Фантазия на тему стихотворения Р.- М. Рильке «Die Dinge singen h;r ich so gern»
Действующие лица:
• Календарь
• Карандаш
• Корзина для бумаг
• Чернильница
• Гусиное перо
• Железное перо.
Календарь
Позвольте представиться, я – Календарь. Живу в безвременье, в астрале. Всё вижу, всё знаю, но ни во что не вмешиваюсь. Иногда, но очень редко, от случая к случаю, рассказываю о тех, кого невозможно забыть, о тех, без кого эпоха не эпоха.
Сейчас, накануне юбилея великого немецкого поэта и философа Рильке, как раз такой случай. Время пришло. Пусть его вещи расскажут о себе и о поэте.
Карандаш
Да, я хорошо знаю Поэта, все его мечты и желания. Знаю даже больше того, о чем он рассказал в своих стихотворениях. Почему так? Да потому что я его Карандаш. Я записал за ним больше, намного больше, чем вы смогли прочитать.
Хотите пример?
Пожалуйста.
Вот Поэт сказал, что любит наши песни. Песни вещей, которые его окружают. Так и сказал: «Я вещи поющие слушать люблю». (Die Dinge singen h;r ich so gern).
До сих пор не понимаю, как ему удаётся нас слышать.
Он хотел рассказать о том, о чем мы, его вещи говорим и спорим, над чем думаем и о чем грустим, над чем смеёмся. Да он хотел, но не успел. Теперь наша очередь. Мы, вещи, хотим выполнить это его желание. И начну я, его верный Карандаш.
Обычно я сидел в кармане, когда мы с Поэтом вместе путешествовали по миру. Правда, в кармане мне было тесновато. Видите, какой я высокий тонкий, а мой грифель очень ломкий. Так что, прошу, со мной поосторожнее. Можете сломать.
С Поэтом мы были неразлучны, ведь вдохновение могло посетить его в любую минуту, и тогда я незаменим.
Вообще то мы, вещи, сами редко поём. Но болтаем всё время: Обычно вас, людей, обсуждаем. Почти как вы сами. Ну, почти как… Да, вы нам интересны, а мы вам?
А давайте я расскажу вам свою историю. Это будет исповедь Карандаша гениального поэта.
Были мы с ним как-то в Париже. Пошли гулять в Jardin du Luxembourg. Вдруг с Поэтом что-то происходит: он бледнеет, берется за сердце.
«Ох, что это ?!» - говорит. - Вот оно! Я нашел, что искал. Жизнь – это карусель - бесцельный бег по кругу. Жизнь это карусель: всё движется, но все остается на месте.
Кружится сначала медленно,
- Затем быстрее,
- Еще быстрее,
- Очень быстро
А теперь медленнее - еще медленнее - совсем тихо - стоп.
Но вот я вижу белого слона.
Вот он появляется снова.
И снова.
И снова. …
- Какая прекрасная ассоциация. Где мой карандаш?
И тут я выбираюсь из кармана, смотрю …. перед нами карусель.
Ну и что? Что тут такого, необычного?
Не понял я его тогда,
Где в этом смысл, господа?
Про белого слона он говорит.
А мне что слон, что конь, что рыба - кит.
Все просто – крутит их мотор.
Специальный есть такой прибор.
Не услышал меня Поэт. не услышал. Вижу, посетило его вдохновение, а ведь в последнее время, такое с ним не так часто бывало. И тут я перехожу к самому страшному, к самому трагичному. Он выхватывает меня из кармана, и так сильно нажимает, что ломает мой грифель! Ай, как было больно!
(Берется за шевелюру.)
Я же, говорил, я предупреждал – мой грифель очень ломкий!
А что поэт? Да ничего! Кроме этой карусели его ничего не интересовало. Только и сказал: «Вот черт, грифель сломался. Как не вовремя! И знаете, что он дальше делает? Какой кошмар! Он зубами обгрызает меня и обнажает жалкий остаток моего грифеля.
Другой бы на моем месте обиделся, оскорбился. Но не я. Я же Карандаш, я по уши деревянный, не какая-нибудь резинка. Я собрал свою волю и остатком тупого грифеля дописал стихи.
Да, я не спорю, это мой Поэт сочинил. Но записал то, вернее нацарапал его я собственным огрызком. И что я получил вместо благодарности и заботливого лечения?
Мой ужас продолжался. Он и не думал приводить меня в порядок. Я так и ходил обгрызенный и лохматый
(взбаламучивает прическу)
Представляете, я был таким неряхой в Париже. А Поэту было всё равно. За собой то он очень следил. А обо мне совсем забыл.
Поэт стихи все время сочинял.
Он сочинял, а я писал.
И грифель сильно прижимал.
Его ломал, ломал, ломал,
Затем зубами обгрызал.
Меня все больше уменьшал.
Я был высоким и большим.
Потом таким. Затем таким
Прическу всю разворошил.
Злодей, бесчувственный палач, садист!
А людям врал, что моралист.
Когда он к парикмахеру идет ,
Рассматривает каждый волосок.
Чтоб он равнёхонько лежал,
Из бороды бы не торчал.
Меня же он жестоко обгрызал.
Огрызком что – то там писал,
В конце в карман меня пихал.
А про меня он забывал.
Потом он нож себе купил.
И чуть меня им не убил.
Я не хотел так продолжать
Подумал и решил бежать.
В кармане дырку просверлил,
Потом в неё же проскочил.
Я в кресле в щелку закатился,
И там я просто затаился.
И что Вы думаете: кто я теперь? Бесполезный огрызок, пустая деревяшка? Ну нет, не на того напали! Я буду и дальше, до конца своих деревянных дней, служить Поэту. Рассказывать вам о нем. Да, он делал мне больно, обижал. Но что с Поэта возьмешь?
Да, я Карандаш. Униженный и оскорбленный, изрезанный и обгрызенный, больной, всеми забытый. Я вместе с другими его вещами, выполним мечту поэта. Он же хотел услышать голоса своих вещей. Мы верим, он слышит нас. Послушайте и Вы.
Нет единой интонации, нет единственной краски, чтобы рассказать о нашей жизни. Такой взгляд был бы ошибочным и плоским. В каждом из нас намешано много разных качеств.
Вот я, например. Моя деревянная память все время возвращает меня в прошлое - в Париж, в Люксембургский сад. Я мог бы спрятаться в кармане, сопротивляться. Но я с какой - то непонятной мне радостью пошел на свою последнюю жертву и потерял здоровье. И меня мучает один вопрос - надо ли было приносить себя в жертву ради другого? Это каждый решает для себя сам.
Чернильница
А я вот стихов читать не стану. Настроение не то, да и кто меня услышит из сундука, в котором я сейчас живу. Послушайте, вот тут как-то раз Сократ сказал: „Сколько же есть вещей, без которых можно жить“. Так вот я протестую и решительно заявляю: Сократ был не прав. Людям нужно все и сразу. Если так рассуждать, то меня что – на свалку? Меня, ту, которая подарила Поэту ту каплю, из которой родились гениальные стихи, шедевры европейской изящной словесности. Запомните: старые вещи хранят память прошлых эпох. Потеряете их – потеряете память. Это вам я – Чернильница говорю.
А еще я хочу признаться, что порой сама не знаю, что выдаю из самых своих глубин. Одной моей капли чернил достаточно то для дивного поэтического творения, то каких-то глупостей типа банковских счетов или повесток в суд. Уверяю Вас, всё это выходит из меня совершенно бессознательно.
Вот вам пример. Я раньше жила на столе у гениального немецкого поэта R.- М. Rilke. Он однажды макнул в меня пером, а ему я подсказала, а напиши-ка ты мой друг так: «Я так люблю слушать пение вещей». Знали бы Вы, как он возбудился – целую страницу исписал и сразу стал знаменитым.
Впрочем, если разобраться, не такой уж мне Райан и друг. Я пришла к нему чистой и наивной толстушкой. Думала, он меня в одеколоне искупает, и я буду над его лицом работать. Так нет. Он меня сначала по горлышко чернилами испачкал, а потом, вообще, в услужение Перьям отправил. Он все время тыкал в меня этими противными Перьями, сначала Гусиным, а потом и ужасным Железным. Разве так с друзьями поступают?
Они ведь все такие мерзавцы, эти перья! Первое было Гусиное Перо. Я его запах противный – запах гуся лапчатого, до сих пор чувствую. Вот это Перо, из хвоста гуся выпавшее, меня и совратило, девственности лишило.
Потом уж он извинялся – оправдывался. Говорил, что он не хотел, что не знал, что его рука поэта водила. А мне - то какое дело, чья это рука. Это он был во мне, с него и спрос. Ладно, что было, то прошло. Тем более, понравилось мне это дело. Ох, много их через меня прошло .И строганых и нестроганых, и острых и тупых, и толстых и тонких.
А потом, и Железное Перо появилось, это паровоз недоделанный. Он просто проткнул меня насквозь. Как же я кричала от боли, как звала на помощь, но Поэт меня не услышал. И лишь когда мои горючие слезы – чернила потекли из меня, он, вместо того, чтобы вызывать врача и срочно лечить, начал ругаться. Просто швырнул меня со стола и бросил в сундук, в котором я сейчас живу.
А я ведь была Поэту первая помощница. Кто ему рифмы дает, слова подбирает, образы рисует? Я, конечно. Он меня только чернилами зальет, и я ему сразу всю себя отдаю. Пусть пользуется. Капелька моих чернил делали его стихи то суровыми и строгими, то лиричными. Я и философом смогла его сделать. Нет, я не жалуюсь. Мне слава не нужна. Мне бы побольше внимания…
Корзина для бумаг
Меня многие спрашивают, хочу ли я, Корзина для бумаг, поднять свою социальную значимость? Коротко отвечаю - нет. Я самодостаточна и не нуждаюсь в дополнительных стимулах. Мне ставят в пример Карандаша. Он, говорят, много где был, много что видел, и много что сам написал. А ты?
- А что я? Я была на своём месте….. Под столом. Но у кого под столом? У великого поэта Рильке. Ни у кого другого, я бы так стоять не стала.
Известно, что наш Поэт был путешественником. Не могу сказать, что это ему нравилось. Его непростая судьба гоняла по всему свету. А у кого из поэтов была легкая жизнь? По-моему, таких поэтов нет. И у каждого в кармане его верный карандаш, ведь рифмы или образы приходят не спрашивая и уходят не попрощавшись. Их еще поймать надо, на бумагу перенести. И тут без карандаша никак не обойтись. Незаменимая вещь. Все это понимают и Карандаш ценят. Он вообще-то правильные вещи, бывает, говорит, но часто не договаривает. А знаете, почему? Да просто Карандаш знает лишь то, что сам написал. Да, в дороге Поэт свои стихи Карандашом пишет. Но дома он пишет за столом, а я тут как тут. С удовольствием принимаю его черновики. Да, я живу под столом. Конечно, место непрестижное: темновато, да и обзор маловат. А еще могу удар ногой Поэта ни с того ни с сего получить.
Ладно, это я отвлеклась. Под столом я незаметна. В начальники, как Карандаш, не лезу. Самой умной как чернильница себя не считаю. У меня другие ценности и интересы другие. Я охраняю интеллектуальную свободу Поэта. Это его Письменный Стол может подтвердить. Мы его, кстати, сюда тоже приглашали. Но он не пошел, говорит - ножка сломана. Так вот, был бы Стол здесь, он бы подтвердил, что из всего того, что Поэт сочинил, лишь малую часть Шкаф себе прибрал, остальное мне досталось.
Требовательный к себе мой Поэт. Считал, что далеко не всё им написанное, а именно: стихи, роман и письма, можно публиковать. Такие документы он только мне доверял – никому больше. За это я очень ему благодарна. И уж будьте уверены – я все прочитала и запомнила. Но не расскажу никому и не покажу.
Надо хранить верность людям, которых любишь!
Гусиное перо
Да, наслушался я тут. Оказывается, у чернильницы ко мне претензия: видите ли, я первый в ней побывал, невинности лишил. Я ей так скажу: а что же она хотела? Залилась чернилами по самое дупло, расположилась на столе … и ждет. А что ждет, сама не знает. Зато я тогда знал, наготове был. Ну да, был я у неё первый, но не зря же – как иначе Поэт свои стихи записал бы. Радовалась бы, гордилась!
Вот еще и Карандаш жалуется: то ему шевелюру лохматят, то строгают – рост уменьшают. Понимать же надо. Раз Поэт его с собой в кармане носит - значит нужен. А раз нужен, значит использует. Что поделаешь, судьба наша канцелярская такая, всего себя людям отдавать. А вообще я заметил, что эти городские, на фабриках деланные, все как один плаксы. То ли дело я, Гусиное Перо. Всё свое детство я в деревне провел – на свежем воздухе. В хвосте у самого большого гуся жил. А когда меня из этого самого хвоста вытаскивали, то гусь прямо шипел от боли. Больно ему было, только никто на это внимания не обращал. Я был нужен, все остальное было неважно.
Я даже опомниться не успел, как меня острогали. Самый мой кончик сделали острым, чтобы Поэт мог свою поэтическую душу людям открыть. Я верно служил ему, не прятался и не скрывался, хотя знал, что каждая наша встреча укорачивает мою жизнь. Ведь каждый раз, когда Поэт брал меня в руки, чтобы написать очередной шедевр, он меня затачивал, а я все уменьшался и уменьшался.
Теперь я совсем маленький, и даже в чернильнице могу утонуть. Знаю, что жить мне осталось недолго, только я не жалуюсь и не грущу. Свою короткую жизнь я прожил ярко и подарил людям сокровище – стихи моего Поэта.
А еще я хочу нашей Корзине, этому кладбищу шедевров, сказать: Наш Поэт – гений, а людям важно знать о гении всё: и что он опубликовал, и что он в черновиках оставил, письма его интересны. Это же клад настоящий, сокровище литературное. Отдай все людям, мы же для них живем!
Железное перо
А вы заметили, дамы и господа, что мой старший брат Гусиное Перо не спел вам ничего, хотя мог бы. Ну и я, петь не буду. Хотя может и спою, когда моему Поэту музей создадут. Давно пора. А как же иначе? Это же один из самых известных поэтов – лириков 20 века. В этом есть и наша заслуга, незаметных маленьких предметов, которые верно служили ему. Вот, например, мой старший брат – Гусиное Перо. В том музее, о котором я мечтаю, он был бы на красивом постаменте и под защитным стеклом и сразу встречал бы посетителей, только вошедших в эти чертоги изящной словесности.
Ведь именно Гусиное Перо, жертвуя собой, помогло нашему поэту, еще такому юному, найти своё призвание и явить миру свой гениальный талант. Да он был первым, и, к несчастью, рано погиб, не выдержав конкуренции со мной, Железным Пером. Я не хотел его смерти, и даже когда он обижал меня, я прощал, не обзывался в ответ. Почему это он считал меня железной плаксой и ябедой? Я же никогда не позволял себе дразнить его и называть куском хвоста. Понимал его хрупкую израненную ножом душу. И Поэт понимал. Вы бы видели, как тоненько он выстругивал кончик Пера, сдувал с него былинки и нежно окунал в чернила.
А как же безобразно Поэт обращался со мной, как втыкал меня в эту старушку чернильницу. Втыкал так, что она, бедняжка пищала. Не жалел Поэт ни меня ни Чернильницу. Знаю, обижается она на меня, что будто, продырявил я ее. А как тут не продырявишь? С размаху Поэт меня втыкал, да еще, бывало, и поскребуршит по ее внутренностям, поелозит. Как тут не продырявить? Да никак!
Ну ладно, пусть обижается – она не первая, она же и не последняя. Вот и Карандаш туда же. Что я ему сделал, что он меня паровозом недоделанным считает?
Гуманитарий несчастный, не понимает законов развития техники. С паровозом меня сравнил. Ведь паровоз он что? Поездит – поездит и остановится. Постоит какое то время, и на кладбище. Кто же его вспомнит!
Толи дело, мы, Перья? Сколько стихов написали мы нашему Поэту, сколько писем. Да по одним его письмам к Лу Андреас-Саломе роман написать можно. То, что из-под нас с братом вышло – это же памятник нам нерукотворный.
Все это хорошо, Только не будет мне счастливой старости на столе у Поэта, заканчивается моя служба.
Вижу я диво дивное, в красивом футляре на бархатной подстилке возлегает
гибель моя – авторучкой зовут. Знаю, стану я ненужным, и выбросит меня Поэт как ненужный хлам. Как чернильницу – так в сундук, а я ископаемым стану…. Обидно как то.
А ведь именно так прощаются люди со своей историей, материальной культурой. Сначала выбросят, а потом, лет через тысячу, изучают по найденным кусочкам наше время – спорят, восхищаются. Так что поосторожнее - для потомков что-то оставьте.
Да, мы помогли нашему гениальному поэту Рильке создать стихотворные шедевры, и они награда за нашу непростую жизнь и нашу работу.
У нас все как у людей. За каждой созданной вещью стоит труд многих и многих исполнителей – и больших и маленьких, порой совсем незаметных, таких как мы. Но без нас не было бы творчества, не было бы развития и созидания. Это итог нашей жизни.
Календарь. Заключение
Хотел Поэт рассказать, как его вещи поют, разговаривают, просто общаются. Очень хотел. Но не дано это было ему. А вам, зритель, повезло – вы услышали.
Ну что же, на этом моя миссия на сегодня окончена. Возвращаюсь в астрал.
Новой встречи не обещаю.