(Перечитывая А. П. Чехова)
«Если у вас нет собаки» – песня, ставшая популярной после выхода на экраны знаменитой картины Эльдара Рязанова «Ирония судьбы, или С лёгким паром!», написанная на стихотворение «Песня о собаке» замечательного поэта и журналиста Александра Аронова .
Получилась песенка, шутливая по форме, но весьма глубокая по смыслу.
Если у вас нет собаки,
Ее не отравит сосед,
И с другом не будет драки,
Если у вас, если у вас,
Если у вас друга нет,
Друга нет.
Оркестр гремит басами,
Трубач выдувает медь.
Думайте сами, решайте сами –
Иметь или не иметь,
Иметь или не иметь.
Если у вас нету дома,
Пожары ему не страшны,
И жена не уйдет к другому,
Если у вас, если у вас,
Если у вас нет жены,
Нету жены.
Если у вас нету тети -
То вам ее не потерять,
И, если вы не живете,
То вам и не, то вам и не,
То вам и не умирать,
Не умирать.
«Иметь или не иметь» – вопрос, над которым многие века размышляют мудрецы разных стран и народов. Каждый человек хочет быть счастливым:в чем же счастье?
Хотеть, желать и обладать – путь, нередко ведущий к страданиям и утратам.
Отказ от желаний и обладания чем бы то ни было приносит душевный покой, а еще Будда считал, что «нет счастья, равного спокойствию».
Одними из первых выбрали путь отказа и создали свою философию в древней Греции т. н. «киники».
Кинизм – философское учение, согласно которому наилучшая жизнь – это свободное от обладания чем бы то ни было, избавленное от условностей и прочих искусственных сложностей существование, подобное жизни собаки.
Самый известный представитель этой философской школы Диоген Синопский (ок. 412 - ок. 323 до н.э.), имел прозвище "собака".
Главным принципом кинической философии является признание естественного состояния человека и принятие судьбы. Киники считали, что природа и судьба человека неизменны, и поэтому не стоит сопротивляться им. Они призывали людей жить в гармонии с природой и принимать все, что происходит, как неотъемлемую часть жизни.
В античности идей кинизма в той или иной форме придерживались многие мыслители.
Следует отметить, что большинство киников были или выходцами из социально угнетенных слоев или людьми, порвавшими со своим классом и ставшими на сторону бедняков. С позиций своей социальной среды киники и создавали свой этический и эстетический идеал.
В наше время обществу потребления такой идеал был бы вряд ли понятен и уж наверняка неприемлем.
А. П. Чехова вопрос «Иметь или не иметь» не обошел стороной.
В 1892 году он написал рассказ «В ссылке», связанный с его впечатлениями от поездки на остров Сахалин.
Герой рассказа, старый сахалинский перевозчик Семен, живет по принципам кинизма.
Свои понятия о жизни он старается внушить своему молодому товарищу по несчастью:
«Старый Семен, прозванный Толковым, и молодой татарин, которого никто не знал по имени, сидели на берегу около костра…
Татарин был болен, томился и, кутаясь в свои лохмотья, рассказывал, как хорошо в Симбирской губернии и какая у него осталась дома красивая и умная жена. Ему было лет двадцать пять, не больше, а теперь, при свете костра, он, бледный, с печальным болезненным лицом, казался мальчиком».
Старик, на жалобы собеседника, который плохо говорил по-русски и только повторял «Худо! худо!», отвечал спокойно:
«Привыкнешь! Теперь ты еще молодой, глупый, молоко на губах не обсохло, и кажется тебе по глупости, что несчастней тебя человека нет, а придет время, сам скажешь: дай бог всякому такой жизни. Ты на меня погляди.
Через неделю времени пройдет вода и поставим тут паром, вы все пойдете по Сибири гулять, а я останусь и зачну ходить от берега к берегу. Уж двадцать два года так хожу. День и ночь. Щука и нельма под водой, а я над водой.
И слава богу. Ничего мне не надо. Дай бог всякому такой жизни».
На слова татарина, что, после смерти его отца, к нему обещали приехать мать и жена, Толковый заявил: « А на что тебе мать и жена? Одна глупость, брат. Это тебя бес смущает, язви его душу. Ты его не слушай, проклятого. Не давай ему воли. Он тебе насчет бабы, а ты ему назло: не желаю! Он тебе насчет воли, а ты упрись и – не желаю! Ничего не надо! Нету ни отца, ни матери, ни жены, ни воли, ни двора, ни кола! Ничего не надо, язви их душу!»
О себе Семен рассказывает так:
«Я, братуша, не мужик простой, не из хамского звания, а дьячковский сын и, когда на воле жил в Курске, в сюртуке ходил, а теперь довел себя до такой точки, что могу голый на земле спать и траву жрать. И дай бог всякому такой жизни. Ничего мне не надо и никого я не боюсь, и так себя понимаю, что богаче и вольнее меня человека нет.
Как прислали меня сюда из России, я с первого же дня уперся: ничего не хочу! Бес мне и про жену, и про родню, и про волю, а я ему: ничего мне не надо! Уперся на своем и вот, как видишь, хорошо живу, не жалуюсь.
А ежели кто даст поблажку бесу и хоть раз послушается, тот пропал, нет ему спасения: завязнет в болоте по самую маковку и не вылезет».
Свою правоту Толковый подтверждает примером: историей жизни в ссылке
одного барина.
«Не то, что ваш брат, глупый мужик, но и благородные и образованные пропадают. Лет пятнадцать назад прислали сюда из России одного барина.
……………………………………………………………………………….
Ну, приехал сюда барин и первым делом купил себе в Мухортинском дом и землю. «Хочу, говорит, своим трудом жить, в поте лица, потому что, говорит, я теперь не господин, а поселенец».
Человек он был тогда молодой, хлопотун, заботливый; сам и косил, бывало, и рыбу ловил, и верхом верст за шестьдесят ездил.
Только вот беда: с первого же года стал ездить в Гырино, в почтовую контору. Стоит, бывало, у меня на пароме и вздыхает: «Эх, Семен, что-то долго не шлют мне из дому денег!»
«Не надо, говорю, Василий Сергеич, денег. К чему они? Вы старое-то бросьте, забудьте, как будто его вовсе не было, будто снилось оно только, а начинайте жить сызнова.
Теперь вы денег желаете, говорю, а пройдет мало-мало времени и, гляди, чего другого захотите, а потом и еще и еще. Ежели, говорю, желаете для себя счастья, то первее всего ничего не желайте.
Да... Уж ежели, говорю ему, нас с вами судьба обидела горько, то нечего у ней милости просить и кланяться ей в ножки, а надо пренебрегать и смеяться над ней. А то она сама насмеется».
Однако барин не внял советам: через два года к нему приехала жена с маленькой дочкой.
Семен продолжал свой рассказ:
«Дама молодая, красивая, в шляпке; на руках младенчик-девочка. И всякого багажу много. А Василий Сергеич мой вертится около нее, не наглядится и никак не нахвалится. «Да, брат Семен, и в Сибири люди живут!»
«Денег-то понадобилось пропасть.
«Она, говорит, ради меня тут в Сибири свою молодость и красоту губит и, говорит, со мной мою горькую долю делит, и через это, говорит, я должен предоставлять ей всякое удовольствие...»
«Роскошь, одним словом, баловство. Прожила с ним барыня недолго. Где ей? Глина, вода, холодно, ни тебе овоща, ни фрукта, кругом необразованные да пьяные, никакого обхождения, а она дама балованная, столичная... Известно, соскучилась. Да и муж, как ни говори, уже не барин, а поселенец — не та честь».
Через три года барыня укатила с молодым господином, из чиновников, оставив мужу дочку.
«Поскакал он вдогонку, суток пять гнался. Когда после перевозил я его на ту сторону, он повалился на паром и давай головой биться о доски и выть. То-то вот, говорю, и есть. Смеюсь и припоминаю ему: «И в Сибири люди живут!» А он еще пуще бьется...»
«Потом это захотелось ему воли. Жена в Россию подалась, и его, значит, туда потянуло, чтоб ее повидать и от полюбовника вызволить».
И стал он, братец ты мой, чуть не каждый день скакать то на почту, то в город к начальству. Всё прошения посылал и подавал, чтоб его помиловали и назад домой вернули, и сказывал он, на одни телеграммы у него рублей двести пошло. Сам поседел, сгорбился, с лица желтый стал, словно чахоточный. Говорит с тобою, а сам: кхе-кхе-кхе... и слезы на глазах. Промаялся так с прошениями годов восемь, а теперь опять ожил и веселый стал: новое баловство придумал.
Дочка, видишь, выросла. Глядит на нее и не надышится. А она, правду говорить, ничего себе: красивенькая, чернобровая и нрава бойкого. Каждое воскресенье он в Гырино ездит с ней в церковь. Стоят оба на пароме рядышком, она смеется, а он с нее глаз не сводит. «Да, говорит, Семен, и в Сибири люди живут. И в Сибири бывает счастье. Погляди-ка, говорит, какая у меня дочка! Чай, другой такой и за тысячу верст не сыщешь».
«Дочка, говорю, хорошая, это верно, действительно... А сам про себя думаю: «Ужо погоди... Девка она молодая, кровь играет, жить хочется, а какая тут жизнь?» И стала, брат, она тосковать... Чахла-чахла, извелась вся, заболела и теперь без задних ног. Чахотка. Вот тебе и сибирское счастье, язви его душу, вот тебе и в Сибири люди живут...»
Стал он всё по докторам ездить и возить их к себе. Страсть сколько денег на докторов ушло, а уж по-моему лучше пропить эти деньги... Всё равно помрет. Помрет она всенепременно, а он тогда совсем пропал. Повесится с тоски или в Россию убежит — дело известное. Убежит, а его поймают, потом суд, каторга, плетей попробует...»
Но молодой татарин с ним не согласен: «Ты говоришь, ничего не надо. Но ничего – худо! Жена прожила с ним три года – это ему бог подарил.
Ничего – худо, а три года – хорошо. Как не понимай?»
«татарин заговорил о том, что не приведи бог захворать на чужой стороне, умереть и быть зарытым в холодной ржавой земле, что если бы жена приехала к нему хотя на один день и даже на один час, то за такое счастье он согласился бы принять какие угодно муки и благодарил бы бога.
Лучше один день счастья, чем ничего».
На рассвете перевозчиков разбудил крик – кто-то требовал «Карба-а-ас!»
«На той стороне ждал худощавый, невысокого роста старик в полушубке на лисьем меху и в белой мерлушковой шапке. Он стоял поодаль от лошадей и не двигался; у него было угрюмое, сосредоточенное выражение, как будто он старался что-то вспомнить и сердился на свою непослушную память».
Это был тот самый барин, у которого дочери стало хуже, и он спешил за новым врачом.
«Вот, за доктором поскакал! – сказал Семен, пожимаясь от холода. – Да, ищи настоящего доктора, догоняй ветра в поле, хватай чёрта за хвост, язви твою душу! Экие чудаки, господи, прости меня грешного!»
И тут молодого татарина как прорвало:
«Татарин подошел к Толковому и, глядя на него с ненавистью и с отвращением, дрожа и примешивая к своей ломаной речи татарские слова, заговорил:
«Он хорошо... хорошо, а ты – худо! Ты худо! Барин хорошая душа, отличный, а ты зверь, ты худо! Барин живой, а ты дохлый... Бог создал человека, чтоб живой был, чтоб и радость была, и тоска была, и горе было, а ты хочешь ничего, значит, ты не живой, а камень, глина! Камню надо ничего и тебе ничего... Ты камень – и бог тебя не любит, а барина любит!»
Все засмеялись; татарин брезгливо поморщился, махнул рукой и, кутаясь в свои лохмотья, пошел к костру. Перевозчики и Семен поплелись в избушку.
— Холодно! — прохрипел один перевозчик, растягиваясь на соломе, которою был покрыт сырой глинистый пол.
— Да, не тепло! – согласился другой. – Жизнь каторжная!..
— А мне хорошо! – проговорил Семен засыпая. – Дай бог всякому такой жизни.
— Ты, известно, семикаторжный. Тебя и черти не берут».
Как тут не вспомнить слова:
И, если вы не живете,
То вам и не, то вам и не,
То вам и не умирать,
Не умирать.