Уважаемый читатель!
Это произведение написано совместно с Александром Чистовым:
http://proza.ru/avtor/chistovag
Снова этот несмолкаемый звон. Снова блики и тени… Я задумался... Сколько же раз враги пытались меня убить? Десять? Двадцать? И каждый раз мне удавалось избежать гибели. То ли слуги мои были преданы мне. То ли мне удавалось предугадать действия врагов. Но им ни разу не удавалось реально угрожать моей жизни. Эти тени преследую меня. Мой отец, Джованни ди Биччи де Медичи, тоже сталкивался с ними! Они помогали нам быть на плаву. Мы, Медичи, всё время боролись за власть. Альбицци!! Вот наши единственно опасные враги. Их род всегда враждовал с нашим. Ринальдо Альбицци!! Мы с ним оба понимали, что хотя Флоренция считалась республикой, на самом-то деле это было не совсем так. То мы, Медичи, то они. Альбицци много лет были на равных с нами! Кто-то из нас реально правил городом. А власть – это так приятно... Невыразимо приятно... Быть во главе всех процессов во Флоренции. И пропускать через свои руки финансовые потоки государства. А они были огромны!
Когда-то, а точнее в середине 1434 года, они, Альбицци, добились моего отстранения от власти и требовали казни... Вот тогда я действительно был близок к гибели. Нет, смерти я лично не боялся. Я боялся, что наш славный род угаснет. Или будет прозябать на задворках власти, как семейство простых пополанов. Благодаря козням Ринальдо, меня тогда заключили под стражу. Я так боялся быть отравленным в тюрьме. Но даже в тюрьме у меня были доверенные люди. Вот тогда, наверное, впервые я реально почувствовал, что это началось и у меня. Началось то, о чём мне рассказывал и предупреждал мой отец Джованни. А его об этом предупреждал его отец, мой дед Аверардо. Так что же за видения и голоса приходят к нам, к Медичи? Когда это началось впервые? Самое отдалённое воспоминание об этих видениях, насколько мне известно, относятся к времени молодости моего деда, Аверардо. Поговаривали, что его жена, Джованна, была колдунья. Она была красива, жена деда. Она постоянно и призывала, и общалась с этими духами. Она-то и познакомила моего деда Аверардо с ними. Году, эдак, в 1350, может и раньше, они открыли деду путь, по которому он должен идти. Аверардо был небогат, но после встречи с ними открыл шёлковую мануфактуру. Как он говорил, к нему явился некто в тёмно-пурпурном просторном длинном плаще… Художник. Он-то и убедил Аверардо открыть шёлковую мануфактуру. Это было очень выгодно в те времена иметь свою мануфактуру. Дела резко пошли в гору. Прошли восстания ремесленников, политическая жизнь кипела во Флоренции, но мы, Медичи, были непотопляемы. Затем мой отец встретился с ними. Один из них был в тёмно-пурпурном плаще, другая, златоволосая дева, в алом платье. Самое удивительное то, что при них был лев. Могучий и послушный. Отец, было, испугался его, но они сказали, что пока лев при них, он не опасен. Отец говорил, что они неизвестно откуда появились, будто из воздуха. Или пришли из-за стены. Они сказали, что должен сделать Джованни, мой отец, чтобы стать главой банкирского дома, хотя мы не были прямой ветвью рода Медичи. Самым парадоксальным и дальновидным поступком отца были вложения в некого Бальдассаре Косса. Никто не верил в успех дела, все уговаривали отца, чтобы он не ввязывался в это дело. Но отец никого не послушал и одолжил Бальдассаре немалую сумму. А тот, поди и стань Папой Римским, Иоанном XXIII. И кто бы мог подумать? Так что мой отец, Джованни, взрастил этого Папу.
Хм, я и сейчас толком не могу объяснить, что это было, тогда там, в тюрьме, куда меня привели козни Альбицци. Первый раз это случилось перед рассветом. То ли я спал, то ли дремал. Вдруг я услышал шаги. Но тюремщики в такое время не делают обход, не разносят пищу. Сон мгновенно пропал, я ждал, а шаги приближались. Откуда же они доносились? Я не мог понять. Потом скрипнула входная дверь. При этом в предрассветном сумраке я видел, что дверь не открывалась. И внезапно справа раздался голос. У стены как будто бы стоял он. Тот, кого раньше я видел только во снах и лишь изредка наяву. Может и в тот момент я только лишь спал? Нет. Я точно не спал. Итак, наконец, он явился опять. Одет он был в тёмно-пурпурный просторный длинный плащ. Я узнал его. Первый раз он явился ко мне в Риме, когда в 1417 году меня назначили управляющим нашего банка при Папском престоле. Тогда он тоже пришёл в этом же тёмно-пурпурном просторном плаще. Потом он явился в 1420 году, когда я возглавил наш банковский дом. И снова он был в тёмно-пурпурном старомодном плаще. Правда, его облик всегда был размыт, словно в тумане, а сейчас он стал являться почти явно, отчетливо. Но я с ним ни разу не разговаривал...
- Чезаре, - крикнул я начальнику моей стражи, моему другу, моему доверенному лицу, - принеси-ка вина!
Чезаре принёс кувшин доброго тосканского, небольшой серебряный кубок и удалился. Я налил немного вина, поднёс его к губам и хотел выпить, но воспоминания и размышления вновь нахлынули тягучей волной.
Итак, простой тюремщик оказался предан мне и моему роду. Он тогда позволил прийти ко мне сеньору Фарганаччо, и через него мне удалось подкупить гонфалоньера справедливости (1) Бернардо Гуаданьи. А тот, за солидное вознаграждение, отменил решение о казни на изгнание. Пусть так. Пусть меня изгнали из города, но я не потерял нити управления государством. Я быстро вернулся. И теперь уже Альбицци были изгнаны из Флоренции. И я снова был на вершине власти. Мой авторитет после возвращения из изгнания стал непререкаем. Да, конечно, внешне политическое устройство Флоренции выглядело весьма демократически. Республика! Коммуна! Гонфалоньеры! Выборные должности! Но с момента моего возвращения и изгнания Альбицци республикой фактически правил я. Можно сказать, единолично. И вот вернулись те, давние туманные видения, о которых говорили мой отец и дед. Давно их не было. Стража! Куда смотрит стража? Туман... Тени... Звон...
Откуда они приходят к нам? Из туманного мира снов, из гнезда отражений, из дома химер. Говорят, что видения могут быть ниспосланы человеку Богом или Дьяволом, и даже самая праведная душа далеко не всегда в силах отличить небесные знаки от знаков инфернальных. А ещё есть видения вполне земной природы. Фантастические картины, что видят те несчастные, что отравлены ядом или душевной болезнью…
Какой же их этих случаев – мой?
Когда я впервые реально увидел его – изумился. Мой странный гость был необыкновенно худым и бледным. Черные кудрявые волосы обрамляли умное, несколько насмешливое лицо. Зеленые глаза казались живыми языками золотого пламени. Гость был закутан в плотный, тёмно-пурпурный, старомодный плащ. Он расположился в моём любимом кресле так, словно оно, и весь мир, принадлежат ему одному. Я был необыкновенно удивлен и разгневан – кто этот наглец, сумевший пробраться в мои покои, минуя стражу? Я молниеносно обнажил шпагу, готовый нападать или обороняться. Незнакомец вскинул руки, останавливая меня каким-то шутовским движением:
- Подождите! Не спешите убивать художника!
- Ты художник? Отчего же пробрался в мой дом тайно, будто вор или убийца?
- Это не более, чем жест. Художественный жест! Я живу так же, как пишу картины. Моя жизнь – моё главное произведение, Мон Синьор! – с этими словами, незнакомец стал разворачивать свёрток, что всё это время держал в левой руке.
- Быть может, там кинжал! – подумал я, но вслух не произнёс ни слова. То зрелище, что предстало моим глазам, было необыкновенным, восхитительным и чудовищным одновременно. Такая картина просто не могла существовать! Кроваво-алый и солнечное золото, небесная лазурь и чернота ночи… Картина пламенела, жила, дышала. На полотне была искусно изображена златоволосая дева в алом платье, рядом с ней — пышногривый, карминно-красный лев. Лев и дева гуляли под сенью чудесных деревьев. Картина была обрамлена узором из северных вязей и диковинных буквиц, какой чаще можно встретить в духовной книге или почтенной летописи, но не на портрете. Я был поражен картиной! Дыхание перехватило... Изображение, его краски, казалось, затопили весь мир. Я погрузился в бушующее море образов.
- Сколько ты хочешь за эту работу? - спросил я, внезапно чужим и непослушным голосом, наливая в кубок доброе вино.
- О, нет, она не продаётся… Это – единственный портрет моей супруги, что я успел написать при жизни – глаза незнакомца наполнились печалью.
- Тогда я хочу, чтобы ты написал мой портрет… Как твоё имя или прозвание?
- Ангерран де Пейон. Ангерран. Зовите меня так…
- Просто Ангерран?
- Да, – ответил он кратко и поспешил перевести разговор на иную тему. – Мон Синьор, краски в наше время дороги, прошу Вас покрыть расходы и на них. Вот, адрес москательной лавки и список и количество пигментов, что я использую в работе. Поручите доверенным Вам людям, принести всё необходимое. И я с удовольствием примусь за работу. Только прошу Вас, храните нашу встречу в тайне!
- Во Флоренции у тебя есть недоброжелатели? - я мысленно улыбнулся. Вполне возможно, этот мастер кисти не так и прост. Быть может, он желает не только творить, но и найти могущественных покровителей, способных укрыть его самого и его картины от преследования властей мирских или духовных.
- Мон Синьор, Флоренция мне друг, и её граждане тоже. Но не всякий, из живущих во Флоренции – её гражданин.
- Неужели, тебя преследуют по мотивам мирской жизни? Я полагал, что верной будет догадка о твоём конфликте с Церковью…
- Нет, что Вы! Я весьма и весьма верующий...человек. И со Святой Церковью мои взаимоотношения более, чем доверительны и надежны. Более того, ныне я остановился на ночлег в одном из монастырей города. Его настоятель – мой старинный друг.
- Что же, в таком случае, я сохраню твои визиты в тайне и к следующей нашей встрече обязуюсь достать тебе все краски, холсты и кисти, что ты просишь.
- Прошу Вас о встречах в час сумерек. В это время суток живые и тени неотличимы друг от друга, и я с легкостью смогу вновь прийти к Вам. Так же, как и сегодня.
- Твоя просьба мне ясна. Но требую по окончании твоей работы, открыть мне тот путь, коим ты сумел проникнуть в мои покои… Той же дорогой может пройти и убийца. Будь добрым другом, и укажите мне её!
- Обещаю, Синьор Козимо, я открою Вам сей секрет, но лишь после завершения работы. А сейчас, позвольте откланяться! До завтра! До часа заката!
Ангерран шагнул за тяжелую бархатную портьеру и исчез в оконном проеме.
- И все-таки как ему удалось пробраться ко мне… По крыше или по витым лозам дикого винограда, что обрамляют моё окно? Но лозы ненадежны.
-Чезаре, - крикнул я, - быстро сюда!
Чезаре вбежал через секунду и замер в ожидании приказания.
- Кто на часах сейчас? Позови их.
Чезаре, выйдя на мгновение, вернулся с двумя охранниками, которые держали в руках внушительные алебарды.
- Родольфо и Лодовико, Синьор Козимо, - сказал Чезаре.
- Кто входил в эту дверь полчаса назад? Вы видели? Кто охраняет стену под окном?
- Синьор, клянусь Пречистой девой, никто не входил, - ответил Родольфо, - под стеной с окном дежурят трое, один из них мой родной брат Адоардо. Клянусь, более преданных и надёжных слуг Вам не найти.
- Хорошо, - кивнул я, - идите. Чезаре, ты подожди. Вот список красок, масел, пигментов и минералов, которые ты должен завтра к вечеру доставить мне. Утром у меня встреча с посланником Папы. Потом прибудет человек от Сфорца из Милана. Более ко мне никто не должен сюда войти. Ты понял меня? Удвоить охрану моего палаццо. Удвоить караулы на улицах. Усилить контроль городских ворот! И самое главное... К вечеру мне нужны все сведения о неком французском художнике, который сейчас работает во Флоренции. Его имя Ангерран де Пейон. У кого он сейчас работает, где учился своему мастерству, где живёт. Короче – всё о нём. Ясно? Иди.
Так значит этот Ангерран, который наконец явно явился ко мне, это и есть он? Или они? Те, о которых говорили отец и дед. И те тени и туманные размытые образы, о которых я уже сам давно догадывался? Значит, он художник. Картина, которую он мне показал, была великолепна. Краски горели на холсте. Его рукой водил сам Господь. Или кто-то другой?
За ночь и половину дня Чезаре выяснил всё про этого Ангеррана де Пейон. Как ему это удалось сделать за столь короткое время – уму непостижимо!
- Итак, - начал свой доклад Чезаре, - вот что удалось выяснить про этого Ангеррана, синьор Козимо. Весьма странные сведения. Он действительно из Франции. Работал в Париже, Авиньоне. Но учился здесь, во Флоренции. У метра Дуччо ди Буонинсенья.
- Стой, Чезаре! Что ты несёшь! Буонинсенья умер уже более чем сто лет назад! Как Ангерран мог у него учиться?
- Синьор Козимо! Вы мне сами назвали имя – Ангерран де Пейон. Я и мои люди обошли пол Флоренции, подняли все архивы и обнаружили только одного Ангеррана де Пейон, сведения о котором сохранились! Да, он жил около ста лет назад и учился у великого Дуччо ди Буонинсенья. После обучения во Флоренции он вернулся во Францию, расписал несколько церквей по стране. Известен как миниатюрист и работал вместе с Жаном Пюсе;лем, известным художником, который тоже жил около ста лет назад во Франции. Потом случилась непонятная история с одной книгой, над которой они работали - Часословом Жанны д’Эврё, жены короля Карла IV. Есть сведения, что Ангерран экспериментировал, добавляя кровь в краски, за это был заподозрен в колдовстве, и исчез в неизвестности, чтобы, видимо, сохранить свою жизнь. Ангерран, кстати, придумал технику гризайль.
- Чезаре, - перебил я его, - что это такое?
- Синьор, гризайль – это такая роспись градациями и линиями, как правило, одного цвета. Итак, мы нашли имя Ангеррана де Пейон в наших архивах. И не только в городских архивах. В своё время вы позволили мне в любой момент посещать Вашу личную библиотеку, где хранятся Ваши семейные бумаги. Так вот, я нашёл это имя в денежных документах Вашего отца, Джованни ди Биччи. Ваш отец уплатил этому Ангеррану 90 золотых флоринов за тондо(2) с изображением Богоматери. Не оно ли висит в Вашей спальне?
- Чезаре! Быстро сходи туда, сними со стены и принеси.
Через пару минут Чезаре вернулся с картиной.
- Освети её поярче, - велел я.
Чезаре зажёг больше свечей, и я с ним стал разглядывать тондо. То, что я увидел, потрясло меня. Едва заметная, у самой кромки картины читалась подпись художника «Ангерран де Пейон», сделанная тёмно-красной краской. Но картина была написана пятьдесят лет назад. Внешний же вид художника, посетившего меня сегодня, никак не вязался с тем, что это он написал эту картину.
- Что ещё удалось тебе обнаружить, Чезаре?
- Синьор Козимо, это имя было обнаружено в дневниках вашего деда Аверардо. Я захватил эти тетради с собой на случай, если Вы сами захотите ознакомиться с записями.
- Показывай!
Чезаре достал небольшие книжечки, перевязанные бечёвкой, и открыл одну из них на заранее заложенном месте.
- По моему приказанию помощник Вашего секретаря юный Симоне просмотрел эти дневники. Вот, читайте сами.
Я взял первую книжицу своего деда и прочитал следующее:
«Много раз этот человек приходил ко мне во снах. Но первый раз Ангерран де Пейон реально появился в палаццо поздно вечером. Неизвестно откуда, словно из стены или окна, хотя забраться в окно было немыслимо. Он уговорил меня написать мой портрет. В какой-то момент Ангерран попросил меня дать ему каплю моей крови. Не дьявол ли он, мелькнуло у меня в тот момент. Не хочет ли он забрать мою бессмертную душу себе? Но моя любимая жена Джованна, которая присутствовала в комнате в тот момент, убедила меня, что это просто для того, чтобы красная краска выглядела более убедительно, и было бы весьма символично, чтобы в ней присутствовала моя кровь. Я безоговорочно поверил ей. Боже, как я люблю свою Джованну! Её дивные золотые волосы! А когда она изредка надевает своё алое платье, то можно совсем лишиться рассудка».
- Чезаре, - сказал я, - я, конечно, не уверен, и я не помню почерк деда... Но мне кажется, это не мужской почерк. Такое впечатление, что кто-то вписал сюда эти строки от имени деда Аверардо!
- Совершенно верно, синьор Козимо – ответил Чезаре, - буквы округлые, мягкие, написано плавно, без разрывов. Похоже, это женский почерк. Возможно, кто-то делал эти записи под диктовку Вашего деда, впрочем, этого мы никогда уже не выясним. Теперь посмотрите вторую запись из другой тетради Аверардо. Я сравнил почерк второй записи со старыми бухгалтерскими записями, которые точно вёл Ваш дед, и могу утверждать, что вторую запись сделал точно Аверардо.
Я открыл вторую книжицу и прочитал там такую запись, сделанную отличным от первой почерком, размашистым и угловатым:
«Итак, Ангерран закончил писать мой портрет. Он удивительный художник! Не представляю, каким мастерством и силой надо обладать, чтобы так изобразить меня. Абсолютное сходство!»
- А теперь, синьор Козимо, прочитайте третью запись вот из этого дневника.
И Чезаре протянул мне следующую тетрадь. Надпись снова была сделана мягким почерком:
«И снова я не могу спокойно пройти мимо своего портрета. Он словно живой, словно следит за мной, словно преследует меня. Он манит и притягивает меня. Я спрашивал своих слуг о портрете. Но они не видят того, что наблюдаю я. Фон за моим изображением иногда едва заметно меняется. Я вижу на нём какие-то тени. А вот слуги мои ничего не видят. Эти тени хотят мне что-то рассказать, но всё в как тумане. Я чего-то не понимаю. Ангерран, если не дьявол, то он великий художник! Какое счастье, что моя любимая жена Джованна когда-то его привела ко мне. Я должен понять, что портрет хочет мне раскрыть!»
- Чезаре! Где этот портрет?
- Синьор! Это мне неизвестно. Портрет пропал много десятилетий назад. Ваш отец о нём уже ничего не знал. Я опросил всех старых слуг, но все они появились в Вашем доме намного позже того, как умер Аверардо.
- Иди, Чезаре, мне надо подумать, - и я отпустил своего верного слугу.
Кто же ты есть, Ангерран? Зачем приходил к моему деду и отцу? Что хотел ты им рассказать? И что ты принесёшь мне?
Следующим вечером я повелел слугам не входить ко мне до полуночи, не беспокоить меня ни под каким предлогом. Я разложил холсты и краски, ожидая гостя. Солнце клонилось к закату, окрашивая город в золото и багрянец. Я торопливо мерил комнату шагами и не заметил, как он появился.
- Синьор Козимо! Доброго Вам вечера! Благодарю за великолепные материалы. Присаживайтесь здесь, рядом с камином, напротив зеркала.
Я расположился так, как того желал художник. Началась работа. Ангерран умело и быстро делал набросок. Сначала я следил за его ловкими и точными движениями, но вскоре моё внимание переместилось на холодное серебро венецианского зеркала. В комнате стали сгущаться сумерки, чей сизый туман согревало лишь золото горящих свечей. Издалека и при таком освещении мои глаза казались двумя тёмными впадинами, да и сами черты значительно исказились…
- Ангерран, тебе достаточно света для создания картины? Быть может, продолжим завтра?
- О, нет, Мон Синьор! У меня всегда вдоволь света и огня! Поверьте, Вы будете довольны картиной… Хотя, пока мы с Вами будем здесь трудиться тени ночи, возможно, расскажут Вам свою историю… Или Вашу. Вы верите в существование тех, кого древние римляне чтили под именами лар и иных духов?
- Я не могу отрицать их бытие. Душа бессмертна и создана Богом. Быть может, не всякая душа следует загробному пути, а некоторые остаются бродить среди живых, оттого что самими Небесами им предписана такая судьба. Моя бабушка говорила так, да благословит её память Святая Мария! Она рассказывала о встрече с душами тех, пламя чьей жизни давно погасло. А ещё, говорят, она знала как призывать духов стихий и демонов из иных сфер. Впрочем, последнее, вероятно, наветы.
- Нет, не наветы. В Ваших жилах течёт кровь, отмеченная особенным даром. Этот дар разновидность власти. Всякая власть – оружие обоюдоострое. Если Вы дерзнули менять мир, согласно своей воле, посмели пересекать границы обыденного, творить, Вам не избежать ответа от мира. Этот ответ будет разным, далеко не всегда гневным. Вселенная многообразна, и в ней Вы встретите и те силы, что будут на Вашей стороне, точнее на стороне тех трансформаций, что Вы вершите, и те силы, что будут против!
В глазах Ангеррана плясало золотое пламя. Мне хотелось отвести взгляд и зажмуриться. Но я пересилил это недостойное желание и продолжал смотреть на художника.
- Ангерран, а ты на моей стороне?
- Мне интересна судьба Вашего рода, Козимо! Она, воистину, велика! Кровь и золото. Имени Медичи суждено прорасти сквозь пески времени и расцвести прекрасной белой лилией… Вас будут долго помнить потомки. Смотрите, смотрите в зеркало! Что Вы видите?
Я переместил взгляд на собственное отражение. В полумраке я различал лишь контуры собственного лица. Оно казалось неестественном бледным, с черными впадинами глазниц… Я видел череп перед собой:
- Я вижу голову ветхого Адама. Впрочем, это лишь игра света.
- Всё, что окружает нас – игра Света, мой Друг! Но каждый – нечто большее, чем эта костяная шкатулка, не так ли?
Мне стало душно и даже несколько дурно. Голова закружилась, и я прикрыл глаза. Когда я их открыл вновь, Ангеррана в комнате не было. Как ни странно, это меня ни сколько не удивило, я подошел к холсту и вгляделся в набросок. Точные, красивые линии. Образ, сотканный из чистой геометрии. Без костей и плоти. И что же в большей степени я? Этот зарождающийся портрет, передающий мою позу и мимику, а вместе с ними и характер, или то белое безликое не-лицо, одинаковое для всех. И живых, и мёртвых, и мужчин и женщин.
Я погасил свечи и лёг спать. Ночь обняла меня тёмными, ласковыми волнами. Я стремительно уснул. И сон оказался даже более удивительным, чем вечерняя, потусторонняя явь. Я видел Флоренцию. Апельсиновый купол кафедрального собора. Крещения, венчания и отпевания. Я видел многих людей, чьи лица были мне незнакомы, но все они, несомненно, были Медичи! Я видел мелькание сияющих крупиц в хрупком стекле песчаных часов времени… Я видел розы и лилии, венцы и мечи. Я видел триумфы и падения. Мне казалось, я лечу сквозь события, словно через облака. Мне так хотелось остановиться и разглядеть подробнее хотя бы одно! Каждое из них было важно! И вот, кажется, я сумел сомкнуть ладонь на ткани сюртука незнакомого мне, другого Медичи, как проснулся. В собственной кровати, в собственной жизни.
За окном брезжили первые рассветные лучи.
Ангерран приходил каждый день, казалось, будто художник, словно картина, сотканная из багряных лучей заката, возникает в обрамлении окна. Лишь потом я заметил, что наша встреча произошла накануне первого дня луны, во время тёмных начал и гаданий. Обретала плоть Луна, а вместе с ней, наполнялся жизнью и красками мой портрет. Ангерран всегда приносил с собой букет из изящных бесед и затейливых историй. Мы беседовали, смакуя слова, словно вино. Время летело незаметно, и я желал предложить художнику остаться во Флоренции и расписать одну из зал моего палаццо. Мне приносил упоение его талант, мою душу волновали наши беседы. Но даже тогда я предчувствовал невозможность такого развития событий. Как правило, беседуя с человеком, ощущаешь его принадлежность к вещественному, воплощенному в твердой материи, миру, его однозначность и укоренённость в земной жизни. Порой встречаются люди, чаще всего это избранники искусства, науки или церкви, что более похожи на персонажей, сошедших в наш мир со страниц старинной книги или со струн сладкоголосой лютни. Ангерран был более похож на тех, вторых… Но и от них он значительно отличался, также как садовая роза отлична от дикого шиповника. Если он, действительно, дух, то каких сил посланник? Стоит ли мне опасаться за бессмертную душу… Или лучше довериться голосу родовых преданий и делать то, что повелит мне этот необычный художник?
- Ангерран, - в какой-то из дней сказал я ему, - я ни разу толком не взглянул на то, что ты пишешь. Только пару раз, да и то, мельком. Честно говоря, я и не хотел до поры рассматривать твоё творение, оставляя это удовольствие на более поздний период. А теперь мне кажется, пора. Покажи...
- Мон Синьор, - ответил художник, - моё искусство своеобразно. Я своими картинами не всегда пытаюсь достичь абсолютного сходства. Моя главная цель – разбудить в человеке способность... Как бы это правильнее сказать... Способность вырваться из обычного понимания и восприятия реальности. Любая картина – это удачно положенные на холст краски. Это очевидно. Но не каждому мастеру это удаётся сделать правильно. И самое главное – не это... Итак, взгляните.
Я подошёл к своему портрету. Он был готов, на мой взгляд. Ангеррану удалось изобразить меня очень реалистично. Я сидел на стуле с высокой резной спинкой и, чуть склонив голову, немного улыбался. Мне очень понравился портрет.
- Ангерран, прекрасно! Ты очень точно передал мой образ!
Но Ангерран ничего не ответил. Он продолжал работать с фоном, который был за моей спиной на картине. Открыв небольшую стеклянную колбу с ярко красным пигментом, он обратился ко мне с вопросом, которого я ожидал;
- Мон Синьор, не могли бы Вы уколоть палец и добавить каплю Вашей крови к этому великолепному красному пигменту?
- Зачем, Ангерран? Ты держишь пигмент, из которого можно изготовить самую стойкую, самую насыщенную красную краску.
- Можно, но мне хотелось бы вдохнуть жизнь в краску. Что может подойти для этого лучше, чем кровь?
- Ты говоришь загадками, Ангерран! Поведай мне истинное значение твоих слов!
- Хорошо, Мон Синьор Козимо! Некоторые из традиций, чьё знание передают тайно, называют кровь звёздным светом. Кровь подобна ларцу, что сохраняет в себе многие сокровища. Кровь — это живая душа мира, мировой океан, чьи воды наполняют каждое великое море и всякий малый ручей. Нам кажется, будто бы воды маленького ручья так далеки и несоотносимы со штормами морей! Нет воды ручья — это одновременно и его воды, и влага великого мирового океана! Ещё кровь можно уподобить величайшей библиотеке, в которой собраны все книги, что когда либо были и будут написаны. Каждый из разделов и стеллажей содержит знак самой библиотеки и указание того, к какому роду стоит отнести опус, к которому обратилось Ваше благосклонное внимание. Ваша кровь может рассказать о многом, Мон Синьор! Например, о том, какая судьба ожидает Ваших потомков, а может и построить мост между Вами и миром теней, чье время в мире живых давно минуло… Ваша кровь — музыка. Моё искусство — скрипка, благодаря которой Вы сможете её услышать. А я лишь скромный музыкант, которого Бог наградил даром делать слышимой Гармонию Сфер для тех, кто готов её услышать.
Витиеватые слова Ангеррана, та череда сравнений и образов, коими он был привычен говорить очаровывала и одновременно запутывала меня. Тайна моей семьи, будущее Медичи, неужели малодушие и страх возьмут вверх над мое смелой натурой, всегда желавшей дойти до истоков истины? Сейчас реальность казалось небывалой, похожей на сон… Будь происходящее сном или явью, я должен пройти путь до конца.
Я достал своё кинжал, уколол палец, и тёплая капля моей крови скользнула в колбу с красным пигментом. Ангерран сделал несколько мазков им на фоне картины. Затем он отошёл чуть в сторону, принёс все свечи, которые стояли на столах, расставил их на стульях возле портрета и снова отодвинулся за мою спину. Свечи мягко и равномерно осветили картину. Ангерран, молча, ждал, что я скажу теперь, когда портрет был готов. Художник подошёл к окну и отдёрнул тяжёлую портьеру. Теперь к свету свечей прибавился голубовато-белый свет полной луны. Я стоял и смотрел на своё изображение. Оно притягивало и манило меня. Мне показалось, что на портрете я, нарисованный, чуть повернул голову и пристально посмотрел оттуда на себя, живого. Нет-нет... Это была всего лишь иллюзия, созданная рукой великого мастера. Но всё-таки с картиной что-то происходило. Тёмный фон на моём портрете стал светлее, я там явно сместился в сторону, освобождая место изображённому за мной фону, который становился всё более и более светлым и который через несколько минут своим сиянием поглотил моё изображение, оставив там только контуры моих глаз. Создавалось впечатление, что и я, и моё изображение, существующее само по себе и отдельно от меня, разглядывали светлый фон картины, где начали проступать какие-то оформляющиеся сгустки, из которых постепенно проступали тёмные силуэты.
- Смотрите, Мон Синьор, смотрите внимательнее, - раздался откуда-то из-за спины голос Ангеррана, - добавление капли Вашей крови в краску не только оживляет картину, но и становится необъяснимым звеном, узлом нитей жизни, которые связывают Вас и с прошедшими поколениями, и с грядущими. Я когда-то писал портреты и Вашего деда, и Вашего отца. К сожалению, те портреты не сохранились. Но их я тоже просил уколоть палец и доверить мне каплю крови, как и Вас. В этой колбе присутствует и их кровь. А теперь смотрите внимательно на свой портрет.
Пока он это говорил тёмные силуэты стали рельефными, осязаемыми, может быть, даже объёмными.
И я увидел... Нет, скорее осознал, почувствовал, что мне явились они, мои потомки, близкие, которые есть, которых я знаю сейчас, и далёкие, которые ещё не пришли в этот мир.
Первым я увидел своего сына, Пьеро. Мой мальчик! Мой славный мальчик! Ты болен, я знаю, ты слаб телом, но ты силён духом. И я увидел его на своём месте, во главе всей Флоренции!
Следом на портрете показались мои внуки. Лоренцо и Джулиано. Сейчас вы ещё дети. Вы часто не ко времени прибегаете в мой кабинет, мешая работать. Но я не сержусь на вас, эдакие вы шалуны. Лоренцо! Вижу тебя взрослым и сильным. О! Тебя назовут Великолепным! Вижу великих художников, архитекторов и скульпторов вокруг тебя. Ты их всех опекаешь и оберегаешь. Правильно делаешь, мой Лоренцо. При тебе Флоренция зазвенит на весь мир великой славой города искусств, станет городом гармонии, красоты и творчества! Боже, что я ещё вижу! Джулиано, брат и верный соратник Лоренцо! Джулиано, ты убит подлыми заговорщиками. Лоренцо, внук мой! Крепись! Жизнь идёт дальше и не стоит на месте. Держи Флоренцию могучей рукой своей!
А это? Кто пришёл тебе на смену? Этих я не знаю. Понятно. Они ещё не родились. Это дети твои, Лоренцо. Как ты их назовёшь? Лукреция! Великолепное имя! Луиджа, Маддалена, Контессина. О, Пьеро! Лоренцо, ты назвал своё дитя также как зовут моего сына! Лев! Климент! А у этих двоих я вижу на головах папские тиары. Да неужели? Неужели они будут Римскими Папами? Боже! Какая честь для моего рода!
Что же дальше?
Ещё один Лоренцо! Уже внук Лоренцо Великолепного...
А следом кто за тобой? Кто идёт следом? Екатерина. Екатерина Медичи! Ты держишь в руках золотую лилию. Почему? Это же французская лилия. Знак королевской власти! Символ французской короны! Да, неужели? Значит, мои потомки станут королями?
Екатерина, кто выходит из-за твоей спины? Кто эти бравые юноши? Твои дети? Франциск, Карл и Генрих. Все трое взойдут на французский престол! А дочь твоя Елизавета в руках держит испанскую корону. Значит, и там будут блистать мои потомки? Разве мог дед мой, Аверардо, помыслить о таком взлёте?
Но почему светлый фон стал кроваво-красным? Кровь. Реки крови. Ночь святого Варфоломея. И как можно было это допустить, далёкие потомки мои? Почему вы не укрепили силы святой католической церкви. Гугеноты. Раскол. И снова кровь.
Но я вижу на вершине власти не только моих прямых потомков. Ещё одна Медичи. Боковая ветвь. Мария. Кого ты, Мария, ведёшь за руку? Что за мальчик с тобой, от которого исходит такой величественный свет? Сын твой Лодовико? Точнее, Людовик. Тринадцатый король Франции, которого зовут Людовик. И следом за тобой – следующий Лодовико. Точнее, Людовик. Уже Четырнадцатый. Король-Солнце. Воистину, ты велик и блистателен!
Так продолжалось продолжительное время. Короли и королевы, князья и герцоги, Папы и епископы. Они двигались и сияли, выходили из глубин картины и снова уходили во мрак времени. Мои прямые или не прямые потомки... Казалось, воздух разных стран и поколений заполнил комнату.
Внезапно я осознал, что свет луны иссяк, и на его смену пришёл более смелый, более яркий свет восходящего солнца. Я очнулся от своих видений. Взглянув на картину ещё раз, я увидел лишь свой великолепный портрет на тёмном фоне.
Я был счастлив и озадачен. Счастлив от того, что мой род будет процветать! Озадачен тем, как смог я увидеть это всё? Да... Ангерран... Ты не просто художник! Ты кудесник. Я повернулся к нему. Показав ему рукой на кресло, я пригласил его сесть, и мы расположились друг напротив друга.
- Я поражён! Я восхищён и озадачен твоим искусством! Как ты этого достигаешь? Что такого ты вложил в картину, что я всё увидел, как наяву?
- Мон Синьор, - ответил мне Ангерран, - я говорил Вам, что моё искусство необычно. Моя главная задача, как художника, не изображение, не копирование реальности, пусть даже весьма достоверное. Моя главная задача запечатлеть не облик, но душу. Один ученый муж сказал: «Vita brevis ars longa – жизнь коротка, искусство вечно». Я же утверждаю: искусство дарит жизни смыслы и триумфы, мы все – единство Светоча, щедро расточающего себя в лучистом сиянии многоликости. Древо жизни процветает в вечности и славе! Каждый, кто жил, не исчезает без следа. Каждый кто будет жить – уже здесь. Я вижу, Вы хмуритесь, Мон Синьор! Вы думаете о метафорах моей речи, пытаетесь истолковать мои символы и раскрыть все загадки… Не пытайтесь сделать это пытливым разумом – он не услышит музыки моей скрипки! Слушайте мои слова, познавайте моё искусство сердцем! Лишь оно может слышать и понимать язык мифа и образа.
- И сколько же ты хочешь за картину? Я не хочу тебя терять. Я хочу, чтобы ты жил и работал здесь, во Флоренции! Эй, Чезаре! – крикнул я, думая дать поручение своему верному слуге срочно принести деньги, - зайди сюда!
Чезаре аккуратно открыл дверь, вошёл в зал и подошёл к нам.
- Слушаю Вас, Синьор Козимо.
- Чезаре, спустись в сокровищницу, принеси сюда золото. Итак, Ангерран, так сколько ты хочешь за картину? И давайте договоримся о следующей. Я бы хотел тебе заказать Поклонение волхвов.
Чезаре с удивлением посмотрел на меня.
- Синьор Козимо, не пойму, с кем Вы разговариваете? Вы же один в комнате. Про Ангеррана де Пейон я Вам уже всё рассказал. Да, кстати, поступили сведения, что пару дней назад он покинул Флоренцию в неизвестном направлении.
Я резко повернулся к креслу, где только что сидел художник и увидел там только его тёмно-пурпурный просторный длинный плащ.
Прошёл год после наших встреч с Ангерраном. Я переживал, что он так внезапно исчез. Я ведь ему не заплатил за работу. Я так не привык. Я всегда плачу, и плачу неплохо. Я часто садился ночью в кресло напротив картины в надежде, что она мне что-нибудь ещё покажет. Усаживался и полнолуние, и в безлунные ночи. И весной, и летом. Но нет... Больше она мне ничего не явила. Но в тот день я видел всё! Всё будущее моей семьи, моего рода. Поэтому часто я сижу перед картиной и сознание того, что мой славный род станет в веках ещё сильнее, ещё крепче, ещё могущественнее наполняет мне душу теплом и гордостью. Значит, эстафета, переданная мне, будет передаваться и далее. Только бы это была правда, только бы никто не уронил славы, только бы был достойным. И коли будет так, то и мне умереть будет не страшно. И я не буду забыт в потомках...
Примечания:
1. Гонфалоньер справедливости – формально высшая должность во Флорентийской республике, глава правительства, в обязанность которого входила защита права и конституции
2. Тондо — круглая по форме картина или барельеф