Украденный поцелуй и мимолетная ласка — вот и все, что досталось мне от Джесси до конца путешествия. Однажды вечером мерцающие вдали огни привлекли толпу на палубу. Пароход замедлял движение. Пассажиры кают, как обычно, спустились вниз, но сотни бедняков-иммигрантов, как и я, продолжали сидеть на палубе и смотреть, как звезды скользят по небу. Наконец наступил рассвет с серебряными огнями и поразительными откровениями.
Я до сих пор помню волнение, охватившее меня, когда я увидел огромные фарватеры бухты1 Нью-Йорка и увидел пролив Лонг-Айленд, как море простирающийся с одной стороны, и чудную реку Гудзон с ее палисадами2, с другой, в то время как передо мной был Ист-Ривер3 почти в милю шириной. Какой вход в новый мир! Великолепный и безопасный океанский порт, который издавна является местом встречи великих водных путей континента.
_______________________
1 Нью-Йоркская бухта — географическое понятие, обозначающее совокупность рек, заливов и приливных эстуариев поблизости от устья реки Гудзон в пределах Нью-Йорка. Часто понятие употребляется в значении «порты Нью-Йорка и Нью-Джерси». Иногда подразумевается только Верхний Нью-Йоркский залив.
2 Палисады (Палисады Нью-Джерси, Палисады реки Гудзон) — линия крутых утесов вдоль западной стороны нижнего течения реки Гудзон в северо-восточном Нью-Джерси и юго-востоке Нью-Йорка.
3 Ист-Ривер — судоходный пролив в Нью-Йорке между проливом Лонг-Айленд-Саунд и бухтой Аппер-Нью-Йорк-Бей; связан с проливом Гарлем и рекой Гудзон.
Лучшего места для столицы мира и вообразить нельзя. Я был очарован бесконечным величием, откровенным предназначением этого Города — Владыки Вод.
Мне показали Бэттери Парк4, Губернаторский остров, тюрьму и место, где тогда строился мост в Бруклин. Вдруг мимо прошла Джесси за руку с отцом. Девушка незаметно бросила на меня сияющий, долгий взгляд, полный любви и обещания.
_______________________
4 Бэттери Парк — старейшее место отдыха горожан Нью-Йорка; парк был основан в 1785 г.
Больше я ничего не помню. Когда мы сошли на берег, ко мне подошел старый банкир и предупредил, что велел собрать мои вещи и загрузить вместе с его багажом.
— Мы едем, — добавил он, — в отель на Пятой авеню5, там где Мэдисон-сквер. Очень удобное место.
__________________________
5 Пятая авеню — улица в центре Манхэттена в Нью-Йорке; одна из самых известных, респектабельных и дорогих улиц в мире.
И он самодовольно улыбнулся. Я тоже улыбнулся и поблагодарил его, но ехать с ним не собирался.
Я вернулся на пароход и от всего сердца поблагодарил старшего стюарда Кифа за его великую доброту ко мне. Он дал мне свой нью-йоркский адрес и, между прочим, предупредил, что если мой кофр запирается, то его можно оставить на таможне до востребования — там не крадут.
Через минуту я уже был в длинном ангаре на пристани и почти дошел до его конца, когда заметил лесенку.
— Это выход в город? — спросил я у случайного человека.
— Да.
Я быстренько огляделся, убедился, что непрошенный папаша меня не видит, и молнией выскочил на улицу. Пробежал два или три квартала и оказался… на Пятой авеню. Только тогда я облегченно вздохнул: «Больше никаких отцов!» Старый банкир без сожаления был предан забвению. Сегодня, на склоне лет, я понимаю, что он заслуживал хотя бы минимального уважения с моей стороны. Возможно, я и в самом деле поступил бы лучше, если бы принял его добрую, щедрую помощь.
И все же истина в том, что привязанность детей к родителям гораздо слабее, чем думают последние. Я никогда не беспокоился о своем отце. Даже мой брат Вернон, который всегда был добр ко мне и вскормил мое непомерное тщеславие, не пробуждал во мне чувства благодарности. Новая жизнь звала и влекла меня. Я трепетал, весь в ожиданиях и надежде.
Пройдя немного по Пятой авеню, я вышел к отелю, где намеревался остановиться старик-банкир, ухмыльнулся и продолжал свой путь, пока не добрался до Центрального парка. Рядом с ним, не помню точно, где именно, но, кажется, недалеко от того места, где сегодня стоит отель «Плаза», за дощатым забором ютился небольшой деревянный домик с пристройкой в дальнем конце. Из дома вышла женщина с ведром и направилась к стоявшему поодаль сортиру. Через несколько минут она вернулась и заметила меня, заглядывавшего через забор во двор.
— Не могли бы вы дать мне попить? — спросил я.
— Входи, — ответила она с сильным ирландским акцентом.
И я последовал за нею на кухню.
— Вы ирландка, — сказал я и почему-то улыбнулся.
— Да. Откуда знаешь?
— Я родился в Ирландии.
— Не может быть! — обрадовалась она
— Я родился в Голуэе.
И она сразу же стала очень дружелюбной, налила мне парного молока, а когда услышала, что я не завтракал, и заметила, что я голодный, чуть ли не силком заставила меня поесть. Присев напротив, она внимательно выслушала мою историю и удивилась моей смелости и решительности в столь раннем возрасте.
В свою очередь она рассказала мне, как вышла замуж за Майка Маллигана, портового грузчика, который хорошо зарабатывал и был замечательным мужем, но время от времени выпивал, как это бывает со всеми мужчинами, соблазнявшихся салунами6. Именно салуны губили всех лучших ирландцев, и «они все равно были лучшими людьми, и... и...». И ласковая, домашняя беседа текла дальше, очаровывая меня.
__________________________
6 Салун — пивной бар в США времен Дикого Запада.
Когда завтрак закончился и все было убрано, я поднялся, чтобы уйти, но миссис Маллиган и слышать об этом не хотела.
— Ты ребенок, — сказала она, — и не знаешь Нью-Йорка. Это ужасное место. Подожди, пока вернется домой мой Майк.
— Но я должен найти себе место для ночлега, — возразил я. — У меня есть деньги.
— Поспишь у нас, — решительно ответила женщина. — Майк поможет тебе обустроиться. Он знает Нью-Йорк, как свой карман. Мы тебе рады, как майским цветам, и...
Что мне ещё оставалось делать, как не принять предложение доброй хозяйки. Оставшееся до возвращения Майка время мы болтали. Я услышал всевозможные истории из жизни Нью-Йорка, прежде всего о «крутых парнях», так называемых «крепких орешках», и о бандитах, и о феминистках, которые были еще хуже бандитов.
Мы пообедали, после чего миссис Маллиган разрешила мне прогуляться в парке.
— Но не забудь, возвращайся к шести, а то я пошлю за тобою Майка, — добавила она со смешком.
Я немного прогулялся по парку, а затем направился в центр города к стройке Бруклинского моста по адресу, который дала мне Джесси. На вид это была какая-то убогая улица… Вскоре я нашел дом сестры Джесси, зашел в ближайшую забегаловку и накарябал возлюбленной маленькую записку, которую она могла бы без опасений показать отцу. В записке говорилось, что я хочу увидеться с нею 18-го числа или в любое другое время до 21-го, когда я тем же пароходом намерен вернуться в Ливерпуль. После этого я неторопливо вышел на Пятую авеню и снова прошелся по городу. Теперь я мог позволить себе побездельничать, поскольку за свое нынешнее проживание мог не платить.
Когда я вернулся, хозяйка представила меня Майку. Это был крупный, красивый ирландец, горячо влюбленный в свою жену, которую считал чудом и самим совершенством.
— Мэри, — сказал он, подмигнув мне, — одна из лучших поварих во всем мире. Если бы она не набрасывалась на человека, учуяв в нем капельку алкоголя, цены бы ей не было. И однако же как бы то ни было, я женился на ней и никогда не пожалею об этом.
— У тебя нет причин для сожалений, Майк Маллиган.
Назавтра Майк был свободен и согласился забрать мой кофр из таможни. Я отдал ему ключ. Он так же приветливо, как и его жена, настаивал, чтобы я остался с ними, пока не найду работу. А я признался, как мне не терпится начать самостоятельную жизнь. Майк пообещал поговорить со своим шефом и несколькими друзьями и подыскать для меня хорошую работенку.
Утром я поднялся около половины шестого, как только услышал, что Майк уже на ногах. Я проводил его до конки на Седьмой авеню. Примерно с семи тридцати в офисы потянулись служащие. На нескольких углах кварталов стояли тумбы чистильщиков обуви. В одной из них я заметил трех клиентов и только одного чистильщика.
— Не позволите ли мне помочь вам? — спросил я.
— Что ж, я не против, — ответил чистильщик.
Он подал мне запасную пару щёток, и я взялся за работу. Когда ко мне подсел следующий клиент, чистильщик показал, как при полировке туфель пользоваться замшей, а как хлопчатобумажной тканью. Я снял сюртук и жилет, и следующие полтора часа мы усердно трудились. Затем поток клиентов стал уменьшаться. Чистильщик — его звали Эллисон — заплатил мне чуть больше полутора доллара, и мы договорились, что каждое утро в часы пик я буду подрабатывать у него на тех же условиях. Я заверил хозяина, что намерен помогать ему до тех пор, пока не найду другую работу.
Итак, я заработал за утро неплохие деньги. Как выяснилось тогда же, в Нью-Йорке можно было получить хороший стол за три доллара в неделю. Последняя тревога покинула меня.
Майк вернулся домой к обеду с отличной новостью: начался набор работников под водой в железных кессонах Бруклинского моста. Платили от пяти до десяти долларов в день.
— Пять долларов! — воскликнула миссис Маллиган. — Это, должно быть, очень опасно или вредно для здоровья. Или еще что-нибудь... Ребенка нельзя допускать к такой работе.
Майк извинился и хотел прекратить этот разговор, но опасность еще пуще привлекала меня. Я уж не говорю о высокой оплате. Опасение было одно — меня могли счесть слишком маленьким ростом или слишком юным. Я наврал миссис Маллиган, что мне шестнадцать, и что я не желаю, чтобы со мною цацкались, как с малым дитятей. Заодно предъявил восемьдесят заработанных на чистке обуви центов. Добрая женщина стала уговаривать меня продолжать подрабатывать у чистильщика и забыть о подводных работах. Никакие деньги не стоят утраты жизни или здоровья. Однако, в конце концов, пять долларов в день одержали верх.
На следующее утро Майк повез меня к стройке Бруклинского моста на встречу с подрядчиком. Тот с ходу нанял Майка, а в мою сторону отрицательно покачал головой.
— Дайте мне хотя бы попробовать, — взмолился я. — Вот увидите, я справлюсь!
Подрядчик задумался. А потом махнул рукой:
— О;кей. Четыре смены уже прошли, можешь попробовать.
Об этой работе и об ее опасностях я довольно подробно рассказал в своем романе «Бомба». Здесь я могу лишь добавить некоторые подробности.
В пустом сарае, где мы переодевались и получали снаряжение, опытные трудяги объясняли, что никто не может долго работать под водой, не получая «изгибов». Под «изгибами», видимо, подразумевались судороги, которые скручивали тело в узел, отчего человек быстро становился инвалидом на всю жизнь.
Объяснили мне и сам процесс выполняемой мною работы. На дно реки люди спускались в огромном колоколообразном железном кессоне, наполненном сжатым воздухом. Чтобы вода не попадала в кессон снизу, верхняя часть его представляла собой резервуар (он назвался «материальной камерой»), куда загружали выкапывавшийся речной грунт, оттуда его поднимали и вывозили. Сбоку от кессона находилась еще одна камера, ее называли «воздушным шлюзом». Туда входили рабочие, чтобы «сжаться». При поступлении сжатого воздуха кровь продолжает поглощать газы воздуха до тех пор, пока напряжение газов в крови не станет равным напряжению газов в воздухе. Когда это равновесие достигнуто, люди могут работать в кессоне часами без серьезного риска, конечно, если постоянно накачивать туда достаточное количество чистого воздуха.
Оказалось, что вред организму наносил зловонный воздух. Если бы в кессон накачивали свежий воздух, все было бы в порядке. Но закачка свежего воздуха требовала времени и хлопот. Человеческие жизни стоили гораздо дешевле...
Этим рассказом опытные работяги хотели предупредить меня, мальчишку. Они полагали, что я слишком молод и испугаюсь трудностей, но я притворился, что не обращаю на их россказни внимания.
Когда мы вошли в «воздушный шлюз» и туда стали накачивать сжатый воздух, мужчины зажали уши руками. Вскоре я сделал так же, потому что при накачке боль в ушах оказалась очень острой. Действительно, если при этом процессе сжатый воздух подается слишком быстро, барабанные перепонки часто вдавливаются внутрь и лопаются. Лучший способ справиться с давлением — глотать воздух и выталкивать его в среднее ухо, где он действует как воздушная подушка на внутренней стороне перепонок и таким образом уменьшает давление снаружи.
«Сжимали» нас около получаса, и все это время я размышлял. Когда воздух был сжат до нормы, дверь шлюза открылась, и мы спустились в кессон, чтобы работать киркой и лопатой на гравийном дне. Вскоре у меня разболелась голова. Мы вшестером работали с обнаженными торсами в маленькой железной камере при температуре около 122 градусов по Фаренгейту7. Через пять минут с нас лил пот, и все это время мы стояли в ледяной воде, которую удерживало от подъема только чудовищное давление воздуха. Неудивительно, что головная боль буквально ослепляла. Рабочие копали не больше десяти минут за раз, только я упорно трудился не покладая рук, решив проявить себя и получить постоянную работу.
_______________________
7 Примерно 50; С.
Был еще один такой усердный работяга — швед по имени Андерсон. Вне себя от радости, я вдруг обнаружил, что вдвоем мы сделали больше, чем четверо других. Выработка каждого за неделю оценивалась, по его словам, инспектором. Андерсон был известен подрядчику и получал половину дополнительной зарплаты как глава нашей ватаги. Он заверил меня, что я могу оставаться на стройке моста сколько захочу, но посоветовал в конце месяца завязать с этим: слишком вредно для здоровья. А пока, прежде всего, нельзя пить алкоголь и необходимо проводить все свободное время на открытом воздухе.
Андерсон был необычайно добр со мной, впрочем, как и все остальные. После двух часов работы в кессоне мы поднялись в шлюзовую камеру, чтобы постепенно «декомпрессироваться», давление воздуха в наших венах должно было постепенно снизиться до обычного. Мужчины стали одеваться, а заодно передавали друг другу бутылку шнапса. Мне же вскоре стало холодно, как мокрой крысе. Я чувствовал себя подавленным и слабым, а потому отказался от спиртного. В сарае наверху я выпил с Андерсоном чашку горячего какао, которое уняло дрожь во всем теле. Испытание я выдержал.
Я даже не представлял, что мне может быть так дурно. Вот тебе и «декомпрессия» в шлюзе. Но я последовал совету Андерсона и поспешно вышел на открытый воздух. Вечером я уже был в норме. Дома переоделся и снова почувствовал себя сильным. Только головная боль не прошла полностью. И боль в ухе осталась со мной навсегда — по сей день время от времени легкая глухота напоминает мне о работе под водой в юные годы.
Я на полчасика вышел в Центральный парк. Первая же хорошенькая девушка, которую я встретил, напомнила мне о Джесси. Через неделю будет выходной. Тогда я увижу ее и скажу, что у меня все в порядке. И она сдержит свое обещание, я был уверен. Одна только надежда уже привела меня в волшебную страну — Америку. Между тем ничто не могло отнять у меня гордого сознания, что с пятью долларами я заработал за день две недели жизни: месячная работа обеспечила бы мне уверенность в грядущем дне на целый год.
Дома я сказал Маллиганам, что должен заплатить за стол.
— Я буду чувствовать себя лучше, если вы позволите мне оплачивать проживание.
В конце концов, они согласились, хотя миссис Маллиган считала, что три доллара в неделю — это слишком. Я обрадовался, когда все было улажено, и рано лег спать, чтобы хорошенько выспаться. В течение трех или четырех дней все шло довольно хорошо, но на пятый или шестой день мы наткнулись на донный ключ или «фонтан» и промокли снизу до пояса, прежде чем давление воздуха могло быть увеличено, чтобы справиться со струей. В результате ужасная боль пронзила оба моих уха. Я крепко прижал руки к голове и некоторое время сидел неподвижно. К счастью, смена почти закончилась, и Андерсон проводил меня до сарая.
— Ты бы лучше завязывал с этим, — посоветовал он. — Многие от этого оглохли, ты не крепче других.
Поначалу боль была ужасной, но постепенно она уменьшалась, и я решил не сдаваться.
— Можно мне взять выходной? — спросил я у Андерсона, и он кивнул:
— Конечно, ты лучший в смене, лучший из всех, кого я когда-либо видел. Отличная маленькая лошадка.
Миссис Маллиган сразу поняла, что со мною что-то не так. Она заставила меня испробовать ее домашнее средство — жареную на открытом огне луковицу, разрезанную пополам и туго затянутую на каждом ухе фланелевой повязкой. Это подействовало подобно некому волшебству: через десять минут боль как рукой сняло. Потом она растерла мне уши каплей миндального масла8, и через час я, как обычно, гулял в парке.
_______________________
8 Миндальное масло — одно из базовых косметических средств, оно составляет основу многих кремов и эссенций. Благодаря своей текстуре миндальное масло проникает в глубокие слои кожи, активирует кровообращение и лимфообращение.
Теперь я и в самом деле боялся оглохнуть. А потому был очень рад, когда Андерсон сообщил мне, что босс дал нам выходной на один день.
Однажды, когда полуторачасовая «декомпрессия» подходила к концу, итальянец по имени Манфреди упал и корчился, стукаясь лицом об пол, пока кровь не хлынула у него изо рта и носа. Когда мы вытащили его на поверхность, ноги у бедняги были скручены, как заплетенные волосы. Хирург отвез парня в больницу. После этого я решил, что с меня хватит месяца работы в кессоне.