я снова забегаю вперед. На второй вечер плавания море немного заштормило, и всех нас сильно тошнило. Старшего стюарда Кифа вызвали на палубу. В его отсутствие кто-то постучал в дверь. Я открыл. Передо мною стояла хорошенькая девушка.
— А где старший стюард? — спросила она.
— Его вызвали к пассажирам, — ответил я.
— Пожалуйста, передайте ему, когда вернется, что его хочет видеть Джесси Керр, дочь главного инженера.
— Я могу сходить за ним, мисс Джесси, — предложил я. — Он на верхней палубе.
— Это не столь уж важно. У меня кружится голова, а он сказал, что знает, как в таком случае помочь.
— Лучшее лекарство в таком случае — прогулка по палубе, — с видом бывалого морского волка заявил я. — Свежий воздух скоро уймет тошноту. Тогда вернетесь в каюту и заснете сном младенца. А наутро все будет в порядке. Идемте, прогуляемся.
Джесси охотно согласилась и через десять минут призналась, что под резким ветром тошнота прошла. Пока мы ходили взад-вперед по тускло освещенной палубе, мне приходилось время от времени поддерживать ее, поскольку корабль заметно качало. Девушка рассказала кое-что о себе: они с отцом путешествовали в Нью-Йорк к ее старшей замужней сестре. Отец был чрезвычайно строг с дочерьми. В ответ я честно рассказал ей свою историю. Джесси с трудом поверила, что мне шестнадцать лет. Самой ей было больше шестнадцати, но она никогда не смогла бы прочитать наизусть столько стихов и прозы, как я это сделал перед пассажирами первого класса. Она признала случившееся настоящим чудом.
Прежде чем Джесси спустилась в каюту, я сообщил ей, что она самая красивая девушка на борту нашего парохода. И она поцеловала меня и пообещала прийти следующим днем прогуляться по палубе.
— Если вам больше нечем заняться, — сказала она на прощание, — приходите на прогулочную палубу для второго класса. Я попрошу кого-нибудь из матросов помочь нам спрятаться в шлюпке.
Уже следующим днем мы лежали на дне лодки, укрывшись двумя пледами, так сказать, между морем и небом. Снаружи пронзительно свистел усиливавшийся ветер и обострял чувство одиночества. Джесси, хотя и невысокая, была очень хорошенькой девушкой с большими карими глазами и светлой кожей.
Я обнял ее и продолжал целовать до тех пор, пока она не сказала, что никогда еще не встречала человека, столь жадного до поцелуев. Слова ее звучали для меня как восхитительная лесть — ведь девушка говорила обо мне, как о взрослом мужчине! В ответ я молча ласкал ее глаза, рот, тело, особенно ее левую грудь. Я уверял ее, что могу угадать все скрытое под платьем и что у нее прекрасная фигура. Но когда я попытался пробраться рукой под ее юбку, она тихо произнесла:
— Мы еще не помолвлены. Не лезь куда не положено. Ты действительно любишь меня?
— Конечно!
Я поклялся, что готов сделать ей предложение… Но когда она сказала, что ей придется сообщить о нашей помолвке отцу, у меня по спине пробежали мурашки.
— Я еще долго не смогу вступить в брак, — признался я. — Сначала необходимо заработать на содержание семьи. Еще неизвестно как мне удастся устроиться на новом месте.
Однако Джесси слышала, как старик из первого класса хотел меня усыновить и при этом все время повторял, что он очень богат. Даже ее отец признал, что я «ловко устроился в этой жизни».
Мы болтали, а между тем моя правая рука была занята: я дотронулся пальцами до ее теплой мягкой кожи между чулочками и панталонами и обезумел от желания… И мы поцеловались взасос.
Какой чудесный день мы провели! Я ненароком научился действовать осторожно и подчиняться ее настроениям. Нежно-нежно я ласкал пальцем ее лоно, пока оно не открылось. Тогда она наклонилась ко мне и поцеловала по собственной воле, а не по моему настоянию. Все ее существо погрузилось в трепет экстаза. Когда девушка попросила меня остановиться и убрать руку, я сразу же выполнил ее просьбу и был вознагражден признанием, что я «милый мальчик» и «милый». Вскоре наши объятия и ласки возобновились. Теперь Джесси отвечала на мои похотливые прикосновения, и когда экстаз опять охватил ее, она крепко обняла меня и страстно поцеловала горячими губами. А потом в моих объятиях немного поплакала. А потом надулась и рассердилась на меня за то, что я такой непослушный. Но при этом глаза ее свидетельствовали, что Джесси отдается мне без остатка, даже когда она пытается сердиться.
Рында позвала к обеду. Надо было торопиться. Мы договорились встретиться после трапезы на верхней палубе. Под конец Джесси с легким вздохом отдалась моей руке, и я обнаружил, что <///> у нее мокрая-мокрая!
Когда девушка выбралась из шлюпки, я подождал несколько минут, а затем последовал за нею. Поначалу наша осторожность, как мне казалось, была вознаграждена, главным образом потому, что все считали меня слишком юным и маленьким, чтобы воспринимать мои поползновения всерьез.
Я спустился в каюту Кифа, такой же радостный и благодарный, как это было после свиданий с Э... Мои пальцы вновь были подобны глазам, они удовлетворяли мое любопытство, но любопытство это было ненасытным. Бедра Джесси оказались гладкими, упругими и округлыми. Я с наслаждением вспоминал, как прикасался к ним. А ее ягодицы были твердыми, как теплый мрамор. Я хотел видеть ее обнаженной и изучать ее красоты одну за другой. Ее <…> тоже была прекрасной, даже более прекрасной, чем у Люсиль. И глаза у нее были прекраснее. О, вольная жизнь была в тысячу раз лучше школьной. Я трепетала от радости и страстных диких надежд: быть может Джесси позволит мне… Позволит мне… Я задыхался.
В тот вечер наша прогулка была не столь приятной: ветер стих, и по палубам прогуливалось несколько других пар. Все мужчины, казалось, знали Джесси. Мисс Керр приветствовали здесь, мисс Керр приветствовали там… И тогда я рассердился и разочаровался. Я не мог публично обнять ее, разве что на мгновение. И все же вынужден был признать, что девушка оставалась такой же милой, как всегда. А ее абердинский акцент даже казался мне еще более очаровательным.
Нам удалось несколько раз поцеловаться, но только за несколько минут до ухода, когда я увлек Джесси за шлюпбалку и смог поласкать ее маленькие груди. Когда она попыталась ускользнуть прочь, я обхватил руками ее бедра и притянул к себе, ощутил ее <…>… Тогда она томно склонила ко мне головку, и мы замерли в долгом поцелуе. Милая! Джесси быстро усвоила первые уроки любви.
На следующий день было облачно, собирался дождь. Как только кончился обед, мы благополучно уединились в шлюпке. Час прошел в ласках и любовном ворковании, мы клялись друг другу в любви и преданности. Я добился того, что Джесси взяла мой <…> в руки, и когда она ласкала его, казалось, что глаза девушки стали бездонными.
— Я люблю тебя, Джесси. Неужели ты не позволишь ему коснуться твоей?..
Девушка покачала головой.
— Не здесь, — прошептала она и добавила: — Подожди немного, пока мы доберемся до Нью-Йорка, дорогой.
Потом я спросил о Нью-Йорке и о доме ее сестры. Мы стали обсуждать, где лучше встретиться. И вдруг большая бородатая голова возникла над планширем9 шлюпки, и низкий голос с шотландским акцентом произнес:
___________________
9 Планширь (здесь) — брус по верхнему краю борта шлюпки, служит для придания прочности и жёсткости каркасу.
— Джесси, ты мне нужна. Я повсюду тебя искал.
— Да, отец, — пискнула моя любовь, — сейчас спущусь.
— Быстрее! — Голова исчезла.
— Я скажу ему, что мы любим друг друга, и он простит, — прошептала Джесси.
Я сильно сомневался в этом. И все же, когда она встала, моя непослушная рука непроизвольно схватила ее за попу, и я ощупал ее теплые, гладкие ягодицы. Ах, острота невыразимых ощущений. Ее глаза улыбнулись мне через плечо, и — девушка исчезла. А вместе с нею исчез и солнечный свет.
Я до сих пор помню то болезненное разочарование, когда сидел в лодке один. Жизнь полна огорчений, и чем острее удовольствие, тем горше сожаление. Впервые в жизни меня охватило смутное предчувствие, душераздирающее подозрение, что за все прекрасное и радостное в жизни надо платить. И я впервые по-настоящему испугался. Если бы с меня потребовали плату, я бы заплатил. В конце концов, память об испытанном экстазе невозможно отнять, в то время как огорчение мимолетно. С этой верой я живу всю жизнь.
На следующий день старший стюард выделил мне место в каюте с семнадцатилетним английским мичманом, который собирался присоединиться к своему кораблю в Вест-Индии. Уильям Понсонби оказался добрым пареньком, но он с утра до вечера говорил только о девушках и утверждал, что негритянки лучше белых.
— Ах, какие они страстные, — не раз заявлял Уильям.
Он показал мне свой член, проонанировал его и возбудился, уверяя, что хочет оттрахать мисс Лебретон, гувернантку, которая плыла на этом же пароходе в Питтсбург.
— Предположим, ты ее поимеешь. И что дальше? — спросил я.
— Я не намерен хоронить себя заживо! — ответил он и, заметив, как смутил меня его цинизм, уверил, что нет ничего скверного в том, что парень оттрахает девицу и вовремя смоется.
За всю дорогу Понсонби ни разу не взял в руки книгу. Он вообще был поразительно невежественным и не желал знать что-либо еще, кроме секса. В тот же вечер он представил меня мисс Лебретон. Она была довольно высокой, со светлыми волосами и голубыми глазами. Гувернантка стала расхваливать мое чтение стихов. Я был смущен, когда заметил, что эта красивая женщина смотрела на шалопая Понсонби влюбленными глазами. Он был выше среднего роста, сильный и добродушный — и это было все, чем мог привлечь юный мичман.
Мисс Джесси отсутствовала весь вечер. Когда я столкнулся на верхней палубе с ее отцом, он сердито посмотрел на меня и прошел мимо, не сказав ни слова. В тот же вечер я рассказал Понсонби о своем приключении, и он заявил, что найдет моряка, который отнесет Джесси записку от меня. А еще он предложил поочередно приводить наших девиц в каюту, чтобы побыть с ними наедине… При этом дверь каюты необходимо запирать.
Я немедленно согласился и заснул в лихорадке надежды. Рискнет ли Джесси вызвать гнев отца и прийти ко мне? Во всяком случае, я напишу ей и спрошу. Записка была отправлена, и через час матрос-посыльный вернулся с ответом. Джесси написала:
«Дорогая любовь, отец сошел с ума. Нам придется очень постараться в течение двух-трех дней. Как только удастся сбежать, я приду.
Твоя любящая Джесс».
В тот же день, позабыв о нашем с Понсонби договоре, я пришел к нашу каюте и обнаружил, что дверь заперта. Пришлось потихоньку удалиться прочь. Неужели он так быстро преуспел в этом деле? И была ли мисс Лебретон с ним в постели? Эта тайна заставила мое сердце биться сильнее.
Вечером Понсонби не мог скрыть своего успеха и всячески восторгался милой любовницей. Я простил его.
— У нее самая красивая фигура, какую ты когда-либо видел, — заявил мичман. — Она просто прелесть! Мы как раз закончили, когда ты подошел к двери. Она так испугалась, когда ты дернул ручку, но я уверил бедняжку, что кто-то просто перепутал каюты. И она поверила. Она хочет, чтобы мы поженились. Но я не могу жениться. Если бы я был богат, то женился бы непременно. Это лучше, чем рисковать заполучить какую-нибудь грязную болезнь…
И Понсонби рассказал о своем сослуживце Джоне Лоуренсе, который заразился «черной оспой», как мичман называл сифилис, полученный от негритянки.
— Парень не замечал, что болен, целых три месяца. Он заметил болезнь, только когда у него провалился нос. Так Лоуренс стал инвалидом. Бедняга. Эти черные девчонки отвратительны, — продолжал Понсонби. — Они дают всем подряд и нисколько не заботятся о здоровье. Грязные шлюхи.
Его гнусные горести меня мало интересовали, но я твердо решил никогда и ни за что не путаться с проститутками.
Помимо любовных игр, я подолгу размышлял о своей будущей жизни. Прежде всего, я решил, что каждую работу, которую мне удастся заполучить, буду выполнять самым лучшим образом, чтобы никто пришедший после меня, не смог сделать ее лучше. В последнем семестре в школе я узнал, что если ты отдаешь чему-то весь свой ум и все свое сердце, то учишься этому очень быстро и основательно. Я был уверен, что первая же моя работа приведет меня к удаче.
Помню, однажды вечером я ждал Джесси, но она так и не пришла. Перед тем, как лечь спать, я поднялся на нос корабля и оказался там один на один с морем и небом. В тот час дал себе великую клятву: любое дело, за которое возьмусь, буду делать с полной отдачей. Так я пообещал сам себе. Если я и добился успеха в жизни, то во многом благодаря этой клятве юности.
Я не мог отделаться от мыслей о Джесси. Если бы я попытался выбросить ее из головы, то тут же получил бы от нее записку, или Понсонби пришел бы умолять меня оставить ему каюту на целый день. Наконец, в отчаянии я попросил у нее адрес в Нью-Йорке, потому что боялся навсегда потерять в этом человеческом водовороте. Я добавил, что каждый день жду ее один в своей каюте с часу до половины второго.
В тот день она не пришла. Зато меня нашел старый джентльмен, намеревавшийся усыновить мальчонку, связался со мной, сказал, что он банкир, и готов оплатить мою учёбу в Гарварде, университете недалеко от Бостона. Он не сомневался, что впоследствии я совершу великие дела. Старик был по-настоящему добр и искренне сочувствовал мне, но понятия не имел о моих намерениях. А я прежде всего мечтал проявить себя, оправдать свое высокое мнение о собственных силах в открытой борьбе с жизнью. Мне не нужна была помощь, а потому его приставания ужасно возмущали меня.
На следующий день ровно в час дня в каюту постучали, и Джесси, взволнованная и напуганная, оказалась в моих объятиях.
— Я на минуточку, — запыхавшись, воскликнула она. — Отец ужасен. Говорит, что ты сам еще шкодливый ребенок и не хочешь, чтобы я училась. Он следит за мной с утра до вечера. Я еле сбежала, когда его позвали в машинное отделение.
Прежде чем она закончила, я запер дверь каюты.
— О, мне надо бежать! — тут же воскликнула Джесси. — Я действительно должна бежать. Сейчас дам тебе мой нью-йоркский адрес и побегу.
В ответ я просунул обе руки под ее платье и схватил за теплые бедра. Я онемел от восторга. Уже через мгновение правая рука коснулась ее <…>. Наши губы слились в жарком поцелуе, и ее лоно непроизвольно раскрылось. Я стал ласкать его пальцем. Мы целовались и целовались. Внезапно ее губы стали горячими, <…> стала влажной, а глаза стали безумными. Мгновение или два спустя она попыталась вырваться из моих объятий.
— Право, дорогой, я ужасно боюсь. Вдруг прибежит отец и закатит скандал. Тогда я умру! Пожалуйста, немедленно выпусти меня. В Нью-Йорке у нас будет полно времени.
Но я не мог позволить ей просто так уйти.
— Он никогда не придет сюда, — уверял я. — Это мужская каюта. Он никогда не найдет нас.
И я притянула Джесси к себе. Девушка немного успокоилась. Я приподнял ее платье:
— Дай моему «хозяину» лишь слегка коснуться твоей <…>. И я сразу же выпущу тебя…
В следующее мгновение мой возбуждённый <…> оказался перед ее лоном. Почти против воли она поддалась его пульсирующему железу. Но когда я хотел проникнуть внутрь нее, Джесси отодвинулась. Вдруг я увидел в ее глазах такое отчаяние. Ах, как дорога она стала тогда мне!
Я сразу же прекратил домогательства и спрятал <…> в штаны.
— Ты такая милая, Джесс. Давай встретимся в Нью-Йорке. А теперь только один поцелуй.
И мы прильнули друг к другу. Губы ее были горячими-горячими. В то утро я узнал, что, когда губы девушки становятся горячими, ее <…> тоже становится горячей, и она готова отдаться мужчине без сопротивления.