После экзамена состоялись спортивные состязания. Я победил в них дважды, Джонс — четыре раза. Я полностью чётко понимал, в чем причина моего успеха, но, как ни странно, это не увеличивало, а скорее уменьшало мое самомнение. Я победил благодаря своей силе воли и постоянным тренировкам, но никак не по причине природных данных. Было бы гораздо лучше, если бы природа подарила мне особые свойства организма.
Например, мальчик по имени Реджи Миллер в шестнадцать лет был ростом пять футов десять дюймов, в то время как я в этом возрасте не достиг даже пяти футов. Что бы я ни делал, но Реджи свободно мог прыгать выше меня, хотя он подпрыгивал только до подбородка, в то время как я мог перепрыгнуть планку, установленную выше моего роста. Я не сомневался, что Реджи достаточно потренироваться, и он с легкость перепрыгнет мой наивысший результат.
Мне еще только предстояло узнать, что воля и упорство в достижении поставленной цели гораздо важнее, чем любое дарованное природой преимущество. Но этот урок я получил от жизни гораздо позже. С самого начала я шел к успеху, неосознанно укрепляя, прежде всего, свою волю, а уже потом тело. Таким образом, каждый естественный недостаток оказывается в жизни волевого человека преимуществом, тогда как каждый природный дар, несомненно, оказывается слабостью для малодушных. Демосфен был заикой, но ежедневными упражнениями он преодолел свою болезнь и стал величайшим оратором в истории Древней Греции.
Наконец наступил последний день, и в одиннадцать часов дня вся школа и многочисленные гости собрались в актовом зале, чтобы услышать результаты экзаменов и о присуждении стипендий. Большинство мальчиков уже встали у большой доски, на которой были выведены официальные оценки, а я даже не подошел к ним. Тогда один маленький мальчик сказал мне застенчиво:
— Вы же победитель! Почему отказываетесь встать с нами?
Только тогда до меня дошло, что я первый, и очень расстроился.
Оказалось, что некий профессор из Кембриджа приехал лично, чтобы объявить о присуждении математической стипендии. Он довольно долго рассказывал нам, что комиссия оказалась в затруднительном положении, поскольку сразу два экзаменовавшихся оказались практически равны. Можно было присудить стипендию и № 9 (т.е. мне), и № 1. Но когда он обнаружил, что одному претенденту еще нет пятнадцати, а другому уже восемнадцать и он готов к поступлению в университет, то счел правильным поддержать мнение директора и отдать стипендию старшему по возрасту. Младший претендент наверняка выиграет ее в следующем году, и даже в следующем году он все еще будет слишком молод для университетской жизни. Поэтому стипендия досталась Гордону, а вторую премию в десять фунтов присудили… Гаррису.
Гордон встал и поклонился в знак благодарности, в то время как вся школа восторженно приветствовала его. А затем вызвали меня. О, как я желал поскорее заполучить свои денежки. Я подскочил к экзаменаторам, поблагодарил профессора, сказал, что не сомневаюсь в его желании быть справедливым…
— Но, — добавил скромно, — если бы я знал, что решающим станет возраст экзаменующегося, то не участвовал бы в состязании. Теперь же я могу только сказать, что больше никогда не буду участвовать в подобном.
И я вернулся на свое место.
Реакция зала на мою коротенькую речь оказалась в тысячу раз сильнее, чем можно было бы предположить. Наступила мертвая тишина. Зал молча устремил взоры на профессора из Кембриджа. Тот повернулся к директору и с заметным раздражением что-то ему зашептал. Потом он встал.
— Должен сказать, — начал профессор, — должен сказать, что мне неловко перед Гаррисом. Я никогда не был в таком странном положении. Я… я вынужден возложить всю ответственность за случившееся на вашего директора. Ничего другого, к сожалению, сказать не могу!
И он сел, явно раздосадованный.
Директор встал и произнес длинную фальшивую речь: это было одно из тех трудных решений, которые иногда приходится принимать, но он уверен, что все согласятся с тем, что экзаменаторы старались и всегда были честны с экзаменовавшимися. Он постарается загладить их общую вину перед младшим мальчиком, он непременно это сделает. Он надеялся в следующем году наградить Гарриса стипендией с таким же добрым сердцем, как сейчас выдаст ему чек на десять фунтов…
И директор помахал уже подписанным чеком в воздухе.
Учителя позвали меня. Я поднялся на помост и, радостно улыбаясь, принял чек. Когда профессор из Кембриджа пожал мне руку и хотел еще раз извиниться, я застенчиво прошептал:
— Все в порядке, сэр, я рад, что все так разрешилось.
Он громко удовлетворенно рассмеялся, обнял меня за плечи и сказал:
— Ты, конечно, удачливый неудачник… Или, быть может, все-таки победитель. Но прежде всего ты замечательный мальчик. Тебе действительно меньше шестнадцати?
Я кивнул. Остальная часть церемонии прошла без заминки. Когда я вышел на подиум, чтобы получить свою денежную награду на приобретение книг, профессор громче всех аплодировал мне.
Случившееся ярко иллюстрирует стремление англичан быть справедливыми. Для них это и в самом деле руководящий стимул, на который можно и должно рассчитывать. Насколько мне известно, стремление к справедливости в англичанах сильнее, чем в любом другом народе. Если бы не их ханжество, наивные условности и омерзительный снобизм, одна только любовь к честной игре сделала бы их достойнейшими вожаками человечества. Все это я чувствовал в детстве так же ясно, как и нынче.
Я знал, что двери в мою мечту распахнуты настежь. На следующее утро я записался на прием к директору. Он принял меня весьма любезно. Я же притворился обиженным и разочарованным.
— Мой отец, — сказал я, — был уверен в моем успехе. Теперь я предпочел бы встретиться с ним до того, как неприятное известие дойдет до него. Не могли бы вы выдать мне денег на дорогу? И позвольте мне уехать сегодня же. Скажу честно, сейчас мне не очень приятно здесь находиться.
— Жаль, — ответил директор (думаю, ему и в самом деле было жаль). — Безусловно, я сделаю все, чтобы облегчить ваше разочарование. И все же вы не должны падать духом. Профессор С... говорит, что ваши работы обеспечат вам успех в следующем году. И я... Ну, я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам.
Я поклонился:
— Благодарю вас, сэр. Могу я выехать сегодня же? Вы не в курсе, поезд на Ливерпуль отправляется в полдень?
— Конечно, конечно. Как пожелаете, — согласился директор, — я немедленно отдам распоряжения.
Он обналичил чек на десять фунтов. При этом предупредил, что формально на него тоже следовало бы купить книги, но принципиального значения это не имеет.
К полудню я уже сидел в поезде, идущем в Ливерпуль. С пятнадцатью фунтами в кармане, из которых пять — на билет до Ирландии. Я дрожал от волнения и восторга: наконец-то я войду в настоящую взрослую жизнь и стану жить, как мне хочется. У меня не было ни сожалений, ни печали. Меня переполняли надежды и счастливые предчувствия.
В Ливерпуле я устроился в отеле «Адельфи» и сразу же изучил расписание пароходов в Америку. Один меня устроил: он шел прямо в Нью-Йорк. К моей радости, этот пароход отправлялся на следующий день около двух часов дня. Первым делом я заказал билет и произвел оплату. Клерк сказал что-то насчет матраса и одеял, но я пропустил это мимо ушей.
Меня привлекла висевшая в его кабинете реклама «Двух роз» — «романтической драмы». Спектакль шел тем же вечером. Я решил, что непременно должен его посмотреть. Вам не понять, сколь важным и значительным событием стало это для меня. Я, конечно, участвовал в школьном спектакле, но отец мой был истинным пуританином и всегда считал, что театр — «открытые двери в ад». С такой верой я рос всю предшествовавшую жизнь. И вот теперь, сбегая в Америку, я нарушил могучее табу, первый раз за все годы купил билет в настоящий театр и стал напряженно ждать. В течение следующих четырёх часов я был на грани бегства и отчаяния. Что, если отец был прав? И я в ближайшие часы стану неисправимым грешником? Я ничего не мог поделать со своими страхами, которые окутали меня, как туман седого Альбиона.
Вечером я сидел в зале согласно купленному билету. Поднялся занавес, и началось действо — три часа нескончаемого восторга. Это была простенькая романтическая любовная история, но героиня ее была столь прекрасна, нежна и правдива… Я влюбился в нее с первого взгляда.
Когда пьеса закончилась, я вышел на улицу с твердым намерением сохранить свою девственность и чистоту души для какой-нибудь девушки, похожей на героиню. Ни один моральный урок, полученный мною до или после этого спектакля, не может сравниться с тем, что преподал мне тот первый вечер в театре. Он действовал на меня много месяцев и разом пресек любые попытки самобичевания. Проповедники врут, настоящий театр есть истина.
Следующим утром я плотно позавтракал в отеле и задолго до отплытия занял своё указанное в билете и очерченное мелом на палубе место на пароходе. Около полудня пришел старший стюард, высокий молодой человек с рыжеватыми волосами, римским носом и непринужденными манерами.
— Чья это «койка»? — спросил он, указывая на мое место.
— Моя, сэр, — ответил я.
— Скажи отцу или матери, — коротко пояснил он, — что у тебя должен быть такой матрас. — Старший стюард указал на лежавшие рядом матрасы. — И еще два одеяла.
— Благодарю вас, сэр, — пожал я плечами в ответ.
Через час он снова пришел.
— Почему здесь нет ни матраса, ни одеяла?
— Потому что они мне не нужны.
— Вы обязаны застелить постель! Понимаете? — рявкнул старший стюард и продолжил осмотр.
Через полчаса он вернулся.
— У тебя еще нет матраса?
— Мне не нужен матрас, — ответил я.
— Где твои отец или мать?
— Я путешествую без родителей.
— Разве детей твоего возраста пускают одних в Америку? — воскликнул старший стюард. — Сколько тебе лет?
Ах как я разозлился: он выставил меня на всеобщее обозрение.
— Какое вам дело? — огрызнулся я. — Вы не отвечаете за меня, слава Богу!
— Как раз отвечаю, — возмутился старший стюард. — По крайней мере, здесь, на пароходе. Ты действительно без родителей плывешь в Америку?
— Да, — грубо ответил я.
— И что ты собираешься там делать? — не отставал он.
— Все, что смогу.
— Гм, — пробормотал старший стюард, — только этого мне не хватало. — Через десять минут он вернулся. — Следуй за мной.
Я повиновался. Старший стюард провел меня в свою каюту, удобную, с отличной койкой близ двери и мягким диваном напротив.
— Ты действительно один? Не врешь? — спросил парень.
Я кивнул, поскольку к тому времени уже струхнул, а потому решил говорить как можно меньше.
— Сколько тебе лет? — последовал вопрос.
— Шестнадцать, — смело соврал я.
— Шестнадцать! — повторил старший стюард. — Не похоже. Однако ты явно отлично образован.
Я усмехнулся, поскольку уже успел столкнуться на пароходе с невежественными крестьянами.
— У тебя есть друзья в Америке? — продолжил старший стюард.
— На каком основании вы меня допрашиваете? Я оплатил проезд и веду себя прилично.
— Я помогу тебе, — последовал ответ. — Оставайся в моей каюте, пока мы не выйдем в открытый океан.
— Спасибо, — мгновенно согласился я. — Мне и вправду лучше побыть здесь, а не с тем хамьем на палубе. А если вы разрешите мне почитать ваши книги…
Я заметил два маленьких дубовых книжных шкафа, по одному с каждой стороны умывальника, и разбросанные повсюду книги и рисунки.
— Ради Бога, читайте! — ответил он и распахнул дверцу книжного шкафа. На меня смотрел томик Маколея. Это были его «Очерки».
— Поэзия Маколея прекрасна. А вот с прозой его я совсем не знаком. С удовольствием почитаю.
— Давай, — улыбнулся старший стюард. — Через пару часиков я вернусь.
Вечером он нашел меня свернувшимся калачиком на диване. Я только что дочитал эссе о Клайве5.
________________________
5 Эссе Маколея «Жизнеописание Роберта Клайва, составленное по семейным бумагам, сообщенным графом Повисом». Роберт Клайв, 1-й барон Клайв (1725—1774) — британский генерал и чиновник, утвердивший господство Британской Ост-Индской компании в Южной Индии и в Бенгалии. Похоронен в приходской церкви Св. Маргариты в Мортон-Сэй, графство Шропшир. В современной Великобритании ширится движение за снос всех памятников Клайву, символизирующих расизм и агрессию.
— Нравится? — спросил старший стюард.
— Вроде бы да, — ответил я. — Это даже лучше, чем его стихи. — Я закрыл книгу и продекламировал наизусть: — «При всех его недостатках, а их было не мало, только одно кладбище было достойно принять его останки. В Вестминстерском аббатстве…»
Старший стюарт взял у меня книгу.
— Ты знаешь наизусть стихи Маколея?
— Да, но его эссе об Уоррене Гастингсе6 ничуть не хуже. — И вновь продекламировал: — «Он выглядел великим человеком, но не скверным. Человечек маленький ростом, вечно усталый, но обладающий достоинством, которое, хотя и было преисполнено почтением к королевскому двору, свидетельствовало также о привычном самообладании и самоуважении. Высокий лоб интеллектуала, задумчивый, но не мрачный, решительный рот, лицо, на котором было написано так же ясно, как на большой картине в Зале Совета Калькутты: Mens aequa in arduis7, — таков был вид, с которым великий генерал-губернатор предстал перед своими судьями».
_______________________
6 Уоррен Гастингс (1732 — 1818) — первый британский генерал-губернатор Индии, соратник Р. Клайва. Они на равных признаны основателями британской колонии Индия.
7 Разум правит в трудные времена (лат.)
— Вы все это выучили наизусть? — удивленно воскликнул старший стюард.
— Я не заучиваю подобное. Достаточно одного прочтения.
Он пристально посмотрел на меня.
— Я не ошибся, пригласив вас к себе. Хотел подыскать вам местечко в судовом отсеке, но там все забито. Если вас устроит этот диван, прикажу стюарду постелить вам здесь.
— О, как благородно с вашей стороны! — воскликнул я. — Если вы еще позволите мне читать ваши книги?
— Сколько угодно, — ответил старший стюард и добавил: — А у меня до них руки никак не доходят.
За час болтовни он узнал обо мне достаточно многое, и мы стали большими друзьями. Его звали Киф.
«Конечно, он ирландец, — сказал я себе, уже засыпая в ту ночь, — никто другой не был бы так добр».
Обычный человек подумает, что я хвастаюсь своей памятью. Он ошибается. Скажем, память Суинберна8, особенно на стихи, была намного лучше моей, и я всегда сожалел о том, что хорошая память часто мешает думать самостоятельно — всегда хочется воспользоваться чужой мыслью. Я вернусь к этому вопросу, когда постараюсь объяснить, как недостаток книг придал мне оригинальность самовыражения, которою я ныне обладаю. Хорошая память и книги — две величайшие опасности молодости. Сами по себе они являются ужасным препятствием для развития. Однако, как и все дары природы, хорошая память способна подружить вас с лентяями и тугодумами, особенно в молодости.
___________________________
8 Алджернон Чарлз Суинберн (1837 — 1909) — английский поэт и литературный критик викторианской эпохи.
Старший стюард Киф растрезвонил о моей феноменальной памяти по всему пароходу. Необыкновенным школьником заинтересовались некоторые пассажиры. Однажды вечером меня даже попросили выступить с чтением стихов перед пассажирами первого класса. Под конец выступления для меня был проведен сбор средств и оплачен проезд в первом классе. Сверх того я получил еще около двадцати долларов на руки. И еще, один старый джентльмен предложил усыновить меня, он готов был стать мне вторым отцом. Не для того я сбежал от родного отца, чтобы через пару дней обрести приемного. И я предпочел держаться от этого джентльмена как можно дальше.