Заика

Предисловие.
Эта повесть адресована тем, чье детство прошло  под звонкую дробь пионерских барабанов, под пионерские клятвы, кто собирал макулатуру и металлолом, кто занимался в секциях при домах пионеров и ездил в пионерские лагеря.
Кто дотемна играл во дворе с друзьями, пока не загонят спать, бегал с перепачканными зеленкой коленками и локтями и свято верил в дружбу и светлое будущее.
Другим людям эта повесть будет непонятна, неблизка и неинтересна.
Уж простите автора.

Посвящается Игорю Осипову, Жене Шеповалову, Саше Туманову, Мише Соколову.
               
Говорят, что человек начинает ощущать себя с пяти-шести лет. Память уже стойкая и кое-какие понятия о жизни накопиться успели.
А я до школы толком себя не помню.
Все дело, видимо, в том, что ни братьев, ни сестер у меня нет и общаться мне было не с кем.
До школы со мной сидела бабушка и все наши с ней совместно проведенные дни были одинаково-скучными.
Каждое утро мне предлагалось самой себя забавлять, а потом мы одевались и шли на улицу.
И, если бы гулять! Так нет же!
Мы отправлялись напару делать какие-нибудь неотложные дела - в собес, за хозяйственными покупками, в сберкассу с коммунальными платежами, в поликлинику, где я томилась в очередях, так как бабушка вступала в разговоры с другими пенсионерками, а я была предоставлена самой себе. Правда, закончив дела, бабушка милостиво выгуливала меня с полчаса, присев в скверике возле дома на скамейку.
Наверно, поэтому я привыкла больше молчать, чем разговаривать.
Я скучала, разглядывала рисунок паркета или плакаты на стенах и поневоле становилась свидетелем очередного неинтересного взрослого разговора про давление и уровень сахара в крови.
Ровесников я дичилась и вся семья надеялась, что школа поправит дело.
И я тоже очень на это надеялась.
Но школа, куда я пошла в семь с половиной лет, особо ничего не изменила, только суеты в моей жизни сильно прибавилось.

Когда меня отправили впервые в пионерский лагерь и мой день рождения пришелся на период лагерной смены, отпраздновать толком тоже было нельзя.
Мой день рождения приходился на двадцать второе июня, а накануне этого дня весь лагерь готовился отмечать памятную дату - день памяти и очередную годовщину нападения фашистов на Советский Союз.
Так что, папа и мама приехали в этот день, на два часа забрали меня за территорию и накрыли поляну.
В буквальном смысле.
В тихом местечке на границе леса и речки мама расстелила привезенную из дома праздничную скатерть, на нее высыпала шоколадные конфеты и миндальное печенье, выложила испеченный бабушкой пирог, выставила бутылки с лимонадом и прочие гостинцы.
Сами они, мама с папой, пили вино за здоровье именинницы, заедая бутербродами.
В подарок я получила цигейковую шубу, которую с собой не привезли, естественно и которую я потом, пока носила, все время ненавидела, потому что, разве шуба - это желанный подарок в день рождения, если дата праздника - лето!

В отряде вожатые мне высказали, что я не принимала участия в памятном отрядном мероприятии - весь отряд ходил на братскую могилу возлагать букеты полевых цветов, что собирали все, и я тоже, накануне.
И что мне личные интересы важнее, чем общественные.
Так что, с днями рождения , как с этим, так и с последующими, мне не очень-то везло.
И  с общением тоже не очень получалось...
Может, виной тому было отсутствие в моей жизни детского сада, где дети впервые учатся общаться и примеряют на себя социальные роли - играют в дочки-матери, во врача и пациента, в продавца и покупателя.

У нас еще в начальной школе в классе была девочка - Оля Виноградова, с которой все хотели дружить. Она могла заговорить с кем угодно, начать играть и все к ней слетались, как мотыльки к горящей лампе.
Мне тоже хотелось с ней дружить, сидеть рядом за партой, ходить после школы вместе домой, но она даже не смотрела в мою сторону. Да и другие тоже не очень-то смотрели.
Все потому, что  я имела  маленький недостаток   - заикание в легкой форме. Вообще-то, я говорю почти чисто и лишь, когда волнуюсь, начинаю заикаться.
Когда мне было три года и мы отдыхали с мамой и папой в доме отдыха, на меня стала гавкать чья-то собака.
Собак в то время я не боялась - ни больших, ни, тем более,  маленьких. Поэтому я бесстрашно махнула ладошкой в ее сторону, перестань, мол, а она в ответ тяпнула меня за руку.
 Конечно, я испугалась и заплакала, особенно когда папа подошел к хозяину и взял его за грудки.
"Убью!"- пообещал папа и я не поняла кому, хозяину собаки или речь шла о самой собаке.
Этого я испугалась больше самого укуса.
Мой папа был "отчаянный малый", как называла его бабушка.
Я не очень понимала, почему он "малый", когда он большой! Сильный.
Если в подъезде кто-то уж очень ссорился или, хуже того, дрался, прибегали звать на помощь именно папу.
Он умел разнимать дерущихся.
Во время армейской службы папа был старшиной северного флота и никого не боялся.
А я после этой злополучной истории с собакой стала, увы, заикаться.
Как только что-нибудь меня испугает или растревожит, появлялся ступор, преодолеть который  было невозможно.
И собак я тоже стала бояться, понимая, что любая может покусать.
Родители очень огорчались, а доктор в детской поликлинике говорил, что заикание пройдет в переходном возрасте, когда организм будет перестраиваться на взрослость.
Дескать, оно не врожденное и мозговые центры, отвечающие за речь, не задеты.
И все мы ждали этого волшебного времени, которое наконец-то сможет избавить меня от досадного заикания.
Когда меня привели записываться в школу, учительница, что вела прием и запись детей в первый класс, спросила:"Как тебя зовут? Представься!"
Я разволновалась и попыталась четко назвать имя и фамилию, как учили меня дома перед походом в школу.
-П-полина  П-перова.
"Как?- наморщилась учительница. - Петрова?"
-П-перова. П-перова П-полина.
-А ты чего заикаешься? Меня испугалась? Так я не кусаюсь!
"Это она, если волнуется, начинает заикаться! - заискивающе произнесла мама, которой очень хотелось, чтобы я произвела благоприятное впечатление на учительницу.- А сейчас, конечно, она волнуется, ведь впервые переступила порог школы!"
"Я вижу,- кивнула учительница. - Но вопросы к вам сегодня будут, конечно! Вы ж сами понимаете, мы должны выявить уровень подготовленности ребенка к приходу в школу!"
"Понимаю, конечно!" - кивнула мама.
"А ты, Полина, понимаешь, куда ты пришла и зачем?" - это был вопрос, обращенный ко мне.
"П-понимаю!" - ответила я, стараясь во все глаза смотреть на учительницу, чтобы ей понравиться.
"Тогда перечисли мне всех , кто живет у тебя в семье!"- попросила учительница.
-А.. . для чего?
-Ну-у, чтобы познакомить меня со своей семьей! Учителя должны знать, в каких семьях воспитываются детки, что пришли к нам в школу!
"Мама, бабушка - начала я бойко. - И еще п-папа!"
-А если посчитать всех, сколько это будет человек?
-Раз, два...три. Всего три.
-А себя ты не забыла, Полина?
-А вы же...вы же п-просили их п-посчитать...
-Ну, а если вместе с тобой? Ты же тоже живешь со всеми вместе!
-Тогда четыре.
Учительница кивнула: "Хорошо, Полина! А теперь расскажи, чем ты любишь заниматься? В свободное время."
-У меня все время свободное. Я же еще не в школе п-пока.
-Ну, это пока...А любишь-то ты что? Рисовать, петь? Спортом заниматься?
-Я мультики люблю!
Мама смутилась, испугавшись того, что мой ответ слишком легкомысленный:"Полина читать любит, читает много! Хорошо читает, не по слогам!"
Я промолчала и подумала, что здесь мама преувеличила мои успехи.
Я больше люблю картинки в книжках рассматривать. А читаю затем, чтобы лучше понимать, что на картинках нарисовано.
"А вот мы сейчас и проверим!- сказала учительница и подвинула мне раскрытую тоненькую книжицу.- Почитай-ка нам, а мы с мамой послушаем!"
Тут нечего было и читать, такая же книжица была у нас дома.
"Это сказка П-пу-шкина п-про золотую рыбку, я ее знаю!" - сказала я.
"Знать - одно, читать вслух - другое!" - сказала учительница.
Я вздохнула и без запинки прочла: "Жил старик со своею старухой у самого синего моря..."
"Подожди, - учительница прервала меня и перелистнула пару страниц. - Вот здесь читай!"
-Не хочу быть столбо-во-ю дворян-кой,
А хочу быть вольно-ю царицей!
-Хорошо, Полина! А теперь расскажи, какой мультик ты больше всего любишь!
-П-про льва Бонифация. Называется "Каникулы Бонифация".
-И о чем там?
-П-про льва, который в цирке работал, а п-потом его от-п-пустили на каникулы! И он п-поехал к бабушке!
-А что, у львов тоже есть бабушки?
-Тоже.  А как же? Она ему даже свитер связала, чтоб он не замерз! А негритята ходили за ним, как хвост, чтобы он им фокусы п-показывал! И совсем ему п-покоя не давали!
-Полина, а писать ты умеешь?
Я молча кивнула.
-И имя свое можешь написать?
-Могу. Имя могу. И фамилию могу тоже. И, как маму зовут. И, как п-папу.
-Давай-ка, напиши!
Учительница много еще о чем меня спрашивала. Потом сказала маме, какие справки надо принести к первому сентября и что я буду учиться в ее классе. Звали ее Вера Петровна Ильичева.

Провожая меня в школу, мама говорила:"Ну, вот и настал этот день! Будь умницей, Поля! Учись прилежно, слушайся, подружку найди себе хорошую! С ребятками в классе подружись обязательно - вам десять лет вместе в одном классе учиться!"
Я кивала молча. Знала, что, если стану маме отвечать, начну заикаться, а очень не хотелось омрачать свой первый школьный день, уж очень я его ждала!
Все, абсолютно все меня радовало- залитый солнцем школьный двор, аромат цветов, что колыхались над стрижеными макушками мальчишек и белыми пышными бантами девочек, бодрая музыка, несущаяся из репродуктора над козырьком школьного крыльца.
Мы пришли в класс и Вера Петровна рассадила нас попарно за парты, на которые нам велено было первым делом положить свои букеты.
Мне досталось место за второй партой в ряду  напротив учительского стола, что я посчитала огромной удачей и замечательным началом моей школьной жизни.
Справа от меня был проход, в котором учительница Вера Петровна часто останавливалась, чтобы что-то сказать ребятам, а мне казалось, что она это делает не для всего класса, а лично для меня.
Слева от меня у окна был посажен мальчик с лицом пионера, как их рисуют на плакатах, что украшают собой читальные залы библиотек и дворцы детского творчества.
Он был тщательно причесан, застегнут на все пуговицы с аккуратно подстриженными ногтями. Я подумала, как красиво сидел бы на нем пионерский галстук.
И вообще, его хотелось разглядеть целиком, но я стеснялась и только слегка косила глазами в его сторону.
Зато на мальчика, что сидел передо мной, можно было смотреть сколько угодно - в затылок и в спину, но, этого-то, как раз и не хотелось.
Этот мальчик передо мной был далеко  не плакатный мальчик.
Он закинул руки за голову и я заметила, что ногти на руках обкусаны, а на костяшках краснеют свежие царапины. Еще от мальчика впереди пахло кошками.
Как пахнут кошки, я знала не понаслышке.
У нашей соседки по коммуналке в комнате жили два кота и когда дверь в ее комнату приоткрывалась, из комнаты, где я никогда не была, пахло точно так же.
Сидящий рядом со мной идеальный мальчик покосился на меня недружелюбно и решительно сдвинул со своей половины парты мой букет из красных гладиолусов: "Отодвинь свои цветы, они мне мешают! Мне некуда руки положить!"
Я растерялась и не знала, куда мне их девать, но Вера Петровна, которая стояла , как раз, рядышком в проходе, повернулась к нам и взяла в руки мой букет, сказав:"Ребята, достаньте "Родную речь" и положите перед собой. И пеналы тоже! А я пока цветы в воду поставлю!"
И все зашевелились, зашуршали портфелями и ранцами, доставая то, что было велено.
Вера Петровна в это время собрала лежащие на партах букеты и расставила их в два ведерка, стоявшие справа и слева от доски.
Мои гладиолусы нашли себе место на учительском столе в большой вазе вместе с белыми георгинами, что принес в школу мой сосед по парте.

На первом уроке Вера Петровна рассказывала нам о том, как замечательно учиться в школе и про мальчика Васю Горина, который учился с ней когда-то в одном классе, а потом вырос, ушел на войну и там героически погиб. Сгорел в танке.
И о том рассказывала, что в школе есть мемориальный музей, а в музее витрина, где можно увидеть фотографии этого мальчика Васи и его личные вещи.
На втором уроке нас попросили каждого встать из-за парты и рассказать о себе, совсем чуть-чуть, чтоб быстрее познакомиться.
Когда дошла очередь до Оли Виноградовой, она встала и сказала: "Меня зовут Оля, фамилия моя Виноградова, отчество Сергеевна. Моя мама Инесса Павловна, папа Юрий Федорович."
"Ты путаешь! - сказал мой сосед по парте.- Раз ты по отчеству Сергеевна, значит, твой папа Сергей. А ты говоришь - Юрий Федорович!"
Оля не растерялась: "Сергей - это мой первый папа, а Юрий Федорович - мамин муж! Он у меня второй папа."
Я призадумалась: "Как же так? Первый, второй...Так же не бывает, папа он навсегда один!"
В это время очередь дошла до нашего соседа с первой парты. Его попросили встать, он встал и не торопился называть имя.
"Ну, что же ты? - поторопила его учительница.- Расскажи нам всем, как тебя зовут?"
-Лева Палагин меня зовут.
-Ты рад, что пришел в школу?
"Не-а, - ответил мальчик, про которого мы только что узнали, что он - Лева Палагин. - А чего радоваться?"
"Ну, как же!? - удивилась Вера Петровна. - В школе так интересно! Разные уроки - математика, письмо, чтение, пение, рисование, труд... Выбирай на вкус!"
-Зачем мне  пение? Я не хочу пение! И труд не хочу! Я футбол люблю! В школе есть футбол?
"Ну, футболом ты займешься за пределами школы! - сказала наша учительница, как мне показалось, обиженно. - Садись!"
Дальше должна была говорить я, так как на меня указала ладонью Вера Петровна, а Лева Палагин бесцеремонно обернулся и уставился на меня.
Я встала и попыталась четко произнести имя: "П-по-лина П-Пе-рова!"
Палагин расхохотался, за что получил укоризненный взгляд учительницы, а мой сосед по парте сказал:"Ну, вот! Этого еще мне не хватало!"
И вместе со стулом отодвинулся от меня, словно боялся заразиться.
"Полиночка, - подбодрила меня учительница, - ты хочешь учиться в школе? Тебе тут нравится?"
Боясь снова вызвать смех одноклассников, я молча кивнула и поскорее села на место.
"Поляков Дима!"- четко отрапортовал мой сосед, привстав за партой.
-Дима, что ты нам расскажешь о себе?
-У меня все в семье врачи. Дедушка - профессор Боткинской больницы, папа - кандидат медицинских наук, мама- зав отделением  в Филатовской больнице.
"Это просто замечательно, Дима! Каким благородным трудом заняты твои родители!" - обрадовалась Вера Петровна. - Ты, наверно, тоже хочешь стать врачом, когда вырастешь?"
-Да, я тоже буду врачом. Только я еще не решил, каким.
-Ну, у тебя целых десять лет еще впереди, успеешь выбрать!
Дима Поляков горделиво обвел класс лучистым взглядом и сел, переполняемый чувством собственного достоинства.
"А я знаю, каким врачом он может быть!" - подняла руку Оля Виноградова.
-Ну-ну...Интересно... Каким же?
"Логопедом! - весело сказала Оля. -  И свою соседку по парте будет лечить!"
В классе засмеялись.
Дима Поляков взглянул на меня, как наследный принц из золотой кареты, проезжающей мимо нищего с протянутой рукой.
И почему мне пришло в голову такое сравнение? Да все просто.
Мой сосед по парте Дима Поляков, сын и внук профессоров медицины, был похож на принца из сказки.
А книжка Марка Твена с глянцевыми иллюстрациями мною была найдена на полке библиотеки, в которой работала мама.

Однажды у мамы на работе был субботник и она взяла меня с собой. Субботник, как обычно, бывает в выходной день и бабушка отказалась снова сидеть со мной, сказала раздраженно: "Имею я право хоть в выходной отдохнуть от вахты?"
Я тогда не поняла, про какую вахту она говорит, ведь вахта у вахтера, а бабушка до пенсии работала счетоводом в районном отделе коммунального хозяйства.
Не вникая в подробности, я с удовольствием пошла с мамой на субботник.
Там мама усадила меня за журнальный столик, дала мне яблоко, пачку печенья и подшивку журнала "Мурзилка".
Показала пальцем на неприметную дверь с надписью "Служебное помещение", сказав: "Если захочешь в туалет, то тебе туда! До обеда меня не ищи и по библиотеке не слоняйся! Ясно?"
Я послушно кивнула и мама ушла во двор библиотеки с остальными сотрудниками, а я, как было велено, принялась за яблоко и "Мурзилку". Через полчаса мне стало скучно и я несмело направилась в обход библиотечной стойки, в манящие своей тишиной и разнообразным содержанием ряды абонемента.
Вот там - то, бродя между стеллажами, я и сняла с полки тяжелый том с витиеватой надписью на корешке "Принц и нищий".
Книга мне очень понравилась, я утащила ее за журнальный столик с крошками от печенья и яблочным пожелтелым огрызком и стала листать картинки и, шевеля губами, читать начало истории двух мальчиков, одному из которых повезло с рождением, а другому - не очень.
Когда послышались мамины шаги, я сорвалась с места и понеслась водворить книгу на место, но перепутала полки , в панике стала искать нужную и тут-то меня мама и застукала за запрещенным занятием.
"Тебе где велено было сидеть? Вот наказание!" - мама накинулась на меня и мне влетело сразу за все - за брожение между стеллажей, за крошки от печенья и упавший на пол огрызок.

А вот сейчас, когда зазвенел еще не  ставший нам привычным звонок на перемену, мне снова вспомнились Принц и Нищий.
Только потому, что в книжке принц был изображен таким же пригожим, каким мне казался Дима Поляков, сосед по парте.
После перемены нам всем велено было открыть родную речь ша шестой странице и поднять руки, кто уже умеет читать.
Подняли руки четверо - Дима Поляков, Оля Виноградова, еще один мальчик, что сидел от меня далеко. И я.
Поскольку я и мой сосед были совсем рядом с Верой Петровной, с нас она и начала.
-Первой читает Полина, затем Дима, затем Оля, затем Витя.
Оказывается, мальчик, сидевший на последней парте, был Витей.
Я набрала в грудь побольше воздуха и гордо прочла:" Вели-кий  рус-ский п-поэт Алек-санд-р Сер-геевич П-пу-пушкин! Там рус-с-ки-й дух, там Ру-сью па-пах-нет!"
Класс так и закатился.
Пахнущий кошками Палагин так хохотал, что мотнул головой и звонко стукнулся ею о крышку своей парты, после чего смеяться перестал и угомонился.
Я замолчала.
"Тихо! - Вера Петровна прикрикнула на смеющихся и взглянула на меня. - Полина, продолжай, пожалуйста!"
Я молчала, глядя на раскрытую шестую страницу "Родной речи". Веки дрожали, на строчки Пушкина капали слезы.
"Дима Поляков продолжает!" - строго произнесла учительница, дав понять своим суровым тоном, что смешков в чей-либо адрес она не потерпит.
Сосед по парте придвинул к себе учебник. Слушала я плохо. Никак не получалось справиться со слезами.

На перемену я вышла вся зареванная и стояла в углу у окна спиной ко всем, чтоб никто не видел моего расстроенного лица.
Урок чтения был последним на сегодня. Когда мы зашли опять в наш классный кабинет, нам дали команду собирать портфели.
Сосед по парте демонстративно отворачивал от меня свое пригожее лицо. Оля Виноградова посмотрела на мои припухшие веки и сказала: "Ты красная, как свекла! Иди умойся! "
Я кивнула молча, не разобравшись, сочувствие это или издевка. Решила, все же, что сочувствие.
Палагин изогнулся и ложась затылком на мою парту и скосив на меня глаза, пропел : "Пу-пушкин, Пу-пушкин! Па-пахнет, па-пахнет! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Это парта дурака!"
Памятуя мамино наставление подружиться с ребятами в классе, ведь нам десять лет учиться вместе, я молчала. Слезы снова потекли из глаз.
"Она еще и плакса!" - брезгливо сказал Дима Поляков и снова отодвинулся от меня с моим портфелем  подальше.
"Не-а! - развернулся в нашу сторону Палагин.- Она не плакса, она п-п-плак-са!"
И он долго еще кривлялся, пока Вера Петровна не построила класс и не повела нас вниз.
Там нас встречали родители. Мама и папа были на работе, меня ждала бабушка.
Слава богу, когда я вышла за школьный забор, бабушка взахлеб разговаривала с другой бабушкой и не обратила внимание на мое припухшее лицо.
Вторая бабушка твердила про какие-то деньги, которые надо было собрать в классе и обе были заняты этим разговором.
Я дошла до качелей во дворе сразу за школьным забором и села на них. Разговор между бабушками продолжался.

Дома вечером были расспросы, как прошел первый школьный день. И чай с тортом и конфетами по случаю начала новой жизни.
Конфеты были куплены специально по случаю первого сентября.
Они назывались "Школьные", фантики были в клеточку, как тетрадки по математике и внутри  сами конфетки были белые, как мелок, завернутый в тетрадный листок.
-Поля, ну, как тебе понравился класс?
-Ничего себе класс...В общем, п-понравился.
-А девочки есть хорошие? Ты уже нашла себе подружку?
-П-пока нет. Трудно выбирать, не знаешь, кто из них хорошая, кто - не очень.
-А мальчики? Как мальчики? Все балуются?
-Нет. Со мной сидит мальчик, он не балуется. У него п-па-па п-профессор, дедушка тоже п-п-п...
-Не волнуйся, Поля, все понятно! Дедушка- тоже профессор.
-Да! И мама у него тоже...
-Тоже профессор? Вот это да! Это он тебе рассказал?
-Нет, классу. Нас учительница п-просила п-про себя рассказывать. Ну, как тогда, п-помнишь? Когда мы в школу п-пришли записываться?
-Да, помню, конечно! Ну, а ты рассказала, что у тебя папа инженер, мама библиотекарь, бабушка - пенсионерка?
-Нет.
-Почему, Поль?
-Надо мной стали бы смеяться.
-Это еще почему? Что смешного, если папа-инженер?
-П-потому, что я заи-каюсь.
-Ну, глупости какие! Доктор же сказал, что это пройдет! Что, теперь не разговаривать, что ли? Ты наоборот должна говорить, как можно больше! И ни на кого не обращать внимания! Поняла?
-П-поняла. Я п-по-стараюсь.
-Вот и умница!

На следующий день уже не было белых бантов и фартуков, праздник кончился.
Что было видно и по букетам у доски в ведрах.
Некоторые цветы имели уже подвядший вид и это было грустно.
Хотелось, чтоб цветы радовали глаз каждый день.
Да и погода была далеко не праздничной, за окнами с утра хмурилось и дождинки сползали по стеклам.
Вера Петровна рассказывала про земной шар, его реки, леса, города - был урок природоведения. Рассказывала про птиц, что живут в городах.
Потом она стала спрашивать, у кого дома есть зверушки и как за ними нужно правильно ухаживать.
Оля Виноградова первой подняла руку и сказала, что у нее в клетке живут волнистые попугайчики.
Мальчик Витя, что умел читать лучше остальных, тоже поднял руку и рассказал, что у него в комнате аквариум.
Рыбок ему подарили ко дню рождения и он должен за ними ухаживать, их кормить.
А раз в месяц они вместе с папой меняют рыбкам воду - специальным сачком пересаживают рыбок в банку с той самой водой, что была в аквариуме. Потом сливают воду из аквариума и моют его.
Потом через шланг наполняют свежей, опускают туда водяные растения и только на следующий день возвращают рыбок домой, в аквариум.
"Молодец Витя Минаев, - похвалила Вера Петровна рассказчика. - Как интересно рассказал! Такой рассказ, ребята, называется изложение. Мы с вами, когда научимся писать, будем в тетрадках записывать такие рассказы."
Я была уверена, что Палагин расскажет про своих котов или кошек, кто там у него есть?
Но Палагин, которого я успела невзлюбить и ясно, почему, помалкивал и рассказывать классу ничего не спешил.
Просто сидел и раскачивался на стуле, за что не раз за день получил замечание от Веры Петровны.
На следующем уроке Вера Петровна написала на доске буквы А и У.
Показала, как писать их в тетрадках и велела каждому написать строчку, в которой повторялись сперва буквы А, затем У.
Все углубились в написание.
Мой сосед не разговаривал со мной. Мы сидели молча и не обмолвились ни единым словом с самого утра.
Палагин периодически оглядывался на нас, периодически выгибал спину и ложился головой на мою парту. Я оттолкнула его - он мне мешал.
Мешал он и своей соседке по парте - тихой девочке в очках  с ровно подстриженной челкой, которую звали Майя.
Вообще, его все время гнуло то в одну, то в другую сторону.
Было впечатление, что его позвоночник не может находиться в вертикальном положении.
Один раз он своими изгибами рассердил моего соседа и тот шлепнул его по лбу:"А ну, брысь!"
 А затем Вера Петровна сказала: "Сейчас каждому из вас надо будет придумать слово, в котором будет буква "А" или буква "У". Можно в начале, можно в середине, можно в конце.
И она стала указывать указкой то на одного, то на другого. Кто-то сидел в недоумении от такого задания и не мог ничего сказать, когда указка обращалась в его сторону, как соседка Палагина.
Кто-то наоборот тянул вверх руку и даже привскакивал за партой, мол, спросите поскорее!
Так делала Оля Виноградова, на что Вера Петровна сказала: "Не беспокойтесь!  Я никого не забуду, спрошу всех-всех!"
Чьи-то примеры нравились учительнице, чьи-то не очень. Палагин положил голову на парту и сидел так, словно он сейчас уснет.
Наконец, спросили Олю Виноградову.
Она сказала: "А зачем какие-то еще примеры? Моя фамилия заканчивается на букву "А"!"
"Фамилии всех девочек в классе оканчиваются на букву "А"!- возразила Вера Петровна.- Давай, все же, придумаем слово с буквой "А"!"
Оля пожала капризно плечами: "Ну-у, пусть это будет слово "класс"!
"Вот это хорошо!" - кивнула Вера Петровна.
Мой сосед, внук и сын медиков, сказал : "Мое слово "врач - ухогорлонос"!
"Отлично!- похвалила Диму Полякова учительница. - Ребята, Дима нашел замечательные слова! И обе буквы там есть! Молодец!"
Будущий пионер Поляков победоносно взглянул на меня, вот, мол, я какой герой.
"Поля, теперь ты!" - обратилась ко мне Вера Петровна.
У меня, любительницы мультиков, было заготовлено слово "Умка".
Я встала и произнесла это слово без малейшей запинки.
"Умница!- кивнула Вера Петровна. И, увидев, что я тяну руку, спросила: "Еще пример есть?"
Я кивнула и выпалила без запинки: "В слове "умница" тоже есть "А" и "У"!"
"Верно!- кивнула учительница. - За сообразительность ставлю тебе "пять"!"
Оля Виноградова и Дима Поляков уставились на меня, не моргая.
"Садись, Полина! - велела Вера Петровна, - Теперь Палагин! У тебя какое слово?"
"Слово "пукнул"!" - гордо объявил Палагин и победно оглянулся на класс со своей первой парты. Послышались смешки.
-Тебе не стыдно, Палагин?
-А чего? Это же не я! Это Умка пукнул!
Я вспыхнула, словно мне задрали юбку перед всем классом.
"Тебя, видно, дома воспитывать некому! - сказала Вера Петровна. - Поэтому, как ни печально, этим придется заниматься мне! Ты наказан! Садиться не смей! Будешь стоять, пока звонок не прозвенит!"
"П-а-адумаешь!" - проворчал Палагин и остался стоять возле своей парты. Его снова клонило то влево, то вправо, он вздыхал, опуская кулаки в карманы или снова доставая их из штанов, маялся, что нельзя развалиться за партой, но упрямо стоял.
"Стойкий оловянный солдатик!" - мстительно прошептала я за его спиной. Он молча выудил из кармана поцарапанный кулак и потряс у меня перед носом. Снова пахнуло кошками.
И опять мой невольный сосед Поляков тихонечко отодвинулся в сторону, словно кошачий запах исходил от меня, а не от Палагина.
На перемене Палагин был отпущен на волю.
В школьном коридоре он намеренно задел меня плечом и громко сказал: "Ум-ка п-пук-нул! Гром-ко п-пук-нул! А П-пуш-кин п-пукнул дваж-ды-ы-ы!"
"Замолчи, дурак!" - крикнула я и пошла прямо на Палагина. Он ловко увернулся, отбежал к окну и кривлялся там, понимая, что всю перемену я не стану за ним гоняться.
Я целенаправленно подошла к Оле Виноградовой.
"Давай дружить!"- предложила я.
Оля осмотрела меня с головы до ног и сказала многозначительно:"Я подумаю!"
Мне хотелось спросить:"А долго ты будешь думать?", но я не решилась.

На следующее утро перед уроками Оля наклонилась в сторону моей парты, благо мы сидели рядышком - Оля на второй парте в среднем ряду, я на второй парте ряда у окон.
"Я подумала и решила, что не надо нам дружить! - сказала она тихонько. - Твое заикание будет мне мешать в разговоре! И, вообще, я уже дружу со своей соседкой по парте!"
Я не нашлась, что ответить, склонила голову к тетради, которую было велено открыть и в которой предстояло писать палочки на уроке чистописания.
Больше я никому не предлагала дружбы и так как-то само собой получилось, что в классе я - одиночка.
Периодически дома меня спрашивали, с кем я общаюсь и я говорила: "Со всеми!"
"И с мальчиками? С мальчиками тоже?" - допытывалась щепетильная мама.
-Тоже.  С мальчиками тоже.
-А с соседом по парте тоже дружишь?
-Тоже.
-А как его зовут?
-Дима. Дима его зовут.
-А фамилия?
-П-по-поля-ков фамилия.
-Он тебя не обижает?
Я покраснела, вспомнив первые дни в классе: "Меня никто не обижает. И я никого не обижаю!"
"Ну, это, пожалуй, самое главное -жить дружно!" - подытожила успокоенная мама.
"П-по-по-жалуй!"- кивнула я.
Я решила, что дома рассказывать про мои обиды нельзя.
Мама будет волноваться. Зачем зря ее расстраивать?
А  вот,  если сказать папе, он может пойти в школу разбираться и, вполне может случиться, как с собакой в доме отдыха.
Ну, потрясет он за шиворот Палагина; тот, конечно же, притихнет после  такого мужского разговора.
 Но относиться по-другому не станут ни он, ни Поляков, ни Оля Виноградова. Так зачем же и говорить?
Отказ Оли дружить со мной я переживала очень сильно.
Мне казалось, узнай она меня поближе, сразу поменяет свою точку зрения.
И я потихоньку надеялась, что она разглядит во мне все хорошее, что есть.
Ведь в каждом человеке много хорошего, надо только уметь его увидеть. Так меня воспитывали дома.


Я прислушивалась ко всем словам и ответам своего соседа Димы, ловила внимательно каждую фразу.
Сын и внук профессоров не мог быть глупым и легкомысленным. И не мог быть злым и бессердечным.
Он мог быть только замечательным и образцовым во всем.
Но еще в первые дни нашего соседства он дал понять, что разговаривать со мной не намерен.
Правда, иногда он делал мне замечания, вроде: "У тебя линейка упала, не видишь разве?" или "Ты слишком громко листаешь книгу, потише давай! Я не могу сосредоточиться!"
Тон его при этом был ворчливым и я понимала, что отвечать не стоит, просто надо молча поднять линейку или совсем не дыша листать книгу.
Иногда он мог перегнуться через меня и что-то спрашивать Олю Виноградову. С Олей он разговаривал вовсе не так строго, как со мной.
Меня же, похоже для него не существовало.

Палагин же, сидящий впереди, доканывал меня тем, что выгибал свою не желавшую быть прямой спину и клал затылок прямо на мою тетрадь.
Я молча отпихивала его голову со спутанной шевелюрой.
Он возвращался в прежнее положение, но вскоре опять история повторялась.
Я с мольбой смотрела на Веру Петровну; она, заметив выкрутасы Палагина,  говорила: "Палагин, выпрямись, наконец! Горе луковое! Прими вертикальное положение! Если это трудно сделать сидя, я тебя сейчас постоять отправлю!"
Меня Вера Петровна после конфуза с прочтением Пушкина щадила и старалась пореже спрашивать устно .
С одной стороны, это было здорово и у класса не было поводов смеяться над моим заиканием, с другой же стороны, у меня пропала возможность общаться.
Я старалась компенсировать свое молчание, которое все больше напоминало немоту, хорошими отметками за письменные задания.
И первый класс закончила круглой отличницей.

Это было очень приятно и, когда в последний день учебы перед летними каникулами нам раздали дневники и я получила свой, где была колонка красивых, круглобоких пятерок, я робко взглянула на своего соседа по парте - что он скажет?
У него тоже было много пятерок, но были и четверки.
Он заглянул в мой нарочито открытый на последней странице с оценками  дневник и,  не говоря мне ни слова по обыкновению, перегнулся через меня в сторону Оли Виноградовой:"Оля, Оль! Что у тебя?"
Оля взглянула на меня, как мне показалось, с сожалением и кокетливо ответила Диме Полякову:"У меня все хорошо!"
Тут же на своей первой парте выгнулся в мою сторону Палагин, у которого выше троек оценок в дневнике не было. И, как всегда, лег своей растрепанной головой на мои пятерки.
"Уйди!"- мрачно проговорила я.
Палагин не шевелился.
Я разозлилась: "Слышишь, ты? П-про-валивай, кому говорю!"
"О-е-ей! П-по-думаешь, ее п-пя-терочки задели, недотрога!"- стал дразниться Палагин.
Я выдернула из-под него свой дневник с негодованием и шлепнула им Палагина по башке.
"О-е-ей! - завопил Палагин. - Спа-пасите, убивают! П-перова чокнулась! П-по голове дневником! Вера П-петровна, а Вера П-петровна, п-помогите!"
Дима Поляков улыбался, Оля Виноградова тоже. Кривлянье Палагина их забавляло.
"К счастью, Палагин,- сказала Вера Петровна, оторвавшись от доски, где писала нам список книг на лето, - мы тебя до осени не увидим! А главное, не услышим! Хоть отдохнем все от твоих фокусов!"


Во второй класс Палагин пришел молчаливым. И больше не лежал головой на моей парте. Я тихонько радовалась таким переменам и косила глазами в сторону Димы Полякова, опять поневоле для себя ставшим моим соседом по парте.
Дима по -прежнему не разговаривал со мной.
Оля Виноградова тоже.
Поскольку ко второму классу все  более-менее нашли себе друзей, я  уже не предпринимала попыток с кем-то сблизиться.
На переменах стояла у стенки с Майей, соседкой Палагина по парте, но это трудно было назвать дружбой.
Мы с ней одновременно со звонком выходили в коридор, стояли рядышком, смотрели, как носится Палагин, как Оля Виноградова собирает вокруг себя девочек класса, они встают в кружок и по очереди что-то рассказывают друг дружке, как Дима Поляков листает книжку, грызя румяное яблоко.
Майя не принимала участие ни в беготне, ни в разговорах. С ней было удобно молчать.
Что для меня было просто находкой.
Но, конечно, мы не были подругами.
Мы были просто одноклассницами, которых не очень-то принимает коллектив.

Когда мама пришла домой после первого родительского собрания, она рассказывала за столом папе и бабушке, что у Полиного одноклассника по имени Лева Палагин умерла мать и в классе родители собирали деньги для семьи.
Кто там оставался в семье, мама не сказала.
А мне стало ясно, отчего Палагин перестал кривляться и я весь день думала о том, что у него нет больше матери и жалела его.

На следующий день мы решали в классе трудную задачу.
Дима Поляков взглянул в мою сторону и, встретившись со мной взглядом, закрыл свою тетрадь ладонью, выставив ее , как барьер, чтобы, я, значит, не глядела.
Я и не собиралась глядеть в его тетрадь, я решила задачу самая первая и решила по сердобольности дать списать Палагину.
 Он сидел истуканом и не написал  в тетради ни одной цифры.
Хотя, трудно, наверно, оставшись без мамы, думать о задачке.
Я тихо-тихо, пока Вера Петровна отвернулась, ткнула Палагина в спину карандашом и, когда он обернулся, подвинула ему свою тетрадь с готовым ответом.
Он не понял моего маневра, показал мне длинный язык и отвернулся к себе.
После звонка он положил на учительский стол абсолютно пустую тетрадь, а мне, стоящей у стенки рядом с Майей, сказал: "Чего ты лезла ко мне, Перова? Че те надо было?"
"Да я хотела п-по-мочь тебе с задачей, вот чего!"
"По-помочь хотела? Дать спи-пи-сать хотела? Да, Пе-перова? - разозлился Палагин. -Знаешь что? Да по-пошла ты, куда подальше!"
"П-перестань дразниться, П-палагин!" - вспылила я.
-Не п-пе-рестану! Не  п-пе-рестану!
-Дурак!
-Сама дура! Сама дура!
Класс собрался вокруг нас, окружил  и деваться было некуда.
Не ответить толком, не убежать!
Поляков смотрел насмешливо, доедая свое яблоко, и взгляд его красноречиво говорил: "Смотрите-ка, а заика дает списывать Палагину! Втюрилась, наверное!"
Виноградова тоном королевы сказала своим многочисленным подружкам, словно придворным: "Пойдемте, девочки! Звонок был!"
Мне снова захотелось заплакать, но я подумала, что Оля мне скажет, как в первом классе, что я зареванная.
Надо было во что бы то ни стало задавить в себе желание плакать, а то  кроме заики, меня еще и плаксой станут звать.
Конечно, Палагина я просто пожалела.
Сегодня, сейчас, я вдруг поняла, что он такой противный не сам по себе, а оттого, что так в его семье сложились обстоятельства.
У меня-то ведь все было хорошо.
И мама, и папа у меня есть. И две бабушки тоже.
Я попыталась представить, как бы я себя чувствовала, если бы у меня не стало вдруг  мамы. Или папы. Это было так страшно, что я затрясла головой и поспешила вернуться в класс и сидела я весь урок придавленная этой жуткой картиной.
И еще одну вещь я поняла. И тоже сегодня и сейчас.
Если я в кого и втюрилась, то в своего соседа по парте.
Пахнущий кошками Палагин, конечно, не шел ни в какое сравнение с опрятным и причесанным Димой Поляковым.
Чем высокомерней он смотрел на меня, тем больше я чувствовала, что влюблена.
Поэтому, когда Дима заболел и я сидела целую неделю одна, я тосковала о нем.
Мне не хватало его враждебных слов:"Отодвинься, Перова, убери свой локоть с моей половины, кому говорят?".
Мне не хватало его  профиля, на который я исподтишка бросала короткие взгляды.
Мне не хватало его четких ответов, когда он выходил к доске. Его безупречная речь меня завораживала.
Конечно, если бы в классе кто-то узнал бы о том, что я влюблена в Полякова, меня бы задразнили еще и по этому поводу.
И в связи с этим я совсем превратилась в молчунью.
Нет, конечно, дома я по-прежнему разговаривала охотно и надеялась на скорые перемены к лучшему - доктор же не зря пообещал, что со временем речь у меня наладится!

Когда Дима Поляков пришел в школу после болезни и сел на свое место, я трепетала от радости и мне хотелось петь.
Дима же пресек мою притаенную от его появления  радость тем, что привычно выглянул в сторону Оли Виноградовой и, вытянув шею, стал с ней переговариваться.
Вера Петровна цикнула на него, Поляков замолчал.
А на перемене, когда учительница вышла из класса, я повернулась в сторону Полякова и предложила:"По-послушай, а п-почему бы тебе не п-поменяться со мной местами? Я сяду на твое место, а ты на мое! И никто вам не п-помешает шептаться! Я говорю п-про Олю!"
Поляков посмотрел на меня прищурившись и ответил высокомерно:"Нет, Перова, я не хочу сидеть на твоем месте! Меня мое, возле окна, устраивает, понятно?"
"П-понятно!" - ответила я убито.
-Ну, а раз понятно, то и не приставай!
Я бочком полезла из-за парты и вышла в коридор, встав возле Майи, которая смотрела на всеобщую беготню и веселье, не принимая в нем никакого участия.

Вскоре нас приняли в октябрята. Мне очень нравился значок в виде алой глянцевой звездочки с портретом кудрявого мальчика Володи Ульянова посередине.
Я гордо носила его на левой стороне груди на школьном фартуке. Да и все гордились этим знаком отличия, ведь значки одевали лучшим.
Мой сосед Дима Поляков гордо выставлял левое плечо вперед, когда выходил отвечать к доске. Так лучше было видно сияющий значок.
Палагина в октябрята не приняли.
 Он дожидался, когда Поляков или Оля Виноградова со своими сверкающими значками выйдут к доске и бубнил себе под нос, коверкая октябрятскую клятву:"Тех, кто пашет, как верблюд, октябрятами зовут!"
В этот миг мне очень хотелось дать ему по башке, но тут я вспоминала, что у него умерла мама и мне становилось его жаль.
В его словах чувствовалась досада.

А следующим большим событием в школьной жизни был прием в пионеры.
В пионеры нас принимали  в честь седьмого ноября на школьном дворе.
 День был на удивление теплым и безветренным, как по заказу.
Нас построили на линейке и мы жмурились на осеннее солнышко- это помогало справляться с волнением.
У всех у нас, кто удосужился чести быть принятым в пионеры, были расстегнуты куртки, чтобы было видно сияние белых рубах.
Я первый раз одела новенькую пионерскую форму - белоснежную рубашку с золотыми металлическими пуговками и серо-голубую юбку, которую украшал ремешок с золотой пряжкой, на которой был изображен пионерский костер.
В первую очередь в ноябре принимали в пионеры тех, у кого были все пятерки после окончания второго класса и какие-то еще заслуги перед классом.
Например, Витя Минаев принес  в школу аквариум.
Он стоял на широком подоконнике возле учительского стола и Витя каждый день кормил пестрых рыбок, что плавали в нем.
Ребятам очень нравилось смотреть на рыбок; они так весело шныряли между водорослями и заплывали в маленький замок из ракушек, чтобы через миг показаться вновь.
И всем Витин поступок был очень приятен - рыбок полюбили все.
Однажды Палагин кинул в аквариум огрызок от яблока, а когда его вычислили и стали стыдить за содеянное, он отвечал:"А чего? Я хотел посмотреть, едят ли рыбы яблоки!"

Витя тоже стоял на линейке в шеренге будущих пионеров и держал на сгибе руки новенький алый галстук.
Галстуки нам должны были повязать комсомольцы - старшеклассники, которые стояли напротив нас.
Речь говорила старшая вожатая, блестя возбужденно глазами:"Вы - юные ленинцы, внучата Великой Октябрьской революции, сегодня пополните ряды пионеров, самой достойной молодежи! Впереди у вас много славных дел и отличных результатов в учебе и в творчестве. А примером для вас будут ваши старшие товарищи - комсомольцы!"
Мы стояли и нас переполняло чувство гордости. Солнце слепило глаза.
 Из окон школы глазели те, кому еще предстояло стать такими счастливцами, как мы сегодня, в этот день.
"Готовы ли вы произнести клятву вступления в пионеры?" - вопрошала в мегафон старшая вожатая.
"Да-а-а!"- надрывая глотки, прокричали мы.
Помню, что в свою очередь, я , волнуясь, повторила: "Я, П-полина П-перова, вступ-пая в ряды  всесоюзной п-пионерской организации торжественно клянусь!"
Даже мой восторг от происходящего не скрыл от меня ехидное хихиканье девочек, стоящих рядом.
Конечно, пример подала Оля Виноградова- она первая прыснула, услыхав мою клятву. И понеслось...
Стоя на линейке, я старалась не думать об этих смешочках и пыталась вернуть себя в русло радости.
Ко мне подошел комсомолец, похожий на Диму Полякова, такой же сияющий и аккуратно причесанный и, взяв у меня с руки галстук, повязал его мне на шею.
Все, на кого одели галстуки, отсалютовали присутствующим на линейке взрослым и пошли в класс, где нас ждали подарки.
На партах у новоиспеченных пионеров лежали книжки. Мне достался Аркадий Гайдар "Военная тайна".
Я уже читала "Военную тайну" в читальном зале маминой библиотеки.
Какая книга досталась Диме Полякову, я не видела. 
Едва я кинула взгляд на его подарок, как Дима тут же спрятал книжку в портфель и я не успела разглядеть ее.
Когда мы выходили из школы, солнце уже скрылось.
Но, все равно, каждый из нас нарочно не застегивал пальто - все прохожие должны были видеть наши пионерские галстуки.

На крылечке оживленно болтали ставшие сегодня пионерками многочисленные подружки Оли Виноградовой.
"П-пока!"- коротко сказала я и стала спускаться с крыльца.
Мне не ответили, только вслед неслось негромкое хихиканье, очевидно, вспомнилась неудавшаяся мне пионерская клятва.

Уже учась в средней  школе я стала понимать, что девочки меня игнорируют, а мальчики не замечают.
Я была благодарна мальчикам за их гуманность, ведь не замечать -это гораздо добрее, чем игнорировать.
Не замечать, значит - ощущать меня частью окружающей среды, в то время, как игнорировать – значит, видеть, но умышленно делать вид, что меня просто-напросто нет.



Уйдя в среднюю школу от доброй и понимающей меня Веры Петровны, я уже не сидела рядом с Поляковым.
Но, увы, продолжала вздыхать по нему.
Теперь на большинстве уроков он сидел вдвоем с Виноградовой.
Меня же учителя часто сажали с Палагиным, так как я помалкивала в течение урока, да и успеваемость у меня продолжала оставаться отличной, так что, считалось, что наше сидение с Палагиным - превосходная  мотивация для него.
Я не закрывала от него ладонью свои тетради во время классных работ, как делал в начальной школе Дима Поляков.
 Мне было понятно, что Палагин косит глазом на то, что я пишу. Пусть. Лишь бы не дразнился.
Кошачий запах он больше не источал.
А все остальное - синяки, царапины, они оставались.
То, что он, словно плакучая ива, гнулся то влево, то вправо, почти наваливаясь на меня, тоже было абсолютно привычным.
Теперь от него иногда несло  запахом табака.
Один раз он был вызван к доске и учитель истории, учуяв запах сигарет, жестко и громогласно отчитал Палагина при всех, вызвав в школу его отца для беседы.
После чего Палагин вообще исчез из школы.

Его не было недели две.
"Чем это можно так долго болеть?"- размышляла я, в одиночку сидя за партой.
Потом услышала дома разговор, когда мама пришла с очередного школьного собрания, что Палагин не был болен, а после отцовской трепки просто прогуливал школу.
 С утра брал портфель и уходил из дома. Якобы в школу на уроки.
В школе он не появлялся; дома об этом никто не знал, ни отец, ни новая жена отца, ставшая Палагину мачехой.
"Мам, - спросила я тогда, - а откуда узнали, что П-палагин п-про-гуливает?"
-Ну, конец четверти же...Отметки выставлять надо, а у него одни "энки"! Вот тогда классная позвонила к Палагиным домой и спросила, когда он в школе думает появиться. Так все и выяснилось. Так понимаю, что отец его отодрал за прогулы... Как бы он вообще не сбежал из дома после такого...
Мама была женщиной сентиментальной и жалела Палагина.
"А что теперь с ним будет?" - продолжала приставать я.
- Может, школа поставит вопрос об отчислении? Но, боюсь, он тогда вообще покатится! Дома ведь он , по сути, не нужен никому...
"Да, не повезло малому! - вмешался отец. - В нормальной среде рос бы, так не хуже других и был бы! А так, батька пьющий, матери нет, что с парня-то спрашивать! Он и не виноват. Любой бы в такой атмосфере сучонком стал!"
Тут отец спохватился, что произнес это вслух, посмотрел на меня виновато:"Извини, дочь, вырвалось!"

Я долго после этого разговора вспоминала папины слова.
Палагина уже вернули в школу, заставив пионеров нашего класса взять его на поруки, он снова сидел рядом со мной, а я все думала про его несчастья и сравнивала его со стерильным во всех отношениях везунчиком Поляковым, в семье которого все было в порядке - и у мамы, и у папы, и у деда-профессора медицины.

Вскоре после возвращения в школу, Палагин попросил у меня взаймы рубль.
Я крайне удивилась.
Рубль - большие деньги- как он собирается  возвращать?
И спросила Палагина: "Когда отдашь?"
"Как смогу!"- пожал плечами Палагин.
У меня в пенале лежала сумма за месяц обедов - пять рублей одной бумажкой и сорок копеек.
Мама с утра дала и я на первой перемене должна была вручить их классной.
Вероятно, Палагин углядел в пенале голубеющую, свернутую трубочкой пятерку, когда я открывала его, чтобы достать ластик.
Я помедлила и сказала:"Рубль дам, но есть одно условие!"
"Какое еще условие?" - пробурчал Палагин и исподлобья уставился на меня.
"Ты больше никогда не всп-помнишь п-про мое заикание! Иначе не дам!"
-Ладно! Не вспомню! Давай рубль!
-П-по-дожди! П-по-клянись!
-Да давай уже! Слово пацана!
Я открыла пенал и достала пять рублей: "Вот. Разменяй в киоске и верни мне назад четыре рубля!"
Палагин положил пятерку в карман и его сдуло ветром.
После звонка на урок я вопросительно взглянула на него.
"Киоск закрыт был!"- доложил Палагин и занял место за партой.
На следующей перемене я спустилась на первый этаж посмотреть, правда ли, что киоск закрыт.
В нем торговали разной канцелярской мелочью.
И там всегда можно было разменять деньги.
Киоск и правда, был закрыт.
Требовать назад неразменянную пятерку я постеснялась и в этот день осталась без обеда.
Говорить об этом дома не имело смысла и я, как всегда, промолчала.
На следующий день я с нетерпением ждала появления Палагина со сдачей, но его место за партой пустовало. Он не пришел.
Свидетелей того, что я отдала ему деньги, не было.
Я с горечью поняла, что он меня надул и что придется сказать об этом дома.

Но, поразмыслив, не стала этого делать.
Родители, хоть и жалели Палагина, но такого вероломства с его стороны в отношении меня не потерпели бы точно.
Папа пришел бы и потребовал пятерку назад , а чем это могло бы закончиться, я не знала.
 Палагин вполне мог надерзить папе, тот бы в ответ церемониться не стал и наверняка тряханул бы Палагина за шиворот, возмущенно  требуя вернуть  украденное у дочери.
Могло бы выясниться заодно, что в классе меня дразнят из-за заикания, а зачинщик такого отношения опять же Палагин.
В общем, чтобы не затевать сыр-бор, я не стала ничего говорить дома.

Весь месяц, что я не обедала в школе, я приходила домой жутко голодная .
У меня покруживалась голова и бабушка беспокоилась и спрашивала: "Полюшка, что с тобой? Плохо себя чувствуешь? Что бледная такая?"
-Уроков много задали, бабуль! Устала!
"Ну, отдохни сперва, потом уж за уроки! Это ж надо, какие в школе нагрузки! Совсем зеленая девчонка приходит!" - сокрушалась бабушка.
-Я сейчас чаю сладкого п-по-пью и все будет в п-порядке!
-Попей, милая, попей! Варенье, вон открывай! Хочешь смородиновое, а хочешь абрикосовое!
-Бабуль, и ты давай со мной!
-Давай, милая, давай!
Мы с бабушкой пили чай с вареньем, мазали его на хлеб  и я уже спокойно могла дождаться семейного ужина, когда и мама, и папа приходили домой с работы.
Никто ни о чем не догадывался.
А я дала самой себе слово, что никогда больше не куплюсь на уловки Палагина.

Он появился   в школе на третий день после истории с деньгами.
И в ответ на мой укоризненный взгляд, посопел и сказал:"Слышь, Перова? Что хочешь делай, а я твою пятерку потерял!"
В ответ на мою недоверчивую ухмылку и слова: "А я тебе не верю, так не бывает!", он подошел ко мне вплотную и прошипел так, что кроме меня никто ничего не услышал: "Еще как бывает! Посеял, понятно тебе? Где я ее теперь возьму?"
-Где п-посеял?
-Где-где! В Караганде!  Откуда мне знать, где? Знал бы, нашел и вернул!
-Зачем же ты брал, если те-п-перь отдавать нечего? Это ведь не мои деньги! Я их должна была учителю отдать!
-А кто видел, что ты мне что-то давала? Где у тебя свидетели?
-Свидетелей у меня нету, к сожалению! А у тебя нету совести, П-палагин, слышишь?
Но он уже отошел от меня и последние слова повисли в воздухе.

Я понимала, что обижаться мне можно только на саму себя. Поэтому стиснула зубы и попыталась загнать внутрь слезы обиды.
Пусть это будет мне уроком на всю жизнь.
Мне пришло в голову, что, пока мы разговаривали с Палагиным, он ни разу не передразнил меня и такого не было еще никогда.
Но, наверно, за это не стоило платить  родительскими деньгами.
Тем более, к усмешкам я более-менее привыкла.







Чем взрослее я становилась, тем легче мне было сносить это.
Но, как же я удивилась, когда в конце седьмого класса  Витя Минаев предложил мне дружбу!
Сделал он это в записке, в которой говорилось: "Полина,  давай дружить. Если ты не возражаешь. Если нет, я не обижусь. Останемся просто одноклассниками."
Меня удивила не столько неожиданность сделанного мне предложения, сколько грамотность слов и красота букв.
То, что Витя очень прилично  учится, я знала целых семь лет и не удивлялась этому.
Удивило другое - записка была написана без единой ошибки.
Даже сложное слово "одноклассники". 
Почерк у Вити оказался очень красивый.
Прочитав записку, я долгим взглядом посмотрела в конец класса, где, по обыкновению, сидел на последней парте скромный Витя.
Он встретился со мной таким же говорящим взглядом, в котором продолжал плескаться тот же вопрос - да или нет?
Я не знала, как отвечать на записки такого рода и потому слегка пожала плечами.
Вот Оля Виноградова наверняка бы знала, что ответить.
Я посмотрела в ее сторону - они сидели - голова к голове - с моим бывшим соседом по парте Поляковым, по которому я продолжала тайно вздыхать и он что-то списывал с ее тетрадки.

К седьмому классу списывать друг у друга стало привычным делом.
Я же продолжала щепетильно выполнять домашние задания и мне не нужно было ничего ни у кого списывать.
Если же просили списать у меня, позволяла.
Было не жалко, пусть.

Из класса после уроков мы вышли вместе с Витей.
Молча шли рядом по ступеням лестницы с третьего этажа, молчком вышли на улицу и миновали школьную калитку.
Уже за территорией школы Витя спросил: "Ты согласна? Согласна дружить со мной?"
-П-почему я?  Зачем ты решил выбрать именно меня?
Витя потупился: "Можно не отвечать? Я не знаю, почему..."
-Я же заика. Со мной и не п-поговоришь толком.
-Зато с тобой можно молчать.
И после этого диалога мы действительно замолчали и пошли в сторону моего дома.
Нас обогнали щебечущая Оля Виноградова и идеальный Дима Поляков
Они прошли мимо нас молча и, уйдя вперед, оба рассмеялись.
Я сделала выводы, что над нами.
"Можно я пересяду за твою парту?" - спросил Витя, не обращая на них внимания.
Поскольку Палагина уже месяц не было в школе, я ответила: "Надо учителей спросить. Если разрешат, я не п-против. Садись, конечно!"
-Можно домой тебя проводить?
-П-проводи.

Была суббота.
А в понедельник Витя Минаев, спросив разрешения, оказался за моей партой. Мы чинно сидели, не переговариваясь.
 Я немного волновалась от необычности ситуации.
И сам Витя тоже волновался. У него щеки пылали.
Во вторник это стало более-менее привычным.
А в среду в классе неожиданно появился Палагин.
Он стоял над нами, сидящими под ним, с кислым видом. От него остро пахло табаком.
Часто, идя в школу, я видела, как он курит за углом школы и потом уже поднимается на крыльцо.
"Так, значит, занято место?" - спросил он.
Я промолчала - и так же все ясно.
А Витя ответил: "Да. Мне разрешили сидеть здесь."
"Ну-ну!" - процедил Палагин, видимо, обдумывая, что теперь у меня не спишешь и вразвалочку пошел к Витиной пустующей последней парте.
"Палагин, а ну-ка, выйди, проветрись! - велела, наморщив нос, учительница английского Надежда Васильевна. - Весь класс провонял своими сигаретами, стыдоба!"

Приближался май, в школе подводились итоги .
Классная руководительница оставила меня после уроков и попросила подтянуть Палагина к концу года.
"Полина, пока вы сидели вместе, Палагин хоть как-то учился! - сказала она. - Ели ты не возьмешься его подтянуть, он останется на второй год!"
"Я возьмусь!" - вздохнула я.
-Ну, вот и прекрасно. Ты берешь на себя ответственность за него, имей в виду... В сентябре будем думать, кого первым принимать в комсомол. Если у тебя получится - ты будешь первым кандидатом!
-Только для этого он должен бывать в школе. Домой к нему п-подтягивать его я не п-пойду.
-Ну, приходы его в школу мы, учителя, постараемся обеспечить!

Я вышла из класса. В раздевалке ждал Витя.
Я рассказала ему про свой разговор с учительницей.
"Странно, - рассудительно сказал Витя. - Чего вдруг ты должна взять на себя ответственность за Палагина? Ответственность всегда на учителях. Они ведь учат!"
Я пожала плечами: "Так мне было сказано!"
-Ну, ты дала согласие?
-А что п-прикажешь делать? Я, что, могла отказаться?
-Ладно, я тоже тебе помогу с ним заниматься!
-Осталось только уговорить их величество - П-палагина.
Мы оба улыбнулись этой невеселой шутке.

С Витей я всегда чувствовала себя уютно и безопасно.
 Он никогда не обращал внимания на мое заикание и мы говорили с ним о чем угодно.
Я даже в гостях побывала у Вити.
Он пригласил меня на свой день рождения.
Меня встречали его мама и бабушка, а еще тетя и двоюродный брат, наш ровесник.
Мы сели за круглый стол, уставленный разносолами.
Стол венчал большой пирог с капустой, горячий и пахнущий на всю квартиру.
В отличие от нас, все еще живущих с соседями, Витина семья жила в отдельной квартире в новеньком кооперативном доме.

На этот день рождения меня собирали мама с папой, у которых, наконец, появилась уверенность, что у меня в классе есть преданный друг по имени Витя.
Мама купила большой торт, а папа приобрел коробку с боевой субмариной, которую надо было склеить из отдельных деталей.
С такими подарками я и отправилась к Вите.

Сидя за столом, я совсем не стеснялась Витиных родных и брата, мы весело болтали,  потом отправились к Вите в комнату и мальчишки стали потрошить коробку, купленную папой.
Я им рассказывала, что папа мой - бывший моряк и у нас дома его флотский ремень, воротник, тельняшка и бескозырка. И, конечно, флотский альбом.
А еще - что папа отчаянно смелый и всегда вступается за слабых.
В какой-то момент я заметила, что Витя смотрит на меня, раскрыв рот.
"Ты что?" - спросила я, оборвав свою речь на полуслове.
"Ты больше не заикаешься!" - крикнул Витя.
Мы с Витиным братом переглянулись и он, заметив мой недоуменный взгляд, кивнул: "Правда, не заикаешься!"

Потом нас отпустили гулять и мы втроем выкатились на залитую весенним закатом улицу с первыми майскими листочками.
"Ну, вот,  совсем  скоро паспорт получать!" - сказал Витя, щурясь на лучистое небо.
"Ну не так уж и скоро - еще два года впереди!" - возразила я.
- Да что такое два года, ерунда!
-Лучше давай подумаем, что нам с Палагиным делать? Мы ж обещали его подтягивать. А то его не переведут в восьмой класс!
-В день рождения меньше всего хочется думать о Палагине! И обо всех остальных тоже!
Мне стало стыдно перед именинником. В голосе его я услышала укор. Действительно, что это я?
Придя домой, я успею подумать и что с Палагиным делать, и про Полякова, который до сих пор занимает мои мысли,  подумать тоже успею.

Витя с братом проводили меня до подъезда и там мы немного еще постояли втроем.
Потом Витя сказал брату: "Валер, ты иди, я тебя догоню!"
Брат кивнул нам обоим и медленно пошел прочь.
"Что?" - спросила я Витю и улыбнулась.
Он ответил: "Здорово, что ты больше не заикаешься! Я очень рад. Давай запомним этот день!."
-Запомню. Двенадцатое мая. День твоего рождения. Ну, я пойду?
-Да. Пока. До завтра!

После этого дня, двенадцатого мая, моя жизнь круто изменилась.
Теперь в школе я не боялась отвечать у доски.
 Даже сама тянула руку, чтоб спросили.
Мне нравилось выходить к учительскому столу и отвечать на поставленный вопрос, слыша себя со стороны.
Когда я кидала взгляд на Витю, сидевшего за нашей общей партой, видела как он сиял. Словно это не я получала пятерку за ответ, а он сам.
Дима же Поляков на которого я взглядывала мельком, чтобы как-нибудь, ненароком, не выдать своей тайны, насмешливо кривил губы.
Взгляд его красноречиво говорил: "Подумаешь, эка невидаль!"

Когда в школе ненадолго появился Палагин, мы с Витей на перемене подошли к нему и я сказала: "Палагин, можно тебя на минутку? Есть разговор!"
Палагин зыркнул на Витю и ответил мне: "У Палагина, между прочим, имя есть!"
"Ну, хорошо, Лева, - покладисто согласилась я, пытаясь не помнить прежних обид, - мне...нам поручили подтянуть тебя до конца учебного года!"
"Зачем?" - напрягся Палагин.
-Чтобы у тебя не осталось хвостов на лето.
-Кто поручил?
-Классная руководительница.
-А если я не хочу?
-А в седьмом классе остаться на второй год приятней?
-И когда ж вы собираетесь этим заниматься? До лета две недели!
-А у нас еще и практика школьная,  если ты забыл! Валентина Сергеевна сказала, что все будут ходить в парк деревья высаживать, а мы сможем оставаться в классе и готовиться сочинения переписывать и задачи решать.
-Ну, черт с вами! Валяйте, парочка умников! Только не думайте, что я в восторге от благодарности!
Я сочла благоразумным не обижаться, а Витя  в сердцах сказал: "От тебя дождешься! Как же!"

Во время практики я не ходила  парк, а приходила каждое утро в класс и терпеливо дожидалась Палагина.
Витя пару дней прождал напрасно, на третий день тоже ушел в парк сажать деревья.
Но и  в   классе  работы хватало - мне было поручено разобрать школьные шкафы и все , ставшие пожелтевшими от старости  брошюры  отделить от новых.
Старые связать в стопы бечевками и снести в библиотеку, чтобы библиотекарь сама решила их дальнейшую судьбу - списать и отправить в макулатуру или пустить в дело.
Хлама в шкафах было немало и я понимала, что неделю, не меньше, я провожусь с этим поручением.
Классная, Валентина Сергеевна, оставив на меня кабинет, тоже была в парке на посадке деревьев.

В это время в классе появился Палагин.
Он вошел, встал надо мной, сидящей на корточках у книжного шкафа, спросив: "Ну, че, Перова? Я пришел! Чем займемся?  Может, поцелуемся? Никого нет, самое время!"
Я страшно растерялась. Оставила возню с книгами и, не глядя на Палагина, сказала: "С ума сошел, Палагин? Ты для этого сюда пришел?"
-А почему бы и нет? Совместим приятное с полезным!
-Хотя бы потому, что от тебя куревом несет за километр! Что ты, интересно, имел в виду под приятным? Вряд ли кто-то захочет с тобой целоваться когда - нибудь! Тем более я! Ты меня с первого класса донимал. А я оказалась злопамятная!"
Палагин постоял возле меня, побарабанил пальцами по парте, засвистел какой-то мотивчик.
В класс заглянула учительница из соседнего кабинета.
-Валентины Сергеевны нет?
-Она в парке с классом. На практике.
-А, ну да... А вы чего тут?
-Нам велено заниматься, задачи решать! И кабинет в порядок привести надо.
-Ну-ну, занимайтесь!
Мы снова остались вдвоем и Палагин сказал: "Ладно, я пошутил! Правда, чем займемся?"
"Чем, чем? - ворчливо ответила я, подымаясь с колен, - сейчас изложение будешь писать. Потом  алгеброй займемся. И контурную карту по географии оформишь!"
- Рожа не треснет? Куда столько?
-А ты для начала реши простую задачку: сколько дней прошедшего учебного года ты пропустил?
-Сколько, это дело мое! А че ты, кстати, так стараешься? Как будто тебе обещали за это заплатить?
-Боюсь, ты не поймешь! Хватит болтать, садись, давай! Я не хочу с тобой тут до вечера куковать!
-А все-таки?
-Ну, если хочешь, это первое комсомольское поручение!
-Ишь ты-ы-ы! Ты теперь не заика, ты теперь  целка - комсомолка!  Или нет? Или ты с Витьком уже того, а?
Зря он это сказал.
 Я, зная его образ жизни, уже давно перестала обижаться и сказала ему: "Ты хотел меня обидеть? Напрасно. Я не обиделась. На таких, как ты, не обижаются!"
-Это почему?
-Потому, что ты ...  несчастный человек!
В этот момент в классе появился Витя.
 Он стоял в дверях и держал кулаки в карманах.
По его багровым щекам я поняла, что он слышал конец разговора.
"Слышь, Палагин? - сказал он мрачно. - Ну-ка, извинись перед ней!"
-Чего-о?
-Извинись, говорю!
-А то - что? Двинешь?
-Двину!
-Ой, напугал!  Прям в школе двинешь? Или, пошли, выйдем?
"Пошли!" - решительно сказал Витя и развернулся к выходу вслед за Палагиным.
"Тогда и я с вами! - в сердцах заявила я. - Раз уж вам подраться захотелось!"
Когда пышущий гневом Витя, взволнованная я и невозмутимый Палагин вышли из школы, на крыльце столкнулись с Валентиной Сергеевной, что поднималась нам навстречу.
"Уже позанимались? - спросила она и , не дав нам ответить, продолжала, - мы с ребятами тоже закончили на сегодня.   Полина, Витя,  можете быть свободны, а Лева пойдет со мной!"
"Валентина Сергеевна! - сказала я виновато, готовая завернуть снова в класс. - Я только со шкафами закончила и то не до конца! Позаниматься мы не успели."
-Ну, ничего, я сейчас освободилась  и, как раз, смогу, наконец, заняться Левой!
Палагин хотел что-то сказать, но лишь булькнул горлом, что означало крайнюю степень досады.
Когда безумно хочется надерзить, но последние крупицы здравого смысла, все же, удерживают от этого разрушительного шага.

Мы с Витей спустились со школьного крыльца и пошли, куда глаза глядят.
Май был зеленеющим, приветливым и будоражил головы.
Близость летних каникул, перспектива стать первыми комсомольцами в классе и вообще, приближающаяся взрослость делали нас счастливыми.
Я все еще не могла привыкнуть к тому, что говорю без заикания.
И каждый новый день радовал меня возможностью говорить о чем угодно и с кем угодно.
Конечно, мою радость разделяла вся семья и Витя Минаев, который стал мне, единственной дочери у родителей, вроде брата.
Я не позволяла себе думать, что Витя смог бы стать для меня чем-то другим. Хотя, возможно, он сам думал иначе.
Иногда мне  безумно хотелось рассказать ему, как другу, как брату, свою тайну о Полякове.
Но я не смела.
Догадывалась, что ему это будет неприятно и молчала.

                ***
В восьмом классе, после которого я ушла учиться профессии книжного иллюстратора, все было предсказуемо.
Нас приняли в комсомол.
У нас появились подшефные октябрята, к которым мы с Витей шли сразу после уроков на продленку и помогали им с уроками, читали им книжки, играли с ними.
Виноградова и Поляков стали парой.
На уроках они сидели голова к голове и перешептывались.
Из школы выходили вместе и Поляков сразу брал Виноградову за руку за школьной оградой.
Я незаметно смотрела им вслед и подавляла тайные вздохи, чтоб Вите они были не слышны.
А еще представляла себе, что это меня, -меня!- Поляков держит за руку.
Палагин, которого условно перевели в восьмой класс, появился только первого сентября, а после запропал и никого это не удивляло.
Просто мы привыкли, что он лишь числится в классе и даже удивлялись, когда он вдруг являлся самолично.
Ходили слухи, что он не живет дома.
Но мне было невдомек - а где же жить, если не дома?

А в конце сентября случилась в нашем классе непоправимая трагедия.
Палагин погиб под локомотивом товарного поезда.
Конечно, в школе стали известны все подробности; она прямо-таки, гудела от этого события целую неделю.
И до похорон, и после.
Если бы сам Палагин знал, сколько о нем тогда говорилось, наверняка, гордился бы своей известностью.

Недалеко от нашей школы было депо электропоездов.
Этакая промзона, куда можно было пройти только по пропуску.
Ее окружали бетонные заборы и поверху тянулась колючая проволока.
Да еще и вдоль заборов высажены были непроходимые кусты.
Одним словом, не подобраться.
Но мальчишек разве остановишь? Они везде пролезут.
Компания бедовых парней повадилась ходить в это место, где их не замечали, так как они умело прятались в высоком бурьяне внутри забора.
Покуривали на круг, в карты играли, а еще ждали подходящего момента и  на спор выскакивали на рельсы перед приближающимся поездом.
Очередной поезд придвигался, в этом месте он ехал не быстро, слегка тащился и еще издали натужно сигналил незваным гостям.
У кого выдерживали нервы простоять на рельсах до приблизившегося вплотную локомотива, тот считался героем.
А когда локомотив был совсем в нескольких сантиметрах, надо было успеть соскочить - и деру, чтоб шею не намылили.
Палагин хотел быть героем и убегать совсем не спешил.
Поезд, у которого  долгий тормозной путь, сбил его и протащил какое-то время под колесами.
Все, кто сидел в бурьяне и ждал, хватит ли у Палагина мужества стать героем, разбежались без оглядки, бросив своего товарища.
Вернее, его останки.
Его даже хоронили в закрытом гробу.
Валентина Сергеевна ходила его провожать.
Кто-то из родителей тоже.
Конечно, снова собирали деньги, снова моя мама горевала, что так все вышло, что жалко парня, которому ничего хорошего в жизни не досталось.
Отец кивал: "Все правильно! Так и должно было случиться рано или поздно!" И тоже , я понимала, жалел Палагина.

А для меня его гибель стала просто потрясением.
 Мне стало страшно оставаться одной, сразу в голову лезли мысли о Палагине.
Слава богу, рядом за партой сидел Витя.
И домой мы шли вместе.
А уж дома я никогда не бывала одна.
Про Палагина мы с Витей между собой никогда не говорили.
Мне хватало того, что я думала непрестанно о том, что с ним случилось.
Наверное, правильно будет сказать, что с его уходом из нашей жизни мое детство кончилось.
Я прямо чувствовала, как все во мне поменялось.
Вроде, все оставалось, как прежде.
Каждое утро - школа.
После уроков  - подшефные первоклашки, к которым мы с Витей шли помогать с уроками, играли и гуляли с ними.
Каникулы, школьные огоньки, походы в актовый зал на репетиции школьного театрального кружка - все это было со мной.
Но теперь я ясно понимала, что в жизни много  горького и непоправимого.

Как ненадолго затихшая боль, навсегда в памяти оставалось мое детское заикание, навсегда оставалась печаль моего первого чувства к Диме Полякову, чувства без какой-либо надежды на взаимность, и жалость к несчастному Леве Палагину, жизнь которого мне была совсем не понятна,  а нелепая смерть , тем более.
Ну, что ж поделать?
Чья-то жизнь, увы, коротка.
А у того, чья жизнь длиннее, будет время подумать над ней, как не совершать ошибок.
А если они все равно случаются, будет время подумать, как их исправить.
Ведь, пока ты жив, все можно исправить.