо, труднее, поэтому снова попадаю на плечо.
***
Короткая вспышка, и я ощущаю нестерпимый жар, лежа в воде в ванной, куда кто-то всыпает куски льда. Как странно. Во льду должно быть холодно, а здесь наоборот. Тьма. Вспышка, и я лежу, дрожа от пронизывающего холода, и меня пытаются укрыть уже десятым одеялом. Эта тяжесть жутко мешает дышать и нисколько не согревает. Мелькнуло приятное женское лицо с соболиными бровями и обеспокоенными глазами. Она хочет мне помочь, но не знает как. Это было сначала, а теперь снежное поле. Чужое тело не желает подчиняться. Встраиваться в него неудобно. Но команду орла не выполнить нельзя. Предыдущий хозяин тела нужен в другом месте. А я буду теперь здесь. Мужчина молча несет меня. Отец!
***
Длинный, в целых 4 подъезда, четырехэтажный дом. Я стою в самом начале дорожки вдоль этого дома в праздничном настроении. Что-то должно вот-вот произойти, и это что-то очень важно. В этом моменте ожидание счастья. И вот с другого конца дома возникает золотое сияние. Тончайшие нити золотого и белого, сверкая исходят из теплого облака, медленно и плавно движущегося в мою сторону. Это все для меня! Срываясь с места, бегу, раскинув руки в стороны, чтобы не промазать. Светящееся золотом облако само ловит меня. Я взлетаю вверх и растворяюсь в счастье. Мама! Когда-нибудь, потом, я расскажу ей, что я другой, не тот который был раньше. Но не сейчас. Сейчас меня нет. Я растворен золотым светом. И я нужен свету так же, как он нужен мне. Так хорошо, что больше нет ни в чем нужды. Может, это и есть любовь? Главный приз! Дар.
***
Я все еще слаб. Лежу в постели и слышу, как открылась входная дверь где-там.
В комнату входит высокий мужчина в шинели и той же самой портупее. Худощавое лицо, серые глаза, внимательно и с интересом рассматривающие меня. Его лицо вижу второй раз. Первый был там, в монастыре. На боку у него плоская кожаная сумка. Она мне чрезвычайно нравится. Он присаживается на край кровати и не знает, куда положить шапку. Она пропадает из поля зрения. Где-то в ногах. Мужчина молчит, и это тоже мне нравится. Мы общаемся как-то иначе. Для этого достаточно просто быть рядом. Он достает из кобуры пистолет, отщелкивает обойму с патронами и проверяет, оттянув затвор, ствол. Передает пистолет мне. У меня замирает дыхание. Это сокровище у меня в руках. Пистолет очень тяжелый, и оттянуть затвор так же, у меня не получается. Но я все равно очень доволен. Глаза сами закрываются. Теперь все будет хорошо. Беспокоиться больше не о чем. Отец пришел домой, и у него есть оружие.